CC BY
199
УДК 882.09+820/888.09
Дмитриенко Иван Константинович
Институт международного права и экономики им. А.С. Грибоедова (г. Москва)
smart-e1@mail.ru
К ВОПРОСУ О ЛИТЕРАТУРНОЙ ТРАДИЦИИ: МИФОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОЕКЦИИ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ НЕМЕЦКИХ РОМАНТИКОВ И РУССКИХ ПОСТМОДЕРНИСТОВ
На материале произведений Э.Т.А. Гофмана, Новалиса, Саши Соколова и Виктора Пелевина сопоставляется неомифологическая картина мира и методы использования мифологического материала в романтизме и постмодернизме. Обнаруженные сходства позволяют доказать влияние романтической традиции на постмодернистскую эстетику.
Ключевые слова: традиция, картина мира, дискурс, романтизм, постмодернизм, мотивная структура, культурно-историческая эпоха, типологическое сходство.
Постмодернизм как дискурс противостоит мировоззрению эпохи модерна - логоцентристской мысли Нового времени, краеугольным камнем которой был культ разума. Поэтому особый интерес вызывают те периоды в истории Нового времени, в которых были зафиксированы бунтарские настроения в отношении разума. Наиболее ярким в числе подобных явлений является движение романтизма, характеризовавшееся решительным отказом от рацио в пользу интуиции. Именно романтики открыли принципиальную ограниченность и несовершенность созданной модерном картины мира.
Говоря о романтизме, мы полагаем уместным ограничиться немецким романтизмом - национальным типом, стоявшим у истоков движения в целом и давшим импульс к его развитию в других странах. Среди исследователей немецкий вариант считается наиболее совершенным, «наиболее подлинным» [13, с. 11]. Для современного этапа исследования немецкого романтизма характерно нарастание числа публикаций, посвященных рассмотрению преемственности и трансформации романтических идей у представителей различных направлений западноевропейской культуры. Среди российских ученых в этом отношении выделяются В.В. Шервашидзе [27], Г.А. Фролов [24] и Л.Г. Андреев [3].
Между тем постмодернизм нередко рассматривается в аспекте насле-дования мотивов и художественных приемов предшествующих эпох. В большинстве случаев характер и мера такого заимствования обусловлены тем, что некоторые классические авторы обнаруживают определенную близость постмодернистским идеям. Эта близость, или генетическая связь, определяет сущность понятия традиция и ее отличие от стилизации: как доказала Т. Цивьян, традиции напрямую связаны с преобладающим типом сознания - именно оно определяет парадигму художественного мироощущения и эстетические критерии того или иного автора [25]. На основе актуализации определенного набора абстрактных универсалий, сопутствующих тому или иному типу сознания, происходит обращение к конкретным чертам поэтики.
Наша гипотеза состоит в том, что между романтической и постмодернистской картинами мира существует определенная связь, проецирующаяся на эстетические принципы этих направлений. В своей работе мы остановимся на обнаружении традиций романтизма (предметом анализа являются произведения Э.Т.А. Гофмана и Новалиса) и особенностей их функционирования в поэтике русской постмодернистской прозы (Саша Соколов, Виктор Пелевин).
Особенности модели мира немецкого романтизма предопределены социально-историческими условиями бытования этого течения. Грандиозные общественные катаклизмы, прокатившиеся по всей Европе на рубеже ХУШ-Х1Х веков, ознаменовали становление нового этапа развития западной цивилизации, который нельзя было воспринимать рассудочно, аналитически бесстрастно. Это вызвало поворот интереса от внешней жизни человека и его деятельности в обществе к проблемам духовной, эмоциональной стороны личности, опору на идеальное переосмысление социальных событий.
Неудивительно, что в этом смысле классической страной романтизма была Германия: немцы изначально не были общественной нацией, поскольку были разделены на множество разных государств. Их традиционной установкой было то, что духовная жизнь - отражение общественного бытия, а значит, искусство, нравственность, наука, религия, государственное устройство, форма правления - «все они вместе имеют один и тот же корень» [8]. В философии немецкого романтизма центральное место занимал поиск трансцендентных, экзистенциальных и культурных оснований внутреннего мира человека. Романтики были нацелены на «обнаружение связи между духовным и телесным миром», на «спи-ритуализацию бытия» [13, с. 26], поэтому внешние процессы трактовались ими как результат объективаций феноменов мифопоэтического (имагнитивно-чувственного) сознания [9]. Такое мировоззрение справедливо считать неомифологическим сознанием как формой возрождения мифологического.
Миф романтики считали «первичным», «эталонным» типом знания. В нем процесс осознания,
96
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ .№ 3, 2012
© Дмитриенко И.К., 2012
познания и самопознания слиты в неразрывное целое, в «синтетическую рефлексию» [28]. Миф -некий сверхобраз, сверхвыражение того, что содержат природа и история. Миф - явление в его максимальной жизни (отсюда - гиперболическая обобщенность мифа) [6]. Мифотворчество отражает способность человека выражать метаэмпиричес-кий, трансперсональный опыт в первичных, базовых образах. Таким образом, мифопоэтическое сознание в романтизме становится «новой формой чувствования, новым способом переживания жизни» [13, с. 12].
Возникновение постмодернизма также связано с разочарованием в результатах предыдущей эпохи исторического развития - модерна. Это повлекло за собой дискредитацию мировоззрения Нового времени, которая отражает возникновение нового типа ментальности - ментальности человека на сломе эпох, в период парадигматического сдвига. Вот причины активизации неомифологического сознания российского общества в конце ХХ века:
- распад СССР, утрата опор типового общественного сознания;
- утрата доверия к любым идеологическим движениям;
- мировой кризис. Экологические проблемы, перенасыщенность мира оружием массового поражения. Активизация религиозных пластов сознания;
- маркированность эпохи - конец столетия. Ожидание конца времен [14].
В этих условиях миф становится гармонизирующим началом, содержащим вечные и неизменные ценности, опорой в зыбком изменчивом мире.
Использование неомифологизма характерно для романа, создаваемого в лоне поэтики постмодернизма [29]. Поэтика мифологизирования предполагает вовлечение в ткань произведения образов универсальной психологии и истории, а также использует циклическую ритуально-мифологическую повторяемость для выражения архетипов и конструирования повествования.
Рассмотрим элементы мифа, в том числе фольклорные, религиозные и оккультные конструкции, используемые писателями эпохи романтизма и постмодернистами Сашей Соколовым и Виктором Пелевиным.
У истоков романтизма - роман-миф Новалиса «Генрих фон Офтердинген». Его квинтэссенция -пропитанная мифологией сказка Клингзора. Многочисленные духи природы населяют поэзию Эй-хендорфа, Мёрике и Уланда: натурфилософские взгляды романтиков способствовали обращению к низшей мифологии, к духам земли, воздуха, воды, леса, гор и т.д.
В зрелом романтизме наиболее показательно творчество Гофмана. В его повести «Золотой горшок» о наличии архетипического пласта свидетельствует мифическая предыстория - история любви
князя духов Фосфора к огненной лилии. Эта сюжетная линия несет смысловую нагрузку картины начала всех начал. Рассказ начинается словами: «Дух взирал на воды...», что удивительно похоже на цитату из первой Книги Бытия: «Дух Божий носился над водою» [7]. Кроме того, движение от царства Фосфора к царству Атлантиды, к которому приходит протагонист «Золотого горшка» в финале, отражает популярную среди романтиков идею о движении истории от Золотого Века к Царству Божьему. Неомифологический слой присутствует и во многих других произведениях Гофмана, например, в повести «Принцесса Брамбилла», где структурной основой является миф об Урдар-озере. Для Гофмана миф - это усиление внутреннего смысла, заложенного в художественный образ [4].
Схожая ситуация наблюдается в творчестве Виктора Пелевина. Благодаря мифу он воспроизводит и реактуализирует фундаментальные основания человеческого существования и бытия вообще [10]. Пелевин «берет архетипы» и «выстраивает вокруг него композицию». Поэтому исследователи советуют: «Анализируя какие-либо книги Пелевина, всегда надо следовать принципу: ищите архетип!» [2].
В числе архетипов могут оказаться различные религиозные традиции и философские системы, мистические практики и магические техники. Например, картина мира в романе «Чапаев и Пустота» вполне укладывается в ортодоксальную традицию Махаяны [16]. Именно с позиций буддийского учения следует толковать образы УРАЛа (Условной Реки Абсолютной Любви) и Внутренней Монголии. Препарирование буддийской мифологии свойственно многим текстам Пелевина. В частности, в повести «Желтая стрела» приводится фрагмент из буддийской притчи об обуздании собственного сознания-слона: «Милость беспредельна, и я точно знаю, что когда поезд остановится, за его желтой дверью меня будет ждать белый слон, на котором я продолжу своя вечное возвращение к Неименуемому» [19].
Фундаментальный образ романа Саши Соколова «Школа для дураков» - река Лета, которую автор связывает с мотивами смерти и бессмертия. Мифологизм этого произведения проступает и в предельной обобщенности определений: «Как же она называлась? Река называлась» [21, р. 8]; «А как называлась станция? - я никак не могу рассмотреть издали. Станция называлась» [21, р. 11]. Концентрированное выражение мировоззрение автора/героя приобретает в следующей откровенно мифологической картине: «Когда наши дачи окутает сумрак, и небесный ковш, опрокинувшись над землей, прольет свои воды на берега восхитительной Леты, я... смазываю уключины густой и темной водой, почерпнутой из реки, - и путь мой лежит за вторую излучину, в Край Одинокого Козодоя, птицы хорошего лета» [21, р. 51].
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ .№ 3, 2012
97
Образность «Школы для дураков» близка к разработанной О.М. Фрейденберг концепции первобытных метафорических архетипов. В этом контексте «элементарные образы» приобретают статус ритуальных заклинаний, как бы вчитывающих мифологические архетипы в будничный мир дачной зоны [17].
Неомифологическое сознание проявляется у представителей немецкого романтизма и русского постмодернизма не только на сюжетно-образном уровне, но и на уровне хронотопа. Главной составляющей мифопоэтического хронотопа является принцип дехронологизации.
Миф в силу многократной повторяемости искажает категорию времени в развертывании сюжета. Архетипические события происходили в прошлом, происходят в настоящем и будут происходить в будущем ? благодаря этому они выглядят как вечно представленные, а акцент переносится с хронологической последовательности на изображение «застывших» ситуаций, с повествования - на описание. В.Н. Топоров пишет: «В мифопоэтическом хронотопе время сгущается и становится формой пространства (как бы выводится вовне, откладывается, экстенсифицируется), его новым (“четвертым”) измерением» [23].
Мотив «смещенного времени» присутствует в романе Новалиса «Генрих фон Офтердинген»: «Он увидел его маленькую комнату, расположенную вплотную у стены высокого собора, от каменных плит которого поднималось великое прошлое, в то время как с купола навстречу прошлому неслось ясное, радостное будущее в образе золотых ангелочков» [18]. Новалис был убежден, что состояние бессмертия, наступление которого в религиозном веровании мы ожидаем после смерти, в скрытом виде заключается в нас уже теперь [1]. Неслучайно «Генрих фон Офтердинген» завершается обручением времен года и поколений человеческих.
По мнению В.М. Жирмунского, взгляды романтиков в этом вопросе можно свести к следующему: «Когда наступит вечность, она будет не отрицанием времени, а завершенным временем... Как “положительная середина” между прошедшим и будущим, завершенное время соединяет в себе прошедшее и будущее, вечность в своей полноте заключает в себе полноту того, что было, и того, что будет» [13, с. 170].
Вернемся к «Школе для дураков». Герои Саши Соколова живут в сказочном хронотопе, где время раздробляется на сотни кусков или совсем отсутствует в форме «безвременья» [15]. Символична фраза «часы с маятником золоченым мерно дробили несуществующее время» [21, р. 141]. Соколов стремится к тому, чтобы линейное время возвратилось к циклическому в нашем сознании. Поэтому хронотоп «Школы для дураков» можно уподобить серийному универсуму Джона Донна [11].
Отсылка к этой концепции очевидна в следующих словах героя: «Почему, например, принято думать, будто за первым числом следует второе, а не сразу двадцать восьмое? Да и могут ли дни вообще следовать друг за другом, это какая-то поэтическая ерунда - череда дней. Никакой череды нет, дни проходят, когда какому вздумается, а бывает, что несколько сразу». События, о которых идет речь в романе, ощущаются как одновременные, вернее? как единое многомерное событие. Автор то и дело ставит в скобках после глаголов их формы прошедшего и будущего времени, не давая забыть, что все, происходящее в книге, длится вечно: «...Я был совершенно уверен (уверен, буду уверен), что умру очень скоро, если уже не умер» [21, р. 23-24]. Происходит «растворение» человеческого бытия от рождения к смерти в субстанциях природы, вследствие чего его герой не может умереть, постоянно перевоплощаясь. Такое звучание мотива смерти аналогично ритуально-мифологической концепции, которая рассматривает смерть как часть регулярно повторяющегося цикла, более того, как непременное условие возобновления этого цикла [22].
В творчестве Пелевина также наблюдается отказ от линейного хроноса. Рассмотрим его на примере романа «Чапаев и Пустота». В нем десять глав: нечетные посвящены событиям 1918 года; четные -1993-1994-го. В конце девятой главы два мира начинают совмещаться. В последней главе они совмещаются полностью, и по улицам Москвы 1990-х едет броневик Чапаева. В текст романа заложена система параллелей, которая взламывает эти противопоставления двух российских революций и уподобляет события 1917-го и 1991-го годов. Пелевинский герой, наблюдая «хозяев жизни» той и другой эпохи, смог уловить то общее, что связывает эти катаклизмы: «Почему, думал я, почему любой социальный катаклизм в этом мире ведет к тому, что наверх всплывает это темное быдло и заставляет всех остальных жить по своим подлым и законспирированным законам?» [20].
Таким образом, мифологическое время в романе вытесняет объективное историческое время, поскольку действия и события представляются в качестве воплощения вечных прототипов. Мировое время истории превращается в безвременный мир мифа [26].
Итак, можно утверждать, что у немецких романтиков, равно как и у Соколова с Пелевиным, циклическое движение времени оказывается неотделимым от регенерации жизни и преодоления смерти.
Подводя итоги нашей работе, необходимо сказать, что у романтиков и постмодернистов миф выступает, по определению М. Бахтина, как «память жанра» [5]. Активизация в те или иные эпохи определенного пласта архетипического сознания предполагает обращение к устойчивым формам и способам конструирования сюжета, хронотопа
98
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ .№ 3, 2012
и иных элементов художественного произведения. Подобное взаимопроникновение мотивно-образ-ных парадигм в литературе не ново. Оно обусловливается параллелизмом культурно-исторических эпох со схожими картинами мира. Можно упомянуть теорию первичных и вторичных систем (стилей) [12]. Ко вторичным, которые характеризуются акцентом на культурную рефлексию, а также противопоставлением созданной писателем-Твор-цом гармонии и заведомо «дисгармоничной» и бессмысленной реальности, относятся и романтизм с постмодернизмом.
Библиографический список
1. Fortlage Carl. Uber Novalis und die Romantik // Sechs philosophische Vortrage. - Jena: Mauke, 18721874. - S. 136.
2. Анализ некоторых романов, повестей и рассказов Виктора Пелевина // Интернет-журнал «Русский переплет» [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.pelevin.info/pelevin_222_0.html
3. Андреев Л.Г. Чем же закончилась история второго тысячелетия? (Художественный синтез и постмодернизм) // Зарубежная литература второго тысячелетия. - М.: Высшая школа, 2001. - С. 304-305.
4. Архимович Н. Проблема мифологизации сознания в немецком романтизме // Бренное и вечное: образы мифа в пространствах современного мира. - Новгород: Новгородский государственный университет имени Ярослава Мудрого, 2004 [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http:// www.brennoe-i-vechnoe.narod.ru/04-20.html
5. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. - М.: Советский писатель, 1963. - 363 с.
6. Берковский Н.Я. Романтизм в Германии. -Л.: Художественная литература, 1973. - С. 161.
7. Ботникова А.Б. Немецкий романтизм: диалог художественных форм: монография. - Воронеж, 2003. - С. 150.
8. ГегельГ.В.Ф. Эстетика: в 4 т. Т. 1. - М., 19681973. - C. 24.
9. Грешных В.И. Ранний немецкий романтизм: фрагментарный стиль мышления: монография. -Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1991. -140 с.
10. Гурин С. Пелевин между буддизмом и христианством [Электронный ресурс]. - Режим доступа : http ://pelevin.nov. ru/stati/o -gurin/1. html
11. Данн Д. У. Эксперимент со временем. — ^М.: Аграф, 2000. - 224 с.
12. Деринг И.Р., Смирнов И.П. Реализм: диахронический подход // Russian Literature. -Vol. VIII. - № 1. - Р. 1-2.
13. Жирмунский В.М. Немецкий романтизм и современная мистика. - СПб.: Типография Товарищества А.С. Суворина «Новое Время», 1914. - 207 с.
14. Земсков В. Мифосознание в кризисную эпоху // Вопросы литературы. - 1993. - № 3. - С. 322323.
15. Квон Чжен Им. Современная русская постмодернистская проза: Венедикт Ерофеев и Саша Соколов: Дис. ... канд. филол. наук. - М., 1999. -С. 12.
16. Корнев С. Столкновение пустот: может ли постмодернизм быть русским или классическим? Об одной авантюре Виктора Пелевина // Новое литературное обозрение. - 1997. - № 28. - С. 250.
17. Липовецкий М.Н. Русский постмодернизм. Очерки исторической поэтики. - Екатеринбург: Уральский государственный педагогический университет, 1997. - С. 188.
18. Новалис. Генрих фон Офтердинген // Избранная проза немецких романтиков. - М.: Художественная литература, 1979. - С. 255.
19. Пелевин В.О. Жёлтая стрела. - М.: Вагри-ус, 2000. - С. 35.
20. Пелевин В.О. Чапаев и Пустота. - М.: Ваг-риус, 2001. - С. 273.
21. Соколов Саша. Школа для дураков. - Ann Arbor: Ardis, 1976. - 172 p.
22. Топоров В.Н. Модель мира (мифопоэтическая) // Мифы народов мира: в 2 т. Т. 2. - М.: Советская энциклопедия, 1982. - С. 161-164.
23. Топоров В.Н. Пространство и текст // Текст: семантика и структура. - М., 1983. - C. 227-284.
24. Фролов Г.А. «Ренессанс романтизма» в литературе немецкого постмодерна (Часть I. Диалог) // Он же. Литература XX века: Итоги и перспективы изучения. Материалы вторых Андреевских чтений. - М.: Экон, 2004. - С. 80-84.
25. Цивьян Т.В. Модель мира и ее роль в создании (аван)текста [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http ://www. ruthenia. ru/folklore/tcivian2. htm
26. Цыганов А. Мифология и роман Пелевина «Чапаев и Пустота» [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://pelevin.nov.ru/stati/o-myths/ 1.html
27. Шервашидзе B.B. Метаморфозы романтизма в XX веке: французский экзистенциализм // Вестник Ун-та РАО. - 2005. - № 1. - С. 21-26.
28. Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика: в 2 т. Т. 1. - М.: Мысль, 1983. - С. 89.
29. Шульга К.В. Поэтико-философские аспекты воплощения «виртуальной реальности» в романе «Generation “П”» Виктора Пелевина: Дис. ... канд. филол. наук. - Тамбов, 2005. - С. 9.
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2012
99
