CC BY
60
Д. А. Николаева КЛЮЧЕВЫЕ ПОНЯТИЯ
СОЦИАЛЬНО-ВОЗРАСТНОГО СТАТУСА ЖЕНЩИН В ТРАДИЦИОННОЙ КУЛЬТУРЕ БУРЯТ
Мы предлагаем рассмотреть положение женщины в ключевых понятиях семейно-брачных отношений, обусловленных статусно-ролевыми изменениями, вытекающими из выполнения ею основной функции — рождение и воспитание детей.
В традиционной культуре бурят конца XIX — начала ХХ в. положение женщины в семье и обществе в целом было патриархальным. Она была существенно принижена в юридических, экономических, моральных правах, например существовали запреты на посещение ряда важных родоплеменных молебнов-тайлганов, а также пищевые, промысловые, половые табу и вводились ограничения в правах наследования, на участие в общественной жизни и т. д. Бесправие женщин закреплялось в «Приговорах» и «Уложениях» бурят. Женщина была лишена какого-либо надела земли и не могла наследовать отцовское имущество или в случае отсутствия у нее детей имущество мужа.
В семье ее положение определялось патриархальными традициями, формирующими огромное табуированное пространство, основой которого является сакрально-ритуальная мизогиническая норма, существенно ограничивающая женщину в юридических, экономических, моральных правах. Например, строгая регламентация костюма, когда она не могла показаться без безрукавки и шапочки: «Огторгойдо оройгоо харуулха ёНо убэй, дайдада далаяа харуулха ёНо убэй» — небу нельзя показывать макушку (неприкрытую голову), земле (миру) — обнаженную спину (лопатки). Женщина не смела садиться, пока муж или его родственники не сядут; поворачиваться спиной к ним или к онгонам (духам-охранителям дома) мужа, поэтому выходить из юрты она должна была пятясь. Ей запрещалось приближаться к онгонам, проходить на мужскую половину, прикасаться к мужским (промысловым) атрибутам, обращаться к мужу по имени и т. д.
Лишь подчиняясь практической необходимости в повседневном домашнем быту, обычно после достижения ее детей подросткового возраста, проводились обряды по снятию с женщины некоторых запретов «сээр тайлаха», после которых она могла свободно передвигаться по юрте, в том числе проходить на мужскую половину с соблюдением всех ограничительных запретов.
Подчинительному поведению по отношению к мужчинам, даже к сверстникам, начинали обучать с самого раннего детства, одновременно с процессом приручения девочек к труду. До начала полового созревания она считалась сакрально чистым существом (арюухан), как и мужчины. Но с появлением регул возникали запреты, которые применялись ко взрослым женщинам репродуктивного возраста.
В брачном союзе жизнь замужней женщины характеризовалась постоянной эксплуатацией. «Несчастная женщина, как баба, изи, взятая у чужого дальнего рода, как
© Д. А. Николаева, 2011
член, чуждый единокровно-родовой своеулусной общине, является в бурятской общине настоящей рабыней, работницею. Она все в юрте делает, и коров, и кобыл доит, и тарасун гонит, и шубы, и турсуки берестяные шьет, и войлоки вываливает и пр.» [1, с. 213]. Несомненно, это было связано с натуральным характером хозяйства, который возлагал на нее многочисленные обязанности. Она должна была производить основную продукцию, необходимую для обеспечения благоденствия семьи: шить одежду, обувь, постельные принадлежности, изготовлять домашнюю утварь, пасти скот, участвовать в полевых земледельческих, сеноуборочных и других хозяйственных работах. Женщина практически должна была делать все, в том числе работы, считавшиеся мужскими. «Во всех работах в поле являются преимущественно одни женщины, и нужно отдать справедливость, что работа их нисколько не уступает мужской, а иногда исполняется даже и более аккуратно» [2, с. 189].
Взаимоотношения в бурятской семье характеризовались демонстрацией уважительного отношения друг к другу. Супружеская пара, согласно традиционным представлениям, в любых ситуациях на людях должна была сдерживать проявления своих чувств друг к другу, как положительных, любовных: ходить вместе, сидеть вместе, при встрече показывать свою радость, тем более обниматься и целоваться, — так и неприязненных, негативных: ругаться, драться.
Следует отметить, что статус женщины-матери как в семье, так и в обществе был необычайно высок. Это связано прежде всего с благополучным рождением детей. «Мать в семье пользовалась большим уважением и почетом со стороны детей. Дети окружали мать теплом и вниманием, предоставляя ей полное право по своему усмотрению распоряжаться в доме» [3, с. 57]. Роль хозяйки дома была весьма значительной. Женщина выполняла жизненно важные функции по отношению ко всему семейнородственному коллективу: организаторские, хозяйственные, воспитательные, идеологические и т. д. Мать распределяла и контролировала обязанности находившихся под ее началом дочерей, невесток, детей, в ее компетенции находилось рациональное расходование и распределение продовольственных и иных запасов. Она следила за надлежащим поведением всех молодых членов семьи, обучала внуков элементарным трудовым навыкам, прививала нормы и этикет внутрисемейных и общественных отношений. Мнение хозяйки дома оказывало большое влияние на модель поведения внутри семьи и на весь круг ближайших родственников. Голос матери принимался в расчет, а иногда был решающим при заключении брака ее детей, распределении семейного имущества и в других не менее важных вопросах.
Народ по достоинству оценивал высокие нравственные начала в женщине, ее внутреннюю красоту, силу и мудрость, которые она передает детям. В произведениях устного народного творчества отмечается именно духовная и эмоциональная близость матери и сына, безусловное влияние ее на ребенка. В бурятских мифах и улиге-рах (героический эпос) мать, выступая помощницей сына, наставляет его, воспитывает, учит быть храбрым, сильным, метким и т. д. Эпическая мать Нарин Занги вводит героя в жизнь, рассказывает ему о прошлом и настоящем, передавая опыт многих поколений, помогает решить основной вопрос для эпического богатыря — найти свою суженую. Это она, а не чудесные помощники (конь, книга судеб) сообщает герою, где находится его невеста.
Чем старше становилась женщина, тем больше ценился ее житейский опыт и ум в социуме. Возможность прожить долгую жизнь в окружении многочисленного по-
томства у бурят всегда почиталась за счастье. С возрастом появлялись определенные вольности и общественные привилегии: право на совместную трапезу со взрослыми мужчинами, тогда как молодым женщинам это было запрещено, право на совместный прием гостей. Пожилая хозяйка дома у бурят свободно сидела, беседовала и угощала гостей вместе с мужем. В гостях ее усаживали так же, как и ее супруга, на почетную сторону юрты, что было со стороны хозяев проявлением наивысшей степени почтения. Однако патриархальный уклад требовал от хозяйки дома соблюдения регламентации: почтительно относиться к мужчине равного ей или старшего возраста, носить безрукавку и головной убор, соблюдать многие запреты, установленные обществом. Пожилые муж и жена могли свободно появляться и сидеть вместе в общественных местах, прилюдно разговаривать друг с другом (есть уже многое, что им можно обсудить — дети, внуки, скот, хозяйство, поэтому общение друг с другом на людях не считалось зазорным).
В этом возрасте женщине доверялось изготовление шаманских атрибутов или предметов для похоронных обрядов: шить специальным способом (стежком назад и наизнанку) небольшой мешочек, куда клали вещи покойного (трубку, расческу, очки, несколько монет и пр.). Отныне она принимала активное участие в некоторых обрядовых церемониях: «начинала» исполнять круговой танец ёхор на женских и кузнечных тайлганах (молениях). Старые женщины в силу своего возраста, находясь на пограничье между миром предков и миром потомков, выступали в качестве связующего звена между поколениями. Поэтому в обрядово-ритуальной жизни социума им отводилась ведущая роль. Например, данное обстоятельство «позволяет идентифицировать функции прыжков женщин с выкриками в обрядах празднования Нового года у эвенков с функциями женщин преклонного возраста в праздниках бурят, имеющих календарное значение» [4, с. 126].
Особый почет получала женщина, находящаяся в статусе «благополучной» — имеющая детей, внуков, достаток, здоровье (бутэн булеэн, Ъалаа Нандараа угы, ухи хуюутэй). Это так называемые матриархи семьи и рода. В бурятской культуре существовал особый знак, указывающий на высокое социальное положение такой «благополучной» женщины. Для этого 45-50-летняя женщина проходила обряд, во время которого ей распускали волосы и заплетали их в три ряда. Чуть ниже подбородка (на расстоянии ширины ладони) одну из прядей обертывали вокруг головы и затем плели косу дальше. С этих пор женщина должна была заплетать волосы только таким способом. После завершения обряда к такой женщине кардинально менялось отношение со стороны родственников и общества. Она обладала почетом и уважением, могла присутствовать на родовых обрядах (в отличие от остальных женщин, которые не имели права посещать такие мероприятия), ее голос принимался в расчет при обсуждении каких-либо важных общественно-значимых моментов, к ней обращались за советом и т. д.
Необычайно высокий статус женщины-матери, безусловно, связан с сохранившимися следами материнского культа. Во-первых, генетическое наследование именно по линии матери. Происхождение и наследственность по матери подтверждают миф об Алан-гоа, праматери монгольских родов и прародительнице Чингис-хана в одиннадцатом поколении. Представление о том, что именно материнская линия первична в формировании рода, отражено в бурятских пословицах и поговорках: «Не садись в глубине юрты, у которой дверь плоха. Не бери в жены девицу, у которой мать пло-
ха» («Муу удэтэй Ьури осоо, холо буу Ьуу. Муу эхэтэй басага, хадамда буу аба»); «Руби дерево острым топором. Породнись с человеком из хорошего рода» («Суута Ьайн Ьухввр, модондо ябалсаха. Суута Ьайн хунээр, худа оролсохо») и т. д.
Буряты придавали большое значение генетически качественному наследству невестки. Заветной мечтой каждого бурята было иметь здоровое потомство для продолжения рода, поэтому очень важно было удха (букв. «корень, происхождение»), т. е. «не было ли среди предков умалишенных, хронически больных, бездетных, пьяниц, калек» [5, с. 30]. При выборе невестки в первую очередь обращали внимание на ее физическое здоровье, ум, сообразительность и только в последнюю очередь на внешность. Девушка, соответствовавшая требованиям, ценилась очень высоко (хурдан хурса, бэрхэ шадамар — быстрая, расторопная, умелая, смекалистая) независимо от ее социального происхождения. В силу того что забота о благополучном потомстве и умелом ведении хозяйства играла немаловажную роль, состоятельные буряты нередко брали себе невестку с «хорошими качествами» из бедной семьи. Часто таких девушек похищали [3, с. 121].
От наличия вышеперечисленных качеств зависел размер калыма. Например, если невеста была из плодовитого рода, рослая, крепкого здоровья, способная справляться с домашним хозяйством и т. п., то размер калыма за нее устанавливался большой. При наличии у нее каких-либо физических недостатков размер калыма уменьшался или вовсе не платился.
Во-вторых, считалось, что от свойств невестки напрямую зависело будущее социума. Сохранились представления о влиянии определенных черт и качеств женщин на формирование характерных особенностей бурятских родов: «От прославленной женщины родившийся сонгол. От шустрой женщины родившийся торта. От спокойной женщины родившийся бухут. От умелой женщины родившийся шарат. От красивой женщины родившийся готол» [6, с. 43-44].
В-третьих, с материнской линией связано как происхождение, так и название ряда бурятских родов. Согласно этногоническому мифу, дочь лебедицы прекрасная Хангин однажды попала под дождь с градом и забеременела. А потом от ее сына, рожденного от градины, пошел род хангин; дева-лебедь родила 11 сыновей, которые впоследствии стали основателями 11-ти хоринских родов (галзууд, харгана, хуасай, хубду-уд, баганай, шарайт, бодонгууд, гушад, саган, хуудай и халбин)... У бурят Предбайка-лья в сюжете двое детей — мальчик Шарайт и девочка Хангина. Потомки Шарайта живут в Нукутском аймаке, а Хангины — в Аларском Иркутской области.
Положение женщины в семье и обществе определялось также ее принадлежностью к определенным имущественным и социальным слоям общества. Несомненно, женщина «высшего сословия» занимала более высокое положение. Она почиталась в соответствии со статусом отца (мужа). Н. С. Щукин, описывая быт и нравы бурят, писал: «В домашнем быту у богатых и знатных женщина держит себя настоящей барыней. Окруженная многолюдной прислугой, она сидит целый день перед огнем, курит табак, лакомится молочными пенками, сырниками, пьет чай, а подчас и арсу, слушает рассказы и сплетни, словом сказать, не делает ничего с утра до ночи» [9, с. 78]. Интересным фактом является то, что в конце XIX в. некоторые женщины имели возможность оказывать определенное влияние на дела, выходящие за рамки домашнего хозяйства, принимая участие в общественной жизни. По сообщению М. П. Данчино-вой (Нукутский район Иркутской области), ее бабушка М. П. Черепанова (бабка Чере-
паниха) была членом Унгинской Думы. Однако этот случай скорее был исключением, поскольку в целом бурятские женщины, независимо от социального и имущественного положения, находились на периферии потестарной организации общества. Несмотря на свои привилегии, член Унгинской Думы, принимая в гости Иркутского генерал-губернатора, все равно воспринималась как зависимое лицо по отношению к мужу.
Положение молодой невестки определялось совокупностью норм и обычаев, которые регулировали правила ее поведения и этикет. Обязанностью невестки было трудиться с раннего утра до позднего вечера, считалось недопустимым отдыхать или оставаться какое-то время без дела, поздно вставать. Добродетелями жены были такие качества, как скромность, покорность, умение угодить родственникам мужа. В патриархальной семье иметь невестке собственное мнение считалось дурным тоном, ей запрещалось высказывать свое мнение или какое-либо желание, она должна была «без слов» принимать решения и наказы мужа и его родителей. Буддийский священнослужитель Х. Галшиев, обобщая многовековой опыт семейно-брачных взаимоотношений, дает советы хозяину дома, как он должен вести себя с женой в присутствии посторонних людей «во избежание стыда или недоразумений». Эти советы подчеркивали мизогинизм положения женщины: «Если возникло дело, по которому необходимо посоветоваться с женой, спрашивай ее наедине. Если спросишь в присутствии посторонних, станешь посмешищем <...> Когда разговариваешь с другими, не заглядывай в лицо жене. Из этого гость может понять, что ты бессильный, последний муж <...> Не смотри часто в сторону жены, приготовляющей пищу. Гость заметит, что ты бесстыдный, последний муж» [10, с. 38-39].
Высокий статус мужа в семье (обществе) поддерживался усилиями жены. Иначе, в случае признания, что муж не всегда и не во всем главенствует в семье, возникала угроза потери его авторитета в обществе, неодобрительного отношения как к нему, так и к ней родственников со стороны мужа и в конце концов публичного оглашения неудачного замужества. Во избежание этого бурятские жены старались создавать видимость того, что решающее слово принадлежит мужу [6, с. 56].
В традиционной семье отсутствие или, наоборот, наличие детей во многом определяли отношение к женщине в семье и обществе. Положение молодой невестки автоматически улучшалось с появлением ребенка. Многодетные невестки пользовались авторитетом, именно им поручалось исполнение жизненно важных ритуалов, связанных с воспроизводством рода (свадебные, родильные обряды).
Наибольшим несчастьем считалось бесплодие женщины. Бездетная невестка не пользовалась уважением и имела самый низкий статус как в семье, так и в обществе. «Если у бурята нет детей, то он всецело винит свою жену как единственную причину своего несчастья» [8, с. 17]. С бесплодной женщиной связывалось много суеверий, она становилась воплощением проклятия, дьявольского начала; буряты верили, что ее ругательства (хараал) могут сбыться. По архаическим представлениям, бесплодие женщины могло стать заразным, причем не только для окружающих ее людей, но и для окружающей среды: скота, земли, урожая. Нерожавших женщин не приглашали на праздники, не подпускали к ним детей, беременных и т. д., боялись ее «языка» и даже физических прикосновений.
В архаические времена таких женщин убивали. Об этом обычае упоминает С. П. Балдаев: «.в прежние время, когда у кого-нибудь не было детей, закрывали ды-
мовое отверстие, потом лили воду на огонь, убивали хозяйку, а имущество делили родственники между собою» [11, ф. 15]. Со временем обычай умерщвления бездетных женщин исчез, но отношение людей не претерпело больших изменений: они продолжали считаться грешными существами, сакрально опасными для общества. По традиционным представлениям бурят, девушка становилась полноценным человеком только после замужества и рождения ребенка.
Во избежание унизительной участи женщины, не имевшие детей, искали любые средства для избавления от бесплодия: совершали специальные обряды, посещали священные места, связанные с женским культом плодородия. Стремление иметь детей любой ценой отмечалось многими исследователями бурятской семьи. В начале ХХ в., по свидетельству Ц. Жамцарано, у бурят Иркутской губернии зачастую девушке, уже имевшей ребенка, отдавалось предпочтение перед не родившей как имеющей доказательство способности к деторождению: «.родивших девушек берут нарасхват ради ребенка <...> не сильно заботясь, чтоб ребенок был “свой”» [11, ф. 6]. По сообщению Б. Э. Петри, буряты сознательно стремились заключать браки с тем родом, чьи женщины доказывали свою «плодовитость»: «.если у матери было много детей, считалось даже необходимым взять жену из этого рода <...> Если же приплод был плохой, род обязательно надо переменить» [8, с. 10]. Более того, он пишет, что в случае бесплодности брака мужья довольно снисходительно относились к супружеской неверности своих жен: «.от кого бы парень ни был, да мой сын считается» [8, с. 17].
Кроме того, в бурятской культуре существовал обычай, отмечавшийся многими исследователями, — усыновление детей, причем как родственников, так и чужих, в том числе другой национальности. Усыновление происходило в следующих случаях. Во-первых, в случае потери всякой надежды на рождение собственных детей. Во-вторых, в традиционной культуре бурят было не принято оставлять на произвол судьбы детей-сирот, поэтому их могли усыновлять семьи, уже имевшие детей. И наконец, детей брали на воспитание в случае, когда умирали родные дети.
Отношение к детям (внукам), как к родным, так и усыновленным, было одинаково доброжелательным, теплым и доверительным. Исследователи традиционной культуры не раз отмечали поистине безграничную любовь бурят к детям, независимо от пола и родства. «Было не принято строго наказывать детей за какие-либо проступки, а тем более применять грубое физическое воздействие, так как оно считалось вредным для их здоровья» [3, с. 101]. В начале ХХ в. Б. Э. Петри отмечал: «.проходя по улусу, не наткнешься на безобразные сцены порки: не слышно в улусе ни крика, ни брани; если нужно наказать детей, то срывают крапиву и ею грозят высечь ребенка, но угрозу очень редко приводят в исполнение. С малышами обращаются очень бережно и нежно» [8, с. 16].
Традиционное общество было заинтересовано в наличии полноценных и благополучных семей. Усыновление детей не требовало исполнения каких-либо формальностей [12, с. 104]. Родные и приемные дети имели равные права. Усыновленных детей любили даже больше, так как с ними связывалось много поверий и надежд: на будущее потомство, благополучие и семейное счастье, причем не только семьи, но и всего рода. Считалось, что усыновленный ребенок является как бы зачином последующих детей, с ним связывались надежды на то, что выживут остальные [3, с. 83]. Как отмечает Г. Р. Галданова, «родители зачастую отдавали своего ребенка родичам без колебаний и сомнений, так как чувство единой большой семьи у бурят было развито
чрезвычайно сильно. Если семья, имеющая достаточно много детей, откажется отдать одного из них своим бездетным родственникам, этот поступок оценивался как безнравственный» [13, с. 134-135].
Особое почитание женщины-матери объясняется высокой детской и материнской смертностью. Несомненно, тяжелый труд женщины, отсутствие медицинской помощи, антисанитарные условия и т. д. часто приводили к летальному исходу. Поэтому женщина-мать, сумевшая родить, сохранить и воспитать детей, особо почиталась и уважалась. Такое же отношение было и к приемным матерям, которые выходили из категории «несчастных и обиженных судьбой женщин». Со стороны общества приемная мать получала не меньшие почет и уважение. Отныне она считалась выполнившей свое предназначение: продолжение рода, обретение семейного счастья, обеспечение старости и т. д.
Рассматривая статус женщины в категориях молодая невестка и взрослая дочь, следует отметить, что дочери, замужние и незамужние, как своеродки не знали ограничений в жилище родителей и близких родственников, могли свободно перемещаться по юрте и присутствовать на родовых шаманских обрядах — тайлаганах — при условии ношения ими мужской одежды или ее детали (фуражки). Более того, замужние дочери по приезде к родителям в гости размещались на почетной половине юрты.
Невестка (чужеродка) могла располагаться только на женской, хозяйственной, стороне юрты и не могла участвовать в родовых молениях и тем более, как уже говорилось, находиться рядом с гениями-хранителями рода мужа (онгонами). Такое положение связано с представлениями об уровне сакральности каждого члена «ячейки общества», в частности женщины, призванной выполнять свои основные функции: своя (замужняя) дочь, родившая детей, и чужая нерожавшая невестка.
Можно также выделить еще одну социальную роль старшей женщины в структуре семьи — свекровь и теща. Позиции свекрови и тещи по отношению к зятю и невестке в семье были неодинаковы. Они регламентировались в строгом соответствии с патриархальными взаимоотношениями. Статус свекрови был выше статуса тещи. Свекровь как мать наследников и продолжателей рода и почиталась больше. Этикетные нормы бурят требовали от невестки почитать свекровь больше матери, во всем ей подчиняться и быть главной помощницей в делах. От свекрови в свою очередь требовалось относиться к невестке как к своей родной дочери.
Если у свекрови и невестки отношения были тесные, то контакты тещи с зятем были крайне редки, в связи с этим она не могла иметь на него в принципе какого-либо влияния. Исключением из правила являлся лишь тот случай, когда родители невесты брали к себе в дом зятя-примака. Лишь в этом случае теща, равно как и тесть, имела влияние на зятя и дочь.
Таким образом, определение связей в структуре социальных и семейных отношений позволяет нам выявить следы древних форм этнического сознания, которые являются составляющими феномена этнокультурной традиции, сложившейся в процессе исторической эволюции бурят.
1. Щапов А. П. Собр. соч. Доп. том. Иркутск, 1937.
2. Осокин Г. М. На границе Монголии. СПб., 1906.
3. Басаева К. Д. Семья и брак у бурят. Новосибирск, 1980.
4. Дашиева Н. Б. Календарь в традиционной культуре бурят (опыт историко-этнографического и культурно-генетического исследования). Улан-Удэ, 2001.
5. Балдаев С. П. Бурятские свадебные обряды. Улан-Удэ, 1959.
6. Дондокова Л. Ю. Положение женщины в бурятском обществе (вторая половина XIX — начало ХХ в.) : Дис. ... канд. ист. наук. Улан-Удэ, 2002.
7. Самоквасов Д.Я. Сборник обычного права сибирских инородцев. Варшава, 1876.
8. Петри Б. Э. Брачные нормы у северных бурят. Иркутск, 1924.
9. Щукин Н. С. Буряты // Журнал Министерства внутренних дел. М., 1849. Ч. 25-26.
10. Галшиев Э. -Х. Зерцало мудрости, разъясняющее принимаемое и отвергаемое по двум законам. Улаан-Удэ, 1993.
11. Архив отдела памятников письменности Института монголоведения, буддологии и тибетологии СО РАН. Личные фонды. Ф. 15 (С. П. Балдаева). Д. 195 (341), 232, 246 (351), 306 (450), 587: «Шаманка Дэсуг», «Пословицы и поговорки», «Женское шаманство бурят-монгольского народа», «Изготовление онгона Бишихан изы», «Шаманство у кударинских бурят»; ф. 6. (Ц. Жамцарано). Д. 23: «Полевые дневники № 2, № 3 (командировки в Иркутскую губернию)».
12. Цыбиков Г.Ц. Шаманизм у бурят-монголов // Цыбиков Г. Ц. Собр. соч. Новосибирск, 1991. Т. II.
13. Галданова Г. Р. Закаменские буряты. Новосибирск, 1992.
Статья поступила в редакцию 14 марта 2011 г.
