CC BY
56АЛИ АСКЕР - доктор юридических наук, преподаватель Карабюкского университета. Турция, Карабюк ([email protected])
ALIYEVA SEVINC ISRAFIL KIZI - Leading Researcher of «The History of the Caucasus» of the Institute of History A.A. Bakikhanov of Azerbaijan National Academy of Sciences, Doctor of Philosophy in historical sciences. The Republic of Azerbaijan, Baku.
ALI ASKER - Doctor of Law, lecturer at University of Karabyuk. Turkey, Karabyuk
УДК 94(47)08
НЕФЕДОВСКАЯ Е.В.
К ВОПРОСУ О ЗНАЧЕНИИ КАТОРГИ И ССЫЛКИ В РОССИЙСКОЙ
ЖИЗНИ XIX - НАЧАЛА XX ВВ.
Ключевые слова: пенитенциарная система России, каторга, ссылка, бродяги, колонизация Сибири.
В статье рассматривается ряд аспектов эволюции институтов каторги и ссылки в имперской России, выясняется их специфика, роль в жизни страны и ее отдельных регионов, влияние на российское общество.
NEFEDOVSKAYA E.V.
ON THE IMPORTANCE OF PENAL SERVITUDE AND EXILE IN RUSSIAN LIFE IN XIX - EARLY XX CENTURIES
Keywords: Russian prison system, penal servitude, exile, tramps, the colonization of Siberia.
This article discusses some aspects of the evolution of institutions of penal servitude and exile in Imperial Russia. It also analyses their specificity, the role in life of the country and its regions as well as the impact on Russian society.
Пенитенциарные учреждения неизменно относились к числу основных институтов российского государства периода империи. Выступая в качестве довольно эффективного инструмента внутренней политики, они вписали в историю страны немало драматических страниц, стали одним из наиболее запоминающихся символов своего времени. В самом народном сознании, их образ неизменно присутствовал в качестве некой повседневной константы, находившей завершение в чеканных формулах о всяком человеке как потенциальном страдальце, «сидельце».
На данном суровом фоне, в общественном восприятии наказание всегда соседствовало с искренним и глубоким состраданием, стремлением как-то
облегчить участь осужденных. Это сочувственное отношение к ним, основанное на внимании к «духовному спасению», оказывало свое немалое влияние и на правительственную политику. К примеру, еще с Екатерины II, которая своим «Наказом» разграничила условия содержания колодников и лиц, совершивших менее тяжкие преступления, а также подследственных, российская правовая традиция закрепила благоприятствующий «исправлению» принцип «наибольшего разобщения» арестантов между собой с целью предотвращения возможности «вредного воздействия» их друг на друга [1]. В стране утвердилось широкое разнообразие пенитенциарных заведений - от действовавших под эгидой «общественного призрения» различного рода смирительных, работных домов до каторжных тюрем.
Для наиболее опасных уголовных и, особенно, государственных преступников уже с конца XVI века практиковалась ссылка в Сибирь, получившая широкое развитие в XVIII столетии, когда та же Екатерина II предоставила помещикам право высылки в Сибирь крепостных крестьян без суда. При этом ссылка, выступавшая как суровая карательная мера, вместе с тем, являлась инструментом колонизации, освоения края: «государство, осуждая на каторжные работы, в сущности, не наказывало, а снабжало разные ведомства даровыми рабочими» [2].
Противоречивый процесс эволюции институтов и форм наказания для осужденных за наиболее тяжкие преступления, в итоге, приобрел определенную оформленность лишь усилиями команды назначенного сибирским генерал-губернатором графа М.М. Сперанского. В частности, значительной здесь стала роль инициатора проекта Г.С. Батенькова [3].
Стараниями разработчиков под руководством М.М. Сперанского был создан Устав о ссыльных 1822 года, не просто упорядочивший институт ссылки, но и фактически оформивший его превращение в завершенную систему «домашнего управления». Поскольку к данному времени в Сибири сконцентрировались значительные контингенты заключенных (только в 18001825 гг. пришло порядка 80 тысяч ссыльнопоселенцев), принятие Устава, создание соответствующих организационных структур (Тобольского Приказа о ссыльных, экспедиций о ссыльных в губернских городах, 61 этапной тюрьмы вдоль Сибирского тракта [4]) оказались мероприятиями весьма своевременными. Они придали имперской каторжной практике некую, хотя и весьма ограниченную, системность.
Это стало особенно очевидным в пореформенный период, ознаменованный неуклонным ростом политической и уголовной преступности и, соответственно, сети пенитенциарных учреждений, а также численности контингентов, находящихся в местах лишения свободы. Причем если прежде основной контингент заключенных - ссыльных в Сибирь составляли крепостные, рекруты-дезертиры, то теперь это были свободные люди, ходя и, как правило, «приписанные» к определенному месту.
Примечательно, что, помимо уголовных, все большее влияние на характер пенитенциарной политики в России оказывали растущие контингенты политических заключенных. Политические процессы 1870-1890-х годов наполнили заключенными фактически пустовавшие при Николае I Петропавловскую и Шлиссельбургскую крепости. Рост преступности стимулировал расширение сети мест заключения, в том числе и каторжных тюрем. В частности, отметим создание в Иркутской губернии двух Тобольских и Александровской каторжных тюрем. При этом, как и ранее, центральное значение сохраняла Нерчинская каторга в Забайкальской области (граница с Монголией) - сеть тюрем, расположенных при рудниках (Горно-Зерентуйская, Акатуйская и пр.). Ключевую роль играли централы Иркутский, Николаевский, Тобольский, Усть-Кутский. В Западной Сибири (Семипалатинская область) большое значение приобрела Усть-Каменогорская каторга. В 1870-1880-е гг. «специально политической каторжной тюрьмой стала и тюрьма на Каре» [5].
В новых условиях каторжные тюрьмы особенно быстро росли и в Европейской России. Причем не только пересыльные. Толчок этому был дан законом от 18 апреля 1869 года, согласно которому в Сибирь направлялись только каторжники из местных жителей и из Зауралья. Соответственно, в пореформенный период были созданы Ново-Белгородская или Печенежская (с 1864-1869 гг.), Ново-Борисоглебская или Андреевская (в Харьковской губернии) центральные каторжные тюрьмы («централы»). Значительно расширился Илецкий централ (в Оренбургской губернии). Росло значение Пермской, Псковской, Симбирской, Рижской и ряда других каторжных тюрем. Все это определило новый порядок распределения ссыльно-каторжных.
Сложилась своего рода специализация каторжных тюрем. К примеру: «Неспособные по увечьям, старости и дряхлости к работам, не могущие следовать в путь, каторжные мужчины, равно мужчины старше 55 лет и женщины старше 50 лет, направляются непосредственно Губернскими Правлениями в ведение Тюменского Приказа о Ссыльных; туда же и таким же порядком высылаются все без исключения евреи и еврейки. ... Поступающие в ведение Тюменского Приказа о Ссыльных арестанты каторжного разряда распределяются Приказом: холостые и те из женатых, при которых нет семейств, в Тобольскую и Усть-Каменогорскую каторжную тюрьмы», остальные (с семействами, женщины и пр.) - в ведение Иркутской экспедиции о ссыльных» [6].
Наряду с наказанием, выносившимся в ходе традиционного судебного преследования, в пореформенный период широкое применение получил институт административной ссылки. Отдельные лица без суда высылались полицией в отдаленные регионы империи по подозрению в незаконной деятельности, либо по обвинению в том, что их проживание в данной местности может быть вредным для общественного порядка. По наблюдениям современника: «Административная ссылка произвела гораздо более глубокие
опустошения, чем суды. По данным, опубликованным в «Вестнике народной воли» в 1883 году, за время с апреля 1879 года, когда в России было введено военное положение, до смерти Александра II в марте 1881 года происходило сорок политических процессов и число обвиняемых достигло 245 человек. Но за тот же период из одних только трех южных сатрапий - Одессы, Киева и Харькова, - по документам, имеющимся в моем распоряжении, было выслано в различные города, в том числе в Восточную Сибирь, 1767 человек» [7]. В итоге, контингенты ссыльнопоселенцев значительно расширили численность невольников, изменили облик целых областей.
Ссыльно-каторжная масса в стране неуклонно росла. В отдельных местностях число ссыльных достигало порой половины и более населения. Особенно это было характерно для Севера, Сибири, Дальнего Востока. В частности, в Сибирь ежегодно ссылалось не менее 10 тысяч преступников. К примеру, в навигацию 1893 года только из Москвы, через Н. Новгород на Пермь было намечено к перевозке около 15 тысяч арестантов (32 партии) [8].
Ситуация усугублялась тем, что лица, отбывшие каторжный срок, далее оставлялись в этих же регионах на поселении (закон 23 мая 1875г.). Фактически бессрочной для многих становилась и ссылка (особенно в случае неудачной попытки бегства).
В результате, контингенты ссыльнокаторжных, особенно в Сибири, стали столь многочисленными, что создали серьезные затруднения даже для учета заключенных. Власти путались в их разрядах; получил широкое распространение «обмен фамилиями» между каторжными, ссыльными и бродягами. В данной связи перестало должным образом работать старое правило, в соответствие с которым, у лишенных прав состояния арестантов-мужчин из низших сословий выбривалась правая половина головы [9]. В итоге, чтобы хоть как-то прояснить ситуацию, циркуляром от 30 марта 1890 года «О бритье голов» было предписано каторжникам брить правую часть головы, а двум другим категориям арестантов - левую [10].
Хроническую остроту в этой ситуации сохраняла проблема обустройства ссыльнокаторжных. В отличие от задействованных на работах каторжан, ссыльные (нередко из образованных слоев общества) испытывали большие трудности в адаптации к жизни в местах, где не находили не только применения своим знаниям, но и какого-либо занятия вообще. Зачастую они не имели не только достойного занятия, но и круга общения.
Традиционно сложным для основной массы оставалось решение полового вопроса. Лишь предельно ограниченный круг арестантов имел последовавших за ними супругов. Остальные находились в весьма непростом положении. Как следствие, современники констатировали: «Повальный разврат обоих полов, масса незаконно рожденных, невозможность завести хозяйство, а через это и побеги и преступления». Такое положение, в принципе, не устраивало и власти, поскольку для колонизации отдаленных регионов важно было именно
«семейное начало», которое «делает из бродяги - мирного земледельца, способствует колонизации края и умножению его населения». Стремление поощрять семейную жизнь требовало решения вопроса о разводах. Итогом 10летней борьбы сибирского духовенства, которое доказывало «невозможность осуждения всех ссыльных на вечное безбрачие», стало принятие закона о браках от 14 декабря 1892 года, согласно которому, после двух лет разлуки с супругом заключенный мог получить развод и создать новую семью [11].
Несмотря на правительственные выплаты отдельным категориям ссыльных, существенной проблемой было также материальное обеспечение ссыльнокаторжных. Не случайно, в соответствующих инстанциях неоднократно поднимался вопрос о возможности арестантов пользоваться принадлежащими им денежными средствами.
К примеру, 17 июля 1890 года МВД и Главным тюремным управлением (ГТУ) принимается циркуляр №18 «О направлении денег, принадлежащих ссыльным», предусматривавший пересмотр практики, при которой деньги каторжников Сибири и Сахалина в основном высылались в Тюменский приказ о ссыльных. Теперь предлагалось вначале направлять деньги арестантов в ведение губернаторов «базовых» для пересыльных тюрем - Московской, Харьковской и Оренбургской губерний, которые затем должны были перенаправлять эти средства вслед за заключенным. При этом традиционно «ведущему» Тюменскому приказу о ссыльных направлялись деньги лишь тех ссыльных, которые следовали в Иркутскую экспедицию о ссыльных. В дальнейшем средства арестантов сосредотачивались в распоряжении начальников мест заключения. Однако в строго ограниченном объеме. Согласно циркуляру МВД и ГТУ от 23 января 1891 года «О порядке хранения собственных арестантских денег», заключенные имели непосредственно в местах заключения не более 25 рублей. При этом начальники губернских тюремных замков, исправительных арестантских отделений, пересыльных и каторжных тюрем могли хранить не более 1,5 тысячи рублей, а начальники уездных тюрем - не более 500 рублей. Остальные средства следовало передавать на депозитное хранение Тюремных отделений и комитетов или Губернских Правлений (Полицейских управлений) в Казначейство [12].
Неустроенность, тяжелые условия каторги и ссылки толкали арестантов на побег. Бегство из мест заключения позволяло не только немедленно изменить нетерпимую для арестанта ситуацию, но и давало возможность каторжному или ссыльному представиться бродягой, «не помнящим» родства, места жительства, либо же, просто отказаться объявлять свое звание. Тогда такому человеку грозила высылка в Сибирь на жительство в качестве «водворяемого работника» [13]. Беглый каторжник, таким образом, вначале превращался в бродягу, а затем - в водворяемого рабочего. На языке беглых это означало «подвести себя под Манифест».
Тысячи, десятки тысяч беглых создали в стране, прежде всего, в ее отдаленных регионах, огромную массу «беспаспортных», не имеющих определенного места проживания лиц, образовавших «русский подпольный бродяжий мир», «особое общинное сословие». Особенно распространенным явление «бродяжничества» было в Сибири. Регион отличался «значительным числом лиц, предаваемых суду за сокрытие своего звания и происхождения». Побеги стали частью сибирской повседневности. Особенно высокой концентрация беглых была в больших городах. В деревнях Сибири для таких «прохожих», на случай их появления, у домов даже специально выставлялась пища. Беглые ценили такое отношение и, направляясь в Европейскую Россию, до Камы, в основном, действительно, старались не шалить. Считалось, что свои преступные таланты, либо же планы мести лучше реализовать уже за пределами Сибири. Поэтому, по оценкам современников: «Для Сибирского населения они не страшны, ибо оно с ними свыклось и в случаях даже проявления ими попыток к преступлению быстро, самосудом, умеряет такие их порывы; в пределах же Европейской России они наводят панический страх на целые селения и буквально держат оные в осаде по целым месяцам, до случайного их задержания» [14].
В течение всего пореформенного периода власти были вынуждены совершенствовать систему мер по борьбе с растущим потоком беглых арестантов. До 1874 года беглых при поимке временно определяли в арестантские роты (приказы) и пр. и либо делали запросы в места, которые они указывали как места их приписки, постоянного жительства, либо сразу препровождали задержанных к местам жительства. Если они оказывались ложными, то таких лиц судили за бродяжничество [15].
Однако в связи с высокой затратностью такой практики, в 1890 году Томский губернский прокурор поставил в Губернском Совете вопрос о том, чтобы дифференцировать беспаспортных. Немедленно отправлять к месту жительства (к местам приписки) следовало лишь тех, кто указывал местом жительства Сибирские губернии. Эта же мера применялась и к тем, кто мог представить «достаточные доказательства» проживания в губерниях Европейской и Азиатской частей России. В отличие от них, основную массу беглых, которые заявляли себя уроженцами губерний Европейской России, во избежание ненужных транспортировок, следовало содержать на месте, ограничиваясь запросом по месту жительства. Общероссийский закон от 1 декабря 1892 года распространил эту практику на всю страну [16].
На наш взгляд, бегство от власти, ее диктата, превратилась в национальную черту россиян. Бежали не только каторжане, ссыльные из отдаленных мест империи. Бежали также те ссыльные, которые в немалом числе высылались «всего лишь» из столичных регионов. При этом, в случае, когда ссыльные отлучались из мест, определенных им для жительства в
нестоличных губерниях, при поимке они возвращались назад «за счет самовольно отлучающихся» (при их несостоятельности - за счет казны) [17].
Массово бежали даже из родных деревень, из мест постоянного жительства. В условиях круговой поруки, от этого нередко страдало все крестьянское общество, в обязанность которого входил возврат беглых [18]. Так, циркуляр МВД №187 от 25 октября 1873 года установил, «что при возвращении, в определенных законом случаях, обществам принадлежащих им беспаспортных (беглых) и бродяг посредством пересылки, произведенные из казны издержки на снабжение этих людей необходимою одеждою и кормовыми деньгами, всегда возмещается за счет подлежащих обществ». Правда Правительствующий Сенат разъяснил, что требования закона об ответственности общества «относится не ко всем случаям возвращения беглых и бродяг в места постоянного их жительства», а «только тогда, если эти беглые и бродяги водворяются по требованию общества» [19].
Наличие значительных ссыльнокаторжных контингентов существенно дестабилизировало ситуацию в целых регионах. По воспоминаниям одного из политических ссыльных, в Архангельской губернии (1880-е гг.): «Эти
уголовники - бич для всего края. Иногда они образуют целые шайки. Один город - Шенкурск - они фактически держали в осаде. Никто не смел ни приехать туда, ни выехать оттуда, не уплатив мошенникам калыма. В Холмогорах они так обнаглели, что их удалось призвать к порядку лишь после того, как туда прибыл сам губернатор Игнатьев. Он вызвал бандитов к себе и прочитал им отеческое наставление по поводу их дурного поведения. Они слушали его с величайшим вниманием, обещали исправиться, а когда уходили из губернаторской приемной, прихватили с собой самовар». Примечательно, что полиция так и не смогла найти похищенное и, во избежание неприятностей от губернатора, была вынуждена «выкупить» самовар у преступников за пять рублей [20].
В стремлении как-то исправить ситуацию, отказаться от средневековых пенитенциарных форм, правительство в 1893 г. упразднило каторжные тюрьмы в Европейской России. Их место заняли арестантские отделения. Тем не менее, как институт каторга сохранилась. Соответственно, сохраняли актуальность и все обозначенные выше проблемы.
В начале XX столетия по-прежнему массовый характер носило бегство с каторги. К примеру, как следует из «Отчета о работах ссыльно-каторжных по проведению Амурской колесной дороги в 1903 году», всего на сооружении данного объекта работали 472 человека. При этом в основном, в течение лета отсюда бежали 59 арестантов, в том числе 55 ссыльнокаторжных. Из них 5 были убиты, а 16 - возвращены к месту отбывания наказания. В целом, такое же положение здесь отмечалось и в 1902 году, когда в побег ушли 62 каторжника [21].
В целом, в начале XX столетия российская каторга находилась на распутье. Властями ставился вопрос о ее преобразовании и даже упразднении. Но системные меры разработать все же не удалось. Обсуждение вопроса затянулось, причем ответственность за решение проблемы ведомства брать на себя не торопились. К примеру, на заседании Особой комиссии для разработки мероприятий, вызываемых изданием нового уголовного уложения (председатель Н.В. Муравьев) 8 декабря 1903 года было решено: вопрос о судьбе каторги в первую очередь связан с учреждением Наместничества Дальнего Востока. И поскольку в ведение данного образования входили «о. Сахалин и Нерчинская каторжная тюрьма - эти два главных центра нашего нынешнего каторжного строя», постольку следовало дождаться соответствующих представлений от назначенного туда Наместника [22].
Пенитенциарная политика в указанной сфере, в основном, оставалась традиционной. Проводившиеся изменения, носили фрагментарный вид. В частности, законом от 23 февраля 1904 года было утверждено мнение Государственного Совета об упразднении Тюменского приказа о ссыльных. При этом ссыльные вполне традиционно делились на 3 категории: каторжные, ссыльно-поселенцы и бродяги. В свою очередь, каторжные разделялись по трем разрядам - бессрочные и имеющие сроки более 20 лет, со сроками 8-20 лет и 48 лет [23]. Это традиционная схема, в принципе, не меняла ситуации, сложившейся к данному времени в каторжной России.
Укажем, к примеру, на закрепление в это время курса на растущее трудовое использование заключенных. Как отмечал в данной связи чиновник ГТУ Н. Лучинский: «Наши тюрьмы и теперь не бедны разнообразием производящихся в них работ, как это блестящим образом доказали экспонаты тюремного отдела Всероссийской кустарной выставки 1902 года» [24]. Как и прежде, каторжные тюрьмы старались приблизить к местам работ. Так, например, особым мнением Государственного Совета от 19 января 1904 года «Об устройстве мест заключения на золотых приисках Витимской и Олекминской систем Иркутской губернии», были учреждены тюрьма в г. Бодайбо и помещение для подвергаемых аресту на прииске Верном Олекминской золотопромышленной системы [25].
В целом, несмотря на потребности времени в отказе от средневековых пенитенциарных институтов, они, в немалой степени, сохраняли свое значение и как средства борьбы с уголовной преступностью, и как средства подавления политического протеста, и как важного инструмента управления.
Литература и источники
1. Томсинов В.А. Императрица Екатерина II (1729-1796)// Российские правоведы XVШ-XX веков: Очерки жизни и творчества. В 2-х т. - М.: Зерцало, 2007. - Т.1. - С.63-89.
2. Таганцев Н.С. Лекции по русскому уголовному праву. Часть общая. - СПб., 1895. - С.1264.
3. Русская старина. - 1897. - Т.92. - №10. - С.86.
4. Шахеров В. «Устав о ссыльных» М. Сперанского// Восточно-Сибирская правда. - 2001. - 1 декабря.
5. Гернет М.Н. История царской тюрьмы. - Т.3. - М., 1962. - С.288.
6. Тюремный вестник. - 1893. - №2. приложение. - С.20-21.
7. Степняк-Кравчинский С. Сочинения. В 2-х т. - Т.1. Россия под властью царей. Подпольная Россия. - М.: Худож. лит., 1987. - С.56.
8. Тюремный вестник. - 1893. - №5. - С.12
9. Устав о ссыльных. 1863. СПб., 1890. Ст.Ст. 194, 285.
10. Тюремный вестник. - 1893. - №2. приложение. - С.28.
11. Тюремный вестник. - 1893. - №2. - С.50, 51.
12. Тюремный вестник. - 1893. - №1. - С.4-5, 9.
13. Уложение о наказаниях. Ст. 951, 70; Устав о ссыльных. Ст.148.
14. Н.С. Бродяги и бродяжничество// Тюремный вестник. - 1893. - №3. - С.99-100.
15. Устав о паспортах. СПб., 1890. Ст.343
16. Н.С. Ст. 343 Уст. Пасп. по Высочайше утвержденной 1 декабря 1892 г. редакции// Тюремный вестник. - 1893. - №4.
17. Тюремный вестник. - 1893. - №1. приложение. - С.16.
18. ПСЗ. Т^^. Устав о паспортах. Ст.664.
19. Тюремный вестник. - 1893. - №1. - С.15.
20. Степняк-Кравчинский С. Сочинения. В 2-х т. - Т.1. Россия под властью царей. Подпольная Россия. - М.: Худож. лит., 1987. - С.52.
21. Тюремный вестник. - 1904. - №2. - С.128.
22. Журнал №1 Особой комиссии для разработки мероприятий, вызываемых изданием нового уголовного уложения // Тюремный вестник. - 1904. - №2 (приложение). - С.3.
23. СУ. 1904. №46. ст.537.
24. Тюремный вестник. - 1904. - №5. - С.377.
25. Тюремный вестник. - 1904. - №3. - С. 184-186.
НЕФЕДОВСКАЯ ЕЛЕНА ВАСИЛЬЕВНА - независимый исследователь, член Московского областного отделения Ассоциации юристов России. Россия, Москва (E-mail: [email protected])
NEFEDOVSKAYA ELENA VASILYEVNA - independent researcher, a member of the Moscow regional branch of the Association of Lawyers of Russia. Russia, Moscow.
