CC BY
276
УДК 32.001:1
О. В. Прокуденкова Категория «месторазвития» в концепции евразийцев
В статье рассматривается ключевая для евразийской философии категория «месторазвитие», посредством которой анализировались взаимосвязь и целостность социально-исторической и географической среды. Применение данной категории позволяло евразийцам, используя цивилизационный подход, обосновывать своеобразие историко-культурного развития России.
Ключевые слова: евразийство, географическое пространство, месторазвитие, геополитика, цивилизационных подход, Г. В. Вернадский, Л. П. Карсавин, П. Н. Савицкий, П. П. Сувчинский, Н. С. Трубецкой, Н. А. Бердяев, П. М. Бицилли, Фридрих Ратцель, А. А. Кизеветтер, А. Г. Дугин, П. Н. Милюков, Ф. А. Степун, Карл Шмитт
Olga V. Prokudenkova
Category «mestorazvitie» in the concept of Eurasians
This article discusses the basic for the Eurasianist philosophy category «mestorazvitie» by means of which the relationship and the unity of the socio-historical and geographical environment are analyzed. The using of category «mestorazvitie» by Eurasianist philosophers allowed, using civilizational approach, to justify the identity of historical and cultural development of Russia.
Keywords: Eurasianism, geographical area, mestorazvitie, geopolitics, civilizational approach, G. V. Vernadsky, L. P. Karsavin, P. N. Savitsky, P. P. Suvchinsky, N. S. Trubetskoy, N. A. Berdyaev, P. M. Bitsilli, Friedrich Ratzel, A. A. Kiesewetter, A. G. Dugin, P. N. Miliukov, F. A. Stepun, Carl Schmitt
В современной российской науке термин «месторазвитие», впервые сформулированный в рамках философии евразийцев, прочно вошел в широкое употребление, поэтому можно говорить о его укорененности в отечественной историографии. В самом общем виде он означает качественное влияние географического фактора - ландшафта, окружающей среды - на исторические события, культуру, социальные и политические системы этносов.
Евразийство как идейно-политическое течение возникло в русской эмиграции в начале 20-х гг. ХХ в. и в изначальном своем виде просуществовало около двух десятилетий1. Идеология этого движения была впервые обнародована в 1921 г. в манифесте «Исход к Востоку. Предчувствия и свершения». Затем евразийцы начали напористо заявлять о себе во всех центрах русской эмиграции. С 1921 по 1931 г. вышло в свет более десятка тематических сборников, среди которых «Евразийский временник», «Евразийские хроники», журнал «Версты». Так же под их редакцией издавалась газета «Евразия» - еженедельник по вопросам культуры и политики (Париж 1928-1829).
Во главе евразийства встали историк Г. В. Вернадский, историк-медиевист и философ Л. П. Карсавин, экономист П. Н. Савицкий, искусствовед П. П. Сувчинский, филолог Н. С. Трубецкой. На страницах евразийских изданий они излагали свои взгляды на историю, культуру, по-
литику России, обсуждали возможное будущее страны.
Новое течение приобрело огромную популярность в эмигрантской среде, поскольку претендовало на объединительную роль, отличаясь этим как от левых, так и от правых политических группировок, сформировавшихся еще до 1917 г. в России, а также от тех движений, которые сложились после исхода из страны, - сменовеховство, младороссы, Народно-трудовой союз и др.
Уже в самом начале становления евразийского движения на него обрушились с критикой видные деятели русской эмиграции первой волны - Н. А. Бердяев, П. М. Бицилли, А. А. Кизеветтер, П. Н. Милюков, Ф. А. Степун и др., но как бы велико ни было неприятие идейно-политических воззрений евразийцев, критики с интересом относились к их геополитическим и геософским идеям. В частности, П. Н. Милюков признавал теорию «месторазвития» весьма прогрессивной и даже позаимствовал сам термин «месторазвития» для обоснования собственной культурологической концепции2.
Евразийцы представили собственную программу государственного построения, выдвинули положения о необходимости создания бесклассового идеократического государства, предложили заимствовать у большевиков идею системы советов как формы выражения народной воли.
Ими не отвергались идеи жесткой дикта-
туры одной партии или, по их терминологии, «правящего слоя» как основы государственного строя. И, соответственно, они признавали заслуги коммунистов в практическом выполнении этой идеи, позволившем решить ряд важных проблем - создать систему советов и сильную централизованную власть. И в целом социалистическую революцию в России они рассматривали как естественный итог предшествующего развития русской истории, видя в ней культурно-исторический поворот к Азии, отказ от обветшавших идеалов Европы. Дальнейший ход революции, по мысли евразийцев, должен был проявиться в замене коммунистической идеологии, которую они считали европейской и, уже в силу этого, исторически обреченной, на их собственную, опирающуюся на русское православие и интерпретацию отечественной культуры как особого культурного мира на стыке Европы и Азии. Таковая смена, полагали они, не нуждается в применении насилия, ибо идеология самопроизвольно отомрет, а какие-либо военные мероприятия по ее ликвидации могут привести лишь к хаосу. Необходимо органически заменить одну идеологию другой, а для этого следует вернуться в Россию и планомерно способствовать реформированию страны изнутри. Попутно отметим, что установка на сотрудничество с советской властью привела к потере евразийцами большинства своих сторонников в русской эмиграции. К тому же разногласия по этому поводу во многом стали причиной раскола в самом евразийстве.
В отечественной исторической науке евразийство - одно из немногих направлений, которое объясняет историю России, используя цивилизационный подход, вырабатывая для анализа исторического пути российской цивилизации особую категорию - «местораз-витие». С одной стороны, теория месторазви-тия является разновидностью органических теорий социальных единств, с другой - становится схемой цивилизационной эволюции русской (евразийской) истории, где интерпретация исторического бытия осуществляется через понимание мира как единства существования природы и человеческих обществ (совместного общежития).
Судьба этой идеи весьма примечательна. Впервые термин «месторазвитие» появляется в работе П. Н. Савицкого «Геополитика», где его значение интерпретируется как «общежитие широкого порядка», складывающееся на основе «генетических вековечных связей» между растительными, животными и минеральными царствами, с одной стороны, и человеком, его
бытом и духовным миром - с другой. «Взаимное приспособление живых существ друг к другу... в тесной связи с внешними географическими условиями, - писал П. Н. Савицкий, - создает ... свой порядок, свою гармонию, свою устойчивость». И далее продолжал: «.широкое - общежитие живых существ, взаимно приспособленных друг к другу и к окружающей среде и ее к себе приспособивших, понимается нами под выдвигаемой в этих строках категорией „место-развитие"»3.
П. Н. Савицкий показывает, что существует множественность месторазвитий, связанных с конкретной географической средой, выстраивая, таким образом, своеобразную иерархию месторазвитий. Наименьшими месторазвитиями являются двор, деревня, город, сливающиеся в большие месторазвития, из которых в дальнейшем вырастают более крупные месторазвития. Таким образом, евразийская степь становится большим месторазвитием по отношению к составляющим ее месторазвитиям - естественным областям, но меньшим в отношении всего континента России-Евразии. В свою очередь, Россия-Евразия как большее месторазвитие не ограничивается степью, сочетая в себе степь с лесной, пустынной и тундровой зонами, становится интегральной формой более мелких, входящих в нее месторазвитий. Наибольшее место-развитие - это весь земной шар, местообитание всего человеческого рода4.
Данная категория получила свое дальнейшее определение у Г. В. Вернадского, который дополнил ее представлением об историческом времени. «Под месторазвитием человеческих обществ, - указывал он, - мы понимаем определенную географическую среду, которая налагает печать своих особенностей на человеческие общежития, развивающиеся в этой среде. Социально-историческая среда и географическая обстановка сливаются в некое единое целое, взаимно влияя друг на друга. В разные исторические периоды и при разных степенях культуры человеческих обществ различная совокупность социально-исторических и географических признаков образует различные месторазвития в пределах одной и той же географической территории. Таким образом, может быть установлена система сменяющихся типов „месторазвития"»5.
Из этой развернутой дефиниции отчетливо видны характерные доминанты культурологического мышления евразийцев: упор на идею системной целостности социально-исторической и географической сред и культурно-историческая колонизация человеческих обществ, распределенных во времени относительно одной
и той же территории. Выдвинутое евразийцами определение «месторазвития» отнюдь не являлось беспрецедентным. Оно в значительной степени согласуется с понятием «Lebensraum» (букв. - «жизненное пространство»), введенным в науку немецким исследователем, антропогеографом и геополитиком Ф. Ратцелем, стоявшим у истоков зарождения таких направлений в науке, как антропогеография и геополитика6. Это понятие и стоящая за ним концепция были призваны теоретически обосновать характерную для германской политической географии, а затем и геополитики, идею «кровь и почва» -где германская кровь, там и германская земля. В понимании Ф. Ратцеля, народ, проживающий в течение долгих столетий на одной и той же земле, преобразуется в соответствии со своей культурой. «Культура часто изменяет страну в гораздо большей степени, - писал он, - чем природные условия, человек производит изменения известной страны просто уже одним своим присутствием, и он это делает не только там, где он поселяется, но даже и там, где он просто останавливается и движется.»7.
Именно Ф. Ратцелем и было впервые осмыслено взаимовлияние природы и культуры в темпоральном аспекте. Он, в частности, указывал на ошибочность трактовки отношений человека и географической среды как неизменных, качественно константных на всех этапах человеческой истории. Ратцель утверждал, что действует природный фактор, который опосредуется в своем влиянии на человека хозяйственными, экономическими и культурно-историческими условиями. П. Н. Савицкий особенно высоко ценил мысль Ф. Ратцеля о взаимовлиянии географической среды и человеческой культуры, послужившую обоснованием специфического для евразийского умозрения учения о географическом детерминизме.
Положив в основу своего культурно-исторического анализа и геополитических спекуляций концептуальное представление о месторазви-тии, евразийцы предприняли попытку исследования отечественной культуры вне бытовавших прежде историографических схем. Они радикально отвергали европоцентристский шаблон рассмотрения русской культуры как периферийной относительно западноевропейских культур. В их рассуждениях, история России, ее культура представали как независимые от Западной Европы, ибо Россия - это особый географический и культурно-исторический мир, принадлежавший одновременно и Европе, и Азии. Такое культурное пространство и получило в их интерпретации название «Евразия». «Поскольку мы приписываем понятиям „Европы"
и „Азии" также некоторое культурно-историческое содержание, мыслим, как нечто конкретное, круг „европейских" и „азиатско-азийских" культур, - декларировал позицию евразийцев П. Н. Савицкий, - обозначение „Евразия" приобретает значение сжатой культурно-исторической характеристики»8. И резюмировал: «Рос-сия-Евразия есть обособленное и целостное „месторазвитие"»9.
Евразийцы выступали с позиции отрицания универсализма в рассмотрении исторического процесса. «Мы утверждаем прежде всего, - заявляли они, - что общезначимых законов исторического развития не существует. Ибо история имеет дело с явлениями индивидуально-неповторимыми и качественносвоеобразными»10. Соответственно этому они стремились определить уникальную специфику этногенеза русских, полагая, что «русская национальность» не может быть сведена к славянскому этносу, что в ее образовании значительную роль сыграли финно-угорские и тюркские племена, которые тесно взаимодействовали со славянством и оказывали на него огромное влияние. Формирование национального субстрата России происходило, согласно евразийской концепции, по своим собственным самобытным законам как разноязычных этносов, населяющих сердцевину континента, в единую многонациональную нацию - евразийскую. А государство, вместившее в свои пределы эту гипернацию, и есть Россия.
Именно Н. С. Трубецкой называл Россию «евразийской», связанной воедино государственной системой, которая конституировала, по его мысли, не только «месторазвитие», но и общее национальное самосознание. А это в свою очередь означало, что изучение культурно-исторического процесса должно строиться с учетом становления «евразийской нации» как основы российского государства.
Западноевропейская культура, как следовало из экспозиции евразийских основополагающих идей, не могла выступать исходной парадигмой для русской культуры, а стремление к Западу зародилось в России в ходе Петровских реформ. Эти реформы расценивались евразийцами как направленные на искусственную «европеизацию» России и оказавшие отрицательное воздействие на весь дальнейший культурно-исторический процесс. В частности, неорганическая европеизация способствовала проникновению в национальное самосознание порочной идеи социально-политической отсталости России, хотя романо-германский идеал цивилизован-
ности не является универсальным и подходит только для Европы. Следует подчеркнуть, что евразийцы одними из первых указали на такую неуниверсальность и необоснованные претензии Запада быть лидером человеческих цивилизаций. Так, Н. С. Трубецкой писал: «Европейская культура не есть культура человечества. Это есть продукт истории определенной этнической группы»11. Евразийцы критически отмечали свойственный Западу европоцентризм и стремление европейцев к глобальной гегемонии, воплощающееся в агрессивном навязывании другим народам своей культуры, своего понимания степени культурно-исторического развития. Н. С. Трубецкой называл таковые проявления Запада романо-германским шовинизмом, акцентируя тем самым автономность от западноевропейского пути, от романо-германской культуры. Россия, будучи по своей сути Евразией, имеет свой собственный исторической путь развития, исключающий сравнение с Западом как с эталоном.
Важный тезис евразийства состоял в утверждении о ведущей роли православия в истории русской культуры - роли восточного христианства как идеократического стержня Московского царства.
С. Н. Трубецкой, противопоставляя старую религиозность - допетровское русское православие послепетровскому, писал: «...глубокое всенародное православно-религиозное чувство, которое силою своего горения переплавило татарское иго во власть православного русского царя и превратило улус Батыя в православное Московское государство, является в глазах евразийцев главной ценностью русской истории»12. Начиная с Петра I, полагали евразийцы, русское православие утратило прежний идеократический характер под воздействием насильственной «европеизации». В «имперский» период религия перестает функционировать в качестве национальной идеи, превращаясь в идеологический «аксессуар» самодержавия. Евразийцы подчеркивали и то обстоятельство, что русское православие далеко отошло от западного христианства, выродившегося постепенно в холодную религию рационализма. По их мнению, русскому православию оказались в конечном итоге ближе «языческие религии Востока» (так евразийцы определяли буддизм и ислам), ибо с православием их роднит живое религиозное чувство. И как следствие этого религиозным учениям Евразии предстоит слиться в едино целое с русским православием. В частности, П. Н. Савицкий подчер-
кивал: «Как потенциальное христианство, как смутное и печальное опознание истины, язычество само по себе особенной стойкостью не отличается. С другой стороны, если мы сосредоточимся на язычестве, этнографически и географически близком России и частью входящем в ее состав, мы легко обнаружим некоторое особо близкое родство его первичного религиозного уклада именно с русским православием. Это родство позволяет предполагать, что русское и среднеазиатское язычество в христианизации своей создаст формы и аспекты Православия, более близкие и родственные русским, чем европейским. Факт „родства" уже давно отмечен и русскими, и иностранными наблюдателями. Для пояснения только указываем на живое и глубокое сознание примата религии, т. е. религиозного основания всего бытия, на специфическое отношение к природе и миру, причем, православная идея преображения мира (а не - как в католичестве - замены его другим) и признание существенной оправданности этого Богом созданного и обожаемого мира усматривают нечто ее предчувствующее в отношении к миру у буддистов»13.
Введенное евразийцами понятие «месторазвития» близко согласуется с современным термином «номос», который предлагает использовать К. Шмитт для обозначения особой роли структурализации пространства. Номос - это «нечто взятое, оформленное, упорядоченное, организованное» в сфере пространства, где находят свое проявление, по мысли Шмитта, специфические социокультурные импульсы каждой цивилизации, растворяясь, сливаясь, соединяясь с окружающей средой14. Номос Земли отражает неподвижность, устойчивость, надежность суши, с неизменными географическими и рельефными особенностями. Это пространство с возможностью легкой детальной структуризации, где всегда можно четко зафиксировать политические границы и наладить постоянные коммуникации. Напротив, номос Моря символизирует подвижность, изменчивость и непостоянство водной стихии. Морское пространство не поддается детальной структуризации, в нем невозможно четко определить политические границы, проложить фиксированные пути. Номос Суши - это Восток, представленный единой твердой массой суши: Россия, Китай, Индия, а номос Моря - это Запад. Понятие, определяемое как Запад, является одним из мировых Океанов, полушарием, в котором расположены Атлантический и Тихий океан. Поэтому конфронтация Востока и Запада
объясняется дуализмом пространства Суши и Моря. Таким образом, евразийцы в рамках решают не просто вопрос о специфике развития одного национального государства, а становятся предтечей современной дискуссии о цивилизационном глобальном противостоянии Востока и Запада.
Как верно отмечает в своей работе А. Г. Дугин, апелляция к теории «месторазвития» как «географического индивидуума» позволила евразийцам избежать конкретных «рецептов» относительно национальных, расовых, религиозных, культурных, языковых, идеологических проблем. Интуитивно ощущаемое всеми жителями «географической оси истории» геополитическое единство обретало тем самым новый язык, «синтетический», не сводимый к неадекватным, фрагментарным, аналитическим концепциям западного рационализма15.
Современное состояние отечественной исторической и культурологической науки характеризуется поиском концептуальных оснований, теоретического и методологического базиса, на основе которого станет возможным адекватное понимание цивилизационных процессов, касающихся исторических судеб нашей страны в прошлом, настоящем и будущем. Поэтом теория евразийства с присущими ей, с одной стороны, персонологическими поисками, обусловленными самоидентификацией личности и определением человеком собственного бытия, а с другой - выработкой принципов и норм, на основе которых возможно объединение и солидарность народов, населяющих огромное пространство России-Евразии, по-прежнему сохраняет свою значимость в современном социогуманитарном знании.
Примечания
1 Современный этап воззрений идеологии евразийства, нашедший отражение, в частности, в трудах А. Г. Дугина, в настоящей статье не затрагивается как нерелевантный теме.
2 Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры: в 3 т. М.: Прогресс, 1993. Т. 1. С. 67.
3 Савицкий П. Н. Континент Евразия. М.: Аграф, 1997. С. 283.
4 Там же. С. 283-285.
5 Вернадский В. Г. Начертания русской истории. Пг., 1927. С. 26-27.
6 Русский антропогеограф Л. Д. Синицкий так оценивал вклад Ф. Ратцеля в науку: «Ф. Ратцель, зоолог, географ, и этнограф, принципиально повлиявший на развитие этих дисциплин. Всего больше антропогеография обязана Ф. Ратцелю, давшему и имя, и первый очерк науки» (Цит. по: Синицкий Л. Д. Лекции по землеведению (антропогеографии). М.,1915. С. 7).
7 Ратцель Ф. Земля и жизнь: сравнительное землеведение. СПб., 1905. Т. 1-2. С. 682.
8 Савицкий П. Н. Указ. соч. С. 82.
9 Там же. С. 283.
10 Пушкарев С. Г. Россия и Европа в их историческом прошлом // Евразия: ист. взгляды рус. эмигрантов. М.: Ин-т всеобщ. истории РАН, 1992. С. 70.
11 Трубецкой Н. С. Наследие Чингисхана. М.: Эксмо, 2007. С. 34.
12 Его же. Мы и другие // Русский узел евразийства: Восток в рус. мысли: сб. тр. евразийцев. М.: Беловодье, 1997. С. 101-102.
13 Савицкий П. Н. Указ. соч. С. 29-30.
14 См.: Шмит К. Планетарное напряжение между Востоком и Западом и противостояние Земли и Моря // Дугин А. Основы геополитики. М.: Арктогея-центр, 2000. С. 528.
15 Дугин А. Указ. соч. С. 29.
