CC BY
69
УДК 821.134.2 И. А. Шалудько
Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2012. Вып. 3
КОМПРЕССИЯ КАК ФАКТОР СТИЛИСТИЧЕСКОЙ ОРИГИНАЛЬНОСТИ «КНИГИ БЛАГОЙ ЛЮБВИ» ХУАНА РУИСА
Сочинению архипресвитера из Иты Хуана Руиса под названием «Книга Благой любви» (далее — КБЛ) посвящена обширная библиография, однако многие вопросы, связанные с интерпретацией данного произведения, еще не решены. Научная дискуссия вокруг книги началась с ее первой публикации в 1790 г. и продолжается до наших дней. В разное время в нее были вовлечены такие выдающиеся филологи-испанисты, как Х. Амадор де лос Риос, М. Менендес-и-Пелайо, Р. Менендес Пидаль, Л. Шпитцер, Д. Алонсо, Ф. Рико, Ж. Короминес, М. Р. Лида де Малкиэль, А. А. Смирнов и многие другие1.
В данной статье сконцентрируем наше внимание на отдельных эпизодах КБЛ, иллюстрирующих стилистические приемы, используемые автором, чтобы ответить на некоторые частные вопросы, адресуя их непосредственно тексту, его лингвистическому наполнению. Вопросы эти будут касаться имплицитных структур, образующих стиль художественного текста.
Первичная структура, связующая эксплицитное и имплицитное содержания текста, — модальность. Модальная структура объединяет также лингвистические средства построения текста. И именно она представляет наибольшую сложность для характеристики, являясь камнем преткновения в филологической дискуссии, посвященной «Книге Благой любви». Дело в том, что в сочинении Хуана Руиса важную (если не определяющую, конституирующую) роль играет имплицитная модальность — ирония.
Лежащий в основе иронии конфликт эксплицитной и имплицитной модальностей текста причастен к фундаментальному явлению — диалогизму. Ирония является отражением внутренней полемики авторской точки зрения с точками зрения созданных автором подставных фигур — рассказчиков и персонажей. Важную роль в создании иронии играет механизм языковой компрессии.
В КБЛ компрессивной трансформации подвергается жанровое разнообразие современной автору литературы, объединяющей религиозно-дидактическую, куртуазную и народно-смеховую традиции. Хуан Руис предпринимает беспрецедентную попытку соединения в одном произведении мало совместимых жанровых форм. Это жанровое скрещение основано на мнимом единстве тематики, определяемом тем фактом, что один и тот же языковой знак — amor («любовь») — выражает разные сущности, которые культурная традиция антитетически противопоставляет (ср. amor de Dios («любовь к Богу») и ее импликации amor al próximo, caridad («любовь к ближнему, милосердие») vs. amor heterosexual («любовь между мужчиной и женщиной»), включая amor platónico («платоническая любовь») vs. amor cortés («любовь к прекрасной даме») vs. amor carnal («плотская любовь»)). Таким образом, языковая полисемия, а точнее многозначность языковых единиц, не только не снимаемая контекстом, но и намерен-
1 Подробнее об этом см. в статье З. И. Плавскина, сопровождающей научное издание русского перевода КБЛ [1].
© И. А. Шалудько, 2012
но культивируемая с помощью компрессии, становится важным инструментом создания иронической модальности текста.
Возможность неоднозначной трактовки понятий как программное положение заложена в тексте КБЛ: non ha mala palabra si no es a mal tenida [2, 64b] («нет дурного слова, а есть его дурное истолкование»). Ср. также: Entiende bien mios dichos e piensa la sentencia [2, 46a] («Ты истинно пойми мои слова и извлеки их скрытый смысл»). (О религиозно-эстетическом содержании понятия sententia подробнее см. в: [3, р. 1017].) Следует отметить, что понимание «сентенции» как скрытого, высшего, истинного религиозно-доктринального смысла [2, I v 25, II r 35, 46a] соседствует с использованием этого понятия в иных значениях. Чаще всего это либо юридический термин — «судебное решение, приговор» [2, 328b, 336b, 346d, 347d, 370d, 1155c], либо близкое к этому значению «решение, авторитетное мнение» [2, 340c, 343a, 343d, 344c, 345b, 350d, 496a, 886d]. Любопытно фигуральное словоупотребление sentencia в значении «судьба», провоцируемое глаголом juzgar («судить»): ...el omne, quando nace, luego en su nacencia / el signo en que nace le juzgan por sentencia [2, 123^d] («...человек, при рождении, тот знак, под которым он рождается, затем судьбой его считается»). (Попутно заметим, что ложная этимология рус. судьба от суд или даже суд Божий вполне объяснима: судьба в сознании человека традиционно соотносится с объективно-безличной сферой необходимости, предопределенности. По словам В. Н. Топорова, «судьба есть и приговор ее не отменим» [4, с. 38-39].)
Амбивалентны также такие ключевые для понимания концепции текста понятия, как entendimiento и vanidad.
Первое, по замечанию Д. Зайденшпиннер-Нуньес, сочетает в себе в качестве «высшего члена» библейское понятие страха Господня (timor Domini), а в качестве «низшего» — сметливость, сноровку, ловкость (savoir-faire) [3, р. 28], а также, добавим от себя, умение читать между строк. Заметим, что оба эти значения представляют собой импликации понятия entendimiento (lat. intellectus). В первом случае страх Господень является следствием «благого (истинного) разумения», buen entendimiento. Сметливость же можно рассматривать как благоприобретенное качество — причину entendimiento, или уяснения того, что сложно для понимания. Это значение зафиксировано в первом издании академического словаря (1726-1739): «entendimiento se toma asimismo por explicación, inteligencia, declaración, interpretación de lo que está obscuro, dudoso y difícil de entender: como un texto, ley, decreto, escritura, etc.» [5, v. III, p. 501] («истолковывается так же, как объяснение, разумение, изложение, толкование того, что неясно, сомнительно и сложно для понимания, к примеру: текст, закон, указ, письмо и т. д.»). Ср. строки из прозаического пролога, в котором обыгрывается многозначность данного понятия:
«Intellectum tibi dabo et instruam te in via hac, quagradieris:firmabo super te oculos meos. El profeta David, por Spíritu Santo fablando, a cada uno de nos dize en el psalmo tricésimo primo del verso dezeno, que es el que primero suso escreví» [2, I r 23-25] («Вразумлю тебя, наставлю тебя на путь, по которому тебе идти: буду руководить тебя, око Мое над тобою. Пророк Давид, по внушению Святого Духа, каждому из нас говорит в псалме тридцать первом, стихе десятом слова, которыми я начал [мой пролог]»;
«...E assí este mi libro, a todo omne o mujer, al cuerdo e al non cuerdo, al que entendiere el bien e escogiere salvación, e obrare bien amando a Dios, otrossí al que quisiere el amor
loco, en la carrera que andudiere, puede cada uno bien dezir: Intelleclum tibi dabo» [2, II r 29-32] («И значит моя книга всякому: будь то мужчина или женщина, мудрому и неразумному, тому, кто поймет, что есть благо и выберет путь спасения, и станет творить благо из любви к Богу, а также тому, кто предпочтет безрассудную любовь на своем [жизненном] пути, может уверенно сказать: Вразумлю тебя»).
Ироническим контрапунктом звучат следующие стихи: Entiende bien mios dichos e piensa la sentencia [2, 46a] (перевод см. выше) и entiende bien mi libro e avrás dueña garrida [2, 64d] («тыуясни смысл моей книги и добудешь цветущую даму») (см.: [3, р. 27]).
С особым изяществом обыгрывает Хуан Руис многозначность понятия vanidad (первое издание академического словаря фиксирует у него семь значений, см.: [5, v. VI, р. 419]). Данное понятие в сочинении архипресвитера Итского меняет значение, переходя из уст царя Соломона в уста протагониста, из одного четверостишия в другое, непосредственно следующее за ним:
«Como diz Salоmón, e dize la verdat, /que las cosas del mundo todas son vanidat» [2, 105a-b] («Как сказал Соломон, и справедливы его слова о том, что все сущее в этом мире есть суета»);
«yo, desque vi la dueña partida e mudada, / dix: „querer do no m' quieren, faría una nada, / responder do non m' llaman, es vanidat probada"» [2, 106a-c] («я, с тех пор как увидел, что презрела меня моя дама, сказал: „любить, когда меня не любят, — заниматься ерундою, отвечать, когда меня не зовут, — это дело пустое"»).
Анализ приемов, используемых автором для обыгрывания многозначности ключевых понятий текста, помогает постичь природу амбивалентности заглавного концепта «благой любви».
В устах клирика-дидактика, автора прозаического пролога-проповеди, это понятие соответствует концепту, полное наименование которого buen amor limpio de Dios («чистая благая любовь к Богу»). Антитезой данного концепта является loco amor de este mundo («мирская безрассудная любовь»). Ср.: E desque está informada et instruida el alma, que se ha de salvar en el cuerpo limpio, e piensa e ama e desea omne el buen amor de Dios e sus mandamientos. <...> E otrossí desecha, e aborrece el alma el pecado del amor loco d'este mundo [2, I v 8-12] («И когда душа осведомлена и научена, что спасется она чистотой плоти, мысли, чувства и желания человека занимают благая любовь к Богу и его заповеди. <...> А кроме того отвергает и презирает эта душа греховность мирской безрассудной любви»).
Автор литературного сочинения имеет иное видение «благой любви»: Tú, Señor e Dios mío, que el omne crieste, / enforma e ayuda a un tu acipreste, / que pueda fazer libro de buen amor, aqueste, / que los cuerpos alegre e a las almas preste [2, 13a-d] («Ты, Господи Боже мой, творец человека, научи твоего архипресвитера и помоги ему, чтобы смог он сочинить книгу о благой любви, той, что радует тело и благоприятствует душе»). Отметим, что, по мысли Х. Менендеса Пелаеса, эта концепция у Хуана Руиса как представителя испанского клира XIV в. соответствует сугубо положительному в ветхозаветной традиции понятию супружеской любви (amor matrimonial), которой не были чужды и клирики того времени, широко практиковавшие «гражданский брак» (barraganía) [6, p. 89].
Один из наиболее ярких персонажей книги — сводня Тротаконвентос — предлагает еще одну, эвфемистическую трактовку данного понятия: nunca jamás digás nombre
malo nin de fealdat: I llamat a mí «Buen-Amor» e faré yo lealtat [2, 932a-b] («никогда не используйте кличек или бранных имен: зовите меня „Благая Любовь" и рассчитывайте на мою преданность»). (Обо всем спектре значений «buen amor» в литературной традиции предшествующей, современной автору и последующей эпох см.: [7, p. 129-147].)
Авторская ирония как сквозной прием текста, затрагивая его глубинный концептуальный уровень, с неизбежностью находит отражение также в построении отдельных его фрагментов. Так, в споре протагониста с доном Амуром пародийный эффект псалмопевствований в честь языческого божества достигается с помощью введения в дискурс усеченных цитат из Псалтиря: dizes: «ecce quem bonum» con sonajas e bacines; I «in noctibus extollite», después que vas a maitines [2, 374^d] («поёшь „как хорошо" под звон бубнов и кружек, „в нощи воздвигните" после заутрени [заводишь]»). Двусмысленность цитат, в особенности скабрезный смысл последней, обеспечивается их структурной неполнотой, ср.: in noctibus extollite manus vestras (Ps. 133, 1-2) («в нощи воздвигните руки ваши») (Пс. 133, 1-2). Несколькими четверостишиями ниже автор создает пародийный эффект компрессивным объединением двух искаженных цитат: из литургического гимна во славу Богородицы (quod Eva tristis abstulit, Tu reddis almo germine — «что Ева горестно утратила, Ты вернула живительным бутоном») и Символа веры епископа Александрийского Св. Афанасия (IV в.), начинающегося словами: quicumque vult salvus esse («возжелавший спасения»); ср.: quod Eva tristis trahet quicumque vult: redruejas [2, 378d] («то, что Ева горестно навлекла, возжелавшая [получит]: кислых плодов [т. е. внебрачных детей]»). Обращает на себя внимание антитетическая замена глагола в первой цитате.
Еще один распространенный в тексте прием создания иронической модальности — аллюзия. Незадавшаяся интрижка с булочницей Крус (строфы 115-122), как справедливо заметил Ж. Короминес, вероятно, служит намеком на неудачи крестовых походов, ср.: ¿Cruz? ¡cruzada! Panadera [2, 116a] («Крус? [Мой] тяжкий крест / крестовый поход! Булочница»); del «mal de la Cruzada» yo non me reguardava [2, 121a] («о „неудаче с Крус / крестового похода" я не подозревал»). (О других аллегорических трактовках данного эпизода см. также: [7, p. 73].) Ассоциации дона Амура с Дьяволом служит обращенный к нему двойной призыв героя удалиться: assegurando matas; ¡quítate de mí, vete! [2, 406d] («уверяя в успехе, убиваешь; отойди от меня, убирайся!»).
Высот пародийного дискурса Хуан Руис достигает в сравнительно более поздней, по мысли Ж. Короминеса [8, p. 55], части своего сочинения — аллегорической баталии дона Карналя с доньей Куаресмой (Мясоеда с Четыредесятницей в русском переводе М. А. Донского). Ср. сочетание компрессивной цитации, аллюзии и игры слов в следующем примере: los de la Trenidat con los fraires del Carmen, I e los de Sant' Olalla. Porque non se desamen I todos manda que digan, que canten e que llamen: I «Benedictus qui venit...»; responden todos: «ámen» [2, 1239a-d] («монахи тринитарии с монахами кармелитами и монахами ордена Св. Евлалии. Чтобы не было меж них вражды, он велит им повторять, петь и взывать: „Благословен грядущий..."; все отвечают „да будет так (аминь) I любúmе"»). В приведенном четверостишии имеется тройная аллюзия: 1) на существовавшую во времена архипресвитера вражду между различными монашескими орденами, 2) на амурные похождения монахов, что выражено антитезой se desamen — amen, а также 3) на вход Господень в Иерусалим, ср. усеченную цитату из евангельского текста: Benedictus qui venit in nomine Domini («Благословен грядущий во имя Господне») (Мат. 21, 9; Мар. 11, 9; Лук. 19, 38). Игра слов, как заметил в комментарии к данной строфе
Ж. Короминес, построена на омонимии латинского произношения аминь и формы испанского глагола любить в третьем лице единственного числа сослагательного наклонения — ámen. Заметим, что автор русского перевода КБЛ М. А. Донской даже не попытался передать указанные выше приемы пародирования (ср.: «Идут из обителей, монастырей и пустынь; / „Осанна, грядущий!" — взывают — „Ты нас не отринь!", / поют „Приснославный Амур, ждем твоих благостынь!" / И многоголосо в ответ раздается: „Аминь!"» [9, с. 218]). Комментатор данного издания З. И. Плавскин в качестве примечания к строфам 1239-1241 ограничивается следующим: «Восклицания, которыми встречают Амура монахи и клирики, представляют собой используемые пародийно цитаты из псалмов, слова, обращенные к Иисусу Христу» [10, c. 403-404].
Что же касается других видов компрессии языковой материи, то следует отметить, что различные стилистические функции выполняет структурная разновидность данного механизма. Так, структурная компрессия выступает в тексте, во-первых, как средство создания «темного стиля», который соответствует самой природе благой любви, ср.: Las del buen amor son rabones encobiertas: / trabaja do fallares las sus señales ciertas [2, 68a-b] («Благой любви сокрыты аргументы: усердствуй, чтобы отыскать ее верные приметы»). Несколькими четверостишиями выше находим основанный на структурном сокращении пример «темного стиля», содержащий похвалу проницательному читателю, а также автору книги: La bulra que oyeres non la tengas en vil, / la manera del libro entiéndela, sotil [= mi lector sotil]; / ¿saber mal [= qué es el mal], [saber] dezir[lo] bien, cobierto e doñeguil? [= con palabras cobiertas y doñeguiles]: / tú non fallarás uno de trovadores mil [que lo haga como el autor de este libro] [2, 65a-d] («Ты шутку, что услышишь, не принимай за грубость, стиль этой книги уразумей, мой проницательный читатель; знать [в чем заключается] зло, [суметь] сказать соответственно: неявно и галантно [избегая прямых наименований и угождая вкусам дам], едва ли сможет хотя бы один из тысячи трубадуров [так, как это делает автор этой книги]»). (Ср. также интерпретацию данной строфы Ж. Короминесом: comprende como hombre sutil la esencia y finalidad de mi libro: conocer el mal / empleado en calidad de abstracto, sin artículo, conforme a la sintaxis de la época, / pero decirlo bien, o sea con palabras cubiertas, aceptables para el público femenino (doñeguiles); entre mil poetas no hallarás uno (capaz de hacerlo tan bien como yo) [2, p. 86] («пойми как человек проницательный сущность и цель моей книги: познать зло. но сказать о нем правильно, т. е. в завуалированных выражениях, приемлемых для женской аудитории (галантных), среди тысячи поэтов не найдешь и одного способного сделать это так хорошо, как я»).)
Другая функция структурной компрессии заключается в стилизации текста под разговорный синтаксис. Наиболее явно эта тенденция проявляется в речи одного из главных персонажей книги — сводни Тротаконвентос, а также в той части произведения, действие которой разворачивается в сельской местности и протагонистом которой является горянка (Serranas). (О жанровой форме песен к горянке Хуана Руиса, серранилье, имеющей мифоклассический источник, см.: [11].)
Так, в небольшом фрагменте «Истории Мелона и Эндрины», в репликах сводни, обращенных к донье Эндрине, отмечаются следующие эллиптические модели, характерные для разговорного языка: si non [es] por mí [ayuda] non la puede omne del mundo aver [2, 716b] («иначе, как через меня [^ с моей помощью], ни один мужчина не может к ней подступиться»); par Dios! [^ juro por Dios que] mal día él vido la vuestra grand dureza [2, 834b] («клянусь Богом! в недобрый час узнал он вашу крайнюю жестокость»);
Dixo Trotaconventos: A la vieja: ¡[que le dé] pepita! [2, 845c] («Сказала сводня: На старуху — [пусть найдет] типун!»). Ср. также эллиптико-эмфатическую структуру: jugaredes, folgaredes e darvos he ¡ay qué nuezes [deliciosas]! [2, 861d] («играйте, развлекайтесь и я вам предложу ах каких [изумительных] орехов!»). (Особого внимания заслуживает влияние стилистики речи Тротаконвентос и данного персонажа в целом на стилистику и идеологию таких произведений испанской литературы, как книга архипресвитера из Талаверы и «Селестина».)
Компрессивность языка серран проявляется в использовании типических, почти клишированных структур. Ср. следующие модели сокращения, обнаруженные в первой части серран (строфы 950-971):
«déxam pasar, amiga, darte he joyas de sierra [^ joyas que aprecia la gente de la sierra]» [2, 955a] («позволь мне, подруга, пройти, я тебя вознагражу тем, что ценят горцы»);
«„Hadeduro" [^ hombre de/que tiene hado (fado) duro], diz, „¿dónde andas?"» [2, 959e] («Несчастный [^ человек тяжкой судьбы], — говорит, — куда путь держишь?») (см. также: [2, 967e, 969e]);
«„Alahé" [^ Te juro por mi fe / la fe que tengo], diz, „escudero, / aquí estaré yo queda"» [2, 961c-d] («„Клянусь [^ Клянусь моей верой], — говорит, — прохожий, что с места не сдвинусь"»);
«Dixle yo: „¡[Te pido] Por Dios, vaquera, / non me estorves mi jornada"» [2, 962a-b] («И сказал ей я: „[Прошу тебя] Ради Бога, пастушка, не преграждай моего пути"»);
«Díxome la chata luego, / hascas que me amenazava: / „Págam; si non [mepagas], verás juego [que uso para conseguir el pago]." / Dixle yo: „¡[Te juro] Par Dios, fermosa, [que no te lo niego, mas] / dezirvos he una cosa:/ más querría estar al fuego [que aquí]"» [2, 964b-g] («И сказала грубиянка мне, почти что угрожая: „Заплати мне, а то [если не заплатишь], я тебе покажу [на что я способна, чтобы добиться своего]". Я сказал ей: „Ей-богу, красотка, [я платить готов, но прежде] вот что должен я сказать: я хотел бы больше быть сейчас у очага [чем здесь]"»);
«Ella diz: „Doy más [^ Desde hoy sin más espera], amigo, / anda acá, tréte conmigo"» [2, 966e-f] («Говорит она: „а теперь без промедленья, дружок, ну же, пойдем со мной"»);
«Dize luego: „Hadeduro, / comamos deste pan duro, / después faremos la lucha"» [2, 969e-g] («Говорит затем: „Несчастный (см. выше), поедим черствого хлеба, а потом борьбу затеем (эвфемизм, основанный на метафоре: плотские утехи внешне напоминают борьбу двух тел)»), ср. также синтетическую форму этого эвфемизма: «La vaquera traviesa / dize: „Luchemos un rato"» [2, 971a-b] («Порочная пастушка говорит: „Поборемся немножко"»);
«Por la moñeca me priso, [y como era más fuerte que yo] / ove a fazer quanto quiso. / ¡Creet que fiz [poco esfuerzo así que cuanto conseguí me salió] buen barato! [2, 971e-g]» («За руку меня схватила [и поскольку она была сильнее меня], мне пришлось сделать все, что она пожелала. Поверьте, что все это [не стоило больших трудов и спасение от непогоды, сытый ужин, теплая постель] обошлось мне по дешевке!»).
Отметим для сравнения, что в авторской речи и речи других персонажей эллиптические модели встречаются лишь спорадически. Ср. в речи автора из «Примера о могуществе денег»: bien les dan [señal] de la ceja a los sus parcioneros [2, 506b] («лишь подмиги-
вают (букв. „подают знак движением брови") своим сообщникам»), а также в реплике Венеры: Do fablares con ella, si vieres que hay lugar, / poquillo, como a miedo (^ como si lo hicieras con miedo), no dexes de jugar [2, 629b] («Когда говорить с ней будешь, если представится случай, осторожно, как бы с опаской (^ как если бы ты действовал с опаской), не прекращай с ней игры»).
Итак, яркое стилистическое своеобразие КБЛ обусловлено использованием ряда приемов, в основе которых лежит механизм языковой компрессии. Важнейшие из них — текстовый диалогизм, создаваемый с опорой на полисемию лингвистических единиц на уровне прагматики текста, т. е. имплицитной модальностью (иронией), пародийностью и аллюзией; темный стиль, основанный на недосказанности; стилизация речи персонажей под устно-разговорный синтаксис.
Литература
1. Плавскин З. И. Испанский гуманист XIV столетия // Руис Х. Книга Благой любви. Л.: Наука, 1991. С. 305-376.
2. Ruiz J. Libro de Buen Amor / ed. crítica de J. Corominas. Madrid: Gredos, 1973. 670 p.
3. Seidenspinner-Núñez D. The allegory of good love: parodic perspectivism in the Libro de buen amor. Berkeley: Univ. of California press, 1981. 173 p.
4. Топоров В. Н. Судьба и случай // Понятие судьбы в контексте разных культур / под ред. Н. Д. Арутюновой. М.: Наука, 1994. С. 38-75.
5. Diccionario de Autoridades: Diccionario de la lengua castellana, en que se explica el verdadero sentido de las voces, su naturaleza y calidad, con las phrases o modos de hablar, los proverbios o refranes, y otras cosas convenientes al uso de la lengua. Compuesto por la Real Academia Española. T. I-VI. Madrid: RAE, 1726-1739 // Nuevo Tesoro Lexicográfico de la Lengua Española / Real Academia Española. Edición en DVD. Madrid: Espasa Calpe, 2001.
6. Menéndez Peláez J. El Libro de Buen Amor: ¿ficción literaria o reflejo de una realidad? Girón: Niega, 1980. 90 p.
7. Joset J. Nuevas investigaciones sobre el «Libro de Buen Amor». Madrid: Cátedra, 1988. 172 p.
8. Corominas J. Prólogo // Ruiz J. Libro de Buen Amor / ed. crítica de J. Corominas. Madrid: Gredos, 1973. P. 7-68.
9. РуисХ. Книга Благой любви / пер. с исп. М. А. Донского. Л.: Наука, 1991. 415 c.
10. Плавскин З. И. Примечания // Руис Х. Книга Благой любви / пер. с исп. М. А. Донского. Л.: Наука, 1991. С. 385-410.
11. García Pérez G. La sierra de Madrid del Arcipreste de Hita // Los orígenes del español y los grandes textos medievales Mio Cid, Buen Amor y Celestina / ed. de M. Criado de Val. Madrid: CSIC, 2001. P. 219-231.
Статья поступила в редакцию 18 июня 2012 г.
