CC BY
49
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Бетти, Э. Герменевтика как общая методология наук о духе [Текст] / Э. Бетти; пер. с нем. Е.В. Борисова. — М.: Канон+: РООИ «Реабилитация», 2011. - 144 с.
2. Гадамер, Г.-Г. Истина и метод [Текст] / Г.-Г. Га-дамер. - М.: Прогресс, 1988. - 699 с.
3. Гура, В.А. Коды истины в истории культуры [Текст] / В.А. Гура, А.С. Сафонова, О.Д. Шипунова // Вопр. культурологии. — 2010. — № 6. — С. 53-58.
4. Мамардашвили, М.К. Классический и неклассический идеалы рациональности [Текст] / М.К. Мамардашвили. - М., 1994
5. Рикер, П. Конфликт интерпретаций [Текст] / П. Рикер. - М., 1995.
6. Он же. Метафорический процесс как познание, воображение и ощущение [Текст] / П. Рикер // Теория метафоры. - М., 1990. - С. 416-434.
7. Щедровицкий Г.П. Проблема исторического развития мышления [Текст] / Г.П. Щедровицкий // Избр. тр. - М., 1995. - С. 496-514.
8. Ebeling G. Wort Gottes und Hermeneutik [Text] / G. Ebeling // Zeitschrift fur Theologie und Kirche. -Jg. 56 (1959). - N 2.
УДК: 17.033.«20»+321.01+316.6
И.Н. Протасенко
КОЛЛИЗИЯ ВЛАСТИ И ОБЩЕСТВЕННОГО ИНТЕРЕСА
В БОНАПАРТИЗМЕ
В условиях социальных преобразований нередко происходит столкновение властной воли и общественного интереса. Актуальность данной темы, на наш взгляд, подтверждается не только необходимостью понимания событий истории, но и современными процессами социально-политической трансформации в России и мире в целом.
Цель настоящей статьи — рассмотреть феномен власти в ракурсе единства феноменов персонификации и персонализации и раскрыть посредством этого анализа специфику бонапартизма как режима авторитарной власти.
Власть как явление человеческой жизни — это некая устойчивая форма коллективности с заданными отношениями: побуждения и принуждения, управления и контроля, подчинения и соподчинения, координации и субординации, зависимости, взаимозависимости и частичной или полной независимости, благодаря чему развертывается обмен деятельностью, обработка людьми друг друга, организуется целостность социума. Бонапартизм—понятие, обозначающее режим единоличного правления, возникающий
на основе народного волеизъявления после крупнейших революций нового и новейшего времени, режим персонифицированной диктатуры.
Феномен персонификации власти — это совпадение образа власти, чаяний масс и личного предназначения лидера, это концентрация социального в единичном. Персонификация власти — явление довольно раннего происхождения, имеет свою историю эволюции. Известно, что первоначально в ранних обществах человек осознавал себя скорее подвластным, нежели властителем: подвластным богам, стихии, Року, Судьбе, Единому Богу и т. д. Смысл персонификации власти связан с воплощением, уподоблением, отождествлением, представлением, замещением, формированием образа властителя. Между тем развитие общества, процесс его эмансипации, постижение мира и самого себя — все это требовало усложнения организационно-властного начала в социуме, с одной стороны, с другой — этот процесс с неизбежностью сопровождался десакрализа-цией власти. Например, Кромвель, по мысли
М.А. Барга, стал исторической фигурой именно в силу того, что он конфессионально был гораздо последовательнее и радикальнее ординарного пуританина, а политически мыслил гораздо шире ординарного лендлорда, т. е. во имя интересов тех и других он был способен моментами подниматься на высоту интересов общенародных, общенациональных [1, с. 160].
Понятие «персонификация», мы полагаем, следует отличать от понятия «персонализация». Эти понятия отличны друг от друга и в то же время определенным образом связаны. Смысл персонализации, как нам представляется, раскрывается через процесс индивидуализации личности, развитие ее личностных особенностей, обретение самостоятельности и свободы, сопряженной с ответственностью, и вместе с тем постепенного дистанцирования индивида от проблем общества.
Сложность персонификации заключается в том, что понимание персонификации происходит в разных смысловых контекстах, относящихся к разным культурным срезам общества, к разным поколениям, сословиям. Персонифицировать в том или ином образе можно власть, государство, институт или должность. Объектом персонификации может быть традиция (например, христианская, буддийская), страх (например, Лаврентий Берия), стихии (например, греческие боги-олимпийцы), надежды и желания. В недавнем прошлом партия воплощала «ум, честь и совесть», а нынешнее поколение соотносит «наше всё» с великим и родным А.С. Пушкиным. В персонифицированном образе может быть выражено и воплощено богатство социального разнообразия. Он (персонифицированный образ) обобщает и олицетворяет и в то же время вознесен «над» — своего рода выделенность из «мы-бытия». Это всегда обобщенный образ. В персонализации ответственность, успех, победы, ошибки обретают свое лицо, своего конкретного носителя, индивидуального субъекта. Персонификация — это воплощение, обобщение единичного в общем, а персонализация — это тенденция индивидуализации, направленная к единичному.
Бытует такое «воспоминание» о Сталине. Когда его сын Василий, будучи подростком, потребовал от отца автомобиль, аргументируя его всемогущество фразой «Ты же Сталин!»,
отец заметил ему, что он не Сталин, и, указав на огромный портрет вождя народов, сказал: «Вот Сталин». Тем не менее можно с уверенностью утверждать, что Сталин отчетливо понимал значение и функциональность образа вождя народов, нередко упоминая о себе в третьем лице.
Кризис особым образом влияет на ситуацию демократизации. В благоприятном течении событий обычно люди понимают власть абстрактно, дистантно, оторванно от себя и своих проблем, как общую канву правил игры, как «инстанцию, устанавливающую предпосылки решений (но не сами решения!) для других» [7, с. 90], и только в ситуации, ухудшающейся катастрофическим образом, общественное сознание обращается к поиску виноватого и того, кто решит все проблемы, — это известный процесс поиска «козла отпущения» и «спасителя», или, в русском варианте, ответа на извечные вопросы «Кто виноват?» и «Что делать?». В общественном сознании запускается процесс интенсивной персонализации власти, ее ответственности и персонификации общественных интересов. В значении индивидуализации смыслы этих понятий сближаются. Воплощение и индивидуализация. Понятие воли, политической воли обретает свой источник и обеспечение. Зримо, отчетливо он явлен в персоне лидера, вождя. Воля в бонапартизме рассматривается нами как цезаристский элемент власти.
В образе бонапарта может быть выражено и воплощено все то, что позволяет узнавать и признавать в нем каждому что-то свое. Вместе с тем бонапарт становится единовластным правителем, авторитарно определяющим приоритеты социального развития. Ответственность персонализируется, бонапарт отвечает при этом за все и всех.
В истории нередки ситуации, обнаруживающие недостаток политической воли. После смерти Сталина в контексте борьбы с культом личности был взят курс на коллегиальность в принятии решений. Как будто бы здравый посыл. Однако реальность в конечном счете явила иной результат. Формула коллегиальности в высшем партийном органе на заре перестройки, когда «все вместе — "за", а по отдельности — каждый "против"», на деле оказалась мнимой. Такой характер принятия решений утрачивает главное — ответственность, которая
приобретает характер имперсональности, коллективной безответственности. Воля, точнее политическая воля, размывается, становится безымянным и как будто руководящим мнением.
Эффективное средство воздействия на социум — мифологизация, представляющая собой социальный механизм, используемый в целях как атомизации, так и массификации социума. Особую роль в этом механизме играет харизма лидера.
Бонапартизм проявляется как власть, персонифицирующая коллективный интерес. Здесь общество и его состояние мы рассматриваем как условие самой возможности власти. Тяга к сильному лидеру возникает тогда, когда коллективное желание достигает небывалой силы, происходит унификация коллективных желаний в результате кризиса, когда все надежды на удовлетворение этого желания привычными и нормальными средствами не дают результата. В такие моменты чаяния не только остро переживаются, но и персонифицируются. Они предстают перед глазами человека в конкретном, индивидуальном обличье. Напряжение коллективной надежды воплощается в лидере. Прежние социальные связи — закон, правосудие, конституция — объявляются не имеющими никакой ценности. То, что остается — это мистическая власть и авторитет лидера, чья воля становится высшим законом.
Нам представляется, что в бонапартизме наблюдается ярко выраженная персонификация власти на фоне потерявшейся и трансформирующейся элиты и деперсонализация простого человека как социального субъекта, что объясняет в целом связанные процессы атомизации и массификации социума. Безработица, обнищание, голод и рост криминогенности делают свое дело. Персонификация — это воплощение чаяний и надежд, это представительство и защита малых сих перед ужасами радикальных потрясений. Это своего рода концентрация психо-эмоциональной энергии, ее сосредоточение в одной персоне. Это концентрация любви, страха и надежд социума. Лидер не только очаровывает и притягивает, но внушает и соблазняет, вдохновляет и пророчествует, героизирует историю, включая в свой миф миф своих последователей. Безусловно, харизматическое
дарование лидера — это мощное средство воздействия на массы.
Известно, что харизму описывают как вне-обычный Дар чудотворения. Однако в харизме как явлении существенна и другая сторона, связанная с верой последователей в своего лидера. Харизма в этом смысле выступает именно тем образом, который выражает собой и вбирает в себя ожидания социума и выступает как персонификация общественного интереса. Происходит концентрация социального в единичном, единичное перестает быть единичным и становится универсальным.
В качестве иллюстрации приведем пример острой ситуации, сложившейся во Франции после ссылки Наполеона I на Эльбу. В этом сюжете Бонапарт снова показал не только свой талант, но в еще большей мере понимание сложившейся политической обстановки. «Завоевание» Франции за три недели Наполеоном I без единого выстрела стало возможным лишь потому, что народ считал его способным изгнать из страны ненавистных народным массам Бурбонов и аристократов. Между тем расклад политических сил и настроений был таков: быстро шло восстановление дореволюционных порядков и, главное, уничтожение всех мер Наполеона против феодализма. Вообще, правительство Людовика XVIII, точно нарочно, делало все, чтобы восстановить против себя народные массы и армию. Талейран о Бурбонах: «Они ничего не забыли и ничему не научились»; ту же мысль выразил и Александр I в разговоре с Коленкуром: «Бурбоны и не исправились и неисправимы». Брат короля Людовика XVIII Карл Артуа, его дети герцог Ангулемский и герцог Беррийский, эмигранты, вернувшиеся вместе с Бурбонами, вели себя так, как если бы никакой революции не было и никакого Наполеона никогда не существовало. Конституция, которую короля заставили дать, и прежде всего на этом настаивал Александр I, убежденный, что без конституции Бурбоны и вовсе не продержаться, предоставляла избирательные права лишь маленькой кучке очень богатых людей (одной сотне тысяч из 28—29 миллионов населения) [6, с. 348]. В указах возвращались к старому слогу: «Так нам угодно. Объявляем нашим подданным». Французов заставляли торжественно «раскаиваться». Все партии
сливались в возгласе: «Так нельзя дальше!». Словом, положение Бурбонов стало напоминать презренную Директорию, и, как в октябре 1799 года, всюду само собой воскресало имя героя из героев.
Вернувшиеся дворяне вели себя очень нагло. Были случаи избиения крестьян, причем избитый не мог найти в суде управу на обидчика. Что касается буржуазии, то здесь дело обстояло так. В самый первый момент падения империи буржуазия в основной своей массе ощутила даже облегчение: явилась надежда на прекращение бесконечных войн, на оживление торговли, на прекращение наборов (в последние годы империи буржуазия уже не могла ставить вместо своих сыновей нанятых заместителей, как прежде, так как людей уже не хватало); явилась также возможность на прекращение произвола, вредившего делам. Даже крупная промышленная буржуазия уже перестала в 1813—1814 годах смотреть на империю как на необходимое условие своего благополучия. Но прошло несколько месяцев после падения империи и отмены континентальной блокады, и широкие слои торгово-промышленной буржуазии тоже оказались крайне недовольным сословием: правительство Бурбонов на первых порах не смело даже помыслить о решительной таможенной борьбе против англичан, так много содействовавших падению Наполеона.
С каждым месяцем Бурбоны и их приближенные все более и более расшатывали свое положение. Бессильные восстановить старый строй, уничтожить гражданские законы, данные революцией и Наполеоном, бессильные даже только прикоснуться к зданию, сооруженному Наполеоном, они провоцировали своими словами, своими статьями, своей ярой агитацией, своим дерзким поведением как крестьянство, так и буржуазию. Их угрозы и провокации лишали устойчивости все политическое положение. Особенно взволнована была деревня, ее волновали слухи об отнятии земли [6, с. 348—349]. В указах появились прозрачные намеки на возвращение национального имущества церкви и эмигрантам. Это уже затрагивало массы: среди двух миллионов купивших это имущество было немало крестьян, заработок которых сокращался еще от соблюдения праздников. Сверх того, народ был смущен явным
стремлением духовенства восстановить десятину и помещичьими замашками жантильомов по деревням [3, с. 224]. Массы, по признанию самих роялистов, «не видели другого врага, кроме иноземцев», и верили в своего спасителя.
Было и еще одно обстоятельство, имеющее большое значение. Солдатская масса почти вся, а офицерство в значительной степени относились к Бурбонам, как к навязанному извне необходимому злу, которое нужно молча и терпеливо переносить. По мере того как шло время, отходили в прошлое страшные раны и увечья, и непрерывная долголетняя бойня, и ужасы отступления из России, все это бледнело и забывалось, а выступали воспоминания о воителе, водившем их к неслыханным победам, покрывшем их навеки славой. Для них он был не только прославленным героем, величайшим полководцем и властелином полумира, — он оставался для них в то же время своим братом-солдатом, маленьким капралом, помнившим их по имени, дергавшим их за уши и за усы в знак своего благоволения. Им всегда казалось, что Наполеон их точно так же любит, как они его. Ведь император всегда очень успешно поддерживал и укреплял в них эту иллюзию.
Офицерство по отношению к Бурбонам было не так враждебно настроено, как солдаты. По крайней мере, часть их, бесспорно, была страшно утомлена войнами и тоже искала покоя. Но Бурбоны, во-первых, не доверяя офицерству политически, а во-вторых, не имея нужды в содержании таких больших кадров, сразу очень много офицеров отправили в отставку, переведя их на половинную пенсию. Другие, оставшиеся на службе, со злобой и презрением относились к новым, молодым офицерам из роялистского дворянства, которых им часто сажали на шею в качестве начальства [Там же. С. 226].
Раздражало солдат и офицеров также белое знамя, введенное Бурбонами взамен трехцветного, бывшего при революции и при Наполеоне. Для наполеоновских солдат белое знамя было знаменам изменников-эмигрантов, которых они встречали и били в былые годы, когда нужно было отразить натиск интервентов. Теперь под этим знаменем пришли и водворились при помощи русских, австрийских и прусских штыков эти самые контрреволюционные изменники, желающие к тому же отнять у крестьян землю.
Недовольство росло изо дня в день. В Париже рабочие били иноземцев и роялистов. На бульварах пили «за здравие великого человека». В театре студенты рукоплескали при фразе Вольтера: «Подавленный герой привлекает все сердца». По провинциям встречались надписи: «Да здравствует император! Он был и будет!». Особенно зашумели военные, когда вернулись сто тысяч героев «великой армии» в виде голодных лохмотников, которые с проклятиями надевали белую кокарду, а на дне ранцев хранили трехцветку, как святыню. В этой-то грозной среде твердили о «постыдном мире», гарнизоны бунтовали, сжигали или пачкали белое знамя. В казармах распевали: «Он придет, придет опять!». А то были не наемники: солдаты разжигали ненависть к Бурбонам среди родных крестьян и рабочих [5, с. 82—83].
Люди свободных профессий — адвокаты, доктора, журналисты и т. д. — также не остались безучастными. После железного деспотизма Наполеона умереннейшая конституция, данная Людовиком XVIII, казалась им необычайным благом. Увеличилось количество газет, брошюр, книг, о чем при Наполеоне и речи быть не могло. Но эта образованная масса, воспитанная на просветительской литературе и свободомыслии XVIII века, очень скоро стала раздражаться за-силием и проявлением духовенства при дворе Бурбонов, в администрации, в общественной жизни. Гонения на все напоминающее вольтерьянский дух были предприняты со всех сторон.
Задумалась и вознегодовала интеллигенция. Ее смутило появление церковников в Институте, где они вытесняли ученых и уже закрыли целое отделение — изящных искусств. Ее (интеллигенцию) заставил трепетать новый цензурный устав, преобразивший даже Шатобриа-на: этот певец католицизма и «вожделенных» Бурбонов теперь грустил, что «старая монархия живет лишь в истории» [8, с. 17—18]. Народ скрежетал зубами при возвращении своих трехсот тысяч пленных, которых было достаточно для нового завоевания мира при гении побед. Они ждали его весной. И он явился 1 марта.
Как видим, легенда Наполеона многогранна и потрясающим образом действенна [Там же. С. 23—34]. Возвращение Бонапарта во Францию историки описывают как необыкновенный восторг, сравнимый с безумием. Войска массово
переходили на сторону Бонапарта. Солдаты вели себя как бы в припадке массового помешательства.
Наполеон блестяще отразил в своей программе ожидания, созревшие в народе: он окончательно решил дать народу свободу и мир; прежде он действительно слишком «любил величие и завоевания», но теперь поведет совсем иную политику. Наполеон подчеркнул, что и в прошлом «ему нужно извинить искушение сделать Францию владычицей над всеми народами». Еще характернее было указание Наполеона, повторяемое с не меньшей настойчивостью, что он пришел спасти крестьян от грозящего им со стороны Бурбонов восстановления феодального строя, пришел обеспечить защиту крестьянских земель от покушений со стороны дворян-эмигрантов. Наполеон твердо заявил, что хочет пересмотреть данное им самим государственное устройство и сделать империю конституционной монархией, настоящей монархией с представительным образом правления.
Итак, невероятное свершилось — словно, сбылось пророчество одной из его прокламаций, что «его орел пролетит от колокольни к колокольне, до самых башен собора Парижской Богоматери!». Легенда ожила, воплотилась, материализовалась. Безоружный человек без выстрела, без малейшей борьбы в 19 дней прошел от Средиземного побережья до Парижа, изгнал династию Бурбонов и воцарился снова.
Как видим, все сословия выразили свое отношение к реальностям реставрации и связали свои ожидания и надежды с одной персоной. Редкое единодушие, именуемое национальным консесусом, длящееся, как правило, до первой реформы, ущемляющей те или иные интересы. Как впоследствии заметит Наполеон, Бурбоны «избаловали» [2, с. 138] его Францию.
Специфика бонапартизма в плане персонификации и персонализации выражается еще и в существенном отличии от монархии, которая, несомненно, является персональной, самодержавной властью. Здесь — синкретизм власти, ответственности и произвола и/или воления монарха. Эволюция монархии, особенно в европейском варианте, привела к формату конституционной монархии, т. е.
ограниченной и, по существу, утратившей властную идентичность реальной власти, превращаясь все больше и больше в декоративный атавизм отжившей традиции. Между тем бонапартизм является авторитарной властью, возможно, даже в более высокой концентрации властных полномочий, чем ординарная монархия.
Феномен Наполеона Бонапарта уникален как по отношению к предшественникам, что осознавал и сам Наполеон I, так и к подражателям в последующих фарсах. В одной из своих максим он отмечает: «Меня сравнивали со многими знаменитыми людьми, древними
и новыми, но дело в том, что я не похожу ни на одного из них» [4, с. 57].
Нам представляется, что в его гениальном историческом воплощении не только выразилась эпоха, но и ярко оформился феномен власти как единства персонификации и пер-сонализации, проявившийся в наибольшей степени в ХХ веке и, несомненно, имеющий место в веке нынешнем. Вместе с тем мы полагаем, что изначальная уникальность этого феномена лежит в основе исторических рецидивов социально-политических явлений авторитарной власти, идентифицируемых как бонапартизм.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Барг, М.А. Великая английская революция в портретах ее деятелей [Текст] / М.А. Барг. — М.: Мысль, 1991.
2. Ленц, Т. Наполеон [Текст] / Т. Ленц; пер. с фр. Е. Калантаровой. — М.: АСТ : Астрель, 2008.
3. Наполеон I. Его жизнь и государственная деятельность. Биографический очерк профессора А.С. Трачевского [Текст] // Ришелье. Оливер Кромвель. Наполеон I. Князь Бисмарк: биогр. очерки. — М.: Республика, 1994.
4. Наполеон Бонапарт. Максимы и мысли узника Святой Елены. Рукопись, найденная в бумагах
Лас Каза [Текст] / пер. с фр. С.Н. Искюля. — СПб.: ИНАПРЕСС, 1995.
5. Пименова, Э.К. Наполеон I. Историко-биографический очерк [Текст] / Э.К. Пименова. — М., 1916.
6. Тарле, Е.В. Наполеон [Текст] / Е.В. Тарле. — Мн.: Тривиум, 1993.
7. March, J.G. Organizations [Тех!] / J.G. March, H.A. Simon. - N. Y.: Wiley, 1958.
8. Geyl, Р. Napoleon For and Against. Translated from the Dutch by Olive Renier [Тех!] / P. Geyl. — New Haven; London: Yale University Press, 1963.
УДК 328.34
О.К. Мешков, М.А. Тупицына АЛГОРИТМ ОЦЕНКИ ПОЛИТИЧЕСКИХ РИСКОВ
В настоящее время Российская Федерация находится в стадии переходного периода от прекратившей свое существование в 1991 году государственности СССР к новой, находящейся пока лишь на этапе закладки фундамента государственности новой России.
В это сложное время, как ни в какое другое, особые требования должны предъявляться к политической подсистеме страны и обеспечению
ее безопасности. Для этого должны быть известны как минимум две составляющие: цели развития (что делать?) и облик цели развития (во имя чего делать?) [1, 5].
К сожалению, имеющаяся информация о состоянии этих составляющих не позволяет говорить об успешной формулировке перечня политических рисков и их оценке в условиях поставленной задачи модернизации страны [3].
