CC BY
154
УДК 882.09:929
К ВОПРОСУ О ПРОТОТИПАХ ГЕРОЕВ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПРОЗЫ Н. В. ГОГОЛЯ
© В. Д. Денисов
Российский государственный гидрометеорологический университет Россия, 195196 г. Санкт-Петербург, Малоохтинский проспект, 9.
Тел.: +7 (S12) 444 S1 55.
E-mail: rshu@rshu.ru
Как показано в статье, у героев исторической прозы Гоголя есть черты исторических лиц — предводителей козаков, а также предков автора, вероятно, известных ему по семейным преданиям, черты народных и литературных героев, знаменитых украинских современников, знакомых и/или принимавших участие в его судьбе. В таких случаях определение одного конкретного прототипа исторического героя (например, Тараса Бульбы) представляется методологически ошибочным, ибо это образ художественно обобщенный, соответствовавший изображаемой эпохе.
Ключевые слова: историческая проза Гоголя, герои и прототипы, повесть «Тарас Бульба».
Поиск прототипов литературного героя осложняет противоречивая природа художественного образа: автор может подчеркнуть сходство героя с конкретными лицами и наделить этот образ узнаваемыми для современников чертами; вместе с тем он - вольно или невольно - создает образ собирательный, дает ему приметы «портрета» поколения, общественной группы, социального типа. При этом автор опирается на подобные, созданные до него и/или ранее им самим, литературные образы-прототипы, на изображения подобных известных ему исторических лиц. Происходит художественное обобщение, когда творец «лепит» образ, соединяя различные жизненные наблюдения и размышления, исторический и литературный материал. Игнорирование сложной природы художественного образа приводит к неверным, зачастую спекулятивным выводам и «открытиям» при буквальном прочтении хрестоматийных произведений недостаточно подготовленным читателем, в том числе специалистом в иной области знаний.
Так, например, время от времени возникает вопрос, был ли прототип у самого известного исторического гоголевского героя Тараса Бульбы. Эту роль «примеряют» гетману Правобережной Украины Евстафию (Остапу) Г оголю либо такому знаменитому предводителю козаков [1], как, например, полковник Семен Палей. Этот легендарный воин был сыном простого козака по прозвищу Гурко из Борзны. В ранней молодости Семен стал запорожцем и за военные подвиги получил кличку Палий -«сжигатель» (также «огненно» Бульба будет мстить полякам). В середине 1680-х гг. польский король Ян Собеский для войны с Турцией задумал укрепить Козачество, заселив земли между Днепром и Днестром. Он дал Палею с отрядом местечко Хва-стово (ныне г. Фастов) под Киевом, на правом берегу Днепра, чтобы тот защищал Польшу от набегов. Полковник удачно воевал с татарами и турками, его имя наводило на них ужас и привлекало козаков с обоих берегов Днепра. Но когда новый польский король Август II стал упразднять Козаче-ство, Палей вместе с другими полковниками захватил города Правобережья. По просьбе Августа II как союзника в войне со шведами, Петр I слал грамоты Палею с требованием сдать Белую Церковь, но тот удерживал крепость. Мазепа, мечтая унич-
тожить опасного для него народного героя, написал в Москву, что тот намерен перейти к шведам. Гетману удалось хитростью заманить и арестовать Палея, затем его отвезли в Москву, оттуда сослали в Сибирь. Когда открылась измена Мазепы, старый полковник был возвращен из ссылки, принял участие в Полтавской битве вместе с верными России козаками и вскоре скончался. Народная память переосмыслила его трагическую судьбу во множестве украинских песен, легенд и дум, где Палей в отличие от Мазепы предстает заступником за козаков и простых людей.
Стремление исследователей найти для мощного, целостного литературного героя такой же единый, «высокий», достоверный прототип, да еще родственный писателю, вполне понятно. Но создавая образ Тараса, Гоголь основывался не только на доступных исторических материалах, но и на ко-зацких летописях, легендах, песнях... И когда в 1860-х гг. П. А. Кулиш прямо назвал гетмана Е. Гоголя предком Н. В. Гоголя и прототипом Бульбы, последовало опровержение М. А. Максимовича, который сослался на сведения, известные ему от самого писателя. Затем Ал. Лазаревский отметил неувязки версии А. Д. Гоголя-Яновского о происхождении их рода от Е. Гоголя (именуемого Андреем) и возведении того в шляхтичи королем Яном II Казимиром во времена Яна Собеского [2, с. 8]. Поэтому в отличие от зарубежных ученых [3] отечественные исследователи генеалогии Гоголя были традиционно сдержанны в своих выводах [4]. И лишь недавно украинский историк Т. Чухлиб вновь объявил Е. Гоголя единственным прототипом Тараса Бульбы, утверждая, что можно найти «много аналогий между жизнью исторического Остапа Гоголя и литературного Тараса Бульбы. И тот, и другой были полковниками Войска Запорожского. Имели двух сыновей примерно одного возраста» [5]. Различие в том, что сыновья О. Гоголя «учились в высшем учебном заведении во Львове», а не в Киеве, но есть и прямая аналогия с судьбой сыновей Бульбы: «один из них (тоже старший) гибнет в 1671 г. от рук жолнеров при обороне Могилева, а второй вскоре, в 1674 г., переходит на сторону поляков, убивших его брата. Именно убегая от польской погони из Могилева, во время переправы через Днестр старый подольский полковник Остап
едва не погиб» (очевидное сходство с бегством от «ляхов» Бульбы). Все это позволяет историку заявить, что прототипом Тараса Бульбы «был не кто иной, как далекий родственник» Гоголя, сподвижник Б. Хмельницкого, И. Выговского, П. Дорошенко, гетман Правобережной Украины в 1675-1678 гг. Евстафий (Остап) Гоголь, родившийся в начале XVII в. в небольшом подольском селе Гоголи, «основанном православным шляхтичем с Волыни Никитой Гоголем» (то есть Гоголь по «шляхетному» рождению или происхождению из этого селения). Но ведь Остап мог получить свое «птичье» прозвище и в жизни - например, за форму носа или особенности поведения.
Дело в том, что достоверные упоминания об О. Гоголе начинаются с его службы командиром «панцерных» козаков в Уманском польском гарнизоне перед 1648 г. После Хмельнитчины (народноосвободительной войны 1648-1654 гг.) он командовал Подольским полком. Т. Чухлиб подчеркивает его участие в пресловутой битве с «московитами под Конотопом» в 1659 г., когда козацкое войско одержало победу. Но даже если так действительно было, это лишь доказывает, что в стремлении к независимости козаки могли сражаться против кого угодно, иногда не различая друзей и врагов. Также приведен патриотический эпизод, когда Гоголь упорно защищал г. Могилев в 1660 г. от 18 тысяч поляков и сопровождавшей их татарской орды, - и это напоминает осаду г. Дубно запорожцами, но... никак не комментируется историком. Дальнейшие подвиги Е. Гоголя под турецким и польским владычеством мало чем похожи на поведение Бульбы (хотя, согласимся с Чухлибом, - оба они были полковниками): ведь Тарас не предает ни родину, ни товарищество, ни Веру, не идет под руку то султана, то короля, то хана, а казнит изменившего сына и отдает жизнь за Веру и Козачество [6].
Поскольку до сих пор не удалось обнаружить документов, что прадед Гоголя священник Дамиан (Демьян) Иванович Яновский был сыном Яна, внука гетмана Гоголя, весьма возможно и «никаких достоверных доказательств столь чудесного превращения не существует... Впрочем, в генеалогии многих знаменитых украинских (и только ли украинских?) родов немало подобных чудес. В случае же с автором «Тараса Бульбы» вопрос его веры в предка-гетмана намного важнее вопроса о «подлинной» генеалогии» [7, с. 455-456]. Есть и нигилистическая точка зрения: «Героическая родословная Гоголя. при ее проверке на основе исторических памятников рассыпается. К сожалению, эта героическая родословная, возводящая род Гоголя к сотоварищам Тараса Бульбы - мифическая. Это генеалогический роман, сочиненный довольно неискусно дедом Гоголя <...> Родословная будущего великого писателя, без сомнения, начинается со священника Яна Яновского... Но героическая романтическая генеалогия, в начале которой стоит полковник Остап Гоголь, - генеалогия фантастическая. Верил ли ей Гоголь в юности, мы не знаем.» [8, с. 73, 78].
А потому можно говорить лишь о предположительном родстве Яновских с Гоголями, как и отражении в образе Бульбы (и других героев), в обстоятельствах жизни его и его семьи некоторых черт Е. Гоголя и его сыновей, их семейных отно-
шений, также предположительно известных Гоголю. По мнению Ал. Лазаревского, тот мог посчитать родовыми имена Остапа и Андрия, сопоставив Дворянскую грамоту Гоголей-Яновских с историческими источниками [2, с. 8]. К тому же обстоятельства ее аргументации в 1784 г. были чрезвычайными: если бы А. Д. Гоголь не подтвердил, как другие украинские дворяне, своего «шляхетного» происхождения, то поместье - приданое его жены Татьяны, единственной дочери Лизогубов, - могло бы затем отойти государству или перейти в другие руки (как было с имением тестя), а не единственному сыну Яновских Василию, в чью честь было названо. Служба Афанасия Дамиановича в гетманской канцелярии давала навыки подобной «обработки» документов, да и примеры этого, наверняка, тоже были тогда перед глазами...
Поэтому поиски единого прототипа Бульбы надо признать некорректными, даже исходя из представленных в этом образе антиномичных литературно-исторических черт. Под стать герою - таким же «синтетическим» - было противоречивое единство времени действия. Именно это обстоятельство ставило и ставит в тупик исследователей, которые говорят о нарочитой запутанности датировки и вообще об отказе от нее, объясняя это неким пренебрежением автора к датам или. невнимательностью: «Гоголь легко сбивался в хронологии даже на целое столетие (то же в «Тарасе Бульбе», где то ХУ-й, то ХУ1-й, то ХУ11-й век).» [9, с. 61]. Но Гоголь-историк на основании дат составлял сложные синхронистические таблицы и преподавал [10, с. 72], по долгу службы он требовал знания хронологии от учениц Патриотического института, а затем от студентов Санкт-Петербургского университета. Заметим: все указанные им события в истории Украины были тогда общеизвестны, и авторы исторических романов изображали их адекватно. Так что если Гоголь в своих художественноисторических произведениях отказался от точной датировки, то, надо понимать, он исповедовал иной принцип периодизации, передавая структуру эпохи соответственно другим литературным образам.
К тому же, по наблюдению исследователей, литературными прототипами Тараса Бульбы можно считать миргородского полковника Глечика в «Главе из исторического романа» (1831) и Даниила Бурульбаша в «Страшной мести» (1832). А сюжеты этих произведений (возможно, и всего исторического романа «Гетьман») основывались на изображении Полтавщины и миргородского полковника со шрамом на лице - вероятно, будущего гетмана, -как в отрывке <Мне нужно видеть полковниках Совмещение данных примет: миргородский полковник, будущий гетман, шрам на лице - приводит нас к образу легендарного козацкого атамана Даниила Апостола (1654-1734), сына одного из первых миргородских полковников. По смерти отца полковником избрали его, 14-летнего подростка. Видимо, он учился в Киево-Могилянской коллегии, затем воевал со славой - отважный, прямодушный воин, любимый товарищами, потерял в сражении глаз, и этот сабельный удар навсегда обезобразил лицо. Известно о скромности, неприхотливости, приверженности Апостола простой козацкой жизни на хуторе. Своим привычкам он не изменил и став
гетманом в 1727 г. (последним украинским гетманом, выбранным козацкой радой), тогда же стали полковниками два сына. Гетманщина при Апостоле укрепилась, обрела большую самостоятельность. И потому запорожцы, ушедшие с Мазепой к шведам, а затем жившие в Крымском ханстве как изгнанники, возвратились весной 1734 г. на Гетманщину. Сам гетман об этом уже не узнал: он умер в январе и был похоронен в Спасо-Преображенской церкви с. Великие Сорочинцы, где через 75 лет крестили Николая Гоголя. Однако, несмотря на приведенные соответствия, нельзя считать Д. Апостола (и любого другого исторического деятеля!) единственным прототипом Бульбы, хотя мы видим, что некоторые характерные черты гетмана и его жизни отражены в образе Тараса, в образах его литературных предшественников, в историко-бытовом фоне.
Столетие смерти Апостола в 1834 г. трагически совпало со смертью 3 июня его потомка - князя В. П. Кочубея, одного из самых доверенных и влиятельных лиц как при Александре I, так и при Николае I. По отцу князь был правнуком генерального судьи В. Л. Кочубея, казненного Мазепой, а с материнской стороны приходился правнуком Д. Апостолу и племянником статс-секретарю Екатерины II графу А. А. Безбородко (1747-1799), который подготовил юношу для высоких государственных постов. В переписке с Кочубеем находился Д. П. Трощинский, родственник и покровитель семейства Гоголей-Яновских, обязанный А. Безбородко своим возвышением (о нем пойдет речь ниже). В 1827 г. Николай I назначил В. П. Кочубея председателем Государственного совета и Комитета министров. В 1831 г. тот получил титул князя, в 1834 г. стал канцлером (министром внутренних дел с особыми полномочиями) и, направляясь на отдых в свое образцовое имение Диканька, внезапно умер в Москве в начале июня.
Как соотносились гоголевские «Вечера на хуторе близ Диканьки» (1831-1832) и общественные представления о богатейшем родовом поместье В. П. Кочубея, где он принимал императора Александра I, убедительно показал в своих работах В. Я. Звиняцковский [11]. Но познакомился ли В. П. Кочубей с Гоголем после выхода «Вечеров»? - Можно полагать... Особняк Кочубея был открыт для посещений, в нем устраивали балы. В этом доме жила и Н. К. Загряжская (1747-1837), дочь последнего малороссийского гетмана К. Г. Разумовского. А поскольку она приходилась теткой Н. Н. Г ончаровой, Пушкин после своей женитьбы в 1831 г., отдавая родственные визиты, посещал Наталью Кирилловну, любил с ней беседовать, записывал ее рассказы. Вряд ли при тесных творческих отношениях с Г оголем, зная о его занятиях украинской историей, поэт не представил писателя Загряжской и Кочубеям, для которых тот был не только известным земляком-автором, прославившим Диканьку, но и соседом по имению, родственником Трощинских, выпускником Нежинской гимназии. Жена Кочубея, племянница, воспитанная Загряжской, была урожденная Васильчикова (в 1831 г. на даче Васильчиковых Гоголь был гувернером их слабоумного сына). В начале 1830-х годов портрет В. П. Кочубея в его кабинете писал художник Венецианов - с ним и его школой Г оголя мно-
гое связывало. Несомненно, князь поддержал бы проект поэтической истории, которая отражала дела его предков, и гоголевские исторические «украинские» статьи тогда удивительно вовремя появились в «Журнале Министерства народного просвещения», зависимом от Кочубея.
Следует учитывать и неоднократно отмеченную заинтересованность писателя в знакомствах с «сильными мира сего», вполне объяснимую эпохой, когда высокое покровительство позволяло достигнуть многого... Так что Гоголь вполне мог рассчитывать на поддержку Кочубеем своих планов: преподавать историю в первом Киевском университете и поэтически запечатлеть прошлое Украины, изобразив ее исторических деятелей, предков Кочубея, - и, видимо, поэтому некоторые их узнаваемые черты придавал художественнообобщенным образам в исторических вещах того времени. И вряд ли случайно Гоголю отказали от уже обещанного места профессора истории Киевского университета в начале июня 1834 г., сразу после того, как умер всесильный Кочубей. Хотя это не первый случай, когда судьба лишала Г оголя необходимой ему поддержки.
С детства в его глазах особый ореол имела фигура Дмитрия Прокофьевича Трощинского (1749-1829), «козака-вельможи», статс-секретаря Екатерины Великой, тайного советника, сенатора, министра уделов, а затем юстиции, члена Г осударственного Совета, мецената и благотворителя, выходца из козац-кого рода, известного в Запорожской Сечи с XVI в. Его прадед Матвей Трощинский был родственником гетмана Ивана Мазепы и сына тоже назвал Иваном. В 1708 г. атаман как близкий «изменни-ку»-гетману был брошен в тюрьму, где и умер, а вдова и сын оказались на Полтавщине. Иван Матвеевич впоследствии стал полковым писарем, обзавелся семьей и купил хутор у местечка Яреськи Миргородского уезда, где воспитал четырех сыновей. Из них Иван Иванович посвятил себя религии и стал архимандритом Амфилохием в Киеве, затем епископом переяславским. А Прокопий, отец будущего министра, дослужился до звания войскового товарища, у него тоже было четыре сына. По семейной традиции, бывший козачий сотник хотел отправить их в Запорожскую Сечь, однако там успел побывать лишь старший сын Андрей, да и то недолго: в 1775 г. Сечь была упразднена. Андрей вернулся домой и потом женился на Анне Косяров-ской (в этой семье выросла мать Г оголя, племянница Косяровской).
Дмитрий же, по протекции родного дяди архимандрита Амфилохия, был определен в Киевскую Духовную академию. Блестяще закончив ее, он поступил на службу в Малороссийскую коллегию и получил звание полкового писаря. Будучи командирован в Молдавию в распоряжение князя Н. В. Репнина, он трудолюбием и деловитостью скоро обратил на себя его внимание: князь не разлучался с ним до 1787 г. Тогда Екатерина II предприняла путешествие в Новороссию, и среди других вельмож её сопровождал А. А. Безбородко. В Киеве князь Репнин рекомендовал ему Трощинско-го как надёжного и опытного чиновника. Усердная служба обратила на себя внимание Екатерины II: в 1793 г. он был назначен членом главного почтового
управления и стал статс-секретарем, личным докладчиком императрицы. После ее смерти Трощин-ский сопровождал императора Павла в Москву на коронацию и был назначен сенатором, но вскоре уволен «от всех должностей». Далее он принял участие в заговоре против Павла, написал проект манифеста о восшествии на престол молодого царя, где тот торжественно обязался «управлять Богом Нам врученный народ по законам и по сердцу в Бозе почивающей Августейшей Бабки Нашей, Государыни Императрицы Екатерины Великия...». Александр I восстановил Трощинского в его должностях, назначил членом Государственного Совета и главой Почтового Управления империи, а при учреждении министерств - министром уделов. О царском доверии говорит и то, что он стал членом Негласного или тайного комитета, куда входили друзья и ближайшие помощники царя, среди которых был и В. П. Кочубей.
Несмотря на свой возраст, в Петербурге Тро-щинский постоянно чувствовал упадок сил и нуждался в отдыхе. Но лишь в 1806 г. Александр I разрешил ему отставку по болезни. Последующие 8 лет бывший сановник в основном жил в своем имении Кибинцы под Миргородом, в кругу родственников и друзей; полтавское дворянство выбрало его губернским маршалом. В это время он переписывался и часто встречался в Киеве с М. И. Кутузовым -тогда генерал-губернатором, которого близко знал еще по первой русско-турецкой войне.
В начале Отечественной войны 1812 г. Дмитрий Прокофьевич стал одним из организаторов ко-зацкого войска, заслуги его и помогавших ему затем были высоко оценены. В 1814 г. он как депутат Полтавского дворянства был принят с почетом при дворе, награжден, но не собирался задерживаться в столице из-за своих недугов. И тут внезапно последовало назначение министром юстиции (его предшественником на этом посту был поэт И. И. Дмитриев). Трощинский проявил обычные для него энергию, усердие, понимание дел, но все это отражалось на здоровье, хотя он мужественно сносил и болезни, и удары судьбы. Современники называли его «бичом справедливости» и «покровителем бедных». Однако он не принадлежал к придворной аристократии, имел независимый характер, не пресмыкался. Этим воспользовались его недоброжелатели, среди них был и граф Аракчеев, имевший огромное влияние при дворе. К тому же министра постигла тяжелая утрата - смерть единственной дочери. Из-за этих причин в 1817 г. он подал в отставку, а спустя несколько лет он навсегда переселился в Кибинцы.
Дмитрий Прокофьевич был другом и покровителем украинских литераторов и художников (В. Капниста, В. Боровиковского, П. Цертелева, В. Ломиковского, Я. Маркевича и др.), занимался благотворительностью в Петербурге, Киеве, Полтаве, давал деньги на обучение детей из небогатых семей. Ежегодно за его счет не менее 10 выходцев из козацких семей Кибинцев, Яресек, Миргорода и других украинских городов и сел поступали в полтавский Дом воспитания бедных дворян, где смотрителем был И. П. Котляревский (издать его «Перелицованную Энеиду» тоже помог Трощинский). Дмитрий Прокофьевич завел домашний театр, где
ставили пьесы Василий Капнист и Василий Гоголь-Яновский, на сцене вместе с ними играла жена Гоголя Мария Ивановна, родственница Трощинских, по воспоминаниям, первая красавица Полтавщины. Бывший сенатор помог определить в Нежинскую гимназию их сына Николая (за учебу ежегодно вносилось 1 200 рублей серебром). В доме Трощинского Гоголь впервые увидел полотна английских, французских, голландских художников, в исполнении домашнего оркестра услышал музыку Баха, Бетховена, Моцарта, пользовался книгами из обширной библиотеки, в парке любовался итальянской скульптурой.
Обаянием личности и яркой биографии бывшего министра юстиции можно объяснить стремление юного Гоголя посвятить себя юстиции [12, т.Х, с. 111-112]. При отъезде в Петербург он получил рекомендательные письма Трощинского к тем, кто мог бы способствовать его устройству в столице и определению на службу. Вероятно, этим объясняется известное нам прошение Гоголя о причислении к Министерству внутренних дел [12, т.Х, с. 382], переход на службу в Департамент уделов, а также знакомство с И. И. Дмитриевым, предшественником Трощинского на посту министра, и П. П. Свиньиным - коллекционером, любителем малороссийской старины, издававшим журнал «Отечественные Записки», где Гоголь опубликует некоторые материалы и свою первую повесть «Би-саврюк, или Вечер накануне Ивана Купала» (1830). Но это будет уже после смерти Дмитрия Прокофьевича, которая лишила Гоголей-Яновских могущественной родственной поддержки.
Память о нем по-своему отражается в раннем гоголевском творчестве: вероятно, ей внушены властные черты Бульбы, описание Киевской Духовной академии, Запорожской Сечи, двора Екатерины Великой и ее самой. Вспоминая о жизни отставного министра в Кибинцах, дочь известного поэта В. В. Капниста Софья писала, что старик любил слушать «известную малороссийскую песню «Чайку», которая аллегорически представляла Малороссию как птицу, свившую гнездо свое близ дорог, окружавших ее со всех сторон. Прекрасная музыка этой песни, а более еще значение слов ее до того были трогательны, что, слушая ее. он закрывал лицо свое рукою и проливал слезы» [13, с. 364]. Следует пояснить, что обычно украинские народные песни передавали «скорбь матери. образом чайки, степной перепелки или чибиса» [14, с. 203], упомянутой же «Чайкой» была, видимо, песня «Ой, біда, біда мні, чайці-небозі», ставшая народной (авторство ее обычно приписывают Ивану Мазепе и реже - Богдану Хмельницкому). Она рассказывает о том, как степная чайка (или чибис) свила гнездо у торной дороги и вывела птенчиков, но пришли жнецы (либо тем шляхом ехали чумаки) и забрали «чаеняток», сварили в котле... В свою очередь Гоголь ввел то же сравнение в повесть «Тарас Бульба», описывая мать Остапа и Андрия: она «как степная чайка, вилась над детьми своими» [12, тЛ, с. 286], - что наделяет образ козацкой матери чертами самой матери-Украины.
Другой пример, связанный с Кибинцами... Чтобы забавлять хозяина, в доме жило несколько шутов, а к ним обычно присоединялись и так назы-
ваемые шутодразнители, приезжавшие дразнить шутов. «Иногда выходили из этого пресмешные сцены, от которых старик бывал в совершенном удовольствии <...> В числе шутов был и священник, отец Варфоломей, расстриженный (как он всем говорил) за то, что он будто бы обвенчал кого-то вместо венцов бубликами. Вероятно, он выдумал это для большей забавы; вообще он был вовсе не глуп и из хитрости представлялся дураком <...> один раз так называемые шутодразнители, сделав чучело в виде отца Варфоломея, во весь рост, в его рясе, совершенно с его физиономией и с седой бородой, повесили его на ближайшем дереве, близ балкона, предупредив, однако, об этом Дмитрия Прокофьевича <Трощинского>, который пришел и, усевшись на балконе, ожидал, улыбаясь, с нетерпением настоящего отца Варфоломея, чтобы посмотреть, какое коленце он выкинет, увидя своего двойника.
Трудно представить себе страх и изумление несчастного Варфоломея, увидевшего себя висевшим на дереве; перекрестясь, он стал на колени, с поднятыми руками к небу, искривив жалобно свою физиономию, <и> сказал с большим умилением: «Благодарю Господа, что это не я!» Я и теперь живо представляю себе довольную улыбку на лице Дмитрия Прокофьевича и громкий смех всех окружавших его!» [13, с. 364-365].
По-видимому, дочь Капниста, близко знавшая Гоголей-Яновских, а самого писателя с детства, недаром воспроизвела данный эпизод, ибо он соотносится со вставной легендой в одном из первых, возможно, еще юношеских произведений Гоголя -«Главе из исторического романа», появившейся в альманахе «Северные Цветы на 1831 год», а затем перепечатанной в «Арабесках», где в подстрочном примечании она названа главой исторического романа «Гетьман». В легенде рассказывается о казни дьякона, что взялся увещевать польского пана -«воеводу ли. сотника ли», который жил в этих местах, а его дворня грабила, притесняла крестьян, «обдирала Божьи церкви»; и когда дьякон стал «представлять нечестивым весь грех беззаконного житья их», они «с нечеловечьим смехом и гиканьем» повесили его на сосне «перед самыми окошками панской светлицы» [12, т. III, с. 315-316]. Причем место казни, как следует из повествования, находилось на пути от Лохвицы на Миргород, куда можно было проехать через Кибинцы. Исходя из вышеизложенного, следует полагать, что основой легенды о дьяконе, повешенном на дереве под окнами панских покоев, стал упомянутый мемуаристкой случай из жизни Трощинского, о чем юноша Гоголь был осведомлен, поскольку интересовался всем происходящим в Кибинцах. Ведь в данном случае речь тоже шла о всемогущем «пане» и безнаказанности его клевретов даже по отношению (пусть бывшего) духовного лица.
Таким образом, можно констатировать, что в образах героев исторической прозы Гоголя есть и приметы исторически достоверных предводителей козаков, и легендарных народных заступников, и литературных героев, и биографические черты зна-
менитых украинских современников, оказавшихся на вершине власти и причастных к судьбе Гоголя, а также, вероятно, известные ему по семейным легендам черты предков - как по отцовской, так и по материнской линии. Однако эти разные черты в каждом случае создают совершенно особый характер героя, соответствующий замыслу автора. Таким образом, его исторические герои были призваны соединить прошлое и настоящее, малороссийское и русское, наконец, личное, родовое, народное, всечеловеческое в неизменных рамках национального характера. Это подтверждает парадоксальные признания позднего Гоголя в том, что он специально не занимался прошедшим, а всего лишь видел и преследовал в прошлом настоящее.
ЛИТЕРАТУРА
1. Здесь и далее везде слово козак и производные от него (обозначавшие, по Гоголю, воинское единство, какое сложилось в особых исторических условиях и дало начало малороссийскому Козачеству как ядру народа, - в отличие от российских казаков) сохраняют написание гоголевских черновиков, тогда как в печатных изданиях того времени российская цензура заменяла его на казак.
2. Лазаревский A. M. Сведения о предках Гоголя // Памяти Гоголя: Научно-литературный сборник, изданный Историческим обществом Нестора-летописца. Киев, 1902. С. 3-12.
3. Stilman Leon. Nikolaj Gogol und Ostap Hohol // Dmitrij Tschizewskij zum 70. Geburtstag. Munih, 1966. S. 811-825.
4. Обзоры генеалогических сведений и противоречий в них даны в изд.: Манн Ю. В. «Сквозь видный миру смех...»: Жизнь Н. В. Гоголя. 1809-1835 гг. М.: МИРОС, 1994. 472 с. С. 12-19; Родословие Гоголя: Статьи и материалы. М.: АНО Фестпартнер, 2009. 336 с.
5. Чухлиб Тарас. Прототип гоголевского Тараса Бульбы -
далекий предок писателя, гетман Остап Гоголь // Зеркало недели (Киев). 2002. №28 (403). Подзаголовок публикации «К 260-летию написания повести Н. Гоголя «Тарас Бульба»» говорит о том, что 1) повесть была написана в 1742 г., 2) даже если это опечатка, автор не подозревает о 1-й ред. повести 1835 г. Сведения повторены в изд.: Чухліб Т. В. Гетьмани Правобережної України в історії Центрально-Східної Європи (1663-1713). Київ: Від.
Києво-Могилян. акад., 2004. 288 с.
6. По мнению Л. Стилмана, «мученическая смерть» Бульбы в повести - это своего рода «патриотическое искупление» за измену, совершенную Е. Гоголем как «прародителем» автора [3, с. 823].
7. Цит. авторский перевод статьи: Звиняцьковський В. Я. Справжній Гоголь: який він і хто він? (Настоящий Гоголь: какой он и кто он?) // Гоголь М. Вечори на хуторі біля Ди-каньки. Миргород (Составитель, автор ст. и примеч. В. Я. Звиняцковский). Київ: «Ли6ідь», 2008. С. 449-484.
8. Чижевский Дм. Две родословных Г оголя // Новый журнал (Нью-Йорк). 1965. №78. С. 71-79.
9. Гиппиус В. Гоголь. Л.: Мысль, 1924. 239 с.
10. Лонгинов М. Н. Воспоминание о Гоголе // Гоголь в воспоминаниях современников. М.: Гослитиздат, 1952. С. 70-74.
11. См., например: Звиняцковский В. Я. Пасичник Рудый Панько // Русская речь. 1990. №1. С. 133-139.
12. Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: ТЛ-XIV. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937-1952.
13. Воспоминания С. В. Скалон (урожденной Капнист) // Исторический Вестник. 1891. Т. XLIV. №5. С. 338-367.
14. Карпенко А. О народности Н. В. Гоголя (художественный историзм писателя и его народные истоки). Киев: изд-во Киев. ун-та, 1973. 279 с.
Поступила в редакцию 05.12.2011 г.
