CC BY
1Когнитивная и информационно-психологическая уязвимость студенческой молодежи по отношению к деструктивному контенту
70
Когнитивная и информационно-психологическая уязвимость студенческой молодежи по отношению к деструктивному контенту
Чудинов Сергей Иванович — кандидат философских наук, доцент, заведующий кафедрой философии и истории Сибирского государственного университета телекоммуникаций и информатики, г. Новосибирск.
Проблема деструктивного контента, его слабо контролируемого распространения и постоянного появления новых направлений и форм репрезентации в цифровой среде, довольно давно беспокоит не только исследователей и экспертов. Недавно на уровне Государственной Думы Российской Федерации был поднят вопрос о формулировке юридического понятия «деструктивный контент» и разработке правовых мер по борьбе с распространением такого контента, представляющего опасность в первую очередь для детей и молодежи. Заместитель председателя Государственной Думы Анна Кузнецова в интервью обозначила одно из обстоятельств, которое обуславливает сложность противодействия деструктивному контенту, отметив, что «по содержанию деструктивная информации постоянно мутирует» [1]. Следует напомнить, что совсем недавно в первом чтении Государственной Думой был принят закон о запрете пропаганды чайлдфри [2]. В настоящее время также рассматривается вопрос о законодательном запрете пропаганды движения квадроберов.
Помимо распространения девиантных квазиидеологий и опасных для личности ребенка или подростка деструктивных субкультурных движений (примеры которых упомянуты выше) следует отметить факт заполненности деструктивной информацией
виртуально-социального пространства, в котором происходит потребление медиапродуктов и коммуникация детей и молодежи, — социальных сетей (и шире, интернета в целом).
В настоящее время научное исследование деструктивного контента представлено различными тематическими направлениями. Часть исследований концентрируется на анализе социально-сетевых характеристик виртуальных сообществ [3],[4] или сетевых потоков информации и построения моделей ее распространения, к примеру, модели диффузии деструктивного контента среди пользователей онлайн-сообществ [5]. Другим направлением исследований выступает разработка технологий сбора данных для мониторинга деструктивного контента, анализ таких материалов и их тематизация [6],[7],[8]. Социологическое и психологическое направления исследования концентрируют свое внимание на технологиях вовлечения через сетевые сообщества в социально-деструктивную деятельность (включая терроризм) [9]; выявлении признаков затягивания детей в потребление деструктивного контента в социальных сетях и проблеме профилактики просмотра подобных материалов [10].
В данной статье представлены предварительные результаты социологического опроса среди студенческой аудитории.
Социологический опрос проводился в течение сентября - октября 2024 года среди студентов 1-3 курсов двух государственных вузов инженерно-технического профиля города Новосибирска (Новосибирская область): Сибирского государственного университета телекоммуникаций и информатики и Сибирского государственного университета водного транспорта. Общее количество опрошенных — 469 человек (из них 73% — респонденты мужского пола, 27% — женского пола). Опрос проводился анонимно через сервис Yandex Forms. Данные респондентов по возрасту, полу, конфессиональной принадлежности собирались в качестве обобщенных анонимизированных статистических данных.
Опрос проводился в контексте начального этапа решения фундаментальной проблемы — разработки методики измерения уровня обеспечения антропологической безопасности в образовательных учреждениях (на примере высших учебных заведений города Новосибирска). Антропологическая безопасность в трактовке автора исследования подразумевает интегральную характеристику защищенности личности в современном цифровизированном социуме. Это понятие вводится для расширения поля информационно-психологических и социокультурных факторов, негативно влияющих на жизнедеятельность современного человека в информационно-цифровой среде, которые учтены в концепциях и культуре информационной безопасности индивида (получили развитие в официально принятых на государственном уровне документах, таких как Доктрина информационной безопасности Российской Федерации [11]
и Концепция культуры информационной безопасности граждан Российской Федерации [12]). Антропологическая безопасность включает в себя следующие аспекты:
1. Гносеолого-когнитивные (защищенность от явных когнитивных искажений и манипулятивных технологий, в том числе распространения фейков), психолого-нейролингвистические (устойчивость перед подобными манипуляциями, которые могут включать элементы технологий НЛП, «непрямого
гипноза» и пр.).
2. Нравственно-ценностные (устойчивость ценностных установок личности).
3. Информационно-социокультурные (устойчивость к деструктивному контенту широкого диапазона —
от запрещенного и открыто деструктивного до завуалированного и внешне «развлекательного»).
4. Идеолого-политические аспекты (невосприимчивость к трансляции идеологически оформленных экстремистских и террористических идей).
5. Гуманитарно-просветительские (высокий уровень гуманитарной культуры, критичность
и самостоятельность мышления).
В конечном счете, антропологическая безопасность означает не только определенную интеллектуальную и гуманитарную подготовку индивида, навыки оперирования информацией и ее интерпретации, но также стратегию моделирования относительно безопасных социокультурных офлайн и онлайн сред, благоприятствующих творческому, интеллектуальному и духовному развитию человека. Очевидно, что учесть все вышеуказанные параметры в рамках одного исследования и, тем более,
социологического опроса невозможно, поэтому непосредственные и краткосрочные задачи исследования сводились к апробации методики социологического мониторинга для выявления степени защищенности студенческой молодежи в гносеолого-когнитивных, нравственно-ценностных и информационно-социокультурных аспектах (три аспекта антропологической безопасности, рассматриваемых на личностном уровне).
При этом задания опроса были сформулированы таким образом, чтобы, во-первых, выявить возможную вовлеченность респондентов в потребление деструктивного контента и, во-вторых, диагностировать уровень уязвимости студенческой молодежи по отношению к различного рода противоправному контенту. Вопросы, из которых состоял опрос, были разбиты на четыре тематических блока, соответствующих различным направлениям деструктивного контента:
1)«пограничный» (пограничный по отношению к открыто деструктивно-девиантному)
и относительно завуалированный контент;
2) деструктивная(террористическая) виртуальная субкультура скулшутинга/ Колумбайн*;
3) радикально-салафитская идеология;
4) праворадикальные идеологические течения (пропаганда радикально-националистических лозунгов).
При этом в первом тематическом блоке отдельные вопросы были нацелены на диагностирование вовлеченности/ уязвимости студентов к широкому спектру «пограничного» и завуалированного
деструктивного контента, а конкретнее: развлекательно-«пограничным» материалам (наиболее мягкие формы девиантного контента, которые могут быть предварительной ступенью к потреблению откровенно деструктивного); депрессивно-околосуицидальному контенту; трэш-контенту; тематике «true crime»-сообществ; мистико-околосатанистскому контенту. Анализ результатов по первому тематическому блоку показал, что около 15% студентов подтверждают свое вовлечение в развлекательно -«пограничный» контент, поскольку одобрительно отзываются о таких экспериментах по манипулированию общественным сознанием, как YouTube-сериал Skibidi Toilet (на вопрос «Оцениваете ли Вы УоиТиЬе-сериал Skibidi Toilet как новый перспективный тип анимационной эстетики?» ответили «да» или «скорее да, чем нет»). При этом 40% этой группы студентов регулярно отслеживают выход каждой новой серии (см. рисунок 1). Пример данного сериала был взят из-за того, что до недавнего времени представляющий его видеоканал был одним из самых быстрорастущих, а сам сериал является, пожалуй, одним из наиболее популярных продуктов в сфере развлекательного девиантного контента.
Рис. 1. Фрагмент сериала Skibidi Toilet на видеохостинге YouTube.
Проверка уязвимости к другим видам деструктивно-девиантного контента показала следующие результаты. Примерно на одном уровне зарегистрирована уязвимость к двум типам деструктивного контента — депрессивно-околосуицидальному и трэш-контенту. 51% респондентов относительно положительно и некритично реагируют на провокационное коммуникативное послание, заключенное в форме мема с «черным юмором» (где аббревиатура ЗОЖ расшифровывается как «задолбался от жизни»). 54% респондентов оказались толерантны к трэш-контенту. Эти респонденты считают его потребление вполне естественным и допустимым процессом для современного человека и не видят в этом скрытых угроз.
Еще больший процент (67%) проявляют интерес к девиантному контенту, связанному с серийными убийцами, маньяками, потенциально могут заинтересоваться тематикой «true crime» или уже вовлечены в потребление таких материалов. К эзотерической тематике, тайным ритуалам и мистицизму в целом относятся положительно 24% респондентов (иногда интересуются «для расширения кругозора» или даже считают такую тематику «очень увлекательной»). 69% диагностируемой аудитории знакомы эзотерические символы, используемые сатанистскими движениями (правда, с символом «крест Левиафана», используемым исключительно сатанистами, знакома значительно более узкая группа — только 8% респондентов).
Второй тематический блок состоял из четырех вопросов, диагностирующих возможную вовлеченность в деструктивную виртуальную субкультуру скулшутинга*
или осведомленность об этом явлении, уязвимость к пропаганде скулшутинга*. Важнейшим вопросом в этом ряду был следующий: «Как Вы думаете, какой персонаж изображен в данном посте?». Вопрос касался изображения «керченского стрелка» В. Рослякова (в стиле персонажа комикса) с элементами символизма. Только 6% (15 человек) узнали «керченского стрелка», менее трети из них (4 человека) наиболее точно идентифицировали личность скулшутера* — назвали его имя и фамилию или только фамилию. Это означает, что именно данный процент студенческой аудитории как минимум более осведомлен относительно темы скулшутинга* и истории преступления В. Рослякова. К этому стоит добавить, что в трех ответах (1% респондентов) выражено явно положительное отношение к персонажу (он назван «крутым» или дана аналогичная характеристика). Что касается остальных респондентов, то они затруднились определить личность скулуштера. 9% (41 респондент) только догадались, что это «террорист», «стрелок», «скулшутер» (и другие подобные варианты), т. е. определили в самых общих чертах его антисоциальный характер, но не смогли точнее его идентифицировать. 3% (8 респондентов) — в идентификации ошиблись: перепутали страну, личность школьного «стрелка». При этом большинство спутало Рослякова с «казанским стрелком» Ильназом Галявиевым.
К этому следует добавить, что 28% уверенно ответили, что им встречались сообщества со скулшутинговой тематикой* в социальных сетях. А еще 29% опрашиваемой аудитории признали, что возможно им встречался подобный контент. Только 9% респондентов позволили себе вынести утвердительное
суждение о том, что субкультура скулшутеров/Колумбайн* — это «сложившая субкультура, хотя и виртуальная», что свидетельствует о некоторой степени знакомства с ней. При этом подавляющее большинство респондентов (70%) призналось, что судить об этом вопросе сложно, поскольку данным респондентам ничего об этой субкультуре не известно. Вопрос, который по замыслу автора опроса выступал индикатором уязвимости по отношению к пропаганде скулшутинга*, показал довольно высокий процент (42% респондентов) некритичного восприятия мема с «черным юмором», близкого скулшутинговой тематике и содержащего посыл бесчувственного отношения к страданиям других людей, скрытой агрессии и жестокости. Итог по данному тематическому блоку следующий: опрос показывает довольно малый процент студенческой аудитории, которая глубоко вовлечена или интересуется тематикой скулшутинга* выше среднестатического представителя студенчества (около 6-9%), хотя гораздо более широкий круг молодежи так или иначе сталкивался с подобным деструктивным контентом (около 56%).
Третий тематический блок вопросов был нацелен на выявление потенциальной уязвимости к радикально-салафитской идеологии или уже состоявшегося знакомства с ней. Задача интерпретации данных в данном случае была наиболее сложной, поскольку для идентификации позиции респондента в качестве уязвимой/ вовлеченной в радикальную идеологию следовало соотнести несколько ответов друг с другом.
Вопросы намеренно были сформулированы в наиболее общем виде, зачастую лишь намекая на исламистские убеждения
и соответствующие понятия («праведные предки», «религиозный закон» и др.). Поэтому респонденты, не вовлеченные в исламистскую идеологию, могли воспринимать эти вопросы в совсем ином семантическом контексте и отвечать сочувственно, имея ввиду совершенно иные идеи и убеждения (к примеру, положительное просветительское влияние религии на социум при вопросе «Может ли религиозный закон и следование праведным предкам правильно организовать общество и государство, ликвидировать острые социальные противоречия и уменьшить разрыв между элитой и простыми людьми?»). Учитывая это обстоятельство, отслеживалась корреляция между декларируемой конфессиональной принадлежностью (ислам) и положительными ответами на вопросы по убеждениям, близким к радикально-салафитским. Только 2% респондентов (11 человек) указали свою принадлежность к исламу.
При этом в достоверности данных сведений в случае двух респондентов имеются серьезные сомнения (из-за явно фальсифицированных ответов по значительной части вопросов и неадекватности общих данных по возрасту и др.). Шесть из девяти человек (чьи анкеты признаны достоверными) сочувственно ответили на вопрос о внедрении религиозного закона в общественную и государственную систему. Семь человек из той же группы ответили утвердительно на вопрос, имеют ли право палестинцы на вооруженное сопротивление в условиях текущего военно-политического конфликта на Ближнем Востоке. Однако только трое ответили точно на вопрос, какие исламистские
организации вовлечены в нынешний конфликт на Ближнем Востоке (ХАМАС и Хезболла).
Остальные показали некомпетентность в этом вопросе, зачастую выбирая в качестве правильного ответа даже несуществующую организацию «Моджахеды Палестины». Это показывает слабую осведомленность относительно исламистской идеологии и организаций, которые ее распространяют. Что касается другого вопроса, который выступал в качестве идентификатора склонности/ вовлеченности в радикальный салафизм (о нетерпимом отношении к светским праздникам, таким как Новый год, что в особенности свойственно радикальным салафитам), то здесь респонденты, декларирующие свою исламскую принадлежность, показали в целомтолерантное отношение к светским праздникам (только один ответ выявил отрицательное отношение).
Четвертый тематический блок вопросов, ассоциированный с выявлением уязвимости к пропаганде праворадикальных идеологических течений, продемонстрировал следующие результаты. Недоверие официальным зарегистрированным российским СМИ в плане объективного освещения ситуации в миграционной политике и криминогенной обстановке в среде мигрантов выказало большинство респондентов, однозначно отдав предпочтение социальным сетям в этой тематике в целом или же лишь в некоторых случаях (77%). Утверждение мема с националистическим мотивом, где сказано, что (в настоящее время) «Русского народа больше нет. Любое упоминание о русских — незаконно», признали справедливым только 4% опрошенных. Еще 15% респондентов признали некоторую долю правды в данном утверждении. 51% респондентов
некритично восприняли провокационный мем о «стратоциде казаков» (со стороны большевиков) и «дне памяти жертв расказачивания». Они посчитали, что он способствует «восстановлению исторической памяти и ликвидации исторической несправедливости». Примерно такое же количество респондентов (57%) оценило «забавным» пост, в котором содержится однозначно националистический посыл (в нем обыгрывается многозначная семантика слова «чурка» в контексте сюжета о старинной русской игре в городки).
Таким образом, результаты по четвертому тематическому блоку показали слабую гуманитарную подготовленность и когнитивную защищенность студенческой аудитории перед националистическими лозунгами, отсутствие некритичности в восприятии и интерпретации завуалированных праворадикальных посланий цифровой аудитории. Результаты проведенного исследования показывают значительный уровень когнитивной и информационно-психологической уязвимости студенческой аудитории, прошедшей социологический опрос, по отношению к широкому спектру деструктивного контента: от «развлекательно»-девиантного до депрессивно-околосуицидального и трэш-контента, а также пропаганды со стороны праворадикальных идеологий.
В качестве позитивного результата следует отметить низкий процент студенческой молодежи, глубоко погруженной в тематику скулшутинга* (около 6-9%). При этом более половины прошедших опрос студентов, так или иначе, встречались с подобным контентом в социальных сетях. Результаты по той части аудитории, которая заявила о своей принадлежности
к исламу (2% респондентов), показали отсутствие однозначной вовлеченности в радикально-салафитский контент, но потенциальную уязвимость по отношению к нему (у большинства респондентов). По итогам исследования следует отметить, что высокий уровень уязвимости студенческой молодежи по отношению к деструктивному контенту обуславливает необходимость регулярных аналогичных социологических исследований, которые могут стать важным компонентом разработки концепции антропологической безопасности. Выявление степени вовлеченности в деструктивный контент и уровня уязвимости к подобному контенту различного вида крайне важны для определения конкретных мер по профилактике и противодействию данному разрушительному влиянию.
Одним из важнейших направлений по обеспечению антропологической безопасности (в гносеолого-когнитивных, нравственно-ценностных и информационно-социокультурных аспектах) следует рекомендовать создание офлайн и онлайн социокультурных сред, благоприятных для творческого и интеллектуального развития молодежи (экосистемы антропологической безопасности в высших учебных заведениях); а также развитие широких гуманитарно-просветительских программ, ориентированных на подростков и представителей студенческой молодежи (с целью повышения гуманитарной культуры и минимизации степени уязвимости к пропаганде девиантно-деструктивного контента).
Список литературы и ссылок:
1. Салунов А. Вице-спикер Госдумы Кузнецова перечислила признаки запретной информации:
«Она постоянно мутирует» // MK.ru. 18.10.2024. URL: https://www.mk.ru/ politics/2024/10/18/vicespiker-gosdumy-kuznecova-perechislila-priznaki-zapretnoy-informacii-ona-postoyanno-mutiruet.html (дата обращения: 28.10.2024)
2. Госдума приняла в I чтении законопроект о запрете пропаганды чайлдфри // РИА Новости. 17.10.2024. URL: https://ria.ru/20241017/ chayldfri-1978504770.html
(дата обращения: 28.10.2024)
3. Чудинов С.И., Сербина Г.Н., Мундриевская Ю.О. Сетевая организация скулшутеров
в социальной сети «ВКонтакте» на примере фанатского сообщества
«керченского стрелка» // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 2021. №4. С. 311-331.
4. Peshkovskaya, A., Chudinov, S., Serbina,G., & Gubanov, А. Suicide-Related Groups
and School Shooting Fan Communities on Social Media: A Network Analysis. Computers. 2024.13 (3).
5. Parinov A.V., Shvartskopf E.A., PopovaL.G., Bataronov I.L., Tolstykh N.N. Risk Models of Destructive Content Diffusion Between Social Network Communities // International Journal of Pure and Applied Mathematics. 2018.119 (15). Pp. 2605-2609.
6. Ашманов И.С., Касперская Н.И. Цифровая гигиена. СПб.: ООО Издательство «Питер», 2022. 400 с.
7. Углова А.Б., Низомутдинов Б.А. Анализ деструктивного контента телеграмм-каналов как фактора развития саморазрушающего поведения // International Journal of Open Information Technologies. 2022.10 (11). C. 81-86.
8. Амелина Я.А. Бенефис ненависти.
Как «колумбайнеры» и керченский убийца Владислав Росляков стали «героями» российской деструктивной молодежи / Кавказский геополитический клуб. М.: Издатель А.В. Воробьев, 2019.160 с.
9. Никишин В.Д. Вредоносная информация в интернет-медиа: «окно Овертона» и взаимосвязь деструктивных сетевых течений // Lex russica. 2022. T. 75. №11. С. 131-148.
10. Титор С.Е., Каменева Т.Н. Деструктивное влияние интернета на поведение несовершеннолетних: результаты эмпирического исследования II Caucasian Science Bridge. 2022.Vol. 5. 4 (18) С. 126-135.
11. Доктрина информационной безопасности Российской Федерации (Утверждена указом Президента Российской Федерации от 5 декабря 2016 г. №646) URL: http://www.kremlin.ru/acts/ bank/41460 (дата обращения: 28.10.2024).
12. Концепция формирования и развития культуры информационной безопасности граждан Российской Федерации (Утверждена распоряжением Правительства Российской Федерации от 22 декабря 2022 г. №4088-р). URL: http://government.rU/docs/all/145092/ (дата обращения: 28.10.2024).
