CC BY
33
С. А. Шерлаимова (Москва)
Карел Тейге (13.ХИ.1900 - 1.Х.1951) -лидер авангардистского штурма
Если 20-е гг. XX в. можно назвать золотым десятилетием чешской литературы, золотым десятилетием чешской поэзии, то одной из центральных фигур этого времени, без всякого сомнения, был Карел Тейге. Личность исключительно яркая, но столь же противоречивая, он был литератором, книжным графиком, теоретиком искусства, в том числе — архитектуры, но прежде всего — неутомимым инициатором, изобретателем новых эстетических концепций, организатором творческих объединений и новых изданий, неистовым спорщиком, участником практически всех значительных дискуссий в сфере межвоенной левой культуры. Он оставил после себя обширное наследие: труды о проблемах переустройства человеческого общества, о месте и роли в нем культуры, теоретические работы по эстетике и всем видам искусства, многочисленные полемические выступления. Новаторские предложения Тейге в области книжного оформления используются в чешской графике до сих пор. В то же время его влияние в той или иной степени испытали на себе крупнейшие поэты, составившие славу чешской литературы межвоенного периода: Иржи Волькер, одно время живший в его доме и вместе с ним размышлявший над возможностью создать «пролетарское искусство», Ярослав Сейферт, который вместе с ним основывал Деветсил, редактировал «Революционный сборник Деветсил», ездил во Францию и СССР, Витезслав Незвал, с которым они придумали поэтизм, а в 30-е гг. — формировали чешский сюрреализм... Правда, пути этих поэтов раньше или позже по разным причинам расходились со стремительными рывками Тейге, но все они, несомненно, были ему многим обязаны и сознавали это.
В 1967 г. в беседе с поэтом Франтишеком Грубином для журнала «Ориентаце» Ярослав Сейферт, признаваясь в любви к Карелу Тейге, заметил: «О поколении двадцатых годов обычно пишут как о поколении Волькера. Но это не совсем точно. Скорее надо было бы говорить о Тейге, который определял характер этого поколения во всем объеме — от поэзии, изобразительного искусства вплоть до архитектуры»1.
Тейге родился в Праге, в интеллигентной и достаточно состоятельной семье. Его отец был топографом и историком права, занимал должность архивариуса чешской столицы. Он стремился дать сыну широкое гуманитарное образование. Тейге окончил гимназию и Карлов университет по специальности «Эстетика и история искусств», знал иностранные языки; в доме была отличная библиотека, выписывались новейшие зару-
бежные журналы, в первую очередь французские. Разносторонне образованный, отлично информированный о новых направлениях европейской культуры, он постоянно оказывался в центре молодежных компаний, у него было какое-то особое чутье на талантливых людей, и он всегда был готов поделиться с ними своими знаниями, литературой, идеями.
Как и большинство чешской студенческой молодежи того времени, Тейге придерживался левых политических взглядов, вступил в КПЧ сразу же после ее возникновения (1921) и склонялся к ее радикальному крылу. Впрочем, политикой как таковой он занимался мало, его активность сосредоточивалась на сфере культуры.
Он был радикалом по натуре, по своему характеру, можно сказать — почти ортодоксом, но безусловная категоричность и даже некоторый деспотизм непостижимым образом соединялись в нем с доброжелательностью. Незвал признавался в своих воспоминаниях, что «непоседливость и громкий смех» Тейге поначалу вызывали у него чувство страха: «Тейге был такой подвижный, казалось, что на стуле у ресторанного столика вертится воробей на одной ноге. Он все время перемещался в пространстве, я бы сказал, что со своим стулом и трубкой он образовывал какой-то кубофутуристический натюрморт»2. Но с первой личной встречи Тейге отнесся к молодому провинциальному поэту, каким был Незвал в первое время своего пребывания в Праге, без малейшего высокомерия: «просто и вежливо». Так было положено начало многолетней дружбе и творческому сотрудничеству, которые не обошлись без весьма бурных разрывов, но Незвал до конца своих дней хорошо вспоминал о Тейге, не присоединялся к его гонителям.
Тейге был теоретик и человек не просто противоречивый, но, можно сказать, резко конфликтный и внешне, и внутренне. Он соответствовал духу того переломного времени, часто бывал не прав, но порой оказывался правым в делах очень важных и сложных, его любили, его ниспровергали, но он действительно внес большой вклад в чешскую культуру XX в., способствовал ее движению вверх, даже если ошибался в своих прогнозах.
С инициативами Тейге связаны создание Деветсила, оригинальная трактовка чешской концепции пролетарского искусства, «изобретение» поэтизма, деятельность Общества экономического и культурного сближения с новой Россией, Пражской сюрреалистической группы, Левого фронта в культуре и мн. др. Увлекая за собой молодые таланты, он неизменно лидировал в движении авангардистского обновления чешского искусства, которое шло синхронно с общеевропейским послевоенным авангардистским бумом.
Идеалом Тейге было переоборудование мира, создание нового человека, искусство же представлялось ему важнейшим инструментом этого преобразования. Левая политическая позиция диктовала ему привер-
женность к пролетарской литературе, но горячие симпатии к художественному авангарду - футуризму, кубизму, дадаизму — сделали из него противника идеологического искусства, страстного поклонника поэтической фантазии. Поэтому уже в «Революционном сборнике Деветсил» (1922), провозглашавшем лозунг пролетарского искусства, он в заключающей книгу статье «Искусство сегодня и завтра» раскрывал его содержание совсем иначе, чем это понимали С. К. Нейман, Й. Гора, И. Волькер. Тейге писал: «Пусть искусство будет душевной гигиеной, подобно тому как спорт является гигиеной физической. Пусть оно будет соизмеримо и равноценно скорее спорту или акробатике, чем мистике, метафизике, религии. Пусть оно станет веселой забавой и удовольствием»3.
Поколение Деветсила было поколением революционным, настроенным прокоммунистически, но одновременно и поколением антивоенным, пережившим и хорошо помнившим тяготы Первой мировой войны. Отсюда мечтания о бескровной «революции веселья» (Незвал), на которых покоилась программа поэтизма. На нее Деветсил сменил первоначальную пролетарскую программу. Основополагающие постулаты поэтизма, по существу, содержались уже в процитированной выше статье Тейге из еще «пролетарского» сборника.
Характер нового искусства вытекал, по Тейге, из решительного антитрадиционализма. Именно разрыв с прошлым он воспринимал как первостепенную задачу. Классическое чешское и европейское искусство Тейге считал буржуазным, отвергал религию и мистику любого рода. Из искусства авангарда для него был поэтому неприемлем экспрессионизм, а в 20-е и в начале 30-х гг. он критически относился и к сюрреализму. Разумеется, Тейге не предлагал начинать с нуля, в прошлом он ценил, например, субъективизм романтизма, который, по его мнению, способствовал освобождению личности, принимал некоторые формы примитивизма, балаган, цирк. Но особенно радостно приветствовал он новые, прежде всего —связанные с развитием современной техники, виды искусства: фотографию, кино, экспериментальные формы театра и т. п.
Тейге был страстным интернационалистом. Его ни в малой степени не затронула столь характерная для первых лет независимой Чехословакии волна чешского патриотизма. Интернационализм в идеологии сделал его поклонником Советской России, интернационализм в искусстве — французского авангарда. И в том и в другом случае для Тейге была чрезвычайно привлекательна сама идея эксперимента — социального и эстетического.
Представляется, что отношение к традициям чешской литературы, к традициям искусства прошлого вообще явилось, может быть, первым камнем преткновения во взаимоотношениях Тейге с его друзьями-поэта-ми. Все они восхищались новейшей французской поэзией, которую открыла им известная антология переводов Карела Чапека и пропаганда
Карела Тейге, но все они воспитывались на отечественной поэзии, которую знали и любили с раннего детства. И вот, уже в феврале 1923 г. Волькер в письме другу напишет: «...для себя лично я установил, что моему пониманию пролетарского и вообще современного искусства Эрбен ближе, чем все эти обезьянничающие французы, которые, на мой взгляд, — матерые субъективисты, солонные остряки, рафинированные и сентиментально непонятные...»4. Безвременная смерть поэта уже в начале следующего года не позволила развернуться дискуссии, но в лозунге «Хватит Волькера!», который был вскоре выдвинут молодыми, содержался элемент этого несостоявшегося спора.
Ярослав Сейферт относился к Тейге с великим почтением, наверное, он подчинялся ему наиболее беспрекословно. С точки зрения восприятия старого и нового искусства он следующим образом описывал в своих воспоминаниях совместное с Тейге путешествие в Париж: «Мимо Лувра мы прошли с презрением. Там нас ничто не могло интересовать. Я попал туда один и позднее. Но зато мы обошли все лавки, торговавшие современными картинами.
Часами мы просиживали на стульях уличных кафе, не обошли мы ни цирк, ни паноптикум. Ибо все это соответствовало нашей новой художественной программе, согласно которой искусство переставало быть искусством, а Малевич своим прославленным квадратом завершил развитие живописи. Начинался поэтизм»5.
Если на Париж в эту свою первую заграничную поездку Сейферт смотрел в основном глазами Тейге, то во время совместного посещения СССР двумя годами позже их восприятие окружающей действительности явно стало различным. Тейге восторженно писал о таких явлениях советской культурной жизни, как рабочие клубы, живая газета, как чрезвычайно близкий ему конструктивизм новой советской архитектуры. Но он резко критиковал советские власти за «консерватизм вкуса»: «Официальная русская художественная пропаганда выдает так называемое „пролетарское искусство", которое есть всего лишь переориентированный академизм, за аутентичное искусство революции»6. Ему оказались близки суждения Л. Троцкого о том, что пролетарского искусства не может быть вообще, так как пролетарский режим — временный и переходный. Искусством революции Тейге считал авангардную живопись Малевича и Кандинского, а советское руководство упрекал в том, что оно излишне привязано к памятникам ушедшей эпохи: «Французская революция сравняла Бастилию с землей, а в Ленинграде не взорвали на воздух Петропавловскую крепость, хотя она этого заслуживала. В музеях Достоевского или Пушкина, под которые отданы целые дома, хотя в городах продолжается страшный жилищный голод, сохраняется без разбору все, что имеет хоть какое-нибудь отношение к Пушкину или Достоевскому. Эта мания коллек-
ционирования отдает снобизмом; это фетишизм, идолопоклонничество, культ великих личностей, который в высшей степени противоречит модерному духу»7. Он советовал советскому правительству продать «Мадонну Бенуа» Леонардо да Винчи и «прославленные иконы» какому-нибудь «сумасбродному заокеанскому миллионеру» и обратить эти деньги на нужды промышленности.
На Сейферта же в России произвели впечатление и золотые купола московских церквей, и величественный Исаакиевский собор, он с ностальгией писал в своих стихах (сборник «Соловей поет плохо», 1926) о Ленинграде как бывшей «метрополии поэтов». Становилось очевидным, что Тейге и Сейферт при всей их взаимной симпатии не смогут больше оставаться в рамках одной эстетической веры. Противоречия между ними подкрепились политическим разрывом. В 1929 г. семь крупных писателей-коммунистов, в число которых наряду с С. К. Нейманом, В. Ванчурой и другими входил и Сейферт, выступили против сталинизации КПЧ и были исключены из рядов партии. Их резко осудили деветсиловцы и члены словацкого Дава, среди которых были Тейге, Незвал, Юлиус Фучик, Ладислав Новомеский.
Отвергая по существу советскую культурную программу за ее недостаточный радикализм, Тейге на рубеже межвоенных десятилетий еще поддерживал политическую линию советского партийного руководства. Но при этом он всеми способами стремился доказать, что марксистскому мировоззрению, коммунизму может соответствовать только авангардное искусство. Тейге, как и Бедржих Вацлавек, строго отделял практическую революционную деятельность (в качестве метода здесь предлагался конструктивизм) и сферу эмоций, которая должна культивироваться «чистой лирикой» поэтизма. В развернувшейся в 1929-1930-х гг. дискуссии о поколении Деветсила Тейге писал о кризисе критериев марксистской критики, которая отбросила классическую эстетику, но не выработала своей собственной. Важнейшим условием выхода из этого кризиса ему виделась задача «проследить линию революционного развития в литературе, начиная с XIX века и до сегодняшнего дня, выявить социологическую обоснованность его школ и направлений, трансформацию его форм; оценить постоянный поединок академического и официального творчества (классицизм, парнасизм, реализм) и творчества революционного (от романтизма через символизм и кубизм — к сюрреализму»8. Но авторитет советской политики пока еще оставался для него неизменным.
Прозрение наступит позже, когда начнутся московские процессы с «врагами народа», которые Тейге решительно осудил уже в статье 1936 г. в журнале «Прага-Москва» (Московский процесс. «Прага-Москва», № 6, сентябрь 1936). Тейге начинает усматривать зловещую связь советской политики и советской культуры. Например, в каталоге выставки произ-
ведений известных чешских художников-сюрреалистов Штырского и Ту-айен (январь 1938) он пишет о «крестовом походе» против авангардного искусства, предпринятом одновременно в Берлине и Москве. Тогда же (март 1938) против него выступил Незвал, объявивший о роспуске созданной в 1934 г. Пражской сюрреалистической группы. Тейге не согласился с единоличным решением Незвала, изложив свою позицию в брошюре «Сюрреализм против течения» (1938). Он еще пытался как-то удержать единство чешского левого авангарда, но это оказалось невозможным. Отношение к московским процессам раскололо международную художественную элиту, именно с этого момента Тейге превратился для руководства КПЧ, для ее литературных критиков и публицистов в отпетого троцкиста и заклятого врага.
Как мы видим, политическая позиция Тейге претерпевала серьезные изменения: сколь бы радикален он ни был, сколь бы ни ценил партийную дисциплину, он не смирился с попранием гуманистических принципов в монструозных московских процессах, не побоялся гнева своих партийных соратников и разрыва с давним другом и единомышленником В. Незвалом. Между тем в отношении эстетического вероисповедания, в безусловной приверженности к авангардному искусству Тейге оставался тверд на протяжении всего своего пути. В этом вопросе сохранялась и его близость с Незвалом, хотя последний никогда не был столь категоричен, как Тейге, ни по отношению к наследию Волькера, ни по отношению к классической и народной чешской поэзии, ни — тем более — по отношению к чешскому патриотизму.
В предшествовавших разрыву 1938 г. шумных дискуссиях о сюрреализме (май 1934) и социалистическом реализме (ноябрь 1934) Тейге и Незвал еще вместе отстаивали сюрреализм как единственное революционное искусство капиталистического мира, вместе доказывали неприемлемость социалистического реализма для чешской литературы.
Чешские сюрреалисты, воспринявшие программу сюрреализма французского, но в то же время продолжившие на новом этапе и в новой обстановке авангардистские эксперименты поэтизма, настаивали на марксистской и антифашистской природе своего искусства, заявляли о своей солидарности с политикой КПЧ. Этим объясняется то, что их тогдашние партийные оппоненты (Ладислав Штолл в дискуссии о сюрреализме и Курт Конрад в дискуссии о социалистическом реализме) готовы были видеть в них (прежде всего в Незвале) своих политических союзников; главные споры развернулись вокруг вопросов эстетики.
Тейге и Незвал выступали солидарно, однако в их аргументации были разные оттенки. Незвал признавал за социалистическим реализмом право на существование, правда, только в рамках литературы СССР, где, как ему представлялось после поездки на Первый съезд советских писателей,
уже преодолено противоречие личного и общественного. Что же касается Тейге, то он как максимум соглашался допустить социалистический реализм в качестве постулата теории, но категорически отвергал его как практику, в том числе советской литературы, а теорию социалистического реализма он считал необходимым сочетать с сюрреализмом в виде ее «психологического дополнения». Главной причиной здесь опять же было его негативное отношение к традиции. Тейге-коммуниста не могло смутить определение «социалистический», но понятие «реализм» отождествлялось для него с эстетической отсталостью и буржуазным искусством. По его утверждению, «наиболее типическая форма реализма — буржуазный реализм XIX века — играл в развитии художественного творчества нового времени реакционную роль»9. Связь современных советских писателей с традицией классического русского реализма он считал признаком безнадежной отсталости: проза Шолохова, например, это суррогат репортажа и отвечает лишь неразвитому эстетическому вкусу масс.
По его мнению, авангардизм разрушил романный жанр: «Форма реалистического фабульного романа сегодня мертва» 10.
Тейге повторял тезис о кризисе критериев марксистской критики, не стал он и сторонником пражского литературного структурализма, который разрабатывался в 30-е гг. Яном Мукаржовским и весьма успешно завоевывал авторитет в среде академического литературоведения. По сути, Тейге продолжал придерживаться тех же теоретических основ, на которых покоилась концепция поэтизма, подробно изложенная им в книгах «Строительство и поэзия» (1927, включает статьи 1919-1927 гг.), «Мир, который смеется» (1928), «Манифесты поэтизма» (1928, в соавторстве с Незвал ом) и др. Переход на позиции сюрреализма сдвинул в этой эстетической теории акцент с безудержного веселья и развлекательности в сторону психологизма, но в центре по-прежнему оставалось утверждение индивидуальной свободы, раскрепощение человеческой личности, безусловный отказ от идеологии, а с точки зрения формы — предпочтение открытий и приемов западноевропейского авангарда.
Хранителем и пропагандистом искусства авангарда Тейге остался и после Второй мировой войны. Его последним громким публичным выступлением в защиту этого искусства стала речь на Первом съезде чешских писателей (1946). Это было время огромной популярности в Чехословакии Советского Союза как освободителя страны от фашистской оккупации, время взрыва интереса к советской литературе, время простых по форме стихов-здравиц, с которыми многие чешские поэты, до войны увлекавшиеся авангардными экспериментами, обращались к воинам Красной Армии и освобожденному чешскому народу. Тейге не разделял «славянского энтузиазма» большой части чешских литераторов (среди них — Зденек Неедлы, Иван Ольбрахт, но и Владимир Голан, Франтишек Гру-
бин и мн. др.). не верил в долговечность такой поэзии. Но в отличие от типичной для него прежде наступательной, позиция Тейге теперь стала скорее оборонительной. Он стремился объяснить, что от завоеваний авангарда нельзя отказываться только потому, что широкие народные массы их «не понимают». Он доказывал: «Современное „непонятное" искусство способно вызвать необычайные эмоции у каждого, кто с максимальным душевным напряжением, глубоким интересом и горячей любовью стремится слиться с ним, желает и может его изучать, задуматься над ним и его прочувствовать»11. У Тейге на съезде нашлись сторонники, в том числе среди молодых, например критик Ян Гроссман, который выступал с основным докладом о литературной критике и опирался на довоенные воззрения Тейге по поводу кризиса марксистской эстетики и отсталости реализма: «русский социалистический реализм... до сих пор стоит на буржуазной почве, ибо реализм есть явление, буржуазное по определению» 12.
На Первом съезде чешских писателей спор, хотя и весьма острый и принципиальный, велся еще в достаточно академичных рамках. Положение круто изменилось после февраля 1948 г., когда в Чехословакии победил коммунистический режим, был установлен жесткий идеологический диктат, введена цензура, создан по советскому образцу Союз чехословацких писателей, принявший в качестве программы всей литературы концепцию социалистического реализма. Искусство авангарда было зачислено в декаданс и буржуазную реакцию, а Карел Тейге, особенно после печально знаменитого доклада Ладислава Штолла на пленуме Союза писателей, изданного затем в виде руководящей брошюры «Тридцать лет борьбы за чешскую социалистическую поэзию» (1950), превратился в злого гения революционной литературы, в «троцкистского иуду».
Реабилитация чешского авангардизма и, соответственно, фигуры Тейге, которая от него неотделима, началась в «оттепельные» годы, предшествовавшие «пражской весне». В 60-е были предприняты издания произведений Тейге, которые до того времени относились фактически к запрещенной литературе. К счастью, издания его трудов продолжились на хорошем уровне и в самый начальный период «нормализации» (в антологии «Авангард известный и неизвестный» 1-3, Прага, 1970-1972). Однако официальная критика тех лет не могла ему простить проведения параллелей между культурной политикой СССР и гитлеровской Германии. А после «бархатной революции» он стал до известной степени отпугивать литературоведческую науку своей приверженностью к марксизму, своим левым радикализмом.
В настоящее время намечается новая переоценка чешского авангардизма. То, что в коммунистическую эру считалось (во всяком случае — в партийной критике) его главным достоинством — провозглашение сво-
ей принадлежности к марксизму, к революции, симпатии к Советскому Союзу, — теперь воспринимается как заблуждение. Конечно, никакие переоценки не могут умалить значение блестящей поэзии поэтистов, которая во многом предопределила облик чешской поэзии всего XX в. Иначе обстоит дело в отношении теории и теоретиков. Надо признать, что обстоятельный объективный анализ этой части вклада чешского авангарда, в том числе и трудов Карела Тейге, по существу еще только предстоит. Влияния европейских авангардных направлений, которые он как теоретик испытал, переработал, помог воплотить в чешской художественной практике, более или менее отмечены и изучены, но вопрос о его оригинальных теоретических открытиях еще далеко не решен. Одно не может быть подвергнуто сомнению: неутомимая энергия Тейге, его преданность искусству, его пусть утопическая, но безгранично привлекательная мечта «превратить мир в стихотворение» позволяли ему на протяжении многих лет оставаться лидером чешского художественного авангарда, импульсы которого ощущаются и на пороге XXI века.
Примечания
1 Seifert J. Vsecky kräsy sveta. Praha, 1993. S. 223.
2 Nezvat V. Z möho zivota. Praha, 1978. S. 100.
3 Revolucni sbornik Devetsil. Praha, 1922. S. 199.
4 Walker J. Listypriteli. Praha, 1951. S. 32.
5 Seifert J. Vsecky kräsy svita. S. 222.
6 Teige K. Vybor z dila 1. Praha, 1966. S. 256.
7 Ibid. S. 263.
8 ReD. 1929. № 3. S. 89.
9 Socialisticky realismus. Praha, 1935. S. 143.
10 Ibid. S. 157.
11 Uctoväni a vyttedy. Sbornik prvniho sjezdu ceskych spisovatelü. Praha, 1948. S. 156.
12 Ibid. S. 172.
