CC BY
24
Сидоренко Элина Леонидовна
доктор юридических наук, доцент, Московский государственный институт международных отношений
Министерства иностранных дел РФ (e-mail: 12011979@list.ru)
К вопросу о современных направлениях криминологического исследования коррупции
В работе рассмотрены основные криминологические подходы к измерению коррупции. На основе обобщения существующих приемов исследования взяточничества предложена авторская методика, основанная на изучении политической, социологической и экономической составляющих взяточничества. Апробация данной методики позволила выявить ряд устойчивых закономерностей в динамике коррупции и обозначить перспективные направления ее предупреждения.
Ключевые слова: коррупция, криминологический анализ, системная методика оценки коррупции, корреляция, экономика коррупции, цена коррупции.
E.L. Sidorenko, Doctor of Law, Assistant Professor, Moscow State Institute of International Relations of the Ministry of Foreign Affairs of the Russian Federation; e-mail: 12011979@list.ru
On the question of modern criminological studies of corruption
This paper considers the main criminological approaches to measuring corruption. The author examines the political, sociological and economic characteristics of bribery. This allowed to identify patterns of corruption and to identify measures to prevent corruption.
Key words: corruption, criminological analysis, systemic corruption assessment methodology, correlation, economy of corruption, price of corruption.
В последние два десятилетия произошла качественная трансформация представлений об общественной опасности коррупции: из разряда привычных криминальных явлений она трансформировалась в глобальную правовую, социальную и политическую проблему современного государственного устройства и мощный рычаг давления со стороны международного сообщества.
Как любая удачно найденная идея, способная объяснить социальные и экономические катаклизмы, проблематика коррупции очень скоро приобрела идеологическое звучание, а вектор научных исследований сместился на изучение ее отдельных последствий: стагнации общества, трансформации социальных структур, институциональной экспансии коррупции в традиционные общественные институты и др. [1, с. 3].
Дефицит научной проработки природы коррупции отразился на качестве ее прогнозирования. Говоря о приоритетных направлениях профилактики взяточничества, большинство специалистов сосредоточивают внимание на сравнении отдельных статистических данных (регистрация преступлений, выявленные и осужденные лица) за прошедшие годы. Сформулированные на основе такой оценки управленческие решения имеют характер ad hoc (от
лат. - после того как) и не предполагают предупреждение потенциальных угроз.
Для того чтобы стратегия противодействия коррупции была более продуманной, а результаты ее реализации прозрачными и очевидными, важно объединить усилия специалистов и кардинально изменить угол оценки коррупции как исключительно правового явления.
Наиболее ярко односторонность научного анализа проявляется при выборе методики измерения коррупции.
В зависимости от концептуальных моделей, объясняющих механизм возникновения и воспроизводства взяточничества, можно выделить три основных направления в его криминологическом изучении:
1. Экономическая модель исследования коррупции. Начало ее развитию было положено в трудах таких известных западных экономистов, как М. Фридмен, Д. Стиглер, Дж. М. Бьюкенен, В. Ландс, П. Рубин, М. Олсон, Г. Таллок, Л. Ту-роу и др. [2, с. 15].
В основу теории закладывается экономическая выгода коррупции, а участники криминальных отношений рассматриваются сквозь призму отношений «производитель - потребитель», где государственный служащий предлагает соответствующую услугу, а другое лицо ее приобретает (А. Шлейфер, П. Чандер и др.).
83
В зависимости о того, какой из компонентов коррупции видится разработчикам определяющим, выделяются отдельные направления экономической теории.
Клиент-ориентированный подход направлен на изучение процесса коррумпирования организации - потребителя коррупции, начиная от ее внутренней структуры и заканчивая внешними проявлениями хозяйственной политики. Данное направление получает активное развитие в рамках социологического исследования комплаенс-процедур отдельных мероприятий. На основе сопоставления факторов воспроизводства коррупции в отдельных секторах экономики прогнозируется ее дальнейшее развитие и определяются перспективные направления профилактической деятельности.
Не менее интересной является динамическая модель экономического анализа. Она сосредоточена на изучении переходных процессов в системе государственного управления и позволяет оценить коррупцию одновременно на макро-, мезо- и микроуровнях. Известным примером данной теории является модель коррупции как оппортунистического поведения [3, с. 18].
Кроме того, динамическая теория хорошо зарекомендовала себя в рамках исследования региональной коррупции. В 2016 г. была анонсирована методика оценки полифакторного индекса коррупции (ПИК), слагаемого из показателей корреляции взяточничества и инвестиционного климата, производственного потенциала, природно-ресурсного комплекса, потребительской активности и прожиточного уровня населения, а также показателя безработицы [4, с. 64].
Апробация этой методики позволила ранжировать субъекты Российской Федерации на дотационные и инвестиционно привлекательные и установить устойчивые системные зависимости между экономической спецификой региона и характером коррупции в нем.
В частности, было отмечено, что в инвестиционно привлекательных регионах уровень бытовой коррупции заметно ниже, чем в дотационных (в среднем на 12%) [5, с. 160]. В экономически развитых регионах бытовое взяточничество уступало место так называемой «верхушечной» коррупции, непосредственно связанной с экономической деятельностью и сферой государственных закупок.
Не менее важным является подход, ориентированный на оценку коррупции сквозь призму транзакционных издержек (Л. Олсон) [6, с. 21]. Он основывается на изучении коррупции в плоскости ее экономической и конъюнктур-
ной выгоды. В этом случае на первое место выступает проблема цены преступности и выявления рисков быть выявленным и осужденным за коррупционные правонарушения.
2. Перспективными представляются и политические модели оценки коррупции.
Функциональный подход основывается на изучении полезности коррупции на том или ином этапе развития системы государственного управления. По мнению М. Вебера, именно взяточничество «усиливает позицию высших слоев общества (элит) и является основным двигателем социальной эволюции и снятия конфликта между низами и верхами» [7, с. 11]. Несмотря на спорность и известную скандальность данного утверждения, оно тем не менее позволяет оценить, насколько коррупция способна изменить систему государственного управления.
Развивая эту идею, институционалисты основную цель изучения коррупции видят в поиске оптимальной модели экономического развития. Как утверждает С. Хантингтон, во взяточничестве проявляется несоответствие принятых норм, утвержденных в обществе, моделям поведения. И именно через анализ этого несоответствия возможно определить перспективные направления развития социальных институтов [8, с. 101].
3. В отдельную группу методов целесообразно выделять собственно социологические приемы изучения коррупции: статистический анализ, опросы и экспертные оценки.
На основе изучения статистических данных о регистрируемых преступлениях коррупционной направленности, выявленных и осужденных лицах можно провести криминологический анализ коррупции и выявить ее статистические тренды. Но данный метод может быть информативным только при соблюдении следующих методологических требований: анализ длинных динамических рядов, унификация систем отчетности по форме 1-Корр ГИАЦ МВД России; систематичность сбора и полнота анализируемой информации.
Социологические опросы в настоящее время являются одним из наиболее востребованных методов оценки коррупции. Это объясняется их доступностью и простотой применения. Однако при более внимательном анализе достоинства социологического опроса оборачиваются его недостатками.
Большинство из проводимых опросов восприятия коррупции страдают односторонностью и не соответствуют требованиям валид-ности и надежности измерений (методики
84
ВЦИОМ, Левада-Центра, Ро-Мир, Transparency International, Общественной приемной «Чистые руки» и др.).
Но выявляемые недостатки не должны дискредитировать саму идею опросных оценок. Напротив, они должны подтверждать необходимость перевода социологических опросов в плоскость трехмерных измерений следующих параметров:
понимание и объяснение коррупции населением;
оценка своей готовности дать взятку;
оценка готовности окружающих дать (получить) взятку.
Совокупная оценка предложенных индикаторов позволяет существенно расширить базовую версию изменений и выявить два важных психологических компонента коррупционного поведения: конформизм и самооправдание.
Каждый из рассмотренных выше методологических подходов позволяет рельефно подчеркнуть лишь один из аспектов коррупции. И только взятые в совокупности они позволяют предложить описание данного явления в комплексе его социальных, правовых и политических составляющих.
С учетом изложенного целесообразным представляется внедрение такой методики оценки коррупции, которая бы позволяла одновременно оценивать и политические, и экономические, и социологические аспекты коррупции.
Полагаем, что она должна основываться на трех основных модулях.
Экономический компонент. В данном контексте коррупция рассматривается как специфический вид социально-экономических отношений, построенных на основе корыстной мотивации и направленных на извлечение прибыли. Прогнозирование преступности в рамках предложенного подхода предполагает оценку выгодности коррупционного поведения, соотнесение возможной прибыли и рисков быть выявленным и осужденным, а равно установление корреляционных связей между уровнем взяточничества и основными социально-экономическими показателями развития региона.
Отметим наиболее заметные результаты измерения экономического компонента коррупции.
1. Исследование динамических рядов зарегистрированных преступлений и выявленных лиц в период с 2008 г. по 2015 г. в их соотношении с экономическими и социальными показателями благополучия населения выявило устойчивую корреляционную зависимость (+0,7) между уровнем коррупции, с одной стороны, и уровнем внутреннего валового про-
дукта и объемом федеральных бюджетных средств, с другой (корреляция в пределах от 1 до 0,7 говорит о наличии между явлениями устойчивой причинной связи, показатель в границах - от 0,3 до 0,7 - о средней связи, более низкие значения могут быть рассмотрены как погрешности учета, отрицательные корреляционные показатели свидетельствуют о наличии между явлениями обратной зависимости).
Это свидетельствует о том, что коррупция в России по-прежнему имеет преимущественно потребительский характер и развивается в рамках отношений «чиновник - гражданин».
Исключение составляют отдельные инвестиционно привлекательные регионы (Москва, Краснодарский край, Московская область), где большой объем частных инвестиций привел к стремительному развитию бизнес-коррупции. Неслучайно основная доля преступных доходов в этих регионах приходится на сферы государственных закупок.
Говоря об экономическом компоненте коррупции в России, нельзя не отметить наличие обратной корреляции между взяточничеством и материальными ожиданиями населения. Улучшение представлений людей о своем материальном положении приводит к сокращению показателей коррупции, а ухудшение представлений, напротив, сопровождается ее ростом. Эта закономерность выводит на один из важнейших криминологических выводов: российская коррупция - это не просто правовое явление, а установка готовности населения разрешать свои материальные затруднения при помощи коррупционных механизмов.
2. К интересным выводам приводит анализ криминологических рисков быть выявленным и осужденным за коррупционные преступления.
По данным официальной статистики (форма 1-Корр ГИАЦ МВД России), ежегодно регистрируется около 8000 деяний, предусмотренных ст. 290 УК РФ, но выявляется только 2000 лиц, получивших взятку. Таким образом, риск быть осужденным за получение подкупа составляет в России 1/4, что является самым низким показателем результативности выявления коррупции по сравнению с европейскими странами.
Заметно лучше показатели риска быть выявленным за дачу взятки. Среднегодовой показатель регистрации преступлений, предусмотренных ст. 291 УК РФ, составляет 5300 деяний, а показатель выявляемости лиц - 3800. Таким образом, риск быть выявленным по данной категории преступлений составляет 2/3.
Приведенные выше выводы свидетельствуют о высоком уровне искусственной латентно-
85
сти коррупции и указывают на то, что взяточничество по-прежнему остается экономически выгодной моделью поведения.
3. В пользу данного вывода говорит соотношение предполагаемых доходов от коррупционной деятельности и сумм изъятых у преступников денежных средств и иного имущества, полученного преступным путем.
Только за январь - сентябрь 2015 г. размер причиненного вреда от преступлений коррупционной направленности составил 36311295 рублей, при этом добровольно был погашен ущерб в размере 4958323 рублей и изъято имущество на сумму 7832100 рублей. Фактически сумма возращенных средств составила только одну треть от преступного дохода. А поскольку уровень латентности коррупции высок, показатель доходности взяточничества может быть увеличен более чем на 1000%. В этом случае экономические преимущества коррупционного поведения кажутся еще более значительными.
Таким образом, с позиции транзакционных издержек коррупция в России может рассматриваться как экономически выгодный способ решения возникающих вопросов, поскольку уровень криминологических и экономических рисков коррупционного поведения ничтожно мал по сравнению с ее потенциальной выгодой.
Политический модуль коррупции может быть оценен на основе корреляционного сравнения уровня коррупции и показателей результативности системы государственного управления.
Корреляционное соотношение коррупции и численности государственного аппарата выявило новый тренд сосредоточения коррупции в средних секторах государственного управления на федеральном уровне и в верхних эшелонах власти в субъектах Российской Федерации.
Применительно к федеральным государственным служащим корреляция коррупции находится в средних значениях (около 0,5), тогда как применительно к представителям органов исполнительной власти субъектов Российской Федерации она составляет более 0,8.
Важно обратить внимание и на приобретение коррупцией кластерного характера. Если десять лет назад очагом воспроизводства взяточничества являлись органы внутренних дел, то сейчас они уступают место органам исполнительной власти субъектов Российской Федерации.
Вопреки ожиданиям повышение уровня антикоррупционного образования чиновников приводит к повышению уровня коррупции. Данная закономерность подтверждает вывод о том, что коррупционное поведение в России
является устойчивой формой поведения, а антикоррупционное образование используется чиновниками для усложнения и совершенства преступных схем.
В целом, исследование политического компонента взяточничества позволило говорить об институализации коррупции на уровне высших органов исполнительной власти субъектов Российской Федерации и среднем уровне федеральных органов власти.
К интересным выводам привел и анализ социологического модуля, слагаемого из трех параметров: понимания коррупции населением, оценки собственной готовности дать взятку и оценки готовности окружающих дать (получить) взятку.
Эмпирическую основу исследования составили результаты опроса 300 человек, относящихся к различным социальным, возрастным и гендерным группам.
Ограниченный круг респондентов не позволяет говорить о высокой репрезентативности и объективности представленных ниже данных. Но в то же время проведенный нами опрос выявляет ряд интересных закономерностей, которые могут быть подтверждены в рамках более масштабных опросов.
В частности, было установлено, что чуть менее половины респондентов (46%) рассматривают коррупцию как форму передачи взятки гражданином чиновнику с целью разрешения какого-либо конфликта или ускорения решения вопроса. 25% видят в ней злоупотребление чиновником своей властью с корыстной целью.
14% рассматривают коррупцию как результат слияния государства и бизнеса, и, наконец, 15% оценивают ее с позиции порождающих коррупцию причин. Характерно то, что за последние три года наметилось заметное увеличение последней группы мнений.
Что же касается готовности дать взятку, то здесь распределение мнений является стабильным. 53% респондентов считают для себя возможным дать взятку, если «иного выхода нет», 32% считают коррупцию незаконным, но удобным способом общения с чиновниками. И только 15% заявили о категорическом неприятии для себя дачи взятки.
Не менее информативной является и оценка готовности окружающих брать или давать взятки. 68% респондентов убеждены, что граждане России готовы участвовать в коррупционных схемах. 22% убеждены, что окружающие готовы дать взятку под давлением чиновников, и 10% отметили, что не считают население готовым добровольно участвовать в коррупционных схемах.
86
Показательным является тот факт, что на вопрос «Как Вы оцениваете готовность российских чиновников получать взятку?» 92% респондентов подтвердили эту готовность, 6% затруднились ответить, и только 2% отметили неподкупность чиновников.
Анализ ответов респондентов позволил говорить о коррупционной стигмации госслужащих. И выявленная закономерность только на первый взгляд может показаться безобидной. В действительности же она является мощным фактором воспроизводства коррупции, ибо позволяет потенциальным взяткополучателям вовлекать чиновников в коррупцию, пользуясь принципом «так все делают».
1. Куприянов И. С. Бытовая коррупция в современной России: социальное содержание и основные тенденции: дис. ... канд. социол. наук. Н. Новгород, 2001.
2. Лагов Ю.В., Ковалев С.Н. Теневая экономика. М., 2006.
3. Кузьминов Я. И. Механизмы коррупции и их особенное проявление в государственном аппарате // Административное право: теория и практика. Укрепление государства и динамика социально-экономического развития / отв. ред. Ю.А. Тихомиров. М., 2002. С. 18-32.
4. Сидоренко Э.Л. Система виктимологи-ческой профилактики преступлений: быть или не быть? // Библиотека уголовного права и криминологии. 2014. № 4(8). С. 64-74.
5. Сидоренко Э.Л. Мониторинг коррупции в России: первые итоги и перспективы // Библиотека уголовного права и криминологии. 2015. № 2(10). С. 155-162.
6. Олейник А.Н. Институциональная экономика. М., 2000.
7. Чечуров А. В. Коррупция: историко-философская ретроспектива // Вестн. Волгоград. гос. ун-та. Сер. 7: Философия. Социология и социальные технологии. 2010. № 3. С. 11-15.
8. Хантингтон С. Третья волна демократизации в конце XX века. М., 2003.
Установление данной закономерности позволяет поставить под сомнение утверждение о том, что вовлечение во взяточничество идет от взяткополучателя к взяткодателю. В действительности же в более чем 30% случаев именно взяткодатель формирует модель поведения взяткополучателя, особенно на уровне низовой бытовой коррупции.
Отмеченные выше криминологические тенденции являются результатом апробации системной методики оценки коррупции и могут быть рассмотрены как новые межевые знаки в научном измерении коррупции, которым только предстоит быть подтвержденными.
1. Kupriyanov I.S. Home corruption in modern Russia: social content and key trends: diss. ... Master of Law. Nizhny Novgorod, 2001.
2. Lagov Yu.V., Kovalev S.N. Shadow economy. Moscow, 2006.
3. Kuzminov Ya.I. The mechanisms of corruption and their special manifestation in the state apparatus //Administrative law: theory and practice. Strengthening the state and the dynamics of social and economic development / ed. by Yu.A. Tikhomirov. Moscow, 2002. P. 18-32.
4. Sidorenko E.L. System of victimological crime prevention: to be or not to be? // Criminal law and criminology library. 2014. № 4(8). P. 64-74.
5. Sidorenko E.L. Monitoring of corruption in Russia: first results and prospects // Criminal law and criminology library. 2015. № 2(10). P. 155-162.
6. Oleynik A.N. Institutional economy. Moscow, 2000.
7. Chechurov A.V. Corruption: historical and philosophical retrospective // Bull. of Volgograd state university. Ser. 7: Philosophy. Sociology and Social Technologies. 2010. № 3. P. 11-15.
8. Huntington S. The third wave of democratization in the late XX century. Moscow, 2003.
87
