CC BY
179
ДОКЛАДЫ И СООБЩЕНИЯ
УДК 14; 130.2
КЛАССИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ О ПРЕСТУПНИКЕ И ПРЕСТУПНОСТИ
Э.Н. Гущин
Белгородский государственный институт искусств и культуры e-mail: Eduard.Guschin@gmail.com
В статье на основе интерпретации классических текстов Аристотеля, Канта и Гегеля рассмотрены предпосылки философского понимания преступности и преступника. Автор проследил, как в философии происходило разведение сфер морали, религии, права, и политик, что способствовало пониманию преступности исключительно в правовом пространстве гражданского общества и государства.
Ключевые слова: преступление, преступник, нравственно-правовой синкретизм, Аристотель, Кант, Гегель.
При всей своей «популярности» в современном общественном мнении и массовой культуре «образа» преступника и «преступных сообществ», можно с уверенностью сказать, что до сих пор нет чёткого теоретического, а тем более философского «понятия» и понимания преступника и преступности. Э.А. Поздняков пишет о сложности определения преступника и преступности: ««Преступление», «преступность», «преступник» - понятия столь привычные и распространенные, особенно в наше время, что их используют в разговоре сплошь и рядом, не задумываясь о правомерности их применения в каждом отдельном случае. Они давно стали понятиями расхожими, обиходными. Впрочем, обиходность вовсе не означает, что они не верны. Они могут быть не совсем точными с юридической, например, точки зрения, но в то же время быть верными по своей сути. Язык редко ошибается. В этом смысле русский язык прекрасно выражает эту суть: преступник, преступление и т.д. Основу всех этих слов составляет глагол преступать: преступать какую-то черту, правило, норму, закон и т. п. Если для юриста преступление всегда связано с нарушением закона, то для широкой публики оно часто означает всякое нарушение признанных правил поведения, пусть даже неподсудное, но оскорбляющее и
возмущающее чувства людей»1. Особенно эта понятийная неопределённость имеет место в отечественной науке и философии.
Хотя в классической философии - от Платона и Аристотеля до Канта и Гегеля - мы встречаем вполне текстуальный дискурс о преступности в государстве и обществе, о причины и видах преступлений, о личности преступника. Однако в комментаторской научной, историко-философской литературе философское понимание преступника и преступности чаще всего увязано с этическими преставлениями тех или иных мыслителей, высказывавших компетентные суждения о преступлениях, преступнике и феномене преступности.
Прежде чем перейти к обзорному анализу классического философского дискурса о преступнике и преступности, обратимся к этимологии самих терминов в обиходном языковом употреблении. В.И. Даль так расшифровывает наше словоупортребление в русском языке: «Преступление, самое дело, проступок и грех; беззаконие, злодеяние; поступок противный закону. Проступок есть легкое нарушение закона, а преступление - более важное. За проступки полагаются взыскания распорядительные, а за преступления предают суду. Преступный, составляющий собой преступление; соделавший преступление». А преступник в его словаре интерпретируется как «нарушитель закона, совершивший преступление, виновный перед законами в важном нарушении их» . Такое понимание в позапрошлом веке чётко разделяет «преступление» и «проступок», связывая «преступление» и «преступника» с нарушением «закона». При этом не раскрывается, что имеется в виду под таковыми: законы нравственности или права, религии или политики.
И это закономерно, так как в древности и даже в «рациональной» греческой античности мы наблюдаем подобный синкретизм в бытовании и понимании «закона». Мы не будем обращаться к Ветхому Завету, где этот синкретизм присутствует в явном виде, а обратимся к греческой философии, так как там - исток и тайна всех наших преставлений и понятий, философских и обыденных. В.П. Римский, вслед за М.К. Петровым, трактуя античную философию в качестве теоретической (созерцательной) номотетики, выделяет такие смысловые оттенки термина «номотетика», как «номос» - закон; «тетос» - установленный; «технэ» - искусство, «этика» и «этос» - «привычка», «нрав», «обычай»3, что очевидным образом связано с этим религиозно-нравственно-политико-правовым синкретизмом. Он далее пишет: «Добавим, не только для самих философов, но и для полноправных граждан греческая политейя, как синкретическая, религиозно-нравственно-политико-правовая субстанция (все это наши, модернизаторские смыслы), представлялась пространством «политейных добродетелей» (забота об общем благе) и катартических практик (забота о себе, о душе), а философия воспроизводила в идеальных логико-грамматических формах не только социальные проекты и номос-закон, но и «практики самости» (Фуко) свободного грека (и римлянина)»4. Отметим, что в Древнем Риме, особенно в имперской фазе его истории, право всё-таки в
1 Поздняков Э.А. Философия преступления. Для тех, кто не боится потерять иллюзии. М., 2001. С. 3334.
2 Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. III. П. М.: Русский язык, 1982 (репринтное воспроизводство издания 1980-1882 гг.). С. 396.
3 Учреждающая дискурсивность Михаила Петрова: Интеллектуал в интерьере культурного капитала : моногр. / [В.П. Римский и др.] Под ред. В.П. Римского. М.: КАНОН+, 2017. 456 с. С. 116.
4 Там же, с. 117.
большей степени выделилось из архаичного синкретизма, что и послужило его конституированию в качестве обособленной сферы, правда, только в XIX веке.
Именно этот синкретизм следует иметь в виду, когда мы обращаемся к интерпретации соответствующих текстов Аристотеля, основателя философии права. Для Аристотеля, если обратиться к его «Никомаховой этике» (мы опускает другие его тексты, так как это - предмет специального историко-философского и историко-правового исследования), ещё не существует чёткого разделения «проступка» и «преступления». Хотя из контекста очевидно, что их мыслитель различает: проступок скорее относится к сфере «обычая», неписаного права (это скорее не право, а «нравственность» и «религия»), а преступление располагается в пространстве «закона», установленного самими людьми и постоянно корректируемого в практике политейной жизни, где каждый свободный может выступить при одобрении «многих» номотетом, установителем и толкователем законов для лучшей жизни «сообща» (но и здесь ещё трудно отличить «право» от «морали» и публичного «культа»).
Преступник (и «поступник»), по Аристотеля, подлежит суду в порядке «правосудности» и «неправосудности». В наличном переводе «Никомаховой этики» (Н.В. Брагинской) под «правосудностью» понимается скорее этическое качество свободного гражданина, добродетель, имеющая и другие коннотации «праведности», «справедливости» и «правды» («справедливой правды»); правосудность - обладание «серединой в поступках», способность «действовать справедливо» и по «мере», соразмерно (БК II 1105а15-20). Философ различает правосудность и неправосудность: «Значит, если человек по сознательному выбору, [т.е. преднамеренно], причинил вред, он поступает неправосудно и уже из-за таких [преднамеренных] неправосудных дел, когда нарушается пропорциональность или справедливое равенство, является неправосудным [по складу]. Соответственно и правосудным человек является тогда, когда правосудные дела он совершает по сознательному выбору, а о правосудном деле можно говорить, если поступают только по своей воле» (БК III 1113а5-10).
При таком подходе «преступником» будет тот, кто нарушает «меру» закона и действует «неправедно» и «несправедливо», «неправосудно»: «Однако не всякий поступок и не всякая страсть допускает середину, ибо у некоторых [страстей] в самом названии выражено дурное качество (phaylo tes), например: злорадство, бесстыдство, злоба, а из поступков - блуд, воровство, человекоубийство. Все это и подобное этому считается дурным само по себе, а не за избыток или недостаток, а значит, в этом никогда нельзя поступать правильно, можно только совершать проступок; и «хорошо» или «не хорошо» невозможно в таких [вещах; например, невозможно] совершать блуд с кем, когда и как следует; вообще совершать какой бы то пи было из таких [поступков] - значит совершать проступок. Будь это не так, можно было бы ожидать, что в неправосудных поступках, трусости, распущенности возможны обладание серединой, избыток и недостаток, ведь тогда было бы возможно по крайней мере обладание серединой в избытке и в недостатке, а также избыток избытка и недостаток недостатка. И подобно тому как не существует избытка благоразумия и мужества, потому что середина здесь - это как бы вершина, так и [в названных выше пороках] невозможно ни обладание серединой, ни избыток, ни недостаток, но, коль скоро так поступают, совершают проступок. Ведь, вообще говоря, невозможно ни обладание серединой в избытке и недостатке, ни избыток и недостаток в обладании серединой» (БК II 1107а10-25).
И в V книге делает вывод: «Итак, неправосудное определено и как противозаконное, и как несправедливое, а правосудное - как законное и справедливое. Неправосудность, о которой было сказано ранее, соответствует
противозаконности» V 1130Ь8-11). Таким образом, если добродетель связана у Аристотеля в рамках частной правосудности с законопослушностью и следованием закону и справедливости, то преступность - с неправосудностью, то есть с нарушением закона (номоса) и справедливости. Преступник при таком толковании будет человеком неправосудным, нарушителем закона и справедливости. Но зададимся вопросом: тогда почему был казнён Сократ? Какой «номос» он нарушил? Как следует из контекста Аристотеля, Сорката судили не по писаному «номосу», по «частной правосудности», а по «обычаю», по «общему закону», «естественного права», очевидным образом связанного с арахаичными религиозными установлениями веры «многих» свободных греков в «многих» богов.
Мы не будем касаться всех сложностей синкретизма в средневековой теологической «номотетике», а обратимся к Новому времени, когда и создаются философами предпосылки для различения права и нравственности, религии и морали. Хотя ещё у И. Канта, в его «практическом разуме» всё ещё можно наблюдать следы древнего синкретизма, явно восходящего к античной философии.
И. Кант при рассмотрении преступности и в понимании фигуры преступника исходит из своего категорического императива как практического морального закона и пишет: «Практическим императивом, таким образом, будет следующий: поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице и в лице всякого другого так же как к цели и никогда не относился бы к нему только как к средству»5. При этом здесь появляется категория «свободы» как основополагающая при определении поведения человека. Тогда когда человек становится «преступником»?
В «Критике практического разума» он отвечает так: преступником человек становится, когда нарушает практический закон. То есть нравственность? «Наконец, в идее нашего практического разума есть еще нечто, что сопутствует нарушению нравственного закона, а именно наказуемость за это нарушение, - пишет он, рассматривая наказание и преступление. - С понятием о наказании как таковом никак не вяжется причастность к счастью... Следовательно, наказание - это физическое зло, которое, хотя бы оно как естественное следствие и не было связано с чем-то морально злым, должно быть связываемо с ним как следствие согласно принципам некоторого нравственного законодательства. Если всякое преступление и в том случае, когда не имеются в виду физические следствия в отношении виновника, само по себе наказуемо, т.е. лишает (по крайней мере отчасти) счастья, то, очевидно, было бы нелепо сказать: преступление состояло именно в том, что виновник заслужил наказание, причинив ущерб своему счастью (а это, согласно принципу себялюбия, должно быть истинным понятием всякого преступления). Наказание в таком случае было бы основанием для того, чтобы нечто назвать преступлением, а справедливость должна бы состоять, скорее, в том, чтобы отказаться от всякой кары и предотвратить даже естественное наказание; в самом деле, тогда в поступке не было бы ничего дурного, так как зло, которое иначе за ним бы следовало и из-за которого, собственно, поступок и назывался бы дурным, теперь было бы устранено»6. Здесь очевидно, что мыслитель всё ещё остаётся под чарами древнего морально-правового синкретизма, восходящего к Аристотелю.
Интерес представляет его рассуждение о возможности «врождённых» преступников и о влиянии на преступность общества, «среды»: «Бывают случаи,
5 Кант И. Основоположения метафизики нравов. 1785 // Кант И. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 4. Издательство «Чоро», 1994. С. 205.
6 Кант И. Критика практического разума // Кант И. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 4. Издательство «Чоро», 1994. С. 418, 419.
когда люди с детства, даже при воспитании, которое на других имело благотворное влияние, обнаруживают столь рано злобность, которая усиливается в зрелые годы до такой степени, что их можно считать прирожденными злодеями и, если дело касается их образа мыслей, совершенно неисправимыми; но и их судят за проступки и им вменяют в вину преступление; более того, они (дети) сами находят эти обвинения вполне справедливыми, как если бы они, несмотря на присущие им неисправимые естественные свойства души, остались столь же отвечающими за свои поступки, как и всякий другой человек. Этого не могло бы быть, если бы мы не предполагали, что все, что возникает на основе произвольного выбора (как, несомненно, каждый преднамеренно совершаемый поступок), имеет в основе свободную причинность, которая с раннего детства выражает характер человека в его явлениях (поступках); а эти явления ввиду однообразия поведения показывают естественную связь, которая, однако, не делает необходимым дурные свойства воли, а представляет собой, скорее, следствие добровольно принятых злых и неизменных основоположений, отчего человек становится еще более достойным осуждения и наказания (везде курсив мой -
у
Э.Г.)» . Вот такая диалектика «врождённых» и «приобретённых», свободных, свойств преступника, которая проявится позднее в спорах социальной и антропологической криминалистики (Ч. Ломброзо, Г. Тард, Э. Дюркгейм и другие).
Справедливости ради следует отметить, что именно И. Кант близко подошёл к выделению права в особую сферу жизни человека - в сферу гражданского общества. Он даёт даже своеобразную классификацию преступлений, определяя его как «нарушение закона»: «То нарушение публичных законов, которое лишает нарушителя возможности быть гражданином, называется просто преступлением (crimen) или же публичным преступлением (crimen publicum); поэтому за первое (частное преступление) привлекаются к гражданскому суду, за второе - к уголовному. - Злоупотребление доверием, т.е. растрата доверенных для торговли денег или товаров, обман при покупке или продаже при свидетеле, - все это частные преступления. Напротив, подделка денег или векселя, кража или разбой и т.п. - это публичные преступления, потому что они подвергают этим опасности не отдельное лицо, а общество. - Указанные преступления можно разделить на преступления низменного характера (indolis abiectae) и преступления насильственного характера (indolis violentae)» . Далее он говорит и о возможности смертной казни за определённые виды преступлений, и о «карательной справедливости» - вполне в духе своего времени, забывая о «свободе» человека как главной либеральной ценности.
Следующий шаг в развитии философии преступника и преступности делает Г. Гегель в своей «Философии права». Он уже более чётко различает «право» и «неправо», определяя преступление как «неправо»: «Подлинное неправо представляет собой преступление, в котором не уважается ни право в себе, ни право, каким оно мне кажется, в котором, следовательно, нарушены обе стороны, объективная и субъективная»9. И далее у него следует абсолютное различение «права» и «морали»: «Здесь следует главным образом обратить внимание на различие между правовым и моральным (курсив мой - Э.Г.). В области морального, т.е. при моей рефлексии в меня, есть также двойственность, ибо добро - для меня цель, и я должен определять себя согласно этой идее. Наличное бытие добра есть мое решение,
7 Кант И. Критика практического разума // Кант И. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 4. Издательство «Чоро», 1994. С. 493.
8 Кант И. Метафизика нравов // Кант И. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 6. Издательство «Чоро», 1994. С. 366.
9 Гегель Г.В.Ф. Философия права. М., 1990. С. 141.
и я осуществляю его в себе, но это наличное бытие всецело внутренне, и поэтому принуждение не может иметь места. Поэтому государственные законы не могут распространяться на убеждения, ибо в области морального я есть для себя самого и насилие здесь не имеет смысла»10. Государство и право он безусловно связывает с легитимным, законным насилием по отношению к преступающему закон.
Далее он пишет: «Первое принуждение как насилие, совершенное свободным, насилие, которое нарушает наличное бытие свободы в его конкретном смысле, нарушает право как право, есть преступление - бесконечно негативное суждение в его полном смысле, посредством которого, подвергается отрицанию не только особенное, подведение вещи под мою волю (§ 85), но одновременно и всеобщее, бесконечное в предикате мое, правоспособность и притом без опосредствования моего мнения (как при обмане, § 88). Это сфера уголовного права»11. Хотя у Гегеля это определение преступления грешит очевидным «гносеологизмом», тем не менее, это был громадный шаг в понимании преступности и преступника в их связи со сферой гражданского и уголовного права.
Интерес могут представлять для нас и суждения Гегеля для современных ему споров о правомерности смертной казни, об отличии правового наказания от древней мести. «Член гражданского общества имеет право искать суда и обязанность предстать перед судом и получить только через суд оспариваемое им право»12, -патетически заключает он, вполне в духе «правового государства». Таким образом, в немецком философском идеализме мы подходим к тому пониманию преступления и преступника, которое его связывает исключительно с правовой сферой и нарушением правовых законов, установленных в сфере гражданского общества и правового государства.
Список литературы:
1. Аристотель. Сочинения: В 4-х т. Т. 4 / Пер. с древнегреч.; Общ. ред. А. И. Доватура. М.: Мысль, 1983. 830 с. (Филос. наследие. Т. 90).
2. Гегель Г.В.Ф. Философия права / Пер. с нем.; Ред. и сост. Д.А. Керимов и В.С. Нерсесянц; Авт. вступ. ст. и примеч. В.С. Нерсесянц. М.: Мысль, 1990. 524 [2] с, 1 л. портр. - (Филос. наследие).
3. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. III. П. М.: Русский язык, 1982 (репринтное воспроизводство издания 1980-1882 гг.).
4. Кант И. Основоположения метафизики нравов. 1785 // Кант И. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 4. Издательство «Чоро», 1994. С. 153-246.
5. Кант И. Критика практического разума // Кант И. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 4. Издательство «Чоро», 1994. С. 373-565.
6. Кант И. Метафизика нравов // Кант И. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 6. Издательство «Чоро», 1994. С. 224-567.
7. Поздняков Э.А. Философия преступления. Для тех, кто не боится потерять иллюзии. М., 2001. 575 с.
8. Учреждающая дискурсивность Михаила Петрова: Интеллектуал в интерьере культурного капитала : моногр. / [В.П. Римский и др.] Под ред. В.П. Римского. М.: КАНОН+, 2017. 456 с.
10 Гегель Г.В.Ф. Философия права. М.,
11 Там же.
12 Там же, с. 258.
1990. С. 143.
CLASSICAL PHILOSOPHY ABOUT THE CRIMINAL AND THE CRIME
E.N. Gushchin
Belgorod State Institute of Arts and Culture e-mail: Eduard.Guschin@gmail.com
On the basis of the interpretation of the classical texts of Aristotle, Kant and Hegel, the article considers the prerequisites of the philosophical understanding of crime and the criminal. The author traced how the philosophy was breeding areas of morality, religion, law, and politics, which contributed to the understanding of crime exclusively in the legal space of civil society and the state.
Keywords: crime, criminal, moral and legal syncretism, Aristotle, Kant, Hegel.
