CC BY
250
ПЛЕНАРНОЕ ЗАСЕДАНИЕ
А. А. Гиппиус (Москва)
Кирилло-мефодиевская традиция на Руси и берестяные грамоты 1
Статья посвящена вопросам происхождения традиции делового письма на Руси и ее соотношению с церковнославянской книжной традицией. Появление в Новгороде первых берестяных грамот в 30-х гг. XI в. трактуется как «побочный продукт» распространения церковного образования при Ярославе Мудром. Тесное переплетение светского и церковного начал в жизни древнего Людина конца рассматривается как фактор, обусловивший расцвет деловой письменности в этом районе города. Ключевые слова: средневековая Русь, Древний Новгород, берестяные грамоты, деловая письменность, кирилло-мефодиевская традиция, светское, церковное.
В рукописном наследии Древней Руси — наиболее обширной отрасли письменной традиции, основанной славянскими первоучителями, берестяные грамоты занимают совершенно особое место. Находясь на периферии этой традиции, они вместе с тем являются ярчайшим свидетельством того преобразующего воздействия, какое создание оригинального письма оказало на различные аспекты жизни средневекового славянского общества.
Прочерченные на бересте частные письма и деловые записи XI— XV вв. известны в славянском мире только на Руси и в общеевропейской перспективе также предстают как исключительное явление.
Внешне эту исключительность создает соединение бересты как писчего материала с техникой письма твердым инструментом по эластичной поверхности. И то и другое по отдельности встречается в разных культурных традициях. Написанные чернилами древнеиндийские берестяные книги и античные восковые таблички-церы, на которых, как и на бересте, писали заостренным металлическим или костяным стилосом, являются в этом отношении «сводными сестрами» берестяных грамот, совпадая с ними в одной из двух своих внешних характеристик (заметим, что как чернильные берестяные книги, так и церы были в разное время известны и на Руси).
Более близкие соответствия в иных культурных ареалах берестяные грамоты находят в функциональном плане, как памятники
делового, «практического» письма. Китайские и японские мокканы 2, клинописная переписка купцов древней Месопотамии, греческие папирусы бытового содержания из египетского Оксиринха 3, латинские грамоты на тонких деревянных табличках, найденные при раскопках римских фортов Виндоланда и Карлайл в Британии 4, наконец, рунические документы XII—XIII вв. на обструганных деревянных палочках из норвежского Бергена 5, — все эти письменные традиции содержат примеры текстов, подчас разительно напоминающих по содержанию, а и иногда и по форме, древнерусские письма и записи на бересте.
Специфика каждой из названных традиций делового письма обусловливалась не в последнюю очередь характером отношений, в которых такое письмо находилось с корпусом авторитетных для своего времени и региона письменных текстов, т. е. литературой. На Руси (и шире — в славянском мире) эти отношения определялись двумя факторами. Важнейшим из них была незначительность языковой дистанции, отделявшей живую восточнославянскую речь Х!-ХП вв. (даже в такой наиболее специфичной ее форме, как древненовгородский диалект) от литературного церковнославянского языка, воспринимавшегося восточными славянами как высокая, кодифицированная форма родной речи. Языковая доступность книжной культуры открывала возможность для распространения письма в быту, обусловливала ту легкость, с какой человек, освоивший азбуку и научившийся читать церковные книги, мог использовать этот навык для записи любого высказывания на родном языке.
Вторым фактором был строго конфессиональный характер церковнославянской литературы, возникшей в результате перевода на славянский язык корпуса основных христианских текстов. Среди европейских письменных традиций славянское письмо выделяет, как известно, именно его миссионерское происхождение. И греческое, и латинское, и скандинавское руническое письмо, хотя и являлись в разное время и в разной степени носителями христианской традиции, не были связаны с ней от рождения; появление христианства — в случае с греческим и латинским, и принятие его — в случае с руническим письмом, заставало письмо уже сложившимся. Славянское письмо было создано специально для записи основ христианского вероучения, создано, по словам черноризца Храбра, святым мужем, что сообщало самому этому письму ореол сакральности.
С точки зрения перспектив распространения делового письма данное обстоятельство могло бы сыграть роль негативного фактора,
сдерживая это распространение как нарушающее конфессиональную чистоту письменной традиции. Выход миссионерского письма за пределы конфессиональной сферы есть, вообще говоря, не что иное, как его профанация (в буквальном смысле этого слова), со всеми вытекающими отсюда проблемами. Свидетельством озабоченности, которую бурный рост светской грамотности мог вызывать в клерикальных кругах, является знаменитый вопрос Кирика Новгородца, заданный им епископу Нифонту где-то в середине XII в.: «НЬсть ли въ томь грЪха, аже по грамотамъ ходити ногами, аже кто изрЪзавъ помечеть, а слова будуть знати?» 6. Характерно, впрочем, что Нифонт не удостоил этот вопрос ответом («Ти онъ помолче», как сказано в «особой» редакции «Вопрошания Кирика»): представление о са-кральности письма как такового воспитанному на византийской традиции новгородскому иерарху было, естественно, чуждо; существование же, параллельно с церковной книжностью, светского делового письма было в эту эпоху уже свершившимся фактом.
Откуда берет свое начало деловая письменность древней Руси и в каком отношении находится к книжной традиции? В общеславянской перспективе вторичность употребления письма в практической сфере по отношению к его употреблению в сфере конфессиональной не вызывает сомнений и прямо проистекает из хорошо известных обстоятельств возникновения славянской письменности. Значит ли это, что так же обстояло дело и на Руси или же знакомство восточных славян с письмом предшествовало массовому распространению на ее землях церковнославянской книжности? Полуторавековая дистанция, отделяющая появление первых достоверных памятников древнерусской письменности от эпохи Константина и Мефодия, делает эти вопросы предметом разноречивых спекуляций.
Традиционная точка зрения связывает начало письменности на Руси с актом крещения Владимира Святославича в 988 г., сразу после которого Владимир, согласно «Повести временных лет», «нача поимати у нарочитые чади дЪти, и даяти нача на ученье книжьное» 7. Параллельно с этим «каноническим» взглядом существовало и существует представление, согласно которому Русь знала письмо и до официального крещения.
Вопрос о существовании у восточных славян оригинальной письменности в докирилломефодиевскую эпоху в настоящее время принадлежит скорее к истории науки, и здесь мы его касаться не будем. Серьезного обсуждения заслуживает лишь возможность раннего знакомства восточных славян с кирилло-мефодиевской пись-
менной традицией в двух ее графических воплощениях — глаголическом и кириллическом. Теоретически такое знакомство вполне могло иметь место и помимо процесса христианизации — в ходе развития торгово-экономических связей Руси с Византией и Болгарией. Графические следы его остаются, однако, более чем скромными вплоть до конца X в.
Ни одной достоверной буквы глаголицы от этого времени с территории Руси до нас не дошло. С кириллицей ситуация более сложная. Несколько археологических объектов с надписями, датируемых в пределах X в., традиционно рассматриваются в качестве свидетельства использования кириллического письма на Руси в коммерческой и административной сфере до официального крещения. Если бы такое использование имело место, были бы все основания считать традицию бытового письма, представленную берестяными грамотами, генетически связанной с этим коммерческим письмом дохристианской эпохи.
Именно такой взгляд представлен в последнем по времени концептуальном очерке ранней истории письма на Руси, принадлежащем перу известного британского русиста Саймона Франклина. Столетие с середины X по середину XI в. С. Франклин рассматривает как время «вызревания» русской письменности, не подразделяя его на периоды до и после 988 г.: «Структура сохранившихся свидетельств использования письма спустя полстолетия после официального крещения существенно не отличается от структуры сохранившихся свидетельств его использования за полстолетия до официального крещения. Никакой очевидной разделяющей черты около 988 г. не обнаруживается» 8. Отмечая при этом, что «самые ранние образцы славянского письма на Руси происходят из неконфессиональных контекстов», С. Франклин, по существу, признает независимый от книжной традиции генезис делового письма на восточнославянской территории. Формирование письменной культуры в этот «период вызревания» шло, как полагает исследователь, двумя относительно независимыми друг от друга путями: катализаторами его были, с одной стороны, церковные институты, а с другой — спонтанная коммерческая и административная деятельность. В том, что касается раннего появления письма в торгово-административной сфере, эта концепция сближается с изложенной в монографии А. А. Медынцевой, обобщающей эпиграфические свидетельства распространения грамотности в домонгольской Руси 9, — с той разницей, что А. А. Медынцева, следуя устоявшейся традиции, сохраняет за крещением Владимира
значение исторического рубежа в развитии древнерусской письменной культуры, которое отрицает С. Франклин.
Фактическое основание, на котором базируется представление о пусть и ограниченном, но все же достаточно заметном использовании на Руси славянской грамоты в «дохристианскую» эпоху, оказывается при ближайшем рассмотрении на удивление шатким. Круг реальных свидетельств такого использования, приводимых в обзорах А. А. Медынцевой и С. Франклина, образуют всего четыре предмета: корчага из Гнёздова со знаменитой надписью, печать Святослава Игоревича и новгородские деревянные цилиндрические бирки (цилиндры) №№ 6 и 7, предположительно датируемые 970-980 гг. Достаточно ли этого, чтобы говорить об освоенности славянского письма в деловых контекстах в эпоху до официального крещения? Если бы атрибуция названных свидетельств как восточнославянских надписей указанной эпохи была абсолютно надежной, ответ на этот вопрос, по-видимому, должен был бы быть утвердительным. Между тем достоверность такой атрибуции в каждом из четырех случаев оказывается сомнительной 10.
Гнёздовскую надпись с уверенностью считать кириллической невозможно: хотя записанное слово (скорее всего, притяжательное прилагательное Горуня, называющее имя владельца) — несомненно славянское, письмо может быть и греческим 11. С другой стороны, существует значительная вероятность того, что амфора, принадлежавшая одному из «русов», совершавших военные и торговые экспедиции в Византию, была куплена или захвачена в Причерноморье с уже процарапанной на ней надписью, которая в таком случае вполне может представлять собой памятник болгарской, а не русской эпиграфики 12. Атрибуция печати Святослава Игоревича основывается на княжеском знаке, а не на надписи, которая прочтению не поддается 13; даже угадывая в ней, вслед за Н. П. Лихачевым, буквы СТЛА, нет никаких оснований считать надпись кириллической, а не греческой (что теоретически более вероятно, учитывая, что печати от русских князей требовала, согласно договору 944 г., Византия).
Наиболее сложно, можно сказать драматично, обстоит дело с новгородскими цилиндрами. Надпись на цилиндре № 6, представляющая собой записанную кириллицей полноценную славянскую фразу, до самого последнего времени служила главным (а по сути дела — единственным) свидетельством ^пользования на Руси кириллического письма в административных целях до официального крещения. Между тем датировка обоих цилиндров основывалась не
на стратиграфии, а на далеко не бесспорной атрибуции нанесенных на них княжеских знаков. После открытия на Троицком раскопе в 1999 г. комплекса из 38 таких же цилиндров, происходящего из слоев середины XI — первой четверти XII в., проблематичность датировки сделалась особенно явной. Как замечает В. Л. Янин, «отсутствие других аналогичных находок столь раннего времени, как будто, переносит цилиндры №№ 6 и 7 в контекст несколько более позднего времени, хотя формально хронологические рамки их датирования по-прежнему замыкаются между 973 и 1051 гг.» 14. При всей осторожности этой формулировки из нее вытекает вполне однозначный вывод: как памятники «дохристианской» древнерусской письменности новгородские цилиндры более рассматриваться не могут. А с ними и сама эта письменность отходит в область «виртуального».
Принципиально иная картина наблюдается по другую сторону от 988 г. Здесь славянское письмо появляется сразу, тиражированное и заявленное на монетах Владимира в качестве одной из составляющих новой идеологической и культурной программы 15. Свидетельством административного использования кириллического письма в первые десятилетия после крещения являются также печати Святополка, Ярослава и Глеба Владимировичей 16. Наконец, с сенсационной находкой Новгородского воскового кодекса 17 реальностью сделалась и книжная культура этой эпохи. В свете этих материальных свидетельств почву под ногами обретают и гипотезы, возводящие к концу X и началу XI в. протографы ранних редакций Устава Владимира и Русской правды, первые шаги древнерусской агио- и гимнографии, летописания.
Таким образом, если по одну сторону рубежа 988 г. свидетельства использования кириллического письма на Руси оказываются при ближайшем рассмотрении мнимыми, то по другую его сторону, для первых же десятилетий после официального крещения, число их медленно, но неуклонно прибывает. Акт Владимира предстает, таким образом, не эмблематичной датой, но вполне реальным началом русской письменной традиции. С другой стороны, нет оснований говорить об опережающем, по сравнению с развитием церковного, книжного письма, распространении на Руси «коммерческого письма» и его независимом, в рамках древнерусской ситуации, генезисе.
Славянское письмо, созданное солунскими братьями как орудие распространения христианского вероучения, было слишком прочно связано с христианством, чтобы усваиваться и развиваться вне его. И хотя к середине X в. кириллическое письмо у южных славян
успело выйти за рамки собственно церковной сферы, возможность первоначального восприятия его Русью из нецерковных, коммерческих контекстов кажется в принципе сомнительной. Теоретически можно, конечно, представить себе русского купца X в. осваивающим кириллическую азбуку по надписям на болгарских амфорах как идеологически нейтральную «информационную технологию», облегчающую ведение торговых операций. Но так ли велика была коммерческая выгода и стоила ли игра свеч? Более реалистично было бы связать древнейшие (до конца X в.) свидетельства практического использования письма на Руси с начальным распространением на ее землях христианства. Но, как мы уже видели, необходимости в этом нет, поскольку надежные свидетельства такого рода просто отсутствуют.
Как массовое явление, каким оно становится в XI в., деловое письмо является на Руси не продолжением тянущейся с середины X в. светской традиции, а таким же, как в свое время в Болгарии, «побочным продуктом» развития книжной культуры. В этом отношении чрезвычайно показателен тот факт, что Новгородский восковой кодекс — сколь бы уникальной ни была эта находка — хронологически почти на четверть века опережает появление первых берестяных грамот. Важно также, что береста как писчий материал впервые заявляет о себе не в коммерческой или административной сфере: древнейшие из найденных к настоящему времени грамот — иконка с изображениями Христа и св. Варвары (№ 915 И 30-е гг. XI в.; рис. 1) и азбука (№ 591, 30-е гг. XI в.; рис. 2).
Можно думать, что началу делового письма на бересте предшествовало ее использование в околоцерковной сфере, в частности — при обучении грамоте, носившем на Руси, как и во всем православном славянском мире, катехитический характер и осуществлявшемся на основе Псалтыри. Новгородский восковой кодекс далеко не случайно содержит именно текст псалмов — использование его как учебного пособия кажется наиболее вероятным.
По-видимому, именно с прогрессом школьного образования следует связывать внезапное появление берестяных грамот спустя примерно сорок лет после крещения Руси. Этот скачок — одно из проявлений общего всплеска письменной активности, приходящегося на середину XI в. «Открытие светской концепции письма», как с полным основанием характеризует данный феномен итальянский русист Ремо Факкани 18, требовало наличия определенной культурной среды, которая в первые десятилетия после 988 г. еще отсутствовала.
Рис. 1. Грамота № 915 И (30-е гг. XI в.). Берестяная иконка. Св. Варвара.
Чтобы это открытие произошло, должно было вырасти поколение грамотной элиты, воспитанное в уже христианизированной стране, на основе уже возникшей — пусть и в очень ограниченных масштабах — местной письменной традиции; поколение, воспринимавшее письмо как данность, а не как культурное откровение, обретенное вместе с религиозным обращением и немыслимое вне и помимо церковных институтов.
Выход на историческую сцену этого нового поколения засвидетельствовала известная запись, читаемая под 1030 г. в летописях Новгородско-Софийской группы: «Сем же лЬтЬ иде Ярославъ на чюдь, и победи я, и постави град Юрьев. И приде к Новуграду. И събра от старостъ и от попов дЪтии 300 учити книгам. И преставися архиепископ Акимь; и бяше ученикъ его Ефремь, иже ны учаше» 19. Слова
Рис. 2. Грамота № 591 (30-е гг. XI в.). Древнейшая русская азбука.
«иже ны учаше» придают этой информации особую ценность как показанию от первого лица, принадлежащему одному из учеников, севших за парты в 1030 г. по приказанию Ярослава. К этому поколению первых новгородских школьников могли принадлежать и поп Упырь Лихой, переписавший в 1047 г. для князя Владимира Ярославича «ис куриловице» (т. е., по-видимому, с глаголического оригинала) рукопись Толковых пророков, и писец Остромирова евангелия 1057 г. дьякон Григорий, но также и авторы первых надписей-граффити в Новгородском Софийском соборе и первых берестяных грамот.
Итак, бытовая письменность на бересте возникает на Руси во второй четверти XI в. как побочный продукт развития церковного школьного образования. Характерно, что два древнейших известных ныне берестяных письма, не являясь церковными документами, затрагивают вместе с тем, каждое по-своему, жизнь Церкви. В грамоте № 246 предметом конфликта выступает «честное древо» (по всей вероятности, крест-реликварий с фрагментом Истинного креста), а в грамоте № 247, представляющей собой донесение новгородской администрации в связи с ложным обвинением в краже, упоминается сумма, взысканная с участвующего в деле смерда в пользу епископа.
Собственно церковные тексты составляют лишь около 5% от общего числа берестяных грамот, но само присутствие их в репертуаре ранней берестяной письменности исключительно значимо. Церковное письмо на бересте составляет своего рода промежуточное звено между церковной письменностью на пергамене и светской письменностью на бересте. Можно думать, что оно служило и образ-
Рис. 3. Грамота № 906 (3-я четв. XI в.). Ключевые слова отпуста (среди святых — Борис и Глеб).
цом, примером для подражания, которому следовали авторы первых записей на бересте светского характера. Поп, записавший «конспект» богослужебного отпуста, завершающего церковную службу (грамота № 906, 3-я четв. XI в. — древнейший документ, упоминающий св. Бориса и Глеба; рис. 3), и ростовщик, составивший список своих должников (см. грамоту № 526, того же времени), — оба делали записи для памяти, облегчавшие выполнение ими их социальных ролей, и надо полагать, что второй при этом ориентировался на первого, перенимая практику письменной фиксации информации, принятую в Церкви. Мирская деловая письменность возникала, таким образом, буквально на пороге храма, а если учесть активную вовлеченность клириков в дела светской администрации (о чем см. ниже), то и непо -средственно в его стенах.
Если светское деловое письмо было действительно обязано своим появлением влиянию церковного, то должна существовать кор -реляция между уровнем развития одного и другого. Именно это мы наблюдаем, сопоставляя два основных комплекса новгородских берестяных грамот домонгольского времени, найденных на Неревском и Троицком раскопах. Хотя по своей площади Неревский раскоп в полтора раза превосходит Троицкий, количество «троицких» берестяных грамот, относящихся к домонгольскому времени (295), вчетверо превышает число «неревских» (74). При этом если среди грамот Неревского раскопа церковные документы отсутствуют вовсе, то среди грамот Троицкого раскопа они насчитывают 29 документов, т. е. составляют около 10%.
Эти различия могут быть, теоретически, объяснены независимо друг от друга. Интенсивность светской берестяной переписки и документации на территории, исследованной на Троицком раскопе, объясняет элитарный характер населения этой части древнего Людина конца и присутствие здесь светских административных структур. Масштаб этого присутствия в полном объеме раскрылся в ходе раскопок 1998-1999 гг., когда были исследованы напластования XII в. усадьбы «Е» и выяснено, что в середине этого столетия усадьба служила местопребыванием крупного судебно-административного центра общегородского значения 20. Среди фигурантов берестяной переписки, отразившей деятельность этой судебной инстанции, — видные политические деятели своего времени, такие как посадник Якун Мирославич и боярин Петр Михалкович, в 1156 г. выдавший дочь за новгородского князя Мстислава Юрьевича, сына Юрия Долгорукого 21.
Относительно большой удельный вес церковных документов в письменной продукции усадеб Троицкого раскопа объясним уже тем, что улица, диагональю рассекавшая эту территорию, носила название Черницыной. Переписка монахинь располагавшегося на ней Варварина монастыря дошла до нас в берестяных грамотах № 657, 682, 717 и ряде других. Неподалеку, напротив усадьбы «Е» относительно Пробойной улицы Людина конца находилась не менее знаменитая усадьба «А», на которой в 1970-х гг. была исследована мастерская новгородского художника XII в. Олисея Петровича Гречина и найдены адресованные ему грамоты. Олисей Гречин — персонаж, также известный летописи. Он расписал в 1195 г. надвратный храм Ризоположения в новгородском Детинце, а в 1193 г. был одним из претендентов на выборах архиепископа 22.
Важнее всего, однако, что светская жизнь и жизнь церковная, столь интенсивно протекавшие в этом районе Новгорода, были теснейшим образом связаны между собой. Ярче всего их переплетение демонстрирует фигура того же Олисея Гречина, бывшего не только церковным художником и священником, но также боярином и администратором высокого ранга. Сын уже упомянутого Петра Михалковича, он в конце XII в. на пару с посадником Мирославом (Мирошкой) Несдиничем разбирал судебные дела, подобно тому, как это в свое время делал его отец вместе с Якуном Мирославичем. Два адресованых Гречину письма весьма выразительно представляют две стороны его личности. Это — заказ на написание двух икон серафимов (№ 549) 23:
Поклан#ние ГО попа къ Грьциноу. Напиши ми шестокршенад англ а 2 на довоу иконокоу на верьхо деисжсоу. И цьлоую т#. А Бъ за м^здою или ладивьс#.
'Поклон от попа Гречину. Напиши для меня двух шестокры-лых ангелов на двух иконках, [чтобы поставить] сверху деисуса. Приветствую тебя. А Бог вознаградит или сладимся (о цене)'
и записка, посланная посадником непосредственно в ходе судебного заседания (№ 502):
ГО Мирслава къ Олисьеви ко Грициноу. А тоу ти вънидьте Гавъко Полоцанино. Прашаи его, кодь ти на господь витаеть. Ать ти видьло, како ти было # Ивана #лъ, постави и пьредъ людьми, како ти взмолвить.
'От Мир(о)слава к Олисею Гречину. Тут войдет Гавко -полочанин. Спрашивай у него, где он стоит на постое. Если он видел, как я Ивана арестовал, поставь его перед свидетелями, как он скажет (т. е. перед теми свидетелями, которых он назовет)'
Теснейшие личные и экономические узы связывали с жизнью боярских усадеб Людина конца и находившийся в гуще городской застройки Варварин монастырь. В грамоте № 675 Пелага сообщает Олфимье, что деньги, предназначенные для монастыря св. Варвары, находятся в городе, у Жирослава:
+ Поклан#ние ГО Пелаге ка А^ имие. Сь стее дьля Варъвре вьверице твое въ городь ГО Домацка, а оу Жирослава соуть. А потоснис# въ городъ. А сть е Варъварь тьлиця, сторова ли?
'Поклон от Пелаги Офимье. Вот, деньги твои от Домачка, [предназначенные] для [монастыря] святой Варвары, в городе; а лежат у Жирослава. Поспеши же в город. А телка святой Варвары здорова ли?'
Жирослав с высокой вероятностью идентифицируется с новгородским посадником, трижды занимавшим этот пост в 11701175 гг. По убедительному предположению А. Е. Мусина, Офимья (Евфимия) — дочь Жирослава, тождественная упоминаемой в Новгородской летописи « Жирошкиной дочери», основавшей в 1198 г. Евфимьевский монастырь — очевидно, в честь своей небесной покровительницы 24. Такого рода контакты делают понятным, почему
"н ко
дцуч
УМ^^ити!^: лд и щр,}
Зсм =I
Рис. 4. Грамота № 913 (3-я четв. XI в.). Перечень церковных праздников.
в ходе политических пертурбаций XII в. Варварин монастырь неоднократно становился местом временного заточения новгородских княгинь.
Такое же взаимопроникновение мирского и церковного мы застаем на этой территории и в более раннюю эпоху. Уже упомянутая усадьба «Е» и в середине XI в. имела общественное назначение: сюда стекалась дань с окраин Новгородской земли, и именно здесь были в большом количестве найдены деревянные замки-цилиндры. Однако с усадьбы «Е» происходит и уже упомянутая берестяная иконка с изображением св. Варвары (что очевидным образом связано с существованием здесь в дальнейшем Варварина монастыря); здесь же была найдена и Новгородская восковая псалтырь, открывающая собой историю древнерусской книжной культуры.
Первоначальный синкретизм берестяной письменности Новгорода, соединение в ней светского и церковного начал, ярко иллюстрирует пара ранних документов, найденных на той же усадьбе «Е» в одном археологическом контексте и носящих смежные номера.
Рис. 5. Грамота № 912 (3-я четв. XI в.). Письмо от Людьслава к Хотену.
Грамота № 913 (3-я четв. XI в.; рис. 4) — великолепный образец книжного письма на бересте—заключает в себе перечень важнейших церковных памятей с сентября по январь. По словам А. А. Зализняка, «автор писал на бересте с той же тщательностью и эстетизмом, что и при переписке церковной книги. Внешний вид текста сходен, например, с календарными записями в составе Остромирова евангелия» 25.
Грамота № 912 (рис. 5) написана, скорее всего, тем же почерком, но представляет собой документ совершенно иного рода. Это частная записка:
Грамота ^ Людьслава къ Хот^ноу. Присъли ми в^ревериц^. Оже ти Св^ня не пустя, а присъли.
'Грамота от Людьслава к Хотену. Пришли мне деньги. Даже если не пошлешь Свеня, все равно пришли'.
Считать оба документа написанными рукой Людьслава нет оснований; скорее всего, Людьслав просто прибег к услугам цер -ковного писца. Такая ситуация была, по-видимому, типичной для раннего периода развития берестяной письменности, и она многое объясняет в ее характере, в частности — преобладание среди ранних берестяных грамот документов, написанных красивыми книжными почерками. Постепенно, по мере того как берестяное письмо «демо -кратизируется», становится достоянием более широкого социального круга, качество почерков падает, а графические нормы все более удаляются от книжных стандартов 26.
При всей неординарности локальной социокультурной ситуации, с которой знакомят нас берестяные грамоты Троицкого раскопа, она во многом отражает общий характер социальной организации древнерусской Церкви. По характеристике А. Е. Мусина, «духовен-
ство изначально не составляло обособленного социального слоя на Руси, а включалось непосредственно в систему княжеского окружения и боярской патронимии» 27. Это положение дел, как мы видим, и создавало питательную среду для возникновения и распространения деловой и бытовой письменности, ту почву, на которой письмо, как важнейший атрибут христианской культуры, встречалось с устными практиками повседневной жизни.
Плодом этой встречи и является феномен берестяного письма, рассмотрение которого требует по этой причине двойной перспективы.
Как средство коммуникации, выполняющее конкретные прагматические функции, берестяная переписка обнаруживает преемственность в отношении традиции устных «речей», бывших у восточных славян в дописьменную эпоху единственной формой передачи информации на расстоянии. Эта преемственность проявляется в первую очередь в использовании местного диалекта (аналогичным образом — преемственностью в отношении традиции устного обычного права — объясняется и восточнославянский языковой облик «Русской правды»). С другой стороны, ряд особенностей текстовой организации берестяных писем позволяет думать, что текст письма нередко зачитывался адресату вслух доставившим письмо гонцом, т. е. доходил до него в устной форме, — запись текста лишь гарантировала достоверность передачи сообщения 28. См., например, начало грамоты № 771 (нач. XIV в.): Офими# каже весте къ тоб^: грвн и серьбра присли на дьвке... 'Офимья сообщает тебе весть: пришли гривну серебра за девку'. Текст представляет собой точную запись устного объявления, которое посланец Офимьи должен был сделать не названному по имени адресату.
Как принадлежность письменной традиции, берестяные письма встраиваются в составляющую ее иерархию текстов. Располагаясь на низшем этаже этой иерархии или даже у ее подножия, они могут содержать или же не содержать в себе признаки сознательной ориентации на верхние, книжные этажи, характеризуя тем самым уровень культурных амбиций пишущего. Почерк может изобличать профессионала или «любителя», графическая система — быть книжной или бытовой, а используемый языковой идиом — характеризоваться тем или иным соотношением диалектных и наддиалектных древнерусских черт. На уровне организации текста ориентация на книжную традицию находит выражение в этикетном формуляре берестяной переписки.
Обратим внимание на адресную формулу грамоты № 912, характерную для древнейших берестяных писем 29. Хотя слово грамота как обозначение письма представляет собой заимствование из греческого (ta grammata), о прямом влиянии византийского эпистолярного этикета на древнерусский в данном случае говорить не приходится: в начале византийских писем это слово не встречается. Это означает, что как элемент адресного формуляра оно является местным изобретением, сделанным на основе книжной традиции, конвенцией письменного общения, выработанной первым поколением корреспондентов по берестяной переписке. Возникновение этой формулы соблазнительно объяснять влиянием модели, по которой строятся названия многих канонических церковнославянских текстов, имеющих в своем абсолютном начале слово къни-гы (ср., например, начало Четвероевангелия: «Книгы рождества Иисуса Христа сына Давидова сына Авраамля»). Начать грамоту словом «грамота» было также естественно, как начать книгу словом «книга».
Как местный конструкт на книжной основе следует, по-видимому, трактовать и адресную формулу со словом покланяние, также не находящую прямых аналогов в формуляре византийской эпистолографии и при этом явно имеющую церковнославянское происхождение. Возможным источником могли послужить такие тексты, как, например, Огласительные поучения Феодора Студита, некоторые из которых формально представляют собой послания; в начале одного из них читаем: «Братие и отци! Целую васъ и нын4 написаннымъ покланениемъ, взлюбленая моя чада, и покланяюся комуждо васъ, целую и облобызаю» 30. Отсюда уже — один шаг до адресной формулы Покланяние от X-а к Y-у, тем более что еще один формульный элемент этого текста — приветствие цЪлую васъ — находит прямое соответствие в этикетном формуляре берестяных писем. Примечательно, что связку покланяние (в начале письма) + и ц&лую тя (в конце) мы находим в грамоте № 682 (2-я пол. XII в.), написанной монахиней Варварина монастыря:
ПокланАние ГО Харитание ко Съ^ ии. Ежь то [т]и есьмь посъл#л# 3 резане Михальви на повои, да же ти въдаль, да молю ти с#, госъпоже ка мо#, да посълъ во борожь и рыбиць выдаль ти. И целую та.
'Поклон от Харитании Софье. Что касается того, что я послала Михалю три резаны на повой (плат), то пусть он отдаст (очевид-
но, повой). Да еще прошу тебя, госпожа моя: пусть он поскорее выдаст соленье (вероятно, соленую рыбу) и [свежих] рыбок. Приветствую тебя'.
Однако второй документ со сходной структурой этикетной части (Торжок № 10, кон. XII в.) носит уже сугубо светский характер:
ГО Ону^ рь^ къ матери. Пошьлъ Петръ къ тебе поемъ конь и м#тьль Лазаревъ. А воротите конь и м#тьль, а самого посли с^мо. Али не послешь, а таку же ми в^сть присли. И поклан#ю ти са и ц^лую та.
'От Онуфрии к матери. Пошел Петр к тебе, взяв Лазарева коня и плащ. Верните (Лазарю) коня и плащ, а самого [Петра] ты пошли сюда. Если же не пошлешь, то пришли мне об этом весть. Кланяюсь тебе и приветствую тебя'.
Духовная, в частности монашеская среда, была, таким образом, не только источником распространения грамотности, но и законодателем эпистолярного этикета. Выработанные в ней формы письменного обращения с готовностью подхватывались и пускались в ход грамотными мирянами, становясь общепринятыми. Этот механизм освоения светским обществом форм письменного выражения, принятых в духовной среде, не ограничивался стандартными элементами формуляра, но подчас приносил и более изысканные плоды. Пример тому — грамота № 752 — женское любовное письмо конца XI в., автор которого закончила обращение к своему возлюбленному следующей тирадой:
... ци ти боудоу задала своимь бьзоумьемь, аже ми са поцьне-ши насмихати, а соудить Бъ и моа хоудость.
'... Буде даже я тебя по своему неразумию задела, если ты начнешь надо мной насмехаться, то судит [тебя] Бог и моя худость'.
Самоуничижительная формула моя хоудость 'мое ничтожество', калькирующая соответствующий греческий оборот, неоднократно встречается в писаниях духовных лиц (см., например, в Киево-Печерском патерике: «И кто не вЪсть мене, грЪшнаго епископа Симона, и сея сборныя церкве, красоты Володимерское, и другыа,
Суждалскыа церкве, юже сам создах?! Колко же имЪета городов и сел, и десятину сбирают по всей земли той, — и тЪм всЬм владеет наша худость» 31).
Упоминания Бога в берестяных письмах представляют в связи с нашей темой особый интерес. В общей сложности они представлены в 18 документах, относящихся к домонгольской эпохе (17 из них происходят с Троицкого раскопа, что лишний раз характеризует культурную среду, сложившуюся в этом района Новгорода). Различаясь степенью стереотипности, они никоим образом не ограничены письмами духовных лиц, демонстрируя глубокое проникновение христианского мироощущения в повседневную жизнь древнерусского человека. Приведем лишь несколько примеров из писем вполне светского содержания:
№ 675 (сер. XII в.): ... (къ Миля)те. Брать Мил#то, Кыеве Бгъ мьжи нама послоухо былъ. Фофоудьи былъ твоихъ 9 рьклъ а собь...
'[От ... к Миляте]. Брат Милята! В Киеве Бог был свидетель между нами: из твоих фофудий (драгоценных тканей византийского производства) девять выговорил я себе'.
№ 548 (2-я пол. XII в.): (От ...) бъга къ Моиславоу и къ Миките. Цьмоу, бра(те), Ба не бъишис#? А а вьдь, ожь @ васъ есте тъваръ Ольскы(нъ). А азъ не едино былъ — Арлчиръ а ини-хо моуже 3. [...] А правите имъ товаръ, Ба са бо#че.
'От .. .бога к Моиславу и к Миките. Почему ты, брат, Бога не боишься? Я же знаю, что у вас есть товар Олески (Олексы). А я не один был, — [был еще] Яромир и трое других мужей [.] Так доставьте же им товар, побойтесь Бога'.
№ 705 (нач. XIII в.): + Поклан#ние ГО Домажира ко Яковоу. [...] А ныне слышю боленоу сестроу. Оце ю Бо поемете, а просоли сыно ко моне со ее знатебою, оте побоуде сыно оу мене, а а са имо потешоу, и посолю ю оп#те во городо. Пакы ли не оупра-више того, а а та передамо св#тее Богородице, ко нее же еси заходиле роте.
'Поклон от Домажира Якову. [.] А теперь я слышу, что сестра больна. Если ее Бог приберет, то пришли сына ко мне с ее „знать-бой", пусть он побудет у меня за сына и я им утешусь, а потом отошлю ее („знатьбу") обратно в город. Если же не исполнишь
этого, то я тебя предам святой Богородице, перед которой ты приносил роту (клятву)'.
Монументальность самовыражения, обнаруживаемая авторами ранних берестяных писем подчас по самым заурядным жизненным поводам, сама по себе говорит о многом. Бытовое письмо древней Руси не низводило освященную именами славянских первоучителей письменную традицию до уровня повседневности, но приподнимало саму повседневность, приобщая ее к ценностям христианской культуры. В связи с этим нельзя не упомянуть и такой особенности оформления берестяных грамот, как знак креста, которым открываются многие документы (письма и деловые записи) домонгольского времени. Выполняя роль символической инвокации, крест в начале письма придавал ему, помимо практического, также идеальный смысл, характеризуя переписку как осуществляемую между собратьями по вере (именно в этом смысле, скорее всего, следует понимать и обращение брате в двух только что приведенных текстах). В более поздний период этот графический прием выходит из употребления; параллельно из адресного формуляра берестяных писем исчезает грецизм грамота, а церковнославянское покланяние уступает место нейтральному поклонъ. Бытовая и деловая письменность все более обособляется от книжной, утрачивая тот неповторимый лоск, который придает ее ранним образцам сочетание яркости диалектной речи с тщательно дозированным церковнославянским влиянием. Превращаясь в рутину, употребление письма в быту понемногу перестает быть тем, чем оно было для древнерусского человека в Х1-Х11 вв. — одной из форм выражения его христианского самосознания.
ПРИМЕЧАНИЯ
Работа выполнена при поддержке РГНФ (проект № 09-04-00177а), в рамках Программы фундаментальных исследований ОИФН РАН «Генезис и взаимодействие социальных, культурных и языковых общностей» (проект «Некнижная письменность средневековой Руси в общеславянском контексте: берестяные грамоты и эпиграфика»).
См.: Миура К. Попытка сравнительного анализа русских берестяных грамот и японских мокканов // Берестяные грамоты: 50 лет открытия и изучения. М., 2003. С. 235-252.
1
10
См.: Факкани Р. Graeco-Novgorodensia. I //Великий Новгород в истории средневековой Европы. К 70-летию Валентина Лаврентьевича Янина. М., 1999. С. 329-338.
См.: Антонец Е. В. Введение в римскую палеографию. М., 2009. С. 35-41. Сопоставление папирусов Оксиринха и виндоландских документов с берестяными грамотами см. также в: Franklin S. Writing, Society and Culture in Early Rus, c. 950-1300. Cambridge, 2002. P. 35-46.
Runic inscriptions from Bryggen in Bergen // http://www.nb.no/baser/ runer/eindex.htm.
Павлов А. С. Памятники древнерусского канонического права. 2-е изд. СПб., 1908. (РИБ. Т. 6.) С. 40; Щапов Я. Н. Кирик Новгородец о берестяных грамотах // Советская археология. 1963. № 2. С. 251253.
Повесть временных лет / Подг. Д. С. Лихачев. 2-е изд. СПб., 1996. С. 53.
Franklin S. Writing, Society and Culture in Early Rus. P. 123. Медынцева А. А. Грамотность в Древней Руси: По памятникам эпиграфики X — первой половины XIII в. М., 2000. См. подробнее: Гиппиус А. А. Социокультурная динамика письма в Древней Руси (О книге: S. Franklin. Writing, Society and Culture in Early Rus, c. 950-1300. Cambridge, 2002) // Русский язык в научном освещении. 2004. № 1 (7). С. 185-187.
Это признает и А. А. Медынцева (см.: Медынцева А. А. Грамотность в Древней Руси... С. 31, 246).
См: Нефедов В. С. Археологический контекст «древнейшей русской надписи из Гнёздова» // Археологический сборник. Гнёздово: 125 лет исследования памятника. М., 2001. (Труды ГИМ. Вып. 124). С. 66.
13 Янин В. Л. Актовые печати Древней Руси X-XV вв. М., 1970. Т. 1. С. 38-40. № 1.
14 Янин В. Л. У истоков новгородской государственности. Великий Новгород, 2000. С. 61.
15 См.: СотниковаМ. П. Древнейшие русские монеты X-XI вв.: Каталог и исследование. М., 1995. № 1-51.
16 См.: Янин В. Л., Гайдуков П. Г. Актовые печати Древней Руси. М., 1998. Т. 3. С. 13-19.
См.: Зализняк А. А., Янин В. Л. Новгородский кодекс первой четверти XI в. — древнейшая книга Руси // Вопросы языкознания. 2001. № 5. С. 3-25.
12
18
19
20 21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
Факкани Р. Некоторые размышления об истоках древненовгород-ской письменности // Берестяные грамоты: 50 лет открытия и изучения. М., 2003. С. 227.
Полное собрание русских летописей. СПб., 2002. Т. 42. Новгородская Карамзинская летопись. С. 63.
См.: Янин В. Л. У истоков новгородской государственности... С. 6-30. См: Гиппиус А. А. Петр и Якша. К идентификации персонажей новгородских берестяных грамот XII в. // Новгородский исторический сборник. СПб., 2003. Вып. 9 (19). С. 18-31.
См.: Колчин Б. А., Хорошев А. С., Янин В. Л. Усадьба новгородского художника XII в. М., 1981. С. 136-156; Гиппиус А. А. К биографии Олисея Гречина // Церковь Спаса на Нередице: От Византии к Руси. М., 2005. С. 11-25.
Тексты и переводы берестяных грамот приводятся по изданию: Зализняк А. А. Древненовгородский диалект. 2-е изд. М., 2004. Полную электронную публикацию см. на сайте: http://gramoty.ru. См.: Мусин А. Е. Социальные аспекты истории древнерусской Церкви по данным новгородских берестяных грамот // Берестяные грамоты: 50 лет открытия и изучения. М., 2003. С. 110-111. Зализняк А. А. Древненовгородский диалект. С. 281. См.: Зализняк А. А. Древнерусская графика со смешением ъ-о и ь-е // Зализняк А. А. Русское именное словоизменение. С приложением избранных работ по современному русскому языку и общему языкознанию. М., 2002. С. 607-611.
Мусин А. Е. Социальные аспекты истории древнерусской Церкви. С. 122.
См. подробно: Гиппиус А. А. К прагматике и коммуникативной организации берестяных грамот // Янин В. Л., Зализняк А. А., Гиппиус А. А. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 19972000 гг.). М., 2004. С. 203-213.
О хронологическом распределении различных видов адресных формул и их семантической структуре см.: Зализняк А. А. Текстовая структура древнерусских писем на бересте // Исследования по структуре текста. М., 1987. С. 150-159; Он же. Древненовгородский диалект. С. 36-37; Гиппиус А. А. Наблюдения над этикетными формулами берестяных грамот // Стереотипы в языке, коммуникации и культуре: Сборник статей. М., 2009. С. 274-295. РГБ. Собр. МДА. Ф. 304. № 52, XIV в. Л. 116.
Древнерусские патерики / Подг. Ольшевская Л. А., Травников С. Н. М., 1999. С. 22.
Gippius A. A.
The Sts Cyril and Methodius Tradition in Rus' and Birchbark Literacy
The paper discusses the origin of pragmatic writing in Early Rus' and its relationship to the Church Slavonic tradition. The emergence of birchbark literacy in Novgorod at about 1030 is treated as a by-product of the spread of church education under the reign of Yaroslav the Wise. The intermingling of lay and ecclesiastic affairs in the life of Liudin konec of Novgorod is shown to have produced the breeding ground for the proliferation of birchbark writing in this part of the city.
Keywords: medieval Rus', ancient Novgorod, birchbark literacy, pragmatic writing, Sts Cyril and Methodius Tradition, laic, clerical.
#
