CC BY
331
С. Е. Кондратенко
КАТОЛИЦИЗМ И ГОСУДАРСТВО:
ИСТОКИ ДВУХПОЛЮСНОЙ МОДЕЛИ ОБЩЕСТВА
Современный мир переживает глубочайший системный кризис. Одни наблюдатели называют его очередным кризисом буржуазного мироустройства и протестантской этики, другие — кризисом традиционных политических и экономических институтов, не способных отвечать на глобальные вызовы времени, третьи — кризисом справедливости. Вместо бесконфликтного общества XXI в. мы наблюдаем обострение экономических, социальных национальных и религиозных конфликтов по всему миру и в первую очередь в странах золотого миллиарда.
Одна из глубочайших причин современного кризиса — провал ставки на «тотальный индивидуализм без границ», ставший основой мироустройства конца прошлого века. Но ни отказаться от индивидуализма, ни вернуть его в границы самостоятельно мы уже не в состоянии. В этой ситуации существенно возрастает роль церкви — института, призванного выстроить эти границы, закрепив общечеловеческие ценности, сохраняя при этом главную — свободу личности. Католицизм в высшей степени политичен. «История католической церкви знает примеры удивительного приспособления, но также и жесткой неуступчивости, способности к самому мужественному сопротивлению и женственной податливости, высокомерия и смирения — и все это в самых удивительных сочетаниях» [1, с. 107].
В данной статье рассматривается дуализм католицизма и государства, его значение для европейской политической аргументации на примере противостояния империи и папства в Средние века.
Институциональный дуализм католицизма и государства — один из самых динамичных элементов в истории европейского общества, ставший причиной бесчисленных конфликтов и зачастую открытой конфронтации между светскими и духовными владыками, в которую была вовлечена значительная часть интеллектуальной элиты Европы. Вместе с тем именно этот дуализм породил исключительно плодотворные политические дискуссии, продолжающиеся по сей день.
Противостояние церкви и государства, начавшееся в Средние века как конфликт папства и империи, привело к столкновению интересов и раскололо представление о политической лояльности. Оба института доказали свою эффективность и вместе с тем стали источником постоянного дискомфорта для своих членов. Вопрос о том, кто с большим правом может притязать на лояльность подданных — духовная или светская власть, весьма актуален как для средневековой Европы, так и для Европы Нового времени.
В средневековой Европе невозможно представить окончательную победу одной силы и полное поражение другой. Поэтому оба института оказались перед необходимостью обосновывать свои притязания рационально. «Рациональное мышление ценится во всех высокоорганизованных обществах. Но здесь мы имеем дело с дополнительным стимулом, неизвестным в других обществах; он наложил неизбежный отпечаток на все формы мышления [2, с. 30].
© С. Е. Кондратенко, 2010
Для средневекового католицизма, социально-политическая программа которого была сформулирована Августином, и вплоть до понтификата Бонифация VIII характерно отсутствие формального различия между сферой философии и богословия, т. е. между областью рациональных истин и областью истин Откровения. На протяжении всего Средневековья мы сталкиваемся с тенденцией растворения естественного права в сверхъестественной справедливости, государственного права — в праве церковном. «Слабая дифференциация различных сфер общественной жизни в средние века широко известна. Философия, мораль, юриспруденция, законодательство не были полностью отделены, переплетаясь, образуя систему, части которой, возможно, не всегда гармонически согласованные между собой, активно взаимодействовали и в большей или меньшей степени имели богословскую окраску, пронизывались религиозными представлениями» [3, с. 167].
Некоторые исследователи, в частности Д. Ноулс, усматривают в конфликте государства и церкви истоки принципов политической демократии и правового государства: «Инициаторы средневековых споров добились главного: они заложили фундаментальную и жизненно важную западноевропейскую традицию — традицию поиска правовой защиты от тирании. Эта традиция требовала, чтобы любая политическая власть опиралась не только на прецедент или силу, но и имела бы рациональное оправдание» [4, р. 35].
Система двух властей и двухполюсная модель общества, возникшая в результате крушения Западной Римской империи, по определению, не могла быть бесконфликтной. Можно выделить, как минимум, три судьбоносных конфликта между империей и папством, имевших далеко идущие политические последствия.
В течение долгого времени папство довольствовалось тем, что ему даровали Пипин и Карл Великий — властью над Римом и Центральной Италией. При Каролингах церковь усиленно осваивала и впитывала светскую культуру, внедряясь в государственные институты, выдвигая в служении земным целям «епископов-политиков». Впервые институциональный дуализм церкви и государства привел к открытой конфронтации в
XI в., выразившейся в споре об инвеституре. Ранее эти противоречия не были столь явными, поскольку сохранялась диспропорция между огромной военной силой императоров и относительно слабым папством. Однако папы действовали с большим упорством и, несмотря на многочисленные неудачи, в течение нескольких столетий существенно расширили свою власть над западной христианской церковью. Их власть неожиданно укрепилась в середине XI в., когда соединились результаты нескольких параллельных процессов: папской программы «свободы церкви» и движения за монастырскую реформу. Свою роль сыграло и появление ряда энергичных личностей, таких как Лев IX и Григорий VII, готовых отстаивать такие требования папства, о которых ранее нельзя было и помыслить, и вместе с тем способных использовать благоприятную политическую конъюнктуру, будь то восстания немецких князей или политические амбиции нормандских правителей в Южной Италии.
К началу XI в. система избрания и назначения епископов, инвеституры их светскими государями была распространена по всей Европе. Духовенство фактически было включено в феодальную иерархию. Епископы, аббаты, даже приходские священники находились в отношениях подчинения с крупными феодалами, которые наделяли их землей и другим имуществом. Поэтому фактическое право феодалов назначать на церковные должности казалось вполне естественным. Неразрывно сращивая церковь с государством, эта система подрывала основания иерархического порядка церкви и лишала ее необходимой свободы действий. В Германии на императорской инвеституре покоилось
все здание государственной власти. Во Франции связь государства с церковью и обусловленный взаимными выгодами их союз, равно как и большее сплетение церкви с бытом и жизнью, большее значение романских форм церковности, предотвращали резкую постановку вопроса. В Италии начало императорской инвеституры ослаблялось привилегиями епископов, участием в избрании клира и народа, а главное — общепризнанной верховной властью пап.
Позиция Святого престола и клира, поддерживающего клюнийскую реформу, состояла в том, что «епископы поставлены Богом, они поставляют королей, но короли поставлять епископов не могут, но должны чтить их, ибо даже в преступном пастыре живет Дух Святой. Инвеститура тождественна с симонией, которая является тягчайшим заблуждением — государям может принадлежать лишь право согласия» [5, с. 143-144]. Таким образом, восстановившее моральный авторитет папство выдвигает энергичные протесты против инвеституры.
Значительную роль в борьбе за инвеституру сыграли соборы 1049 и 1059 гг. На первом папа Лев IX грозит отлучением от церкви светским государям, покушающимся на священное право папства. На втором, Реймском Вселенском соборе было принято решение об избрании пап коллегией кардиналов и предоставлении остальному клиру и народу лишь права молчаливого согласия. Тем самым было практически устранена возможность вмешательства императора в избрание папы. Более того, преемник Льва IX папа Григорий VII, продолживший его курс, сформулировал бескомпромиссные требования папства, включая право на низложение императора, которое было применено в отношении Генриха IV. Радикальная политика Григория VII стала логическим завершением сложившегося в V в. учения о двух властях: светской и духовной, из которых именно духовная считалась высшей.
Формально борьба за инвеституру закончилась Вормским конкордатом 1122 г. папы Каликста II и императора Генриха V, когда император фактически отказывался в пользу Римского папы от духовной инвеституры.
Конфликт вокруг инвеституры впервые поставил на ясную и принципиальную почву вопрос о взаимоотношении церкви и государства. Идея религиозного единства всего человечества заставляла болезненно чувствовать «уничтожение царства и колебание церкви», «разрыв единства церковного». Уже не мечтали об империи Карла Великого, где император стоял во главе града Божьего, а надеялись на согласованные действия церкви и империи. Наиболее значимым в этом первом крупном противостоянии светской и религиозной власти был следующий аспект: появление властных претензий католицизма нужно оценивать в контексте «универсального процесса профессионализации социальных функций» [6, р. 36].
Католическая церковь в этот период выполняла ряд социальных функций, наиболее актуальных на международном уровне. Папами теперь чаще всего становились немцы или французы, а в XII в. —даже англичане, и условия благоприятствовали преобразованию церкви в своего рода «транснациональную корпорацию», фактически управляемую из Рима. Это был совсем иной уровень институализации, нежели традиционные заявления о первенстве римского епископа перед прочими епископами и патриархами. В этом смысле борьба за инвеституру может рассматриваться как сознательная попытка церкви сделать духовенство более профессиональным, освободив его от светского контроля. Вместе с тем в феодальном обществе епископы были не только духовными лицами, подчиненными папе, но и вассалами, несущими обязанности перед светскими властителями, а значит, конфликты по поводу властных приоритетов и вопросов лояльности становились неизбежными. Эти конфликты соединились в определяющую черту
истории последующих столетий, оставив после себя наследие в сферах политической мысли и политических традиций.
После Вормского конкордата и окончания борьбы за инвеституру для папства наступил период консолидации. Папская курия превратилась в самый передовой орган центрального правления в Европе. Прежде всего это касалось ведения документации и финансовой организации. Церковь окончательно приобрела вид закрытой «транснациональной корпорации». Главным советником папы по всем духовным и административным вопросам стала коллегия кардиналов, получившая и исключительное право избрания папы. Это право устраняло возможность вмешательства мирян в выборы папы, но не смогло окончательно решить эту проблему. Процедура избрания не предусматривала удовлетворительного решения на случай разногласий между самими кардиналами: когда меньшинство отказывалось утвердить кандидата большинства и выбирало собственного кандидата, становившегося «антипапой». Споры случались несколько раз вплоть до 1130 г. В то время они не приносили папству большого ущерба, так как императорская власть была слабой.
Второй значительный конфликт папства и империи связан с вступлением на императорский престол в 1159 г. Фридриха I Барбароссы из дома Гогенштауфенов, восстановившего престиж королевской власти в Германии. Для упрочения своего положения Фридрих обратил свои амбиции на Италию. Восшествие на престол папы Александра III он не без оснований расценил как сознательный вызов, ибо новый папа заявлял, что императорская корона — это «бенефиций, пожалованный папой немецкому королю». Это могло быть расценено одним образом: папа хотел считать императора своим вассалом. Соперничество светской и духовной властей проявилось в данном конфликте даже резче, чем во время попыток взаимного низложения Генриха IV и Григория VII: люди стали все чаще задумываться о том, кто же стоит выше — папа или император, каковы вообще отношения между двумя институтами. Эта проблема отныне стала носить принципиальный характер, безотносительно к тому, какими достоинствами и недостатками обладает папский или императорский престол.
Главные участники конфликта 1159 г. все еще мыслили категориями личностных отношений. Фридрих поддержал «антипапу», избранного меньшинством кардиналов, папе Александр III ответил отлучением императора. Борьба длилась почти двадцать лет. На сторону папы встало большинство королей Европы, но самых активных союзников он нашел в лице североитальянских городов, преследовавших свои экономические и политические интересы. Они со страхом и возмущением восприняли попытки императора собирать с них налоги в свою пользу. Проведя несколько успешных кампаний в Италии, он обнаружил, что сопротивление итальянских городов и смертельная средиземноморская малярия, способная погубить целые армии, украли у него бесспорную победу. В конце концов Фридрих и Александр официально примирились, приняв еще одно компромиссное решение; оно устраняло некоторые конкретные разногласия, но не решало фундаментальную проблему отношений церкви и государства.
Империя Гогенштауфенов, подобно другим средневековым империям, в большой степени зависела от личности правителя и практически рухнула после смерти Генриха VI. Если политические достижения Фридриха Барбароссы оказались недолговечными, то его борьба с Александром III имела далеко идущие последствия. Они, правда, скорее затрагивали сферу идей и политического престижа, нежели предлагали сколько-нибудь основательное решение спора между церковью и государством, которое так и не было найдено. Аргументы, выдвигавшиеся в ходе борьбы за инвеституру, в значительной мере основывались на толковании Писания и сочинений Отцов церкви. В середине
XII в. стали шире использоваться доводы юридического характера, и не в последнюю очередь благодаря большим успехам в изучении римского права.
Можно констатировать, что после борьбы с церковью последних императоров салического дома Генриха IV и Генриха V Германская империя, руководимая Гогеншта-уфенами, стала терять свой религиозный характер, и развернулся процесс секуляризации власти. При Барбароссе теоретическое обоснование империи ищут не столько в идее религиозного единства, сколько в римском праве, также склонном к универсализму. Представление об аргументации конфликтующих сторон можно почерпнуть из нескольких цитат. В частности, в Ронкалльских постановлениях говорится следующее: «Угодное государю обладает силой закона, ибо народ перенес на него все господство и всю власть. Императоры существовали еще до пап, и их власть исходит прямо от Бога и подкрепляется выбором народа» [5, с. 153]. Теоретики верховенства церкви и папства рассуждали следующим образом. Папа выше царей земных, princeps super regna mundi: «Если святая апостольская кафедра данною ей от Бога первенствующею властью различает и судит духовное, почему не судить ей и мирского? Ведь мирское ниже духовного, тело хуже души, луна темнее солнца. Господь поручил Петру “народ христианский”, а папа — наместник Петра. В папе живет, видит и слышит сам апостол. Государя поставляет Бог, давая ему поручение, выделяющее его из среды равных перед Богом людей, — управлять мирским. Но в границах своей, необходимой для общества, деятельности государь должен выполнять религиозную задачу, а потому следовать велениям церкви, извлекая свой меч только на служение ей» [5, с. 155].
Интерес представляют более умеренные позиции, в частности итальянского знатока канонического права Угуччо: «До пришествия Христова права императора и понтифика не были разделены, ибо один и тот же человек был императором и папой. Христос разделил должности и права императора и понтифика, и некоторые вещи, а именно дела земные, были отданы императору, а духовные — понтифику; и сделано это было затем, чтобы сохранить смирение и избежать гордыни. Если бы император или понтифик занимал обе должности, он легко мог бы возгордиться, но поскольку теперь каждый из них нуждается в другом и видит, что не может обойтись без него, он становится смиренным... отсюда легко понять, что обе власти, и апостольская, и императорская, были установлены Христом и что ни одна из них не заключена в другой» [7, р. 48].
Стиль подобной аргументации со временем изменился, однако основные идеи продолжали оставаться краеугольным камнем для всех, кто, вплоть до творцов американской Конституции, опасался чрезмерной концентрации власти и видел в разделении властей единственную надежную защиту от тирании. Кроме того, аргументация Угуч-чо воспроизводится много столетий спустя в 1885 г. в энциклике «Immmortale Dei» Лева XIII, определившей основы современной политической доктрины Ватикана.
Последнее значительное противостояние императоров и пап приходится на понтификат Иннокентия III. «Ниже Бога, но превыше людей» — так он определял величие своего статуса, а об отношении папства и государства писал: «Как луна получает свой свет от солнца . . . так и королевская власть заимствует свой блеск от авторитета пап». Противостоял преемникам Иннокентия III и его идеям блестящий представитель династии Гогенштауфенов Фридрих II. Борьба императора и папства фактически приобрела характер гражданской войны в Италии и закончилась лишь со смертью Фридриха II. Цена победы папства над империей была очень высока. Григорий IX и Иннокентий IV ради достижения своих политических целей использовали любое оружие из церковного арсенала: отлучение, интердикт, пропаганду и клевету.
В Средние века было чрезвычайно широко распространено теологическое учение, основанное на содержащемся в Библии пророчестве Даниила о четырех последовательно сменяющих друг друга царствах: Вавилонском, Персидском, Македонском и Римском. Каждое из этих великих царств гибнет, уступая место другому. Три первых, полагали в Средние века, разрушились, четвертое существует ныне — Священная Римская империя, а грядущее, пятое, будет тысячелетним Царством Господним. В этом учении отчетливо отражается идея, сближавшая несколько веков католическую церковь и Священную Римскую империю, а до этого — империю Карла Великого, и вместе с тем являвшаяся источником для постоянных конфликтов. Империя и папство в сущности вырастают из одного корня — из идеи религиозно-политического единства всего мира, Града Божьего, ишуеге^ав сЬпвйапогаш, истоки которой идут от римской традиции. Эта идея воспринимается неотчетливо, смутно, и все попытки конкретизировать ее неизбежно ведут к ее упрощению и ограничению, к разладу между неясно осознаваемой идеей и осуществляемым идеалом. Такой разлад лежит в основе всей средневековой жизни и обнаруживается с полной ясностью к XIII в.: не только во внутренних и внешних противоречиях имперской и папской теории, но и в богословии, морали, религиозности, культуре. Церковь продолжала видеть свою задачу в преображении мира. Достижима она казалась лишь с помощью обладания реальной силой, реальной политической властью — политическим правами, земельными богатствами, папским государством. «В силу универсальности христианства все области должны быть им объяты и пронизаны, и это является органическим моментом в природе церкви, выражающемся и в строении ее по образу государства, и в смешении клира с обществом» [5, с. 74].
В ходе борьбы с последними императорами папы, их идеологи и апологеты разработали сложную теорию папского верховенства как в самой церкви, так и в отношениях со светской властью, подкрепив ее соответствующими положениями канонического права. Они также создали весьма совершенную организацию централизованного контроля, которая позволяла папам держать в руках церковную администрацию на местах путем поощрения апелляций в Рим от церковных судов, использования налогов на духовенство, назначений на епископские и прочие церковные должности, а также с помощью новых монашеских орденов доминиканцев и францисканцев, которые оставались вне обычной юрисдикции местных епископов. Во главе этой корпорации стоит папа, который практически единолично определяет строй и управление церкви и в любой момент может приостановить действие законов своими привилегиями и диспенсациями.
Если возвратиться к дню сегодняшнему, к «ОатИав т УвтИпЬв» —третьей энциклике папы Бенедикта XVI, то она во многом повторяет и развивает социальную доктрину Павла VI, сформулированную в знаменитой послании «Populorum progressio» 1967 г., утверждающем «непреложную важность Евангелия для созидания общества в свободе и справедливости». «Революционность» же трактата нынешнего наместника Святого престола эксперты видят в призыве к созданию «мировой политической власти»: «Необходимо присутствие настоящего органа Всемирной политической власти. Этот орган должен иметь эффективные полномочия» [8] и прежде всего взять на себя решение вопросов разоружения, продовольственной безопасности и иммиграционной политики. Кроме того, понтифик указывает на «безотлагательную необходимость реформы ООН и международной экономической и финансовой системы».
Таким образом, в своем послании Бенедикт XVI, как минимум, ставит вопрос об эффективности нынешних мировых политических институтов и переоценке власти государства, как максимум — предлагает создать «мировое правительство».
В действительности позиция нынешнего папы имеет глубокие идейные и исторические корни. Дискуссия, начатая им и продолжающаяся в самых широких кругах, заставляет вновь обратиться к истокам взаимоотношений католической церкви и государства. Показательно в этом смысле обращение Климента V к отцам Вьеннского Вселенского собора: «Если вы согласитесь на присоединение имущества тамплиеров к имуществу госпиталитов, я с удовольствием произнесу решение в согласии с вами, если же нет — я все равно произнесу его, угодно вам это или не угодно» [9, с. 47].
Итак, папство как будто выиграло свою, прошедшую три этапа и продолжавшуюся два века, схватку с империей. Но это впечатление вновь оказалось обманчивым. Ирония истории состоит в том, что папство, одержав победу в борьбе с империей, скоро подчинилось силе формирующихся национальных государств: «посох пронзил руку, опиравшуюся на него». Национальное государство начинает заимствовать традиционные функции церкви. Своего апофеоза процесс «сакрализации политики» достигает уже в XX столетии.
Литература
1. Шмитт К. Римский католицизм и политическая форма // Политическая теология. М.: Канон-Пресс-Ц, 2000. С. 99-154.
2. Кенигсбергер Г. Средневековая Европа: 400-1500 годы. М.: Весь Мир, 2001. 384 с.
3. Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М.: Искусство, 1984. 350 с.
4. Knowles D. Church and State in Christian History // Journal of Contemporary History. 1967. Vol. 2. N 4. P. 29-43.
5. Карсавин Л. П. Культура средних веков. Пг.: Огни, 1918. 221 с.
6. Ekelund R. B. Jr., Herbert R. F., Tollison R. D. Sacred trust: The Midieval Church as Economic Firm. Oxford: Oxford University Press, 1996. 412 p.
7. Martin D. A General Theory of Secularization. Oxford University Press. 1978. 283 p.
8. Benedict XVI. Caritas in Veritate. Encyclical Letter // http://www.vatican.va/holy_ father/benedict_xvi/encyclicals/documents/hf_ben-xvi_enc_20090629_caritas-in-veritate_en. html (дата обращения: 12.11.2009).
9. Ли Г. Ч. История тамплиеров. М.: ОЛМА-Пресс, 2002. 381 с.
