CC BY
35
Вестник Нижегородского университееа им. Н.И. Лобачевского. Серия: Социальные науки, 2016, № 3 (43), с. 83-90
83
УДК 316
К ВОПРОСУ О СТАТУСЕ И ИНТЕРПРЕТАЦИИ РЕШЕНИЯ В ОНТОЛОГИЯХ «СОЦИАЛЬНОГО ПОРЯДКА» (трансцендентализм М. Вебера и децизионизм К. Шмитта) Часть 1. Трансцендентализм М. Вебера
© 2016 г. К.Г. Мальцев/ Е.А. Зайцева2
^Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского Нижегородский государственный технический университет им. Р.Е. Алексеева
Maltsevaannav@mail.ru
Статья поступила в редакцию 05.05.2016 Статья принята к публикации 10.08.2016
Проводится сопоставительный анализ методологических принципов теорий социального познания М. Вебера и К. Шмитта; доказывается, что трансцендентализм и децизионизм являются необходимыми условиями возможности теории «социального порядка»; предлагается новая интерпретация процедуры каузального сведения М. Вебера и радикальной понятийности К. Шмитта; выявляются структурные тождества в описаниях трансцендентального субъекта познания и суверена - в их отношении к «социальному порядку»; определяется принцип различения дискурса и теории. В результате анализа способов репрезентации социальной действительности в «понимающей социологии» М. Вебера и в «радикальной понятийности» К. Шмитта приводятся аргументы в пользу утверждения К. Шмитта о конститутивности решения для «социального порядка».
Ключевые слова: социальный порядок, трансцендентализм, децизионизм, причинность, решение, случай, радикальная понятийность, очевидность, суверен, репрезентация.
Постановка вопроса
Исследование метода теоретического познания социальной действительности приобретает в убедительности в случае, если предметом изучения становятся теории, относительно методологической последовательности и пуризма которых достигнуто максимальное согласие научного сообщества и которые, как правило, квалифицируются им как «классические». В том случае если, опять же по согласному мнению профессиональных исследователей данной предметной области, такие теории полагаются в методологическом отношении существенно различными, но относительно конститутивных принципов их методологии удается аргументированно доказать (и, желательно, продемонстрировать посредством логической реконструкции, интерпретации, сопоставительного анализа) совпадение, - можно рассчитывать на приближение к очевидности, которой недостает именно социальному познанию (длящиеся с момента появления социологии как науки споры о методе, постоянная констатация методологического кризиса теоретической социологии -лучшее подтверждение недостатка очевидности). Едва ли можно представить что-то столь различающееся, чем теоретическая социология М. Вебера и теория социального порядка К.
Шмитта: разные традиции, школы, понятийный аппарат, - по-видимому, они не совпадают ни в чем (может быть, кроме общей для них теоретической атмосферы новоевропейской философии, - но любую метафизику мы, насколько было возможно, вывели «за скобки» нашего рассмотрения в этой статье). Тем интереснее проследить, каким образом М. Вебер и К. Шмитт могут быть приведены к согласию - в радикальной понятийности (термин К. Шмит-та), репрезентирующей социальную действительность. «Случай» и «решение» эксплицированы нашим исследованием в качестве конститутивных моментов методологии названных теоретиков «социального порядка»; задачей настоящей статьи является приведение доказательств данного утверждения.
Для того чтобы решение было осознано в своем конститутивном относительно социального порядка статусе2, необходимо подозрение в «окказиональной природе» социальной реальности; романтический субъект (К. Шмитт, «Политический романтизм») перевел окказионализм как философское учение в статус одной из наиболее влиятельных установок общественного сознания3. В реальности, где случай (occasio) имеет по крайней мере не меньшее значение, чем причина (causa) (причем в данном случае совершенно неважно, для «самой» реальности
или для знания о ней), решение (Бога, заменяющей его инстанции, человека, субъекта и т.п.) становится не просто конститутивным для социальной реальности, но и условием ее возможности как таковой; децизионизм становится необходимым элементом социальной теории. Можно сказать иначе: в той степени, в какой социальной действительности приписывается «разрыв» (или мы видим разрыв, или мы постулируем его из каких-либо соображений, напри-
4\
мер революционных, - не суть ), в той степени решение является конститутивным ее (действительности) моментом, а децизионизм - необходимым принципом социальной теории. У М. Вебера и К. Шмитта были разные основания для того, чтобы включить случай в онтологию социального порядка; в результате мы имеем последовательности их рассуждений, сопоставимые в ключевых моментах; в той степени, в какой эти последовательности необходимы, -они являются теориями, сопоставление которых представляет научный интерес.
Необходимость «отсылки к решению» была осознана и помимо рассуждений о социальном: дуализм Декарта стал проблемой для европейской философии и «ответы»: «пари» Паскаля, «дьявольское зло» Канта, «ип§гип&» как основа свободы Шеллинга - вводили решение в онтологию не только социального порядка, но и мира в целом. Выбор в названных случаях (у Канта и у Шеллинга - «до времени», изначальный) конститутивен, так как изначально определяет «реальность» и даже «полагает» ее5. С. Жижек в работе «Возвышенный Объект Идеологии», интерпретируя гегелевскую «триаду рефлексии» (полагающая, внешняя, определяющая рефлексия) [3, с. 201], пишет: «Это один из главных уроков философии Гегеля: когда мы что-то совершаем, вмешиваемся в течение событий посредством какого-либо конкретного поступка, то реальное действие состоит не в этом индивидуальном, практическом, конкретном вмешательстве (или невмешательстве) в события. Реальное действие обладает символической природой, оно состоит в том, каким образом мы заранее структурируем мир, его восприятие так, чтобы сделать вмешательство возможным, чтобы открыть в нем (в мире) пространство для деятельности (или бездеятельности). Реальное действие, следовательно, предшествует конкретной, фактической деятельности; оно состоит в предварительном реконструировании символического универсума так, чтобы в него оказалось возможно вписать (конкретный) поступок» [3, с. 215]; «еще до того, как начать действовать в мире, нам необходимо совершить чисто формальный акт по обращению объек-
тивно данной действительности в действительность «порождаемую сознанием», «полагаемую» субъектом» [3, с. 216]; «такова суть проблемы «полагания предпосылок»: в своей конкретно-эмпирической деятельности субъект предпосылает себе, постулирует объективный «мир», в котором он действует, как заранее данный ему, как позитивное условие своей деятельности. Однако эта эмпирическая деятельность оказывается возможной только после того, как субъект структурирует свое восприятие мира таким образом, чтобы открыть в нем пространство для своего вмешательства. Другими словами, эмпирическая деятельность становится возможна только в том случае, если субъект ретроактивно полагает сами предпосылки своей деятельности, своего «полагания». Это «действие до действия», которым субъект полагает сами предпосылки своей деятельности, обладает в строгом смысле слова формальной природой. Это чисто формальное «обращение» действительности в нечто воспринимаемое, в нечто содеянное нами» [3, с. 217]. Эти предварительные замечания, выполняя роль аргументации посредством отсылки к авторитету в отношении существенности «вопроса о решении» в новоевропейской мысли, одновременно указывают нам направление исследования способов «впи-сания» решения в онтологию социального порядка.
Трансцендентализм М. Вебера
М. Вебер указывал на конститутивное значение решения для трех случаев: во-первых, при определении границ научного социального познания; во-вторых, при осуществлении процедуры «отнесения к ценности», выделяющей фрагмент социальной реальности для познания в качестве имеющего «культурное значение», то есть при конструировании предмета познания социологии как науки о действительности; в-третьих, в соответствии с общей методологической позицией баденского неокантианства, в процедуре «каузального сведения», решающей предпосылкой возможности которой является выход за рамки жесткой причинной необходимости порядка природы с опорой на точку зрения, укорененную в «царстве свободы», открытой практическим разумом. Все три указанных «случая», когда, по Веберу, требуется «принять решение», не просто связаны между собой, но представляют разные стороны одного и того же -манифестации конститутивной сущности воли в отношении всякой, в нашем случае - социальной, действительности.
Определяя границы социологии как эмпирической науки (то есть ограниченной опытом; вопрос о том, насколько М. Вебер был связан кантовским, по мнению некоторых современных исследователей - физикалистским и огра-
6
ниченным, пониманием опыта , в данный момент нас не интересует), М. Вебер писал: «Можно, как я полагаю, без всякого сомнения установить, что при вынесении оценок в области практической политики (следовательно, также экономики и социальной политики) в той мере, в какой речь идет о том, чтобы вывести из них директивы для практически ценных действий, эмпирическая наука может своими средствами определить только следующее: во-первых, необходимые для этого средства; во-вторых, неизбежные побочные результаты предпринятых действий; в-третьих, обусловленную этим конкуренцию между возможными различными оценками и их практические последствия» [5, с. 566). Средствами философских наук можно, помимо этого, «выявить «смысл» таких оценок, то есть их конечную смысловую структуру и их смысловые следствия; другими словами, указать на их место в ряду всех возможных «последних» ценностей и провести границы в сфере их смысловой значимости» [5, с. 566]; но: «Даже ответы на такие, казалось бы, простые вопросы, как, например, в какой степени цель оправдывает неизбежные для ее достижения средства, или до какого предела следует мириться с побочными результатами наших действий, возникающими независимо от нашего желания, или как устранить конфликты в преднамеренных или неизбежных целях, сталкивающихся при их конкретной реализации, - все это дело выбора или компромисса. Нет никаких научных (рациональных или эмпирических) методов, которые могут дать нам решение проблем такого рода, и менее всего может претендовать на то, чтобы избавить человека от подобного выбора, наша строго эмпирическая наука, и поэтому ей не следует создавать видимость того, будто это в ее власти» [5, с. 567]. Вебер настаивает на том, что наука об обществе (или группа наук - социальные науки) есть наука о действительности; что «наша наука, как и другие науки, занимающиеся институтами и процессами культуры, исторически вышла из практических точек зрения. Ее ближайшая и первоначально единственная цель заключалась в разработке оценочных суждений об определенных политико-экономических мероприятиях государства. Она была «техникой» в том же смысле, в каковом таковой в области медицины являются клинические дисциплины. Известно, как такое поло-
жение постепенно изменялось, хотя принципиальное разъединение в познании «сущего» и «долженствующего быть сущим» не произошло» [6, с. 346]; цель познания, таким образом, связана с практической точкой зрения, то есть с точкой зрения действующего индивида, - и решение о выборе цели деятельности, по крайней мере, не детерминировано научным знанием в той мере, в какой из описанных выше возможностей научного знания следует очевидность «полной невозможности претворения в жизнь пусть даже самого приблизительного, какого бы то ни было постулата ценности, поскольку нельзя выявить возможные для этого пути» [7, с. 568]. Итак, решение о цели деятельности (элементом социальной реальности для Вебера является целенаправленная деятельность индивида, имеющая социальный смысл, то есть учитывающая других индивидов) определяет точку зрения, относительно которой структурируется научное социальное знание как описание условий, средств и т. п. этой целенаправленной деятельности. Цель всегда предполагает некую ценность как основание предпочтения для действия. Для удобства анализа Вебер методологически различал целерациональную и ценностнорацио-нальную деятельность как две стороны осмысленного, то есть направленного к цели действия: «Целерационально действует тот индивид, чье поведение ориентировано на цель, средства и побочные результаты его действий, кто рационально рассматривает отношение средств к цели и побочным результатам и, наконец, отношение различных возможных целей друг к другу, то есть действует, во всяком случае, не аффективно (прежде всего не эмоционально) и не традиционно. Выбор между конкурирующими и сталкивающимися целями и следствиями может быть в свою очередь ориентирован ценностнорационально - тогда поведение целерационально только по своим средствам. Индивид может также включить конкурирующие и сталкивающиеся цели - без цен-ностнорациональной ориентации на «заповеди» и «требования» - просто как данные субъективные потребности в шкалу по степени их сознательно взвешенной необходимости, а затем ориентировать свое поведение таким образом, чтобы эти потребности по возможности удовлетворялись в установленном порядке (принцип «предельной полезности»). Ценностнорациональная ориентация действия может, следовательно, находиться в различных отношениях с целера-циональной ориентацией. С целерациональной точки зрения ценностная рациональность всегда иррациональна, и тем иррациональнее, чем больше она абсолютизирует ценность, на кото-
рую ориентируется поведение, ибо она в тем меньшей степени принимает во внимание последствия совершаемых действий, тем безусловнее для нее самодовлеющая ценность поведения как такового (чистота убеждения, красота, абсолютное добро, абсолютное выполнение своего долга). Впрочем, абсолютная целе-рациональность действия тоже в сущности лишь пограничный случай» [7, с. 629-630]. Но, в любом случае, это различение типов действия не отменяет того простого факта, что целью деятельности может быть только то, что связано с ценностью; целью же науки является критика такой деятельности (то есть описание условий ее возможности, и затем все то, что мы, вслед за Вебером, определили как задачу социальных наук). Ценности в каждый данный момент в каждом данном обществе многообразны; «жизнь, основанная на самой себе и понимаемая из нее самой, знает только вечную борьбу богов, знает (если не прибегать к образу) только несовместимость наиболее принципиальных, вообще возможных жизненных позиций и непримиримость борьбы между ними, а следовательно, необходимость между ними выбирать» [7, с. 730], и, как было уже сказано, выбор не подлежит научной критике иначе, как «косвенно»: через сравнение и, может быть, через историческое объяснение наличествующих ценностей; науки «дают нам ответ на вопрос, что мы должны делать, если мы хотим технически овладеть жизнью. Но хотим ли мы этого и должны ли мы это делать и имеет ли это в конечном счете какой-нибудь смысл - подобные вопросы они оставляют совершенно нерешенными или принимают их в качестве предпосылки для своих целей» [7, с. 720]; исторические науки о культуре «учат понимать политические, художественные, литературные и социальные явления культуры, исходя из условий их происхождения. Но сами они не дают ответа ни на вопрос о том, были ли ценными эти явления культуры и должны ли они дальше существовать, ни на другой вопрос: стоит ли прилагать усилия для их изучения. Они предполагают уверенность, что участие таким путем в сообществе «культурных людей» представляет интерес. Но что это на самом деле так, они не в состоянии никому «научно» доказать, а то, что они принимают данный факт как предпосылку, еще отнюдь не доказывает, что это само собой разумеется. Это и в самом деле отнюдь не разумеется само собой» [7, с. 720-721].
Другой стороной того же самого, описанного выше, обстояния, является то, что выбор наукой объекта своего исследования тоже основывается на отнесении этого объекта к ценности, выделении его из бесконечного интенсивного и
экстенсивного многообразия действительности; тематизация выделенного таким образом объекта в предмет руководствуется как раз целью, которую преследует субъект познания, который, если отвлечься от случайности его исторических и биографических обстоятельств (что является необходимым условием научного исследования; привнесение этих обстоятельств в точку зрения познающего субъекта приводит к смешению отнесения к ценности и оценки, что, по Веберу, недопустимо), всегда остается культурным человеком. Поскольку «всякое мысленное познание бесконечной действительности конечным человеческим духом основано на молчаливой предпосылке, что в каждом данном случае предметом научного познания может быть только конечная часть действительности, что только ее следует считать «существенной», то есть достойной знания» [6, с. 369], то следует указать на основание такого предпочтения; мы это уже сделали, когда определили, что выбор происходит с точки зрения ценности: «Понятие культуры - ценностное понятие. Эмпирическая реальность есть для нас «культура» потому, что мы соотносим ее с ценностными идеями (и в той мере, в какой мы это делаем); культура охватывает те - и только те - компоненты действительности, которые в силу упомянутого отнесения к ценности становятся значимыми для нас. Ничтожная часть индивидуальной действительности окрашивается нашим интересом, обусловленным ценностными идеями, лишь она имеет для нас значение, и вызвано это тем, что в ней обнаруживаются связи, важные для нас вследствие их соотнесенности с ценностными идеями. Только поэтому - и поскольку это имеет место - данный компонент действительности в его индивидуальном своеобразии представляет для нас познавательный интерес. Однако определить, что именно для нас значимо, никакое «непредвзятое» исследование эмпирически данного не может. Напротив, установление значимого для нас и есть предпосылка, в силу которой нечто становится предметом исследования» [6, с. 374]. Важно понимать, что речь идет в данном случае не об исторически определенной ценности, но о ценности как идее: «Трансцендентальная предпосылка всех наук о культуре состоит не в том, что мы считаем определенную - или вообще какую бы то ни было -культуру ценной, а в том, что мы сами являемся людьми культуры, что мы обладаем способностью и волей, которые позволяют нам сознательно занять определенную позицию по отношению к миру и придать ему смысл. Каким бы этот смысл ни был, он станет основой наших суждений о различных явлениях совместного
существования людей, заставит нас отнестись к ним (положительно или отрицательно) как к чему-то для нас значительному» [6, с. 379]. Точка зрения ценности, которую занимает культурный человек в отношении действительности, не обусловлена в своем формальном значении эмпирическим материалом (например, историческими или биографическими обстоятельствами), но логически предшествует любой исторической обусловленности (нас интересует в данном случае только точка зрения познающего субъекта, причем познающего научно; мы не хотим говорить в этой связи о «гносеологическом субъекте» неокантианства, хотя это было бы оправданно, но заставило бы в обосновании уклониться в сторону от предмета нашего рассуждения): «Познание культурной действительности - всегда познание с совершенно специфических особых точек зрения. Когда мы требуем от историка или социолога в качестве элементарной предпосылки, чтобы он умел отличать важное от неважного и основывался бы, совершая такое разделение, на определенной «точке зрения», то это означает только, что он должен уметь осознанно или неосознанно соотносить явления действительности с универсальными «ценностями культуры» и в зависимости от этого вычленять те связи, которые для нас значимы. Если часто приходится слышать, что подобные точки зрения «могут быть почерпнуты из материала», то это - лишь следствие наивного самообмана ученого, не замечающего, что он с самого начала в силу ценностных идей, которые он неосознанно прилагает к материалу исследования, вычленил из абсолютной бесконечности крошечный ее компонент в качестве того, что для него единственно важно» [6, с. 380].
Вопрос, следовательно, не в том, откуда берутся вот эти ценности; вопрос в том, откуда берутся ценности как таковые, что является условием возможности ценности как таковой. Ответ неокантианцев на этот вопрос известен; Вебер как один из крупнейших представителей этой школы - баденского неокантианства - был, одновременно, вполне ортодоксальным, в ее рамках, автором. Бесконечное воззрительное многообразие действительности в целом может рассматриваться научным естествознанием и есть как данная нам в опыте действительность -природа, всецело причинно детерминированная; естествознание есть способ знать эти причины (знание не отражает действительность, но имеет в отношении нее силу; причинности нет в самих вещах, но она есть только способ связи феноменов в нашем знании, но это «только» есть универсальная и необходимая связь опыта, то есть всего, что нам дано). Ценность не есть природа,
не включена в эту причинно детерминированную реальность, она - другая реальность, открывающаяся практическому разуму как реальность идеи свободы и идеи долга. Закон этой реальности никак не связан с причинностью, формулируется Кантом как формальный принцип «ты должен, значит, ты можешь» и определен Кантом же посредством категорического императива (три формулировки категорического императива содержатся в работе Канта «Основоположения метафизики нравов» [8]). Точка зрения долга - единственная, которая может основываться не в универсальной причинной взаимосвязи природы, то есть идея ценности существенно связана с идеей долга.
Следует иметь в виду, что в этой области (в терминологии Канта - в «царстве свободы») нет никакого произвола; там есть причинность долга («должен, значит, могу»), которая в проекции с точки зрения ценности культурного индивида, познающего социальную действительность, принимает видимость телеологии так, что «телеологический характер истории обусловливается не целями, встречающимися в историческом материале, но лишь точками зрения, с которых производится оценка и которые имеются в виду при образовании исторических понятий» [9, с. 323]; но следует избегать вывода о действительности телеологической причинности в эмпирических науках: «В исторической науке, конечно, правомерна борьба против той телеологии, которая сводится к временному переворачиванию отношения причинности и допускает действующие цели. Причины, которые действуют прежде, нежели они действительны, никогда не бывают даны нам как факты, и поэтому, раз история должна быть эмпирической наукой, ее никогда не может занимать вопрос о том, оказывают ли на действительность влияние причины, обладающие способностью привлекать к себе материал для собственного их осуществления. Проблема телеологической причинности, если это вообще есть проблема, относится скорее к метафизике» [9, с. 321]. Но причинность, оформляющую действительность исторических наук о культуре, следует отличать от естественно-научной причинности; Риккерт делает это так: «Предпосылку, гласящую, что всякий процесс имеет свою причину, мы, чтобы отличать ее от законов природы, формулируемых эмпирическими науками, назовем не законом причинности, но основоположением причинности или каузальным принципом. Тогда, согласно нашей терминологии, всякая действительная связь причины и действия должна быть характеризуема как историческая причинная связь в самом широком смысле этого слова, так
как всякая причина и всякое действие отличны от всякой другой причины и от всякого другого действия. Наконец мы говорим о каузальном законе, когда индивидуальные причинные связи рассматриваются в отношении того, что обще им с другими причинными связями, или если образуется безусловно общее понятие, содержащее в себе лишь то, что повторяется в каком угодно количестве причинных связей. Резюмируя это вкратце, мы отличаем историческую и естественнонаучную причинность друг от друга, а затем оба эти вида причинности от общего принципа причинности и, коль скоро соблюдается это трехчленное деление, оказывается, что понятие причинной связи как таковой отнюдь не заключает в себе понятия природной закономерности. Напротив того, понятие однократного и индивидуального причинного ряда исключает возможность выражения его посредством понятий законов природы» [9, с. 352-353].
Точка зрения ценности культурного человека, укорененная в «царстве свободы» и, таким образом, внешняя по отношению к универсальной причинной взаимосвязи природы, обеспечивает общезначимость выделения фрагмента социальной реальности как имеющего культурное значение, детерминирует процесс его (фрагмента) познания в горизонте основоположения причинности посредством процедуры каузального сведения. Предметом каузального сведения являются исторические индивиды (Риккерт), или исторические факты (Вебер); Вебер различает два понятия исторических фактов: «Во-первых, такие компоненты действительности, которые, можно сказать, «само по себе» в своем конкретном своеобразии «представляют для нас ценность» в качестве объектов нашего интереса; во-вторых, такие, которые связаны с нашей потребностью понять те «представляющие для нас ценность» компоненты действительности в их исторической обусловленности как «причины» в ходе каузального регрессивного движения, как «оказывающие историческое воздействие» [10, с. 455]; задачей образования исторических понятий «является не подведение действительности под абстрактные родовые понятия, а расчленение ее на конкретные генетические связи, всегда сохраняющие свою специфическую индивидуальную окраску» [11, с. 71]; познание исторических фактов есть «введение «единичного факта» в качестве звена, то есть реальной причины, в реальную, следовательно, конкретную связь с применением также (среди прочего) и результатов образования понятий (с одной стороны, в качестве эвристического средства, с другой -
как средство изображения)» [10, с. 436]; история есть наука о действительности потому, что для нее «индивидуальные единичные компоненты действительности суть не только средство познания, но и его объект, а конкретные каузальные связи принимаются во внимание не как средство познания, а как реальное основание» [10, с. 436], социология, по Веберу, есть историческая наука о культуре, то есть к ней относится все то, что Вебер определил верным для истории. Идеальный тип есть средство познания в исторических науках о культуре; никогда нельзя заранее сказать, какое из образованных понятий будет полезно для познания, критерий здесь - «в какой мере это будет способствовать познанию конкретных явлений культуры в их взаимосвязи, в их причинной обусловленности и значении» [6, с. 392]. Выводы исторических наук о культуре не субъективны, но общезначимы; «что становится предметом исследования и насколько глубоко это исследование проникает в бесконечное переплетение каузальных связей, определяют господствующие в данное время и в мышлении данного ученого ценностные идеи» [6, с. 382]; ведущая точка зрения связана с нормами нашего исследования, а «научная истина есть именно то, что хочет быть значимым для всех, кто стремится к истине» [6, с. 383]; в исследовании «идеально-типическое понятие - средство для вынесения правильного суждения о каузальном сведении элементов действительности» [6, с. 389]; идеальный тип не есть гипотеза, но «указывает, в каком направлении должно идти образование гипотез. Не дает он и изображения действительности, но представляет для этого однозначные средства выражения» [6, с. 389].
Социальная действительность лишена того свойства природы, которое позволяет говорить о ней как универсально и всецело причинно определенной. В природе принцип эквивалентности причины и следствия не имеет исключений («закон сохранения энергии»); механическая причинность сведена к декартовскому толчку; подведение под закон возможно именно вследствие безусловности двух определенных выше принципов. Невозможность не просто количественно измерить отношение причины и следствия, но даже, ввиду отсутствия «границы», однозначно утверждать о связи двух исторических фактов/индивидов, вводит в реальность случай (разрыв, и как бы еще его ни называть) и заставляет считаться с каким-либо вариантом окказионализма. В случае М. Вебера - с субъектом познания: культурным человеком, который: имеет точку зрения, укорененную в ценности, возможность чего предоставляется
«царством свободы». Если есть место случаю, то фрагменты социальной реальности условием своего упорядочения имеют решение субъекта, которое является точкой «кристаллизации» устойчивых образований, порядок которых определяется в отношении к детерминированной долгом воле субъекта не только как субъекта познания, но как субъекта целенаправленного действия: смысл действия есть условие устойчивости социального прядка. Решение не есть произвол: субъект, как мы видели, определен; существенной является не историческая определенность, но условие ее возможности: определенность долгом. Каузальное сведение, то есть установление генетических рядов, то есть структурирование социального порядка детерминировано ценностью; воля субъекта, его решение выбрать ценность, вернее, положить ее, и не произвольно, но в соответствии с формальным требованием долга, есть конститутивный акт, учреждающий социальный порядок. Мы возвращаемся к сделанным нами выше выпискам из книги С. Жижека «Возвышенный Объект Идеологии»: для того чтобы действовать, субъект должен положить условия, основания своих действий и познания, должен принять действительность (это подлинное решение является условием возможности деятельности, направленной к конкретной цели, которая тоже может описываться как последовательность решений; различие здесь скорее формальное, но от этого не менее значимое); общее основание здесь для М. Вебера как неокантианца - ценность и долг (долг как чистая форма; ценность -как содержание, исторически определенное, но, как идея ценности, тоже формальная). Итак, точка зрения исследователя имеет условием своей возможности точку зрения культурного человека, которая, в свою очередь, обусловлена точкой зрения свободного морально ответ-
7
ственного лица : именно он, в конечном счете, является субъектом решения, встроенного в онтологию социального порядка, этот субъект трансцендентален (в кантовском смысле) причинному универсализму природы (в «трансцендентальном субъекте» совершенно нет ничего мистического; он постоянно «присутствует» у М. Вебера, что мы постарались показать). Различение между этими тремя точками зрения необходимо с точки зрения исследователя, желающего знать и принимать в расчет предпосылки своего исследования, то есть, если воспользоваться словами М. Хайдеггера [13], является условием «осмысленного говорения».
Примечания
1. В статье «Мультипарадигмальность в современной теоретической социологии: материалы к интерпретации» мы приводим многочисленные свидетельства авторитетных социологов и методологов социального познания о непрерывно длящемся (едва ли не с самого момента появления науки) кризисе методологических оснований теоретической социологии [1].
2. По утверждению М. Вебера, социология как историческая наука о культуре есть наука о действительности; К. Шмитт, как мы увидим, в качестве методологического принципа определял для себя строгое воздержание от схем, «предшествующих» исследованию «феноменов действительности»; и для того, и для другого случая допустимо предварительно предположить, что «случай» имеет место в самой действительности; в результате исследования мы обнаружим способ, каким он «имеет место быть».
3. Ф.Р. Анкерсмит в «Политической репрезентации» писал: «Как заметил еще Карл Шмитт в «Политическом романтизме» (1919), просвещенческая мен-тальность была полностью противоположна «принципиальной беспринципности» парламентской демократии. Лишь романтизм с его уважением к разнообразию, ко всем парадоксам, оппозициям и противоречиям, присущим общественно-политической реальности, создал интеллектуальный климат, способствующий расцвету парламентской демократии. Было бы несправедливо забыть, какой вклад внес политический романтизм в становление представительной демократии и в зарождение политического мышления, необходимого для ее правильного функционирования. Политический романтизм - это нечто гораздо большее, чем националистический пафос или крайности (утопического) социализма: он также обеспечивает нас практикой представительной демократии» [2, с. 127-128].
4. В формальной логике, например у Зигварта, установлено, что основанием суждения является представление. Представления же не бывают истинными или ложными, они могут быть соответствующими «действительности» или нет, и последним критерием здесь является общепризнанность «всеми нормальными людьми» (по Канту, например). В большинстве же случаев, все «очевидно» (на основании общепризнанности) до всякого расследования, как «само собой разумеющееся». Отношение наблюдения и суждения/системы суждений в указанном нами отношении - совсем не просто и во всяком случае не «очевидно». Отсюда - самое простое: если я хочу констатировать наличие разрыва в моем представлении («вижу его»), - то ничто не может меня переубедить (кроме насилия) в том, что я, добросовестно или злонамеренно, ошибаюсь. Решение относительно реальности в этом отношении имеет существенно конститутивный характер. Следующий вопрос: чем вызвано мое желание видеть и постулировать разрыв (местом в системе общественного производства, например). Но, как мы покажем далее, условием возможности первого теоретического утверждения/суждения является разрыв, условием возможности теории как таковой - «точка зрения», парадигматическим принципом теоретического знания -
децизионизм.
5. «Стоит ли лишний раз подчеркивать, как точно это шеллинговское определение исходного, вневременного выбора соответствует лакановскому понятию Реального, которое никогда не находится в действительности, но которое тем не менее с необходимостью должно быть предположено, «сконструировано» задним числом для объяснения существующего положения вещей?» [3, с. 171].
6. См., например: Слотердайк П. Критика цинического разума [4, с. 75].
7. Ханна Арендт выдвинула идею интерпретировать политическое в горизонте «Критики способности суждения» [12], то есть прежде всего понимать действующего субъекта эстетически; здесь важно указать, что эстетический субъект не имеет возможности утвердиться вне универсальной причинной обусловленности; напротив, условием возможности его позиции является открытая возможность «царства свободы», что, в порядке логического следования, предполагает предшествование морального субъекта эстетическому; суть эстетического субъекта - в движении между «царством природы» и «царством свободы».
Список литературы
1. Мальцев К.Г., Зайцева Е.А. Мультипарадиг-мальность в современной теоретической социологии: материалы к интерпретации // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. Серия: Социальные науки. 2016. № 2.
2. Анкерсмит Ф.Р. Политическая репрезентация. М.: Издательский дом Государственного университета - Высшей школы экономики, 2012. 288 с.
3. Жижек С. Возвышенный Объект Идеологии. М.: Художественный журнал, 1999. 238 с.
4. Слотердайк П. Критика цинического разума. Екатеринбург: У-Фактория; М.: АСТ Москва, 2009. 800 с.
5. Вебер М. Смысл «свободы от оценки» в социологической и экономической науке //Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. С. 547-602.
6. Вебер М. «Объективность» социально-научного и социально-политического познания // Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. С. 345-416.
7. Вебер М. Наука как призвание и профессия // Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. С. 707-736.
8. Кант И. Основоположения метафизики нравов // Кант И. Сочинения в 8 томах. Т. 4. М.: Чоро, 1994. С. 153-247.
9. Риккерт Г. Границы естественнонаучного образования понятий. СПб.: Наука, 1997. 532 с.
10. Вебер М. Критические исследования в области логики наук о культуре // Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. С. 416-495.
11. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. С. 61-273.
12. Арендт Х. Лекции по политической философии Канта. СПб.: Наука, 2012. 303 с.
13. Хайдеггер М. Положение об основании. СПб.: Лаборатория метафизических исследований философского факультета СПбГУ; Алетейя, 2000. 290 с.
ABOUT THE STATUS AND INTERPRETATION OF DECISION IN «SOCIAL ORDER» ONTOLOGIES (M. WEBER'S TRANSCENDENTALISM AND C. SCHMITT'S DECISIONISM)
Part 1. M. Weber's transcendentalism K.G. Maltsev,1 E.A. Zaitseva2
'Lobachevsky State University of Nizhni Novgorod 2Nizhni Novgorod State Technical University
The article provides a comparative analysis of M. Weber's and C. Schmitt's methodological principles for social learning. The authors prove that transcendentalism and decisionism make the key conditions for the «social order» theory and suggest a new interpretation of M. Weber's causal reduction and C. Schmitt's radical conceptuality, Structural similarities in the descriptions of the transcendental subject of knowledge and the sovereign are identified - in their relation to the «social order». The principle of distinction between discourse and theory is also defined. Based on an in-depth analysis of the ways to represent social reality in M. Weber's «understanding sociology» and C. Schmitt's «radical conceptuality», the paper provides grounds to confirm C. Schmitt's statement about the constitutional nature of decision for «social order».
Keywords: social order, transcendentalism, decisionism, causality, decision, case, radical conceptuality, evidence, sovereign, representation.
