CC BY
31
притече, но не вниде во гроб, дондеже Петр притек вниде первое во гроб и видЪ ризы едины ле-жаща. Се не за страх не вниде первое притек, но проображаста бо собою ветхий и новый закон. Иоан образ ветхаго закона, а Петр новаго. Тече бо преже ветхий закон, по писанию чая Христа; пришедшю ему, не вниде во вЪру его. Новый же закон послЪди пришед, но преже во Христа вЪрова, и видит уже тъщю надежю ветхаго закона, не могуща держащихся понь спасти» (Сл. на воскресенье).
В рассмотренном контексте образы «Петра» и «Иоана» противопоставляются друг другу и одновременно «Иоан» символизирует собой Ветхий Завет, а «Петр» - Завет Новый.
Таким образом, в «Словах» и «Притчах» Кирилла Туровского фиксируются следующие способы толкования: квалификационные модели, атрибутивные словосочетания, генитивные, сравнительные и параллельные конструкции.
Примечания
1. Пименова, М. В. Красотою у краем: выражение эстетической оценки в древнерусском тексте [Текст] / М. В. Пименова. СПб.; Владимир, 2007.
2. Лихачев, Д. С. Поэтика древнерусской литературы [Текст] / Д. С. Лихачев. Л., 1967.
3. Зееман, К. Д. Приемы аллегорической экзегезы в литературе Киевской Руси [Текст] / К. Д. Зееман // ТОДРЛ. Т. 48. М„ 1993. С. 105-120.
4. Колесов, В. В. Древнерусский литературный язык [Текст] / В. В. Колесов. Л., 1967.
5. Верещагин, Е. М. У истоков славянской философской терминологии: ментализация как прием тер-минотворчества [Текст] / Е. М. Верещагин // Вопросы языкознания. М. 1982. № 6. С. 105-113.
6. Друговейко, С. В. Лингвистический анализ отрывка из «Слова на Фомину неделю» епископа Кирилла Туровского [Текст] / С. В. Друговейко // Историческая стилистика русского языка: сб. науч. тр. Петрозаводск, 1998. С. 105-121.
7. Смирнов, И. П. Мегаистория [Текст] / И. П. Смирнов. М„ 2000.
8. Там же.
9. Друговейко, С. В. Указ. соч. С. 105-121.
10. Бикман, Д. Не искажая слова Божия [Текст] / Д. Бикман, Д. Келлоу, СПб., 1994.
11. Срезневский, И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам [Текст] : в 3 т. / И. И. Срезневский. М., 1958. Т. II, стлб. 662.
12. Там же. Т. III, стлб. 65.
13. Там же. Т. III, стлб. 121.
14. Смирнов, И. П. Указ. соч.
Список сокращений
Пр. о чел. душе, и о теле - Кирилл Туровский. Притча о человеческой душе, и о теле, и о воскресении тела человеческого, и о страшном суде, и о мучении [Текст] / Кирилл Туровский; подгот. текста, пер. и коммент. В. В. Колесова // ПЛДР. XII в. М„ 1980. С. 290-309.
Сл. на антипасху - Кирилл Туровский. Слово на антипасху [Текст] / Кирилл Туровский; подгот. тек-
ста И. П. Еремина // ТОДРЛ. Т. 13. М.; Л., 1957. С. 415-419.
Сл. на вербницу - Кирилл Туровский. Слово на вербницу [Текст] / Кирилл Туровский; подгот. текста И. П. Еремина// ТОДРЛ. Т. 13. М.; Л., 1957. С. 409-411.
Сл. на воскресенье - Кирилл Туровский. Слово на воскресенье [Текст] / Кирилл Туровский; подгот. текста И. П. Еремина // ТОДРЛ. Т. 13. М.; Л., 1957. С. 412-414.
Г. X. Гилазетдинова
К ВОПРОСУ О МЕТАФОРИЗАЦИИ ВОСТОЧНЫХ ЛЕКСИЧЕСКИХ ЭЛЕМЕНТОВ В ИСТОРИИ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА
В статье рассматривается вопрос метафоризации восточных заимствований в русском языке начиная с периода Московской Руси. Представленный материал позволяет определить место восточных заимствований в парадигме образных средств русского литературного языка. Доказано, что явление метафоризации обусловлено как особенностями самих заимствованных восточных лексем, так и системой литературных жанров средневековья. При этом семантические преобразования отдельных заимствований продолжали свое развитие в системе образных средств литературного языка нового времени.
The article deals with the problem of metaphorization of oriental loan words in the history oh the Russian literary language from the period of the Russia of Moscow. The given material allows to determine the role of oriental loan words in the paradigm of metaphoric means of the Russian literary language of the Modern time. The phenomenon of metaphorization is caused by the peculiarities of the oriental loan words and the system of literary genres of the Middle Ages. Metaphoric meanings of some loan words continued their development in the system of metaphoric means of the Russian literary language of the Modern time.
Метафора с древнейших времен служила одним из основных средств познания мира. В свое время известные теоретики метафоры Дж. Ла-коф и М. Джонсон писали: «Метафора пронизывает нашу повседневную жизнь, и не только язык, но и мысль, и действие. Наша обычная понятийная система, в терминах которой мы думаем и действуем, является метафорической по своей природе» [1]. Метафора, будучи универсальным языковым феноменом, «проявляется в пространстве и времени, в структуре языка и в его функционировании» [2].
Наиболее ярко явление метафоризации восточных заимствований представлено в разнообразных в жанровом отношении памятниках письменности периода Московского государства -публицистических и исторических текстах, жи-
© Гилазетдинова Г. X., 2008
тийной и панегирической литературе, а также в материалах Словаря русского языка Х1-ХУП вв., словаря И. И. Срезневского и др. (см. список сокращений использованных словарей и источников). Восточные слова, функционируя в русских текстах ХУ-ХУП вв., подвергались семантической трансформации на основе ассоциации по сходству и приобретали новые, так называемые переносные значения. Представляется важным, что метафорическому переносу были подвержены прежде всего заимствования, достаточно ассимилированные в лексической системе русского языка анализируемого периода (типа бисер, ковчег, корабль, собака, товарищ, чертог и др.). Метафора в произведениях ХУ-ХУП вв. часто носила символический характер, что обусловлено средневековыми представлениями о мире. «Средневековье, - как отмечает Д. С. Лихачев, -пронизало мир сложной символикой, связывавшей все в единую априорную систему» [3]. Символика средневековья имела вневременной, практически вечный характер. Таковы символы животных, растений, драгоценных камней, используемых в памятниках русского средневековья. Так, символикой объясняются многие «литературные штампы» средневековой агиографической и панегирической литературы. Агиографы, избегая индивидуального, ищут общее, что, как правило, изображается символически. Например, древнейшеее заимствование бисер 'жемчуг' употребляется образно в значении 'драгоценность' (по отношению к Христу) как символ высшей степени истины, духовной ценности, ср., например, в «Слове похвальном преподобному Сергию Радонежскому» Епифания Премудрого: и ищаи обря-щеть бЪсцЪнныи бисеръ рекше г а нашего Иисуса Христа (Сл. похв. Серг. Р. Епиф., 152. XV в.) Ср. также в «Житии преподобного Трифона»: и тако блаженный остави дожъ и родителей сво-ихъ и все имЪние свое ни во что же вмЪнивъ, точию единаго желая безценнаго бисера Иисуса Христа (Ж. Трифона, 17. XVII в.). Подобное употребление лексемы бисер восходит к «Посланиям митрополита Илариона», датируемым XI в.: Сии бо камень, многоцЪньныи бисеръ, воображение <е>сте гса нашего Исса Хса. Илар. Поел., 202, XIV в. ~ XI в. (СлРя Х1-ХУП вв., вып. 1, 186). Ср. также древнейшее образное евангельское изречение метати (пометати) бисеръ предъ свиньями - внушать высокие истины не способным их оценить, где слово бисер символизирует высокую духовность. Данное выражение среди исследуемых текстов находим у Аввакума в «Книге толкований»: И Господь во Евангелии рекъ: не пометайте бисеръ вашихъ предъ свиня-ми. И паки рекъ: не дадите святая псомъ (Ав. Кн. толк., 494. 1677 г.). В литературном языке XVIII века лексема бисер сохраняла свое значе-
ние "жемчуг" и использовалась в поэтической речи, ср. стихотворение Г. Р. Державина, где поэт бисером называет капли влаги: Бисером своим зарница Розу любит окроплять (СлРЯ XVIII в., вып. 2, 25). Позднее слово бисер, утратив символическое значение "драгоценность", в современном русском языке продолжало использоваться в значении "мелкие стеклянные бусы для вышивания и украшения". Любопытно также, что евангельское изречение, сохранившись в литературном языке нового времени, получило иронический оттенок.
Метафорическое употребление слова корабль в выражении душевный корабль 'душа человека' фиксируется в публицистических текстах Смутного времени (начало XVII в.), например в «Повести о Борисе Годунове»: точию душевный свой корабль во глубине греховной погружаютъ (Пов. Бор. Год., 174. XVII в.). Использование лексемы корабль в словосочетании корабль души в качестве образного средства восходит к агиографической литературе XIII века, ср. в «Житии Ав-раамия Смоленского»: Труду божественыхъ писаний и прилежа и почитая и каковы свои корабль своея душа съ божиею помощию съблюсти многыхъ бурь и волнъ. Ж. Авр. Смол., 5. XIII в. (СлРя Х1-ХУП вв., вып. 7, 304). В данном значении лексема фиксируется в «Великих Минеях Четьих» как символ мятущейся души человеческой: Плавает корабль дшевныии по морю житейскому, сЪмо и овамо мятущес<я>, кормни-ку не сущу. ВМЧ. Апр. 22-30, 1088. XVI в. (Там же). Показательно, что символическая метафора корабль души встречается в художественной литературе нового времени, в частности в поэзии Серебряного века. Например, у А. Блока: Здесь тишина цветет и движет Тяжелым кораблем души, И ветер, пес послушный, лижет Чуть пригнутые камыши (А. Блок. «Тишина цветет»).
Лексема корабль в публицистическом памятнике XVII в. «Иное сказание» представлена в новом значении 'государство': И тогда прием-летъ Богомъ порученное ему Московского государства скипетродержание, и нача правити муд-рокормный царствия корабль и бысть православию глава <...> великий князь Михайло Феодо-ровичъ всеа Русии самодержецъ (Ин. Сказ., 130. XVII в.). Указанное слово, сохранив названное производное значение 'государство' в художественной литературе нового времени, функционирует в прозе и поэзии Х1Х-ХХ вв. уже как стилистически маркированное. Так, в одном из стихотворений А. С. Пушкина встречаем строки, посвященные Петру Первому: Сей шкипер был тот шкипер славный, Кем наша двинулась земля, Кто придал мощно бег державный рулю родного корабля (А. С. Пушкин. «Моя родословная»). Или у М. Горького: [В. И. Ленин] в со-
вершенстве обладал тою четкою, выработанной прямолинейностью взгляда, которая необходима рулевому столь огромного, тяжелого корабля, каким является свинцовая крестьянская Россия (А. М. Горький, очерк «В. И. Ленин»).
В произведениях протопопа Аввакума метафорическое употребление восточных слов - явление нередкое. Например, в одном из писем к боровским узницам - боярыне Ф. П. Морозовой и княгине Е. П. Урусовой - Аввакум использует древнейшее заимствование ковчег в значении 'судно, в котором спасся от всемирного потопа Ной с семьей и животными' как развернутую метафору в составе библейского наименования Ноев ковчег, где подобное словосочетание является символом спасения мира: О, свЪтила великия, солнца и луна Руския земли, Феодосия и Евдокея <...> Какъ васъ нареку? Вертоградъ Едемский именую, и Ноевъ славный ковчегъ, спас-шиий миръ отъ потопления! (Ав. Пис., 925. XVII в.). Следует отметить, что словосочетание Ноев ковчег используется в литературном языке нового времени как своеобразный символ большого, вмещающего много народу помещения: -А убийцу никто и не видал? - Да где ж тут увидеть? Дом - Ноев ковчег, - заметил письмоводитель, прислушивавшийся с своего места (Ф. М. Достоевский. «Преступление и наказание»). Ср. образность сочетания ковчег спасения в значении 'единственное убежище от чего-нибудь' в языке Пушкина: Я такого мнения, что Петербург был бы для тебя пристанью и ковчегом спасения (А. С. Пушкин. Письмо П. В. Нащокину). Кроме того, в языке XIX в. фиксируется сниженное ироничное использование слова ковчег - 'большое, ветхое, старомодное судно, повозка'. Например: Дилижанс был крупного калибра, и через минуту обе комнаты гостиницы наполнились народонаселением этого ковчега (А. Герцен. «Станция Едрово»).
В житийной литературе XVI века можно обнаружить употребление тюркизма домонгольского периода чертог в составе словосочетания небесный чертог в значении 'обитель': вниди въ радость г а своего, вниди въ небесны(и) мои чер-тогъ (Ж. Варл. Хут., 104. XVI в.). Первая письменная фиксация метафорического сочетания небесный чертог относится к XII в.: Въ небес-ныхъ веселиться вьсегда чьртозЪхъ Стихир. XII в. Ак. н. 76. (Срезневский, т. III, 1569). Ср. также у Аввакума в «Книге бесед», где образное выражение небесный чертог носит характер книжной метафоры-символа: по написанию по-мяновенному во Евангельской притчи о пяти оныхъ буиихъ дЪвахъ, како они во временномъ житии всЪ грЪховныя страсти побЪдиша <...> и за едино немилосердие входа во врата не об-
рЪтоша, и въ чертогъ небесный не внидоша (Ав. Кн. бес., 322, 1675 г.). В литературе нового времени при употреблении в книжно-поэтической речи лексема чертог стала обозначать большое, пышное, великолепно убранное здание, дворец. Например, у К. Ф. Рылеева: Иль будем боле мы с тобой благополучны в чертогах мраморных, для коих привезли Огромны глыбы гор из разных стран земли? (К. Ф. Рылеев. «К Делии»), у А. С. Пушкина: Ах, братцы! Как я был доволен, Когда церквей и колоколен, Садов, чертогов полукруг Открылся предо мною вдруг (А. С. Пушкин. «Евгений Онегин»). Примечательно, что в поэзии XIX-XX вв. чертог в значении 'небо, небеса' был одним из наиболее часто встречающихся символических образов, ср., например: И земному в небесный чертог не дано ничему достигать (А. А. Фет. «На зеленых уступах лесов»). Метафорическое использование лексемы чертог характерно и для поэзии Серебряного века. Так, например, у О. Мандельштама слово чертог становится символом потустороннего мира: Слепая ласточка в чертог теней вернется На крыльях срезанных с прозрачными играть (О. Мандельштам. «Ласточка»). А. Блок раздвигает границы этого символа, употребляя слово чертог для обозначения другого творения рук божьих - земного бытия: Он - громоносный чудодей - Над здешним, над земным чертогом Воздвиг чертог еще страшней (А. Блок. «Напрасно я боролся с богом»). В литературном языке нового времени отмечается и шутливо-ироничное использование лексемы: Чертог вдовы Грицацуевой сиял. Во главе стола сидел марьяжный король - сын ту-рецко-подданного (И. Ильф, Е. Петров. «Двенадцать стульев»).
В публицистических текстах XVI в. обнаружено метафорическое употребление и лексемы товарищ (товарищи трапезы и кубков). Так, Андрей Курбский в «Истории о великом князе Московском», обвиняя Ивана Грозного в жесто-костях и кровавых расправах над боярами, в ошибочности многих решений, указывает на главных виновников всех бед - приближенных царя (опричников), называет их иронично «добрые и верные товарыщи трапезъ и купковъ и различ-ныхъ наслаждении друзииь (Курб. Ист., 240. XVI в.). Ср. также одно из посланий (эписто-лий) Курбского царю Ивану Грозному, где князь обличает царя и его сподвижников в разврате и блудодеяниях («Афродитские дЪла»): согласую-ще ти ласкателемъ и товарищемъ трапезы, не-согласнымъ своимъ бояромъ, губителемъ души твоей и тЪлу, иже тя подвижутъ на Афродит-ския дЪла (Курб. Эп., 6. XVII в.).
Одной из характерных черт публицистики ХУ1-ХУП вв. (особенно ярко представленном в полемических сочинениях Ивана Грозного и Ав-
вакума) является использование эмоционально-экспрессивной просторечной лексики с определенной стилистической задачей. Например, заимствование собака в качестве бранного фиксируется в «Послании царя Иоанна Васильевича князю Курбскому»: А еже о измЪнахъ и чародЪ-истве воспомянулъ ecu, - ино, такихъ собакъ, вездЪ казнятъ (Ив. Гр. Поел. I, 56. 1564 г.).
Особенность функционирования в «Послании » Ивана Грозного лексемы собака в иносказательном смысле 'изменник' в свое время было отмечено В. П. Адриановой-Перетц в «Очерках поэтического стиля древней Руси» [4]. По мнению С. О. Шмидта, «в посланиях, особенно написанных на лай противников, Грозный не знал удержу в гневе и не стеснялся в выражениях» [5]. Имея резко негативную эмоциональную окрашенность, слово собака как 'изменник' употребляется Грозным по отношению к врагам - Курбскому и его сподвижникам: Что, собака, и болезнуешь, со-вершивше такую злобу? К чему убо подобенъ совЪть твои будеть? (Ив. Гр. Поел. I, 36. 1564 г.).
Слово собака можно обнаружить и в богослов-ско-полемических сочинениях «расколоучителя» Аввакума - «Книге бесед» и «Книге толкований», для которых характерна неповторимая индивидуальность и яркая выразительность. Обличительная направленность богословских произведений и своеобразие стиля Аввакума обусловили употребление вульгарных бранных выражений в этих сочинениях. Так, эмоционально-экспрессивной инвективой собака Аввакум называет как самого патриарха Никона, так и его последователей -никониан-«еретиков»: Завелъ его собака Никонъ за мысъ: а то онъ - доброй человЪкъ былъ, знаю я ево (Ав. Кн. бес., 418, 1669-1675 гг.), Слышали ли ecu, какъ собаки никонияня бладословятъ, глаголя, яко не сугубъ Христосъ былъ? (Там же), Дайте толко срок, собаки, не уйдете у меня: надЪюся на Христа, яко будуте у меня в рукахъ! (Ав. Кн. толк., 488. 1677 г.).
Таким образом, использование восточных слов в качестве образных средств - явление довольно редкое в языке произведений исследуемого периода. С одной стороны, это обусловлено особенностями самих заимствованных лексем, так как в основной своей массе ориентализмы - это «бытовизмы». С другой стороны, система литературных жанров средневековья с ее строгими канонами ограничивала доступ многим заимствованиям из восточных языков. Среди разножанровых памятников XV-XVII вв. относительно высокой частотностью характеризуется явление метафоризации восточных заимствований в публицистических текстах (у Грозного, Аввакума), что связано с эмоциональностью стиля изложения указанных авторов. Как средство выразительности, метафора является особым индикатором
глубины вхождения ориентального слова в лексическую систему русского языка анализируемого периода. При этом метафорическое использование отдельных заимствований продолжает развиваться и функционировать в парадигме образных средств литературного языка XIX-XX столетий, что, в свою очередь, свидетельствует о преемственности системы образов и образных средств русской литературы начиная от древности до современного ее состояния. Исследуемый материал является фрагментом в истории развития русского языка средневекового периода, который демонстрирует постепенное разрушение системы символов-метафор, носящих теологический характер (типа бисер, небесный чертог, Ноев ковчег и др.). Данные метафоры в литературном языке нового времени использовались и как поэтические элементы текста, и для выражения иронически-шутливого отношения к объекту оценки (ковчег - "большое, ветхое, старомодное судно, повозка", чертог - ирон. 'о комнате, помещении'). В итоге происходило постепенное освобождение литературного творчества и соответственно языка из-под власти теологической символики.
Примечания
1. Лакофф, Дж. Метафоры, которыми мы живем [Текст] : пер. с англ. / Дж. Лакофф, М. Джонсон. М„ 2008. С. 25.
2. Маслова, В. А. Лингвокультурология [Текст] / В. А. Маслова. М„ 2004. С. 88.
3. Лихачев, Д. С. Поэтика древнерусской литературы [Текст] / Д. С. Лихачев. М., 1979. С. 163.
4. Адрианова-Перетц, В. П. Очерки поэтического стиля древней Руси [Текст] / В. П. Адрианова-Пе-ретц. М.; Л., 1947. С. 93.
5. Шмидт, С. О. Заметки о языке посланий Ивана Грозного [Текст] / С. О. Шмидт // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. 14. 1958. С. 261-262.
Список сокращений
Ав. Кн. бес. - Аввакум. Книга бесед [Текст] / Аввакум // Памятники истории старообрядчества XVII века. Кн. 1. Вып. 1. Л., 1927.
Ав. Кн. толк. - Аввакум. Книга толкований [Текст] / Аввакум // Памятники истории старообрядчества XVII века. Кн. 1. Вып. 1. Л., 1927.
Ав. Пис. - Аввакум. Письма [Текст] / Аввакум // Памятники истории старообрядчества XVII века. Кн. 1. Вып. 1. Л., 1927.
Ж. Варл. Хут. - Житие Варлаама Хутынского. В двух списках [Текст] // Изд. ОЛДП. Вып. 14. СПб., 1881. XV в.
Ж. Трифона - Житие преподобного отца нашего Трифона, вятского чудотворца [Текст]. Казань, 1868. (XVII в.).
Ив. Гр. Поел. I - Послание царя Иоанна Грозного к князю Андрею Курбскому [Текст]// Сочинения князя Курбского. СПб., 1914. Т. I. (1564 г.).
Ин. Сказ. - Так называемое Иное Сказание [Текст] // Памятники древней русской письменности, относящиеся к Смутному времени. СПб., 1909.
Л. И. Озтюрк. Наименования лиц женского пола в современной катойконимике
Курб. Ист. - История о великом князе Московском [Текст] // Сочинения князя Курбского. СПб., 1914. Т. I. (XVI в.).
Курб. Эп. - Эпистолиа первая князя А. Курбского к царю и великому князю Московскому [Текст] // Сочинения князя Курбского. СПб., 1914. Т. I. (XVI в.).
Пов. Бор. Год. - Повесть, како восхити неправдою на Москве царский престол Борис Годунов [Текст] // Памятники древней русской письменности, относящиеся к Смутному времени. СПб., 1909.
Сл. похв. Серг. Р. - Похвальное слово преподобному Сергию неизвестного сочинителя [Текст]// Древние жития преподобного Сергия Радонежского / собр. и изд. Н. Тихонравовым. М., 1909. Отд. 2. (1418 г.).
СлРя Х1-ХУП вв. - Словарь русского языка XI-XVII веков [Текст]. Вып. 1-25. М„ 1975-2000.
СлРя XVIII в. - Словарь русского языка XVIII в. Вып. 1-12 [Текст]. Л.; СПб., 1984-2000.
Срезневский - Срезневский, И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам [Текст] / И. И. Срезневский. Т. I—III и Дополнение. СПб., 1893-1903.
А. И. Озтюрк
НАИМЕНОВАНИЯ ЛИЦ ЖЕНСКОГО ПОЛА В СОВРЕМЕННОЙ КАТОЙКОНИМИКЕ
Катойконимы (наименования жителей населённых пунктов) женского рода, активно функционирующие в речи, всё чаще образовываются при помощи суффикса -чанка. Он предпочтителен тем, что имеет однозначную семантику и не создаёт омонимии. Влиянию этой модели стали подвергаться и дериваты мужского рода: суффикс -чанин может вытеснять суффикс -ец, что сохраняет целостность всей словообразовательной парадигмы.
Kataikonyms (names of settlements inhabitants) of feminine gender actively used in oral speech are usually formed by suffix -chanka. It is more preferable because it has unambiguous semantics without homonyms generation. The derivatives of male gender are influenced by this model as well: suffix -chanin displaces suffix -ets, so the integrity of all word-formative paradigm is preserved.
В современной катойконимике наблюдается актуальная и интересная тенденция - постепенное выравнивание в количественном соотношении катойконимов, обозначающих мужчин и женщин. Однако этот активный процесс сопряжён с некоторыми трудностями, имеющими как собственно лингвистическую, так и историко-соци-ологическую природу.
Прежде всего, необходимо отметить, что для катойконимов женского рода характерно отсутствие сложившейся традиции в функционировании. С древнейшей поры в истории катойконимии прослеживается традиционное отставание в количественном плане наименований лиц женского пола. Наиболее древние катойконимы выражали
© Озтюрк Л. И., 2008
значение принадлежности к населённому пункту через значение совокупности. Формально это выражалось в формах множественного числа, как правило, мужского рода, сохранявших черты категории собирательности. Катойконимы единственного числа (сингулятивы) употреблялись значительно реже, причем преимущественно это были наименования мужского рода. Парность катойконимов нарушалась, причем отсутствующее соответствие всегда приходилось на дериваты женского рода. В письменных источниках до XVIII в. почти отсутствуют наименования, обозначающие жительниц населённых пунктов.
Вообще, с древности было нормой именование женщины по имени отца, мужа или их профессии, что отражало её бесправное положение в патриархальной семье. В дореволюционной России также редко употреблялись катойконимы женского рода, так как статус женщины того времени не позволял ей принимать участие в торгово-экономической, политической и других сферах жизни.
С течением времени социальная ситуация изменилась, и эти наименования стали появляться всё чаще и чаще. Представляет интерес статистика, приведённая одним из основоположников исследований в области оттопонимики В. А. Гор-пиничем. Выборка из украинских газет показала: в дореволюционной газете за целый месяц не встретилось ни одного катойконима единственного числа и лишь один - множественного. В газете же 1971 г. на 31 случай употребления катойконимов множественного числа приходится 16 катойконимов мужского рода и 12 женского рода единственного числа [1]. Правда, здесь есть элемент случайности, но тенденция к увеличению количества дериватов женского рода в речевой практике очевидна. Однако в Словаре названий жителей СССР (М., 1975) грамматическая форма множественного числа предлагается как основная, исходная, «удобная». Её «удобство», по мнению авторов, в том, что она выражает идею группы без указания на пол составляющих её лиц. На 36 наименований жителей Татарской АССР (ныне Республика Татарстан) в форме множественного числа и единственного числа мужского рода в данном словаре приходится всего 4 деривата женского рода [2].
Итак, первая и, возможно, основная причина отставания в количественном отношении дериватов женского рода экстралингвистическая. Однако отсутствие закрепившейся традиции в употреблении этих катойконимов не могло не отразиться и на определённых трудностях в области словопроизводства в настоящее время. Замечено, что для облегчения себе работы по словопроизводству катойконимов женского рода многие (например, журналисты) часто используют в трудных и сомнительных случаях описатель-
