CC BY
124
zation process, it will help to reduce negative and undesirable influence on society and human being and confirm the priority of man's importance to computer. The experience of developed countries has showed that informatization is the leading tendency in society’s development and all state policy is subjected to dominant influence of informational values. The dominant role of informational values is revealed itself in depending state policy on informatization changes in social structure and population employment sphere, in radical transformation in mass media and communication, in education system, science, in regulation of a whole series of sociocultural process.
КОММУНИКАТИВНОЕ - СЛЕДОВАТЕЛЬНО, КОММУНИКАЦИОННОЕ С.В. ЛЕЩЕВ
Кафедра социальной философии Российский университет дружбы народов Ул.Миклухо-Маклая, д. б, Факультет гуманитарных и социальных наук,
117198 Москва, Россия
В статье проводится разделение коммуникативного (связанного с общением) и коммуникационного (связанного с коммуникационным каналом) аспектов коммуникации. Социальные круги, публичная сфера (Зиммель, Хабермас) рассматриваются как среда канал коммуникации, где собственно коммуникативное возникает в области маргинального дискурса. Исследуется динамика соотношения коммуникативного и коммуникационного в культурном горизонте современной социологии и социальной философии (Луман, Хабермас) и философии медиума (Маклюэн).
Стробоскопическое марево рождающихся и меркнущих теорий модернизирует простые человеческие понятия до научно-отточенных дефиниций.
Эпоха “Бог умер” сменилась эпохой “Человек умер”. И был Ницше, и был Фуко - смерть первая.
И вот уже животрепещущие противопоставления “культура - цивилизация”, “гуманизм - прогресс” практически неузнаваемы в дихотомии “жизненный мир - система”. Да и самого человека эпоха влечения к смерти превращала то в Dasein, то в машину, то в текст, то в коммуникацию. Причудливым образом мы обретаем консенсус в коммуникации, боремся за привлечение публичной сферы к обсуждению экспертных культур, утрачивая при этом само человеческое оформление коммуникативных артефактов. Коммуникация не есть более коммуникация коммуницирующих. Коммуникация есть коммуникация. И был Хабермас, и был Луман - смерть вторая.
Многообразие дискурсивного умерщвления “человеческого” более не поражает, ибо входит в состав самого святого: в корпус продуктивного, методологического знания. И вот мы обретаем: в медицине - труп, в религии - зверь, в политэкономии - робот, в политической экономии знака - манекен. Манекен
ian
>ed
nd
Die
*es
dia
ul-
) и ка-как ap-viy-co-
-1И-
ЫЛ
за-
im
ЗТИ
УД-
че-
'OM
ДИЯ
НИ-
П0-ЛО-э, В
кен
вырабатывает модели восприятия, тут же демонстрируя себя как возможную реализацию выработанной модели. Медиум становится сообщением. И был Бодрийар, и был Маклюэн - смерть третья.
Гурманы могут продолжить эту вереницу моделей смерти. Нас же интересует то, в какой мере коммуницирование остается сугубо человеческой практикой и в какой мере к современному человеку применим эпитет “человеческий”.
Легендарное пророчество Фуко об исчезновении человека заставляет все пристальнее присматриваться к трансформациям социальной материи, “трансформациям дискурсивных практик”, иначе изучение человеческого в рамках социального все более рискует столкнуться с пустотой - найти в социальном только системное, уже “несубъектное”. Поиск человеческого внутри системного есть вопрос о степенях свободы маргинального сознания, о так называемом человеческом факторе, препятствующем слаженной работе социальной машины, абсолютному господству системного над человеческим. В свою очередь, решение вопроса о степенях свободы маргинального сознания опирается на рассмотрение социума как пространства конфликта, коммуникации, идентификации.
Исследования конфликта как социального феномена с неизбежностью сталкиваются с проблемой выбора адекватной позиции и релевантного языка исследования. Действительно, рассмотрение со стороны одного из его агентов не позволяет провести неангажированный анализ, в то время как рассмотрение конфликта sub specia aeterni не позволяет уловить сущностное устроение такового: конфликт понятен исключительно изнутри и всякое внешнее изучение его с необходимостью приводит к девальвации тех или иных его сторон. Возможным решением подобной проблемы является рассмотрение Ю. Хабермасом проблемы рациональности таким образом, что человеческая деятельность становится понятной как “извне”, так и “изнутри”. Сложность представляет собой также вопрос об интенциональности конфликта: подразумевает ли конфликт наличие агентов конфликта с необходимостью.
С подобными проблемами сталкивается любая наука, избирающая полем своей деятельности социум. Понятия власти, политики и т.п. формулируются всякий раз исходя из конкретной направленности исследования. Более того, в пределах одного исследования может встречаться множество различных “узкоспециализированных” определений одного и того же феномена, подобно тому как это произошло с “парадигмой” Т.Куна, “эпистемой” М. Фуко, “текста” Р.Барта, “феномена” Э.Гуссерля и др.
Было бы естественным дать конфликту говорить присущим ему языком, но и здесь мы сталкиваемся с задачей не менее сложной: в подобной ситуации оказался Мишель Фуко, исследуя проблему безумия. Язык разумного исследования должен быть доступным, логичным, непротиворечивым, т. е. это язык, пресекающий всякую непоследовательность, алогичность, трансцендентность. Таким образом, отточенность инструмента противодействует исследованию: язык консенсуса и разума неприменим к исследованию конфликта и безумия. Согласно тонкому наблюдению Ж. Делеза, “бракосочетание между языком и
, бессознательным - уже нечто свершившееся”1. Вслед за Фуко, предложившим дискурсивное рассмотрение безумия, попытаемся выделить те возможные области, в которых конфликт проявляет себя как следствие или причина некоторых социальных феноменов.
Идентификация
В качестве таких центральных феноменов мы разберем феномен идентификации и фигуру Другого. “Где человек в отсутствие Бога мог бы обнаружить гаранта своей идентичности”?2 Воспроизводя логику Ницше, таким вопросом задается Делез. Ответом на этот вопрос занимается любая наука о человеке. Не обсуждая саму эту проблему в рамках эссе, мы приведем две удачные формулировки данной проблемы. В трактовке Лакана, например, единственно возможная форма репрезентации “Я” человека проходит через фигуру Другого. Для Даниэла Ганна3 “Я” возникает из “напряженно опасного отношения к отчуждающей идентификации со своим обобщенным образом”. Для Сарупа “Любое человеческое действие, даже самое альтруистическое, возникает из желания быть признанным Другим”. Впрочем, мы можем сказать, что все приведенные формулировки повторяют друг друга и важны для нас возникающей из них фигурой Другого, как феноменом непосредственно связанным с самоидентификацией. Мы находим это еще у Гегеля: я не могу удостоверить себя без отталкивания от чужого сознания, мне нужен полноценный Другой. Весьма причудливую форму приобрел опыт Другого как основа самоидентификации у М. Фуко. Точнее, возникает соблазн именно так интерпретировать мысль Фуко. Фуко говорит, что автор существует в виде функции-автора, т. е. автора как инварианта вторично рожденного критикой, вокруг которого эта критика и вращается. В данном эссе мы будем рассматривать понятие Другого как понятие Чужого.
Идентификация и публичная сфера
Разворачивая фигуру Другого до более широкого феномена общественного мнения, мы видим, что непосредственная укорененность “Другого” в “Я” рассматривается еще в хайдеггеровском экзистенциале “Das Man” как ближайшем конститутиве “Dasein”.
Нас будет интересовать более социологическая, нежели философская сторона данного вопроса, а именно, каким образом сопряжены феномен публичной сферы и идентичности.
Подобно тому, как “массовая коммуникация противоположна естественной коммуникации разговору”4, так естественная человеческая коммуникация (разговор) противоположна коммуникативному заряду (мысль): отчуждением мысли является речь, отчуждением речи является массовая коммуникация. В акте мысли-рефлексии мы находим совпадение отправителя и адресата сообщения. Полная обратная связь. В акте речи - разговоре - отправитель отчуждается от адресата: возможность обратной связи становится более проблематич-
1 Делез Ж. Логика смысла. - М.: Academia, 1995. - С. 11.
2 Делез Ж Фуко М. - М., - 1998. С. 168. (замечание о Ницше)
3 Ильин И.П. Постмодернизм от истоков до конца столетия. - М.: Интрада, 1998. - С. 74.
4 Ноэль-Нойман Э. Общественное мнение. Открытие спирали молчания. - М., 1996 - С.221.
шим
5 Об-10Т0-
)мен бна-1 во-ело-шые
2ННО 'ОГО. с от-
ной. В акте массовой коммуникации происходит гегелевское ''•снятие” разговора и мысли. Адресат и отправитель более не локализуемы: отправитель -идеология, адресат - идеологизированное общество. Обратная связь исчезает. Однако каждый субъект чувствует, что это обращение адресовано именно ему, и, в конечном счете, что это он сам так думает (рефлексия).
Рассмотрим теперь феномен массовой коммуникации с точки зрения иерархии идентификаций. 1) Первичная идентификация (рефлексия). Субъект соотносится только с самим собой. Субъект представляет собой коммуникативную точку. Субъект знает, что он хочет. 2) Вторичная идентификация (разговор). Субъект соотносится с другим субъектом. Субъект представляет собой малую коммуникативную сферу, пересекающуюся с отчетливо идентифицируемым и количественно ограниченным адресатом. 3) Третичная идентификация (массовая коммуникация). Субъект соотносится со всем обществом в це-эУпа лом. Субъект представляет собой бесконечную коммуникативную сферу, пе-
из ресекающуюся со всяким потенциальным адресатом.
ПРИ~ Данная идентификационная иерархия (один, несколько, все) напоминает
щеи платоновские типы управления государством (тирания - мыслит только один;
ам0_ аристократия - мыслят и обсуждают несколько человек; демократия - всеобщая
се^я коммуникация), и однако же она не отражает реального зарождения общества:
'ьш первичной - для “животного политического” - следует считать ситуацию раз-
ии У говора - нескольких, где впервые появляется фигура “другого” - “другого”,
Фу~ конституирующего “мой” мир, ограниченный его вмешательством,
гора Идентификация и социальность
ка и За основу нашего исследования конфликта мы возьмем классификацию
оня- фундаментальных потребностей человека Гальтунга 1) физическое выжива-
ние; 2) благосостояние; 3) идентификация; 4) свобода и, более узко, потребность идентификации.
вен- Классификация Гальтунга, весьма отчетливо артикулирующая соотноше-
“Я” ния фундаментальных потребностей, тем не менее - как и всякая классифика-
кай- ция - не лишена произвольности. Мы попытаемся свести множество концепту-
альных цепочек, намеченных данной классификацией, к минимуму, рассматривая вая идентификацию в качестве ключевого концепта нашего анализа. С этой
туб- точки зрения классификация Гальтунга выглядит следующим образом:
- выживание: идентификация существования (быть);
вен- - благосостояние: идентификация обладания (иметь);
щия - идентификация:
ием - социализация: идентификация существования (быть);
я. В - отчуждение: идентификация обладания (иметь);
зоб- - внедрение: идентификация существования (быть);
вда- -разъединение: идентификация существования (быть);
гич- - свобода: идентификация существования (быть);
Анализируя соотношения прямого и культурного насилия, имеющие много труднодифференцируемых черт, мы посчитали возможным рассматривать прямое насилие как насилие существования или субъект-насилие, тогда как
структурное насилие, мы рассматриваем как насилие обладания или объект-насилие Сводя, таким образом, соотношения насилия и идентификации к соотношениям категорий бытия-имения, а именно, преобразуя таблицу Гальтунга
Выжива- ние Благосос- тояние Идентификация Свобода
Прямое Убийство Кража Социализация Передвижение
Струк- турное Рабство Эксплуа- тация Отчуждение, внедрение, разъединение Маргинализация, фрагментация
к виду
Быть Иметь Быть Быть
Быть + + +
Иметь +
мы получаем 4 “чистых” идентификационных состояния 3 идентификации “чистого” бытия (существовать, существовать в социуме, существовать в пространстве) и идентификация “чистого” обладания (иметь или иметь возможность иметь когда-либо во времени) Несмотря на то, что из трех первых идентификаций наибольшим экзистенциальным содержанием обладают идентификации существования и существования в пространстве, нас будет интересовать, как и в параграфе 1, идентификация через фигуру “другого” - существование в социуме, включающая в себя и существование и существование в пространстве Социум - место позиционирования и функционирования субъекта На основании полной картины чистой идентификационной рефлексии можно видеть, что 8 типов (4 прямых и 4 структурных) насилия Гальтунга сводятся к двум наиважнейшим* насилие над возможностями
быть в социальном пространстве иметь в социальном времени.
Как в первом, так и во втором из полученных видов насилия, имплицитно присутствует Другой-Чужой - через категорию социального Свобода маргинального сознания Мы попытались показать, каким образом тема Чужого возникает в нашем исследовании конфликта Теперь нас будет интересовать фигура Другого с точки зрения его существования как маргинала Быть в социальном пространстве подразумевает принадлежать тем или иным группам, коммуникативным сферам. Пересечение подобных коммуникативных сфер составляет, по Зиммелю, индивидуальность, которая за пределами одной группы является только ее представителем, “средним арифметическим” группы Пребывание в
ъект-к со-унга
ние
за-
чен-
фика-$ать в змож-иден-тифи-эвать, шие в нгстве. шова-ь, что і наи-
цитно
в нашого і проникает, по іяется ІНИЄ в
рамках определенной группы формирует определенную интенциональноггь субъекта, что, собственно, и делает его членом данной группы. Эта интенцио-нальность двунаправлена: она ограничивает поле зрения самого субъекта и в то же время ограничивает то поле зрения, в которое он может попасть как возможный агент иной социальной группы. “Институция всегда отличается от дискуссии тем что она требует дополнительных ограничений, чтобы декларируемые высказывания были приемлемыми для нее. Эти ограничения как фильтры действуют на силу дискурса, они обрывают возможные связи в коммуникативных сетях: есть вещи, о которых нельзя говорить”1. Такую форму двунаправленной интенциональности мы можем назвать дискурсивностью. Фуко рассматривает подобную дискурсивность, называя ее великими процедурами дискурсивного подчинения. Здесь Мишелем Фуко артикулируется по сути та же идея Зиммеля о формировании социальных кругов: “Доктрина совершает двойное подчинение: говорящих субъектов - определенным дискурсам и дискурсов
- определенной группе, по крайней мере виртуальной, говорящих индивидов”. Здесь Фуко обсуждает разницу между дискурсом социальной группы и доктрины - в данном контексте мы не видим необходимости рассматривать это отличие. Из сказанного может сложиться впечатление, что возможность произвольного действования субъекта, принадлежащего некоторой социальной группе, строго детерминирована. Действительно, коль скоро субъект порождается лишь как форма, образуемая пересечениями различных дискурсивных практик (форма и дискурс - в смысле Лакана), то естественным образом субъект подчинен неким предписаниям, общим для всех этих практик. Мы, однако, не склонны думать столь категорично. Точнее, мы хотели бы представить положение дел так, чтобы была отчетливо видна если и не некоторая свобода субъекта, то все-таки не жесткая детерминация. Действительно, практики, конституирующие субъекта как такового, непрерывны: то есть всякое воспитание предполагает идеологическое освоение действительности и формирование идентичности. В этом смысле человек не волен совершить что-либо безусловно “свободное”. Человеческий удел - совершение человеческого, слишком “человеческого”. В этом смысле, совокупность практик человеческого мира мы вправе назвать метанарративом Человека. И все же возникает соблазн выделить и область свободного субъективного действования. Безусловно, подобная “гуманизирующая” практика экзистенциального наполнения субъекта является здесь ни чем иным, как формальным приемом, позволяющим поближе рассмотреть некоторые аспекты социального функционирования субъективности. Заключается подобный прием в рассмотрении основных метадискурсив-ных полей (то, что Фуко называет “доктринами”) в качестве естественного фона, в границах которого уже располагаются дискурсы социальных групп. То есть мы проводим разделение между доктринами и дискурсами социальных групп: первые вовлекают всякого, то есть являются открытыми системами, вторые подразумевают некоторый пароль вхождения, то есть являются относительно закрытыми системами. В таком случае становится возможным говорить
1 Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. - М., СПб. 1998. - С.49.
о пустотах, неперекрываемых совокупным дискурсивным объемом всех социальных групп. Таким образом, мы наметили то поле, внутри которого способно функционировать маргинальное сознание.
Следует заметить, что маргинальность не является свойством исключительно индивидуального сознания. Маргинальность непосредственно связана с генезисом социальных групп Факторами, конституирующими новую социальную группу, являются как общность интересов внутри формирующейся группы, так и трансцендентность ее членов иным социальным группам, т, е. интерсубъ-ективный конфликт и иннерсубъективный консенсус. Термины интерсубъективность и гтнерсубъективность применены здесь к социальной группе как к единому субъекту, коммуницирующему внутри социального поля с другими такими же группами-субъектами В указанном контексте формирующаяся социальная группа является маргинальной по отношению к группам уже существующим и эта маргинальность служит конституирующим групповую идентичность фактором, подобно тому как это выражено в вышеприведенных высказываниях Лакана по отношению к единичному субъекту.
Нам представляется, что процесс порождения социальных групп не является прямой противоположностью социальным мечтам Юргена Хабермаса
- мечтам о возрождении публичной сферы. Этот процесс, по нашему мнению, имеет двойственный характер. Действительно, процессы профессиональной специализации, отчуждения труда, с одной стороны, дублируются процессами “социальной специализации”. Однако, с другой стороны, эти процессы происходят в рамках смещенных групп: профессиональная (например) общность не гарантирует общность социальных интересов, не связанных с конкретикой данного производства Таким образом, дифференциации субъектов-групп (по профессиональным и им подобным признакам) противостоит дифференциация их на социальные группы, включающие индивидуумов различных профессиональных групп. Последний вид дифференциации, таким образом, играет интегрирующую роль, не дающую обществу распасться на абсолютно непересекаю-щиеся профессиональные кланы. В виду отчасти интегрирующего действия дифференциации мы не склонны разделять пессимизм Г.Зиммеля: “Теперь же, с одной стороны, механизм стал слишком велик и сложен, чтобы он мог, так сказать, выражать в каждом из своих элементов какую-нибудь цельную идею; каждый из них может иметь скорее лишь характер чего-то механического и самого по себе незначительного, внося свой вклад в реализацию некоторой идеи только в качестве члена целого. С другой стороны, имеет место многообразное действие дифференциации, которая выделяет духовный элемент деятельности, так что механическое и духовное получают обособленное существование...1 Для нас несомненной является возможность свободы на фоне естественного идеологического фона (метанарратива) и свободы идентификации в границах или вне границ социальных групп (маргинальность). Интерсубъективность представляется нам и начальным (идентификационным) и конечным (инте-
1 Зиммель Г Социальная дифференциация Социологические и психологические исследования // Зиммель Г Избранное ~М Юристь, 1996,-т 2 С 426
тральным) этапом индивидуальной и групповой эволюции. “Его (марксизма -Л.С.) подход предполагает, что если даже мы и находимся в плену господствующей идеологии (или какой-либо другой), то способны освободиться от нее. Однако если субъект в результате этого всего лишь перемещается в другой, в равной мере социально детерминированный дискурс, то тогда перед нами открывается лишь возможность бесконечного регресса. Тем не менее и в данном случае сохраняет свой смысл утверждение, что мы способны принимать рациональные решения в пограничных сферах, существующих между этими дискурсами, при условии, что мы их осознаем”1.
Рассмотрение динамики оппозиции ыдентичностъ-марггмачыюсть не случайно привело нас к понятию интерсубъективности. Совокупное интерсубь-ективное движение, т. е. обсуждение всего всеми и является полноценным функционированием возрожденной публичной сферы. Интерсубъективность, помимо усмотрений разработок Хабермаса, является центральной и в феноменологии Гуссерля (где, собственно, и зародилось понятие интерсубъективности), и в феноменологии Хайдеггера (принимая форму со-бытия) и в каком-то смысле в постструктурализме, в форме интертекстуальности.
Таким образом, разметив поле относительной свободы маргинального действия, мы показали, что процесс образования новых социальных групп (происходящий через маргинализацию и последующую интеграцию субъектов будущей группы) является не только процессом, способствующим разрушению публичной сферы, но и процессом, препятствующим ее разрушению. Этот вывод чрезвычайно важен тем, что имеет прямое отношение к формированию полноценного гражданского общества (где, по определению, всесторонне развита публичная сфера). Гражданское общество, в свою очередь, является и фундаментом и противополюсом всякой формы государственности, т. е. политического сообщества в любом его проявлении.
Мы рассмотрели первый вопрос нашего исследования: в какой мере к современному человеку применим эпитет “человеческий”, точнее, мы наметили ту область где “человеческое” свободно в системном.
Рождение коммуникации
Очередной нашей задачей является рассмотрение коммуникации как человеческой практики. Рассмотрим перипетии понятия коммуникации, связанные с “пантекстуализацией” гуманитарного знания. Прежде всего следует понять ту логику, благодаря которой в современные концепции коммуникации все более вторгается понятие медиума, носителя.
Деррида предъявляет метафизике присутствия упрек в том, что последняя считает голос находящимся в непосредственной близости от означаемого, что сводит на нет значимость любого другого медиума как означающего. Обличая таким образом фонологоцентризм, Деррида выступает против свободы некоего “смысла” от материальности означающего. Рассматривая все возможные системы референции лишь как воспроизведение одного означающего другим или “знак знака”, Деррида вводит концепт архе-письма, и, как следствие, выдвигает
1 Butler Ch. Interpretation, deconstruction and ideology. - Oxford, 1986. P. 128-129.
(лозунг- “Нет ничего вне текста”. Следование и сопротивление подобной логике привело к тому, что в качестве объекта исследования современной гуманитарной науки феномен текста подвергается все большей онтологизации и феноме-нологизации Если существенным аспектом предшествующей лингвистики служило известное теоретическое напряжение между словом и понятием (Выготский), означающим и означаемым, языком и речью, синхронией и диахронией (де Соссюр), то современная лингвистика уже не может абстрагироваться от герменевтических и литературоведческих штудий постструктурализма, опирающегося во многом на феноменологию Гуссерля и фундаментальную онтологию Хайдеггера. Вопрос сегодня стоит в том, чтобы взаимно ориентировать герменевтику, литературоведение и лингвистику друг на друга посредством некоторой промежуточной формы знания, которую условно можно обозначить как онтологическая семиотика, чья сфера применения должна охватывать кон-нотативную семантику текста, символическую прагматику текстуальной идеологии, а также ризоматику текста, основными коррелятами которой могли бы быть теория интертекстуальности Кристевой, аналитика высказываний Рассела и генеративная грамматика Хомского.
Таким образом, в рамках современных исследований текста становится очевидной тенденция к слиянию или даже отождествлению всех возможных около текстуальных инстанций: автора, критика, читателя и самого произведения Здесь следует особо отметить всевозрастающую социальную укорененность текстуального анализа- в теориях Кристевой и Барта (например, интертекстуальность, языковой код, фенотекст и генотекст), Лиотара (нарративы и метанарративы), Бодрийара (процессия симулякров), Делеза и Гваттари (тело без органов), Фуко (анализ дискурсивных практик), Деррида (пантекстуальность). Особенно примечателен тот факт, что текст становится некой “универсальной объяснительной практикой”, возможной для воспроизведения в новом качестве в рамках теорий, далеких от текстуального анализа. В этом смысле многие современные направления гуманитарного знания “поставляют” герменевтике, лингвистике и литературоведению различные модели текста.
В качестве такой - наиболее впечатляющей - модели можно привести пример современной голографической концепции сознания, где каждое индивидуальное сознание воспроизводит в себе весь информационный объем Вселенной На языке постструктуралистской мысли это и означает, что всякий текст существует как текст именно в той мере, в какой вовлекает в динамическую игру текстуальных связей весь интертекстуальный универсум и, в конечном счете, весь универсум вообще, ибо “нет ничего вне текста” (Деррида). Эта модель кажется тем более перспективной, что частично она нашла свое эмпирическое воплощение в мире виртуальной реальности: гипертекст есть не что иное, как “бесконечная возможность доступа” любого участка текста к любому другому участку текста. В этой модели теряется смысл вопроса о “перводвигателе” - первотолчком является тот “отрезок” текста, который именно в данный момент находится в фокусе текстуальной рефлексии.
Медиум-голос сменился медиумом-письмом. Однако изменения, сформулированные М. Маклюэном в тезисе “the medium is the message”, намного гло-
бальнее: “тем самым основательно изменяется наше понимание коммуникации, которое более не понимается как интерактивное отношение, социальное действие или выражение психических интенций, но прежде всего информационнотеоретически и тем самым более в смысле коммуникации как социальной обработки информации”1. И это еще не самый решительный шаг теоретической мысли: Делез и Гваттари отказываются от исторического сознания, от времени, выдвигая геофилософию (план, карта, складка) как новый носитель-медиум философского мышления. Симптоматика завораживает. По Канту время - внутреннее чувство, пространство - внешнее чувство. Шизоанализ предлагает отказ от внутреннего медиума в пользу внешнего. Деконструкция предлагает отказ от (внутреннего) голоса в пользу (внешнего) письма. Крушение темпоральности губит саму идею феноменологии. Впрочем, поражение “проекта Истины” (Рор-ти) сопровождается не менее грандиозными трансформациями, казалось бы, незыблемых универсалий: “Именно в той мере, в которой наша культура понимается как информационное общество, мы должны переставить и наши понятия, и способы познания: если раньше общества определялись через орудия труда и действия (железный век, индустриальное общество) или через интерактивные отношения (рабовладение, феодализм, диктатура), то сегодня конституирующими идентичность символами становятся средства коммуникации и процесс обработки информации”2.
Таким образом, коммуникация становится символом современной эпохи: коммуникация, понимаемая как магистраль сообщения и как процесс общения.
Рассмотрение какого-либо аспекта “человеческого” редуцирует полноту изучаемого феномена, однако именно так рождается наука, религия, искусство. Именно так медиум становится конституирующим фактором сообщения: труп конституирует медицинскую науку, укрощение “зверского” конституирует религию. Резонно возникает вопрос: до какой степени возможна редукция “телесного” как “носителя-медиума” и редукция “сознания” как “сообщения”, чтобы оставалась возможность говорить о коммуникации как о человеческой коммуникации. Является ли коммуникацией общение двух компьютеров в сети? Безусловно, происходит передача информации и происходит то, что в человеческой практике называлось бы пониманием. Однако это понимание сводится лишь к корректной интерпретации подтверждающих сообщений сетевых протоколов. Понятия “восприятия” и тем более “усмотрение сущности” сводятся к восполняющей цифровой семантике бинаризма “ноль-один”. Подобная модель безусловно охватывает информационную сторону коммуникации, которая даже в современном информационном обществе представляет лишь одну из возможных форм коммуникаций. Ведь если не изобретать себе трансцендентных социальных инстанций подобных системе симулякров Бодрийара, то фактическим телом и “телосом” социума будет коммуникация как форма движения социальной материи, как “социальная идентичность” социума. Фиаско всякой модели
' Hartmann F. Medienphilosophie. - Wien: WUV, 2000. S. 24-25.
2 Giesecke M. Geschichte, Gegenwart und Zukunft sozialer Informationsverarbeitung, in; Manfred Faßler (Hg.): Alle möglichen Welten, München: Fink, 1999. S. 186.
дентерсубъективности предрешено постоянным оглядыванием на метакоммуни-кативные события: мы ищем такую-то и такую-то (информативную, эмотивную, интеллигибельную) коммуникацию, но не собственно коммуникацию. И это понятно, ведь и общаемся мы не с человеком, но с тем его аспектом, который ищем.
Коммуникативное или коммуникационное
Заключительная часть нашего исследования посвящена моделям коммуникации. И здесь, в первую очередь, интересны воплощения этих моделей у Никласа Лумана и в современной компьютерной технике. Лумановская позиция лаконична- “Коммуницирует только коммуникация”. Представим себе, что нами отослано письмо и оно не получено адресатом. Несомненно, само письмо являет собой коммуникацию, однако это коммуникация-в-себе. По отношению к тому, что принято называть коммуникативным актом, здесь происходит отсрочка, сШегапсе.
Рассмотрим привычное соотношение вопроса и ответа. Вопрос потенциально ограничивает область релевантности ответа. Степень категоричности вопрошания ограничивает область толерантности ответа. Акт коммуникации подразумевает вхождение обоих агентов коммуникации в некоторое поле когерентности, где проясняются “иллокутивные позиции по использованию содержания высказывания"1 Понятно, что выходя за рамки ло-кутивного акта (т. е. предметного высказывания о положении дел), мы попадаем в метакоммуникативную область, в которой сопрягаются два спорных момента: соотношение означаемого-означающего и соотношение медиума-сообщения. Тезис Маклюэна, таким образом, оказывается реставрацией соссюровской модели знака на платформе коммуникации, пусть это и не прямая аналогия, ибо очевидна амбивалентность локутивного содержаниия и иллокутивной силы (то, что в текстуальной семантике реализуется в денотативно-коннотативной модели): означаемым коммуникации может быть как локутивное содержание так и иллокутивное оформление содержания. Более того, не всегда однозначными являются и границы локутивности-иллокутивности, ибо они задаются направляющим дискурсом коммуникации: так, например, приказ старшего по званию младшему в армии является естественной формой передачи значимой информации в рамках заданного дискурса (военная служба), и в данном случае “приказная форма обращения” не является иллокутивной стороной сообщения, ибо не инициирует добавочные грани коммуникации. Иллокуция оформляется в понимании того, как сделан приказ. Возникающий эффект можно назвать эффектом дискурсивного восполнения коммуникации: руссоистского восполнения,
дифферанциации (от дерридеанского (Жегапсе). Вопрос не может иметь логичного, естественного ответа, ибо логичность и естественность -метакоммуникативные, дискурсивные характеристики. Если даже исключить такие вырожденные формы вопрошания, как коан в буддизме, где
1 Habermas J Was heißt Universalpragmatik9 Spachpragmatik und Philosophie Hrsg Von K -0 Apel -
Frankfurt am Main Suhrkamp Taschenbuch Verlag, 1982 - S.226-227.
ни~ сигнификативная мощь вопрошания посягает на саму онтологическую
возможность этого вопрошания, даже и в этом случае однозначных ответов мы это вынуждены констатировать, что ответ есть наведенная, индуцированная или (по
ый Бодрийару) симулированная единица. Однако дополнительная локутивная
значимость сообщения (эффект дискурсивного восполнения) проистекает из скольжения означаемого сквозь дискурсивные потоки коммуникации. Таким му- образом, гармоничное разрешение сочетания вопроса и ответа возможно при
* У соблюдении одного из двух условий: либо транссигуативные факторы
Дия (например, предшествующая коммуникация, факторы окружающей среды)
на- обозначают конкретный дискурсивный объем коммуникации, либо же в
>мо замкнутом коммуникативном потоке вопрос поставляет адресату не только
ию информацию, подлежащую интерпретации, но и логику этой интерпретации.
от- Можно заметить, что речь в последнем рассуждении не идет о цели
коммуникации и это совпадает с основной установкой Лумана о том, что эос коммуникация не имеет цели в принципе. То есть мы намеренно сужаем
знь область субъективности: если хабермасовская коммуникация рациональна,
:та. целеориентирована, то коммуникация по Луману аутопойетична в том смысле,
и в что воспроизводит сама необходимые ей компоненты. Если субъективность
по вынесена за скобки, что остается человеческого в такой коммуникации?
ло- Рудиментом человеческого выступает один из трех элементов коммуникации
мы (информации, сообщения, понимания) - понимание.
два Предваряя последующее изложение “десубъективирующегося” начала
-ше коммуникации, проведем размежевание между понятиями коммуникации,
тся возникающими в теориях Ю.Хабермаса и Н.Лумана. Рассмотренная с точки
сть зрения жизненного мира, субъективного начала и оформленная в русле
ого притязаний на значимость, коммуникация Хабермаса противопоставлена
яке эмерждентной, системной, асубъектной коммуникации Лумана. Первая
щи производится субъектами и является интерсубъективной интеракцией, в то
-ше время как вторая безлична и не включает в свое понятие формулу какого-либо-
[цы взаимодействия. Первая - эксплозивна и может быть уподоблена взрыву вовне,
юм с предварительным расчетом и последующим учетом избытка; вторая -
1ии имплозивна, и может быть уподоблена взрыву вовнутрь, с непрогнозируемым
ках избытком, проступающим на поверхности, по которому, к тому же, нельзя
)ма судить о коммуникации.
ует Дуализм эксплозивной и имплозивной коммуникаций, встраивает нас, тем
)Г0^ не менее, лишь в тот порядок значимости, каковой вообще может быть освоен в
юм рамках субъектного интеракционизма; этот дуализм является, таким образом,
ия интегральной схемой движения социальной материи, как “системной”, так и
еть “жизненной”.
_ Сделаем следующий шаг по направлению к чистой коммуникации.
ить Доведем до логического конца и до абсурда феноменологическую редукцию:
где вынесем за скобки и то чистое сознание, которое получено в результате
редукции. Откажемся от онтологического в пользу онтического, от символа в пользу знака. Этот предельный случай, который частично выводит нас уже и за Ре1-" границы лумановской теории. Критериологически можно обозначить этот
вакуум субъективности как несубъект - несубъектные отношения. Речь здесь не идет о перцептивном горизонте, аффицировании сознания Порядок сознания редуцируется в порядок сущего так, словно в теории Лумана мы переходим от коммуникации в социальной системе к коммуникации в системе электронно-вычислительной Это физиологическая по отношению к коммуникации область, коммуникации как физического носителя информации (электрические коммуникации, телефонные коммуникации и т.п.) Это первая, досубъектная, область реализации формулы Маклюэна. Именно здесь бессмысленна дифференциация между medium и message. Именно здесь свершается коммуникационный акт, реализующий прохождение коммуникативного акта субъектной сферы. Это своеобразный подземный мир социальности, коммуникация коммуникации, мир шифрования и дешифровки, семиозиса и антисемиозиса Именно на этом уровне сокрыт явный соблазн и тайная опасность цивилизации: искусственный интеллект, не знающий message, но только medium, не ведающий коммуникативное, но только коммуникационное - безжизненная машина коммуникации, на которую равняется повседневность: коэффициент умственного развития, констатирующий в численном эквиваленте, что один человек ровно в два раза умнее другого, секуляризация экономического от социального, сводящая необходимость социальных трансформаций исключительно к экономическим преобразованиям и т п. Уже сейчас можно констатировать отчаянную борьбу социума киборгов за возрождение социальности, духовности. Если экономически неразвитые страны еще взыскуют порядка из хаоса, то общества “позднего капитализма” в запланированной, гарантированной повседневности ищут спонтанности, возможности раз в неделю отдыхать от оболочки робота с чисто человеческой радостью, где коммуникация не свершается бесцельно, но свершаема целенаправленно.
Мир компьютерных коммуникаций прорастает все более гибкими технологиями, причем симптоматична пользовательская ориентация компьютерных приложений, благодаря которой многие области виртуального мира, включая программирование, выходят за рамки экспертных культур, находят обширную реализацию в публичной сфере (аналогия с которой тем более уместна, что большую часть, например, общения в интернете занимают чат-румы (выделенная “комната для болтовни”), сети конференций, где участвовать может любой пользователь с любого компьютера, подключенного к сети интернет. Особенно важным с точки зрения продуктивности коммуникационного канала являются технологии разделения структуры и содержания документа (то, что возможно в нестандартной коммуникативной практике: разделение локутивного содержания и иллокутивной структуры. Подобное происходит в ситуациях, когда мы хотим “загладить” значение сказанного: дополнение смехом в ситуации разочарования и т.п.), объектно-ориентированного программирования, где объект объявляется (формируется) в совокупности со своими методами, к которым можно обращаться как к частным операциональным логикам объекта. В сетях с малой пропускной способностью наибольшую актуальность приобретает возможность хранить логику обработки запроса отдельно от обрабатываемых этим запросом данных, в результате чего коммуникационный канал задействован
ь не только в актах вопроса и ответа, процесс же обработки информации происходит
ния на одном из узлов коммуникации (сервере или клиенте). Наибольшим комму-
1 от никативным эффектом из всех коммуникационных интеракций обладает на се-
шо" годня технология активных серверных страниц (active server pages), где резуль-
сть> тат формируется в готовую страницу в соответствии с запросом пользователя,
1(116 что создает иллюзию, будто на сервере хранятся заранее сформированные стра-
чая> ницы с ответом на все вопросы. Таким образом, гибкие коммуникационные ре-
'Фе_ шения приближают общение с компьютером к динамичности коммуникативно-
п!и~ го акта. Именно в сфере пользовательско-компьютерных интеракций находит
н°й свою вторую, интерсубъективную, реализацию формула Маклюэна: сообщение
МУ" является сообщением в той мере, в какой оно грамотно учитывает возможности
нно носителя сообщения. Сообщение коммуникативно в той мере, в какой оно
СУС" коммуникационно. Симультанный акт воспроизведения коммуникативной
чнй значимости коммуникационным путем и есть акт коммуникации.
ом_ Мы рассмотрели досубъектную и интерсубъективную реализацию
ого макльюэновской формулы. Наш последний шаг - внутрисубъектная,
10 в феноменологическая ее реализация. Область чистого сознания ~ область
>Дя- импринтивных восприятий, постепенно уводящих сознание из состояния
1че- чистоты в состояние социально-адаптированной личности. Медиумом-
1ую носителем выступает здесь сознание. Сообщением является идеология. Тогда
»ко- the medium is the message описывает реальность социума: личность только в том
тва случае считается социально адекватной, если ее сознание-медиум есть идеоло-
сти гия-сообщение. Не идеология в сознании, но тождество сознания и идеологии.
'а с Мы рассмотрели область свободного функционирования маргинального
но сознания: область человеческого вне системного. Далее мы исследовали ком-
муникацию человеческую и системную: коммуникативное начало и коммуни-но- кационная реализация. Мы должны осознавать, что в разведении коммуника-
1ых тивного и коммуникационного начал коммуникации - залог человеческой ком-
чая муникации. В технологическом развитии необходимо помнить, что общество
ую киборгов - не социальная фантастика, но идеологически программируемая меч-
что та любого политического режима, ибо и демократия мечтает о том, чтобы быть
ен- стабильной. Тезис Маклюэна должен оставаться в технологической сфере, в
5ой сфере социальной он требует предельно осторожного обращения,
шо Человек есть мера всех вещей. До тех пор, пока он - человек, а не очеред-
тся ная вещь. И до тех пор, пока человек - вещь, в коммуникации он будет нахо-
о в дить лишь медиум там, где есть сообщение,
ка-
мы MESSAGE ERGO MEDIUM
ча-
зкт S. V. LESCHEV
ым Department of Social Philosophy
x с Russian University of People’s Friendship
03- Miklukho-Maklaya str., Faculty of Humanities and Social Sciences,
им 117198 Moscow, Russia
jaH
The article is devoted to the division of two aspects of communication: the first aspect is bound with communication channels, the second is bound with communicative part of communication Social circles, public sphere is considered as a communication channel, where interactional intention is realized in zones of marginal discourses. Dynamic of the relation between two aspects of communication is considered as being involved in the cultural view of modem sociology, social philosophy and philosophy of medium.
АКТУАЛЬНОЕ ИСКУССТВО КАК ОБЛАСТЬ СОЦИАЛЬНОГО ЭКСПЕРИМЕНТИРОВАНИЯ Е. Г. ТКАЧ
Кафедра социальной философии Российский университет дружбы народов Ул. Миклухо-Маклая, д. 6, Факультет гуманитарных и социальных наук, 117198 Москва, Россия
В работе исследуется эволюция социальной функции искусства и его место в современном социокультурном пространстве. Особое внимание уделяется анализу характерной для современного изобразительного искусства тенденции представлять конкретные отношения сосуществования и факты событийности в форме художественных произведений. Проблема рассматривается как поиск и демонстрация альтернативной социальности в эпоху кризиса межличностной коммуникации
Практика мирового искусства 90-х годов свидетельствует, что в последнее время современные художники все чаще предлагают обществу в качестве произведений искусства так называемые “моменты социальности”, или объекты, “производящие социальность”. Они представляют собой образы реальной или виртуальной событийности, протекающей в определенных пространственно-временных рамках согласно заданному программно-эстетическому алгоритму.
Зачастую бывает трудно и даже невозможно не только определить материальную форму этих произведений, но и классифицировать их в рамках существующих художественно-эстетических школ или течений, что, впрочем, не является существенным для самих их создателей. В самом деле, что должен думать профессиональный критик или как может реагировать рядовой зритель, когда Филипп Паррено, известный французский художник и теоретик современного искусства, приглашает посетителей заняться их любимым хобби прямо на заводском конвейере, смонтированном в выставочном зале; а его соотечественник Пьер Хьюг призывает всех желающих на сеанс плавки металла, синхронизируя его посредством телекамеры с реальным процессом в плавильном цехе; или когда итальянец Маурицио Каттелан выставляет недавно вскрытые и опустошенные грабителями сейфы; а датчане Жес Бринч и Хенрик Якобсен вы-
