CC BY
196
ФИЛОСОФИЯ
ч
Э.А. Тайсина
КОММЕНТАРИЙ БОЭЦИЯ К ПОРФИРИЮ И ЕГО РОЛЬ В ИСТОРИИ ЛОГИКИ И ФИЛОСОФИИ
Аниций Манлий Торкват Северин Боэций [1] родился в Риме около 480 г. н.э. Незадолго до этого произошло фактическое упразднение Западной Римской империи (предводителем германцев Одоакром), а в 493 г. Италия была завоевана остготами Теодориха. одного из самых знаменитых германских правителей. Теодорих был направлен на завоевание византийским императором. при дворе которого он в юности десять лет прожил как знатный заложник. В Риме новый король окружил себя просвещенными, учеными людьми. Знаменитый философ Боэций, “отец схоластики”, т.е. отец науки, был при нем личным секретарем.
"Последний римлянин”, Боэций происходил из знатного рода; его отец был консулом; в его роду было много консулов, два императора и даже папа. Боэций был воспитан главой сената, префектом Рима, одним из образованнейших и благороднейших людей той эпохи Квинтом Аврелием Меммием Симмахом. Боэций был впоследствии женат на его дочери; их сыновей, соответственно, звали Боэций и Симмах.
Образование своеобразного готско-римского государства с двумя чуждыми культурами, разнородными системами права и во многом враждующими ветвями христианства (римское католичество и германское арианство), руководство таким государством было делом политического гения Теодориха. Этот мудрый дипломат, пусть сам малограмотный, покровительствовал римской культуре, поощрял ученые занятия, проявлял терпимость и хозяйственность, приближал ко двору знатнейших римских граждан, доверяя им первые государственные должности. В первые тридцать лет Теодориху удавалось сохранить мир вне и внутри страны. Однако в середине 20-х гг. VI в. наступил кризис. Обострились противоречия между варварами и римлянами, между арианством и католичеством. Вместе с тем возобновление контактов между Востоком и Западом, гонения на имперских ариан и ностальгия по былому величию всемирной державы породили надежду на возрождение под эгидой сильного византийского императора и под духовной властью папы.
Сближение началось в понтификат папы Ормизды. Возобновилась оживленная переписка и обмен посольствами между римским клиром и императорским двором. Вначале Теодорих не препятствовал совершавшемуся; но вскоре открылись тайные связи между некоторыми сенаторами и византийским двором; затем в 524 г. (год смерти Боэция) император Юстин с ведома нового папы Иоанна I издал эдикт против ариан. Теодорих посылает папу в Константинополь; тот возвращается, не привезя желанных ответов о 52
прекращении антиарианских репрессий. Он был брошен в тюрьму, где вскоре и умер. Шел 526 год. Осенью умер и Теодорих, оставив королевство уже ослабленным и во власти смуты.
Жизнь и судьба Боэция были непосредственно связаны со всеми этими историческими событиями. Колесо Фортуны вознесло его к зениту непрерывного, нарастающего, невероятного успеха в науке, философии, политике, в сфере материального благополучия, в личной жизни. Потом Боэций оказался в центре готско-римского конфликта, был обвинен в измене, и его ждали тюремное заключение, мучения и трагическая смерть.
Между тем он был сенатором и консулом, а с 522 г. - первым министром при Теодорихе; еще при жизни он достиг славы универсального ученого, "превзошедшего всех других римлян и чужестранцев своими деяниями в философии и справедливости”. Он обогатил латинскую культуру своими многообразными переводами греческих классиков, был известен и как поэт и теолог. Его литературное наследие включает более двадцати произведений, в том числе знаменитый художественно-философский трактат “Утешение философией” - исповедь и духовное завещание.
Лучшую часть своего таланта и усердия Боэций отдал логике. Он подвел своеобразный итог развитию античной логики и фактически заново создал эту науку для латинского мира. Латиняне очень быстро перестали вспоминать, откуда пришла к ним эта наука, и вполне оправданно связали ее с именем Боэция, как и судьбу диалектики в качестве общей теории знания, включающий вопрос о реальности того, что постигается в общих понятиях. Наилучшее освещение эта проблема получила в самом знаменитом логическом трактате Боэция - (втором) Комментарии на “Isagoge” (“Введение”) Порфирия [2].
Исходным для анализа является небольшое произведение Аристотеля, “Категории”, которым традиционно открывался “Органон” [3].
Как известно, первые комментарии к логическим трудам Аристотеля составил его ученик и друг Теофраст. После Эвдема, Афинодора, Корнута -римского стоика 1 в. н.э. - это сделал Адраст Афродисийский. (Кстати, Кор-нут подчеркивал параллелизм между категориями Аристотеля и грамматическими элементами его родного языка). Наконец, около 258 г., изучив комментарий греческого астронома и математика Адраста Афродисийского, пишет “Введение к “Категориям” (Isagoge)” и Порфирий, сирийско-римский неоплатоник из Тира. Этот текст стал основой для анализа Боэция.
“Категории” - это как бы каноника Аристотеля. По-видимому, предварительной задачей при разработке учения о бытии Аристотель считал выделение основных родов, или разрядов, бытия. Это и есть категории - они же основные роды понятий о бытии, его свойствах и отношениях.
Главные десять категорий известны: это сущность, количество, качество, отношение, место, время, положение, обладание, действие и страдание. Из них только первая - сущность - может быть вполне самостоятельной, остальная девятка - ее акциденции.
Хорошо известно также, что Аристотель был основоположником не только формальной логики, но и лингвистики. Категории с самого начала выступают у него не только как предельные основания и роды бытия и познания. но вместе с тем и как языковые пределы и границы. Традиция рассматривать суждения и высказывания как синонимы сохранилась до наших дней. Первый вопрос, которым открывается трактат о категориях, это рассмотрение языковых явлений омонимии и полисемии; второй вопрос - рассмотрение сущности на правах логического подлежащего, или, как сейчас мы говорим, логического субъекта. Третий вопрос - упрочение понятия и суждения в качестве двух основных видов речи и форм мышления. Понятия существуют и сказываются самостоятельно, без связи; суждения существуют и сказываются как связи. В норме - это связи между подлежащим высказывания и тем его свойством (акциденцией), которое помогает раскрыть в познании сущность. Примеры изолированных сущностей: “дерево”, “бык”, “лошадь”, “Сократ”. Примеры связей этих сущностей как подлежащих и их свойств как сказуемых: “дерево белое”, “Сократ бледен”.
Итак, сущность есть носитель и обладатель своих свойств, или подлежащее - своих сказуемых. Это как бы опора, или поддержка, которая сама способна держаться без опоры. Такое свойство сущности дало повод Боэцию перевести греческое слово “uma”, которое Аристотель именует еще “hy-pokeimenon” (букв.: присутствование, «приестьствование»), подлежащее, -латинским словом “substantia”. Именно этот последний термин и закрепился в языке республики ученых на все последующие времена. И именно свойство фундаментально “поддерживать” или “носить” свои предикаты составило в чисто языковом этимологическом отношении отличительный признак субстанции.
Кроме того, у Боэция субстанция - это также и субъект, внутренне активное начало вещи как ее способность per se сказывать нечто о себе самой.
Однако, вероятно, более важно для философии то, что категории -предельно общие и абстрактные понятия, родовые для всех прочих. В этом смысле “поход к сущности” - это движение не вниз, а вверх. (Интересно, что в древнегреческом языке было даже подходящее слово для совершения такого Kunstiik’a- движения одновременно вниз и вверх. Это слово bathos).
Категории как всеобщие роды бытия и познания не могут получить обычное формально-логическое определение через ближайший род и видовое отличие. У Аристотеля они вводятся без определений; после долгих раздумий он называет в качестве собственного признака сущности - способность принимать в себя одновременно множество противоположностей; количества -способность выражать равенство, качества - выражать подобие и т.д. Боэций подчеркивает, что все это Аристотель излагает так, будто имеет дело с читателем искушенным и знающим, какова природа собственного признака. Между тем и ясное понимание категорий, и точное установление описаний и определений, и правильное усмотрение делений, и наиболее истинное построение доказательств - а именно в этом заключается цель логики - “все это вещи
трудные и для понимания мучительные, и требуют от читателя проницательности и усердия” [2, 16]. 4
Сказанное является причиной того, что Порфирий (и в этом его поддерживает Боэций) задается целью написать пропедевтическое сочинение к категориям, в котором просто и внятно было бы объяснено, какие нужно привлечь общие понятия, чтобы определить и прояснить сами категории. Эти универсальные понятия должны сыграть такую же методологическую роль по отношению к учению о категориях, какую играют последние по отношению к учению о бытии и познании. Другими словами, требовалось ответить на вопрос, выдвинутый небольшой, но непростой работой Аристотеля: каким должен быть первоначальный, вводящий в науку подход, который обеспечит всеобъемлющий охват проблемы сущего и сущности?
Порфирий выдвигает, а Боэций углубляет и обосновывает выдвижение следующих пяти сверх-категорий, универсальных понятий, способных охватить сами категории: род, вид. отличительный признак, собственный признак и привходящий признак. “Isagoge’- Порфирия и Комментарий Боэция посвящены анализу этих пяти универсальных, сегодня можно сказать - предпосылочных понятий, которые, будучи правильно схвачены, дают единственную, абсолютную возможность построить строгое формально-логическое определение.
Что такое "род” ?
Во-первых, совокупность взаимосоотнесенных вещей (сейчас мы сказали бы класс, или множество). Во-вторых, это начало рождения. В-третьих, и это для философии самое главное, - род это то, чему подчиняются виды. ‘'Философы признают родом то, что сказывается о многих различающихся по виду вещах при ответе на вопрос “что это?” (in ео quod quid sit)”.
Боэций пишет: “По праву избрали философы предметом для своих рас-суждений именно третий род, ибо только он указывает на субстанцию, в то время как другие указывают либо на то, откуда эта субстанция происходит, либо - каким образом отграничивается от всех прочих... Тот род, которому подчиняются виды и в распоряжении которого находятся отличительные признаки, образует субстанцию вида” [2, 37]. Значит, надо теперь знать, что такое вид. Его описание следующее: “Вид есть то, что сказывается о многих, не различающихся по виду вещах в ответ на вопрос: “что это?”” То есть, например, для вида “человек”, как и для вида “лошадь”, родом будет понятие “живое существо”.
Роды сказываются о множестве своих видов, а виды - о множестве индивидов. От видов роды отличаются тем, что виды сказываются хотя и в ответ на тот же самый вопрос “что это?”, и так же о многих вещах, но различающихся не по виду, а только по числу. Это сложное место у Боэция. Остановимся на нем чуть подробнее.
“Каким же образом могут Сократ и Платон различаться не по виду, а по числу? Ведь и Сократ один, и Платон один, а единица не может отличаться по числу от единицы” [2, 38].
Дело в том, что сказанное о Сократе и Шатоне различные по числу нужно понимать как “различные при перечислении” (т.е. отдельные; вспомним, что у самого Аристотеля “первые сущности” - это есть отдельно существующие вещи. “Сущностью, о которой бывает... речь главным образом, прежде всего и чаще всего является такая, которая не сказывается ни о каком подлежащем, как например, отдельный человек или отдельная лошадь”. [6]. Так что здесь имеются в виду не количественные, а порядковые числительные). Вернемся к тексту Боэция. “В самом деле, когда мы говорим: “Вот это - Платон, а вот это - Сократ”, мы получаем две единицы; точно так же, если бы мы коснулись пальцем обоих, говоря: “Один” - о Сократе, “Еще один” - о Платоне, мы перечислили бы две разные единицы: ибо в противном случае, дважды указав пальцем на Сократа, мы обозначили бы также и Платона, а это недопустимо''.
Итак, по сравнению с видом род имеет на одно свойство больше: он сказывается о различных по виду вещах.
Далее. Отличительный признак есть то, что сказывается о многих различных по виду вещах в ответ на вопрос “каково это?” применительно к субстанции. Например, человек - разумный.
Собственный же признак есть то, что сказывается только об одном виде в ответ на вопрос “каково это?”, и не относится к субстанции. Он не может покинуть свой вид. Например, человек - смеющийся.
Наконец, привходящий признак есть то, что сказывается о многих различных по виду вещах в ответ на вопрос “каково это?”, и не относится к субстанции.
Эти сверхкатегории и составляют скрытое, поскольку оно само собой разумеется, фоновое, специально не осознаваемое знание, которое уже в XX веке получило названия ‘'tacit”, “personal”, “неявное”, “предпосылочное”, даже “ценностное" и т.д. Боэций находит само собой разумеющимся, что уж эти-то сверхкатегории формально-логически определены быть никак не мо-гуг. Их можно только описать, указывая на собственные признаки или называя их указательными местоимениями “эти”, “те”, “эти пять” и даже просто fonai - “звуки”. (Отсюда ко времени высокого средневековья вырастет влиятельное философское направление - номинализм, основоположником которого считают Росцелина, современника Абеляра, также отошедшего от реализма и рационализма Боэция) [4].
Боэций много сил и умения отдает задаче доказательства самого существования “этих пяти”, а также их незаменимой ценности для науки логики. “Каким образом могли бы мы догадаться о том, что качество, субстанция и все прочие роды не одно и то же, если бы мы не знали их отличий? Но каким же образом могли бы мы обнаружить эти отличия, если бы не знали, что такое само отличие, или отличительный признак? Незнание отличительного признака ведет за собой множество ошибок; оно делает невозможным какое бы то ни было суждение о вещах... О том же, насколько важно знание собственного признака, не стоит и говорить... Он может входить в состав тех высказываний, что употребляются вместо определения, ибо всякий собственный признак каким-то образом заключает соответствующий ему предмет в грани-
цы описания. [В самом деле, мы не можем изъясняться одними определениями]. Ну. а насколько важно знание привходящего признака, не стоит и говорить. Кто усомнится в этом, когда увидит, что из десяти категорий девять имеют природу акциденций? ” [2, 13].
Сегодня мы так не считаем. Нельзя этого заявить ни о качестве, ни о количестве, ни об отношении (даже если можно, скажем, о пространстве: нематериальные сущности выглядят свободными от этого параметра, хотя на деле все гораздо сложнее и глубже, ибо пространство не отделено от времени и вместе они - от движения, и т.д.). Однако важнее не то, что девятка высших родов не имеет природы акциденций (т.е. может быть, а может не быть), а то, что парадигмы собственных и акцидентальных признаков позволяют нам охватить содержание вещи, в то время как дефинитивный признак выводит нас на сущность, связывая индивид и вид или вид и род.
Самым распространенным, матричным примером соотнесения “этих пяти” признается последовательное выстраивание родо-видовой цепи понятий, центром (во всяком случае, топосом отсчета) которой является понятие “человек”.
Главной признанной философской заслугой Боэция является то, что он положил начало знаменитой средневековой дискуссии об универсалиях, которая отзывается эхом и в самом суперсовременном постмодернизме.
Во “Введении” Порфирий делает оговорку, что вопрос о способе бытия общего, т.е. существует ли оно субстанционально или же только мысленно, и если субстанционально - телесно или бестелесно, а если бестелесно, то в отрыве или неотрывно от тел, - этот вопрос он разбирать не будет по причине его глубины и обширности.
Ученая скрупулезность и историческая интуиция Боэция сделала этот вопрос главным для тысячелетней истории философии средневековья.
Каким образом существуют универсалии?
Любой акт разума - это либо постижение существующего, либо измышление несуществующего силой свободного воображения. Надо решить, “то ли мы мыслим виды и роды, как то, что существует и относительно чего мы можем достичь истинного понимания, или же мы разыгрываем самих себя, создавая с помощью бесплодного воображения формы того, чего нет”. [2, 23].
Если роды и виды существуют, то они либо телесны, либо бестелесны.
Если они бестелесны, то они либо вполне независимы от тел, как Бог, ум, душа, либо находятся в зависимости от тел, как линия, плоскость, число или индивидуальное свойство.
Бестелесное у Боэция иногда не просто “нефизическое”, но и “неиндивидуальное”, поскольку singulares помещаются среди “не-существую-щих-вне-тел”.
Исследователь судьбы и дела Боэция Г.Г.Майоров считает, что обостренная формулировка универсалий у Боэция выглядит так: “Genera et species aut sunt et subsisunt, aut intellecta et sola cogitatione formantur” (Роды и виды либо существуют и имеют самостоятельное бытие, либо же образуются разумом и формируются лишь мышлением).
Мы же полагаем, что ключевой идеей для начала спора об универсалиях является следующая: “Единичность и общность имеют одно подлежащее, но иначе мыслится общее, иначе ощущается единичное в тех вещах, в которых имеют они свое бытие” [2, 28-29]. Для сравнения приведем высказывание из его трактата “Утешение философией”: “Точно так же воспринимаемое чувствами, если воспринимать его с точки зрения рассудка, будет общим, а если само по себе - единичным” [2, 289-290]. Итак, история логики и философии обязана Боэцию в четверояком отношении:
• он построил алгоритм реального определения;
• аргументировал силу логической операции деления;
• заострил антиномию-проблему способа существования универсалий;
• фактически создал научный язык.
Употребляя термины: субстанция, эссенция, дефиниция, дескрипция, суппозиция, субсистенция, субституция, субальтернация; акциденция, атрибут, персона и персональный, предикат и предикативный, формальный, темпоральный; натуральный, спекулятивный, рациональный и иррациональный, интеллект и интеллектуальный, антецедент и консеквент - мы сегодня и не вспоминаем, что обязаны этими терминами и стоящими за ними великими понятиями именно Боэцию, который отчасти сам их придумал, отчасти впервые определил и ввел в научный, философский и литературный оборот.
Вероятно, можно оспорить адекватность некоторых его латинских калек с греческого. Например, комментаторы творчества ренессансного философа Лоренцо Валлы указывают, что в своей работе “О двух природах” Боэций усмотрел в слове “персона” латинский термин, соответствующий греческой “ипостаси”. При помощи слова “персона” он стал обозначать “рациональную неделимую сущность”, т.е. определять человеческую личность как образ и подобие Бога - через душу. Лоренцо Валла, сам блестящий знаток латыни, критикует этот шаг Боэция, основываясь на квинтиллиановом понимании качества как совокупности элементов, которые квалифицируют вещь, исторический факт, событие, лицо, действие, и на его понимании “персоны”. (“Обучение оратора”, Ш, гл. 6) [7]. “Персона” есть качество, которым один человек отличается от другого в душе, в теле и во внешнем положении. Качество не есть субстанция. Персона (личность) не есть сущность. Раб, например, персоны не имеет [7,30].
Лоренцо Валла упрекает Боэция в плохом владении языком: нельзя определять человека через субстанцию [5]; персона - предикат, соответствующий только человеку как разумному индивиду; всякое другое использование этой категории будет лишь метафорой (“возможно лишь по аналогии”) [7, 31].
Естественно, что идеи Валлы о персоне как (только лишь) качестве, но не сущности, задевавшие понимание божественного триединства, были занесены в Индекс запрещенных книг. И в самом деле, категория личности, как и
категория истории, их открытие и экспликация составляют, по собственному признанию богословов, ценнейшие заслуги христианства [8]. Однако сама проблема адекватного перехода с греческого на латынь поставлена ренессансным философом справедливо.
В порядке интермедии: достаточно оригинально решалась проблема персональности, ее отличия от индивидуальности упомянутым философом высокого средневековья Пьером Абеляром.
Во-первых, персона всегда определяется через причастность к речи и мысли, а следовательно, душе и духу.
Во-вторых, термин “персона”, конечно, по-разному употребляют теологи, грамматики, риторы, актеры. Теологическое значение этого слова - это инобытие Бога в трех Лицах, различествующих в свойствах. Троичность существует не в словах, а в реальности как нечто неделимое, единичное и единое в качестве трех Ипостасей, но не по числу, а по определению. Грамматическое - представление одного и того же человека в трех лицах (я, ты, он, и нет иных). Риторическое (юридическое) - представление о субъекте права, подданном. Наконец, персона -это маска, личина, драматический персонаж [4,162-163].
Если Боэций определяет универсалию и как единичное в вещах, вне которых она существует по природе, хотя актуально не обнаруживается, и как общее понятие в мышлении, то Абеляр утверждает, что универсачия не имеет подлинности в отсутствии или уничтожении вещей, которые ею именуются. “Общие имена не существуют никоим образом, ибо после того как уничтожаются вещи, нет, стало быть, и предикатов к их множеству, и, разумеется, нет универсатий тех вещей, например, имени розы по отношению к уже несуществующим розам. Это имя есть лишь обозначение на основании мышления...” [9]. Абеляр задает, следовательно, иной поворот спору об универсалиях тем, что вводит понятие основания для их приложения: вопрос Порфи-рия и Боэция о том, существуют ли роды и виды “поистине”, самостоятельно, или же только в мышлении, этот философ уточняет вопросом о том, являются или не являются они “положенными в основание”, субстанциями. Впрочем, развитие и окончание спора об универсалиях - тема, выходящая за рамки данного текста, призванного в основном привлечь внимание к личности и трудам именно Боэция.
Сегодня Боэция читают немногие, но его труды, вошедшие в тривиум и квадривиум, интегрированные Ренессансом и переданные национальным культурам Нового и Новейшего времени, участвуют в развитии современной европейской культуры. В свое время они привлекли серьезное внимание Спинозы, Гоббса, Локка, Гегеля (который в целом уничижительно отзывался о средневековье в лекциях по истории философии), позже - Томаса Брэдли, Бенедетто Кроче, Бертрана Рассела.
На наш взгляд, сегодня, после сорокалетнего развития такой парадигмы европейской культуры как постмодернизм, уже стал ощущаться определенный интеллектуальный голод по некоему новому “эссенциализму”, то есть построению достаточно стройных философских систем большой объяснительной силы, которые претендовали бы на способность к прогнозам, не избегали бы таких понятий как “истина”, “сущность”, “субъект”, “разум” и т.п. В этих условиях труды Боэция имеют не только историческое значение, их надо изучать не только ради знания аристотелевской логики, но и в целях реабилитации рациональности и “рефилософизации” культуры, обретения ею хотя бы прежней духовной высоты.
Литература
[1] Здесь коротко приводится жизнеописание, данное в: Майоров Г.Г. Судьба и дело Боэция/Боэций. “Утешение философией” и другие трактаты. М. 1990. С.315-413. Использован также материал кн.: Бутромеев В.П. Детский Плутарх. Великие и знаменитые: Средние века и эпоха Возрождения. Минск. 1995. С. 11-13.
[2] Боэций. “Утешение философией” и другие трактаты. М.. 1990.
[3] См.: Аристотель. Соч. в 4-х т. Т.2. М. 1976.
[4] Интересен в связи с этим параллельный разбор взглядов другого средневекового философа, Абеляра, современным автором С.С. Неретиной. Она пишет, что Абеляр употреблял термины «субстанция» и «субъект» точно так же, как Боэций, хотя это философы разных, во многом противоположных направлений. Что такое субъект? «Во-первых, - подлежащее..., во-вторых - основание..., в-третьих - пред-положение, предрасположенность... внутри субстанции». См.: Неретина С.С. Слово и текст в средневековой культуре. Концептуализм Абеляра. М. 1994. С. 113.
[5] С.С. Неретина указывает, что в таком понимании субстанции - корень расхождения Абеляра с Аристотелем: у последнего сущность безлична, у Абеляра это субъект, а субъект персонален. См. иит. соч., с. 113-114.
[6] Категории, с. 82.
[7] См.: Ревякина Н.В. Творческий путь Лоренцо Валлы и его философское наследие. В кн.: Лоренцо Валла. Об истинном и ложном благе. О свободе воли. М. 1989. С.31. (Последний трактат, кстати говоря, прямо направлен против Боэция).
[8] См.: Лоренцо Вадда. Там же.
[9] См. об этом: Протоиерей Игорь Цветков. Вступит.слово. М.-лы Казанской юбилейной историко-богословской конференции “История и человек в богословии и церковной науке”. Казань. 1996. С. 17.
[10] См.: С.С. Неретина. Цит. соч., с. 162-163.
[11] Абеляр П. Логика “для начинающих” - Lógica “lngredientibus”, с. 124. Цит.по: С.С.Неретина, с. 127.
