CC BY
38УДК 32.019.51
Информационные технологии
Пономарев Николай Филиппович
кандидат филологических наук, доцент, кафедра журналистики
и массовых коммуникаций, Пермский государственный национальный исследовательский университет
КАУЗАЛЬНЫЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИСТОРИИ
Аннотация: В статье объясняется необходимость использования сторителлинга в политических коомуникациях, цели и задачи каузальных историй, а также последствия социальной рекреатизации для политического дискурса.
Ключевые слова: сторителлинг, контр-истории, рекреатизация, фейковые новости.
Abstract: The article explains the need to use storytelling in political communications, the goals and objectives of causal stories, and the consequences of social recreation for political discourse.
Keywords: storytelling, counter stories, entertainization, fake news.
Политическая идеология редко состоит из четких и однозначных концептов, что ограничивает акторам возможности для рациональной аргументации и расширяет пространство для политического сторителлинга: «Коммуникация идеологии серьезно опирается на нарратив из-за его демонстративной и аффективной силы, поскольку нарративы о прошлых событиях, с атрибуцией причин и эффектов, могут быть предложены как доказательство обоснованности или необоснованности конкретных политических принципов, ценностей, убеждений и аттитюдов» [1].
Публичный дискурс представляет собой конкуренцию акторов и дискурсивных коалиций за трансформацию своих паттернов восприятия, категоризации, оценки, интерпретации и репрезентации социальной реальности в легитимные социальные практики. По мнению Майкла Биллига, «главный мотив социального взаимодействия - это получить голос» [2], который гарантирует социальному субъекту больше власти, больше ресурсов и более высокий социальный статус.
В каждой сфере социальной деятельности формируется многомерная коммуникативная сеть, внутри которой суъекты плетут собственные паутины власти, соответствующие их ценностям и интересам: «Действия индивида в мире, также как и претензия на голос, зависят от того, как он позиционируется в превалирующем дискурсе. Позиции в дискурсах дают... 'структуру прав', они обеспечивают возможности и ограничения того, что мы можем или не можем делать и на что претендовать внутри конкретного дискурса» [3, с. 97]. Культурная конвергенция [4], ускоряемая тотальной медиатизацией [5], сшивает эти сети и путины в единое целое, без существенных разрывов и пробелов.
Цель прагматических коммуникаций любого актора - это конструирование, расширение и усиление собственной зоны влияния за счет генерации и распространения причинно-следственных интерпретаций социальной реальности, пристрастность которых обеспечивается фреймингом. В этих взаимодействиях важную роль играют политические антрепренёры, которые не только по-новому осмысливают действия и события, но и «стремятся изменить реестр участников, вовлеченных в спорный вопрос, отыскивая институциональные площадки, наиболее благоприятные для рассмотрения своих вопросов» [6, с. 1045]. Медиа-агенты вербализуют и визуализируют причинно-следственные отношения между социальными субъектами, событиями и проблемами в форме медиа-историй, которые подтверждают адекватность планов, решений и действий акторов-доверителей. В результате в медиасфере возникает облака из тематических связанных контр-
историй, которые явно противостоят доминирующим мажоритарным историям [7], тем самым оспаривая публичную повестку, политический режим или мироустройство в целом. Доминирующие акторы сопротивляются изменению или вытеснению своих адвокатских историй из публичного дискурса, а уже убежденные медиа-юзеры продолжают верить в усвоенные интерпретации реальности даже при появлении опровергающих фактов и объективных индикаторов реальности: «По-настоящему исправить ложную информацию из мейнстримовских массмедиа практически невозможно, если история уже стала популярной. Кроме того, точная версия событий часто сложнее и скучнее, чем убедительный ложный нарратив» [8, с. 38]. Более тогот: «Просто сказать людям, что их история событий неправильна, редко приводит к успеху, поскольку часто существует сильная эмоциональная привязанность к описанию, которое защищается от таких фронтальных атак» [9].
Акторы с совпадающими ценностями и нормами совместно легитимируют значимые для себя проблемы и решения за счет сходных каузальных историй, которые определяют проблемы, обозначают причины, возлагают ответственность и вину на обстоятельства и субъектов: «Определения политических проблем обычно имеют нарративную структуру. В них есть герои, злодеи и невинные жертвы, и в них сталкивают силы зла с силами добра. Сюжетная линия в политических нарративах часто скрыта.» [10, с. 138]. В результате каузальная история совершает «нормативный прыжок от данных к рекомендациям, от факта к ценностям, от 'есть' к 'следует'» [11].
Каузальные истории конкурирующих акторов фокусируются на разных социальных феноменах, приписывают им разные истинностные значения (истина, ложь, вымысел) и по-разному их осмысливают: «Противники не расходятся в фактах; они просто обращают внимание на разные факты. Далее, когда некто привержен проблемному фрейму, почти всегда он может отвергать факты, оспаривать данные (в любом случае неясные) или подлатать свою историю так, чтобы объяснить новые данные без радикального изменения самой истории» [12, с. 151].
Для разрешение политического конфликта требуется совместное конструирование согласованного нарратива за счет переопределения или расширения проблемной области или включения в рассмотрение новых фактов. По сути дела, это перемещение спорного вопроса в согласованную систему когнитивно-оценочных координат для поиска компромиссов: «Чтобы фреймирование было успешным для самого фреймирующего, оно должно открывать новые возможности действий для других акторов» [13, с. 96].
Повсеместная рекреатизация [термин наш] как внедрение развлекательных технологий и элементов в коммуникативное сопровождение и реализацию социальных практик породила в политической сфере 'политейнмент' [14]: «Демократический процесс сегодня разыгрывается на сцене, где помимо традиционных идеологических, ритуальных и ценностных источников прежних гражданских культур есть сценарии, акторы и бутафория, которые можно было бы рассматривать как заимствования из популярной культуры (хотя фактически они скоро становятся частью самой политической ткани)... Популярная культура всё больше вступает в политику и формирует политику, содержательно конституируя ежедневную политику по каналам политической коммуникации, в динамике общественного мнения и в ценностях и решениях отдельных граждан» [15, с. 342].
Проникновение логики популярной культуры в политику привело к тому, что политические акторы оцениваются гражданами почти по тем же критериям, что и персонажи развлекательных медиапродуктов (см. избрание президентом Украины Владимира Зеленского как героя телесериала «Слуга народа»): «Демократический процесс разыгрывается на сцене, где наряду с традиционными ресурсами вроде идеологии, ритуалов и ценностей старых гражданских культур есть еще сценарии, акторы и декорации, которые можно было бы рассматривать как заимствования из популярной культуры (хотя в действительности они скоро станут частью самой политической ткани)» [15, с. 342].
Рекреатизированный политический сторителлинг повышает
информированность аполитичных граждан: «Народ стремится потреблять политическую информацию в форматах 'реалити', которые затрагивают личные эмоциональные проблемы лучше, чем традиционные фактологические, описательные новостные сообщения» [16, с. 376]. Подобным образом сущностные политические ценности, нормы и представления, имплицитно внедренные в выпуски новостей, всё же усваивается аудиторией, пусть и 'на закорках' собственно развлекательного контента.
С другой стороны, трансформация политических коммуникаций в развлекательный сторителлинг поддерживает 'режим постправды' [17] и повсеместное распространение 'фейковых новостей.
Библиографический список:
1. Flood C. Framing and ideology: A theoretical reconsideration // Paper presented at the 67th Annual Conference of the Midwest Political Science Association, Chicago, 2-5 April 2009.
2. Billig M. Arguing and thinking. A rhetorical approach to social psychology. Cambridge: Cambridge University Press, 1987.
3. Burr V. An introduction to social constructionism. N.Y.: Routledge,
1995.
4. Jenkins H. The cultural logic of media convergence // International journal of cultural studies. 2004. Vol. 7 (1). P. 33-43.
5. Hjarvard S. From bricks to bytes: The mediatization of a global toy industry // European culture and the media / ed. I. Bondebjerg, P. Golding. Bristol: Intellect, 2004. P. 43-63.
6. Baumgartner F.R., Jones B.D. Agenda dynamics and policy subsystems // Journal of politics. 1991. Vol. 53 (4). P. 1044-1074.
7. Solorzano D.G., Yosso T.J. Critical race methodology: Counter-storytelling as an analytical framework for education research // Qualitative inquiry. 2002. Vol 8 (1). P. 23-44.
8. Marwick A.E., Lewis R. Media manipulation and disinformation online.
N.Y.: Data and society research institute, 2017.
9. Ross J., Tomlinson B. Negabehaviors and environmental sustainability // Journal of Sustainability Education. 2011. Vol. 2. http://www.ics.uci.edu/~jwross/pubs/RossTomlinson-JSE2011 -Negabehaviors.pdf.
10. Stone D.A. Policy paradox and political reason: The art of political decision making. N.Y.: W.W. Norton and Company, 1988.
11. Rein M., Schön D.A. Frame reflection toward the resolution of intractable policy controversies. N.Y.: Basic Books, 1994.
12. Schön D.A. Generative metaphor: A perspective on problem-setting in social policy// Metaphors and thought / ed. A. Ortony. Cambridge: Cambridge University Press, 1979. P. 254-283. P. 137-163.
13. Яноу Д., ван Хульст М. Фреймы политического: от фрейм-анализа к анализу фреймирования // Социологическое обозрение. 2011. Т.10. № 1-2. С. 87113.
14. Dörner A. Politainment. Politik in der medialen Erlebnisgesellschaft. Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 2001.
15. Richards B. The emotional deficit in political communication // Political communication. 2004. № 21. P. 339-352.
16. Bennett W.L. Beyond pseudoevents: Election news as reality TV // American behavioral scientist. 2005. Vol. 49 (3). P. 364-378.
17. Harsin J. Regimes of posttruth, postpolitics, and attention economies // Communication, culture and critique. 2015. Vol. 8 (2). P. 327-333.
