CC BY
74
УДК 1:316
К ВОПРОСУ О «КТОЙНОСТИ» СОЦИАЛЬНОЙ УТОПИИ: ФИЛОСОФСКО-ПОЛИТОЛОГИЧЕСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ
© И. В. Фролова
Башкирская академия государственной службы и управления при Президенте Республики Башкортостан Россия, Республика Башкортостан, 450008 г. Уфа, ул. Заки Валиди, 40.
Тел.: + 7 (347) 273 02 33.
E-mail: frolovaiv2@mail. ru
В статье ставится проблема субъектов социальной утопии. Истоки утопического ми-ровидения усматриваются в специфике социализации индивида. Обосновывается, что в зависимости от преобладания когнитивного, аффективного или поведенческого компонента в установке личности субъект утопии может выступать как создатель утопии, как носитель утопических идей, как носитель утопического действия. Рассматривается специфика реализации утопии.
Ключевые слова: социальная утопия, ктойность, социализация, субъект социальной утопии, создатель утопии, носитель утопических идей, носитель утопического действия, реализация утопии.
Поиск ответа на вопрос о том, «что» такое социальная утопия далеко не всегда коррелирует со стремлением разобраться в том, «кто» же является субъектом социальной утопии. Между тем, вопрос о «ктойности» имеет принципиальное значение с точки зрения современного социально-философского и политологического дискурса.
С одной стороны, утопия - это результат творческого мышления, стремления заглянуть в будущее, «предвосхитить» тенденции грядущего, и в этом состоит ее важная эвристическая роль. С другой стороны, в утопии мы видим попытку повести общественное развитие по задуманному пути, надежду на то, что люди творят собственную историю. Помимо тех, кто генерирует утопические идеи, ее субъектами, то есть носителями утопического мышления, сознания и действия выступают различные социальные группы и общности.
Для дальнейших рассуждений нам необходим небольшой экскурс в социальную теорию. Напомним, что в рамках структурно-функционального анализа общество рассматривается как система, в которой субъекты действуют с ориентацией друг на друга. Их действия упорядочены, так как имеют общие ценностные стандарты и соответствующие конкретные способы практической деятельности. Некоторые из этих стандартов мы можем назвать нормами. Действующие в соответствии с нормами субъекты в сходной ситуации, скорее всего, будут действовать аналогичным образом, что приводит к «социальным регулярностям». Устойчивые регулярности, поддерживающие равновесие в обществе, можно называть «структурными».
Существуют два основных механизма, поддерживающих равновесие в обществе. Первый, механизм «социализации», включает в себя те обстоятельства и условия, при которых ребенок превращается в социальную личность. Часть становления личности заключается в усвоении ею мотивов для выполнения требуемых или ожидаемых от нее другими субъектами социальных действий. Второй,
механизм «социального контроля», подразумевает все способы поддержания порядка в обществе и то, посредством чего люди сами держатся в определенных рамках. Под «рамками» имеются в виду любые типичные действия, ожидаемые и одобряемые в социальной системе. Первая задача по поддержанию социального равновесия заключается в том, чтобы заставить людей добровольно делать то, что требуется и ожидается от них. Если это не удается, появляется вторая задача - и средствами заставить их делать то, «что положено» [1].
Мы полагаем, что истоки утопического миро-видения корнями уходят в процесс социализации, особенности протекания которого способны вызвать существенные изменения в характере своения индивидами существующей системы ценностей или привести к формированию новой. Социализацию личности можно определить как двусторонний процесс, в ходе которого происходит, с одной стороны, интернализация и дальнейшее развитие индивидом социально-культурного опыта, включающего в себя совокупность ценностей, норм, установок, образцов поведения, присущих данному обществу, социальной группе; с другой стороны, процесс «активного воспроизводства индивидом системы социальных связей за счет его активной деятельности, активного включения в социальную среду» [2, с. 76]. В ходе процесса первичной социализации индивид усваивает социально-культурный опыт, воспринимая его некритически, как нечто само собой разумеющееся. Заметим, что в архаичных и, отчасти, в традиционных обществах большинство индивидов преодолевает лишь уровень первичной социализации, так и не достигая второй, рефлексивной стадии.
Вторичная социализация предполагает оценку индивидом предлагаемой ему обществом когнитивной и социальной стимуляции. Это проявляется в так называемой «критической» интернализации. Она распространена в посттрадиционных и индустриальных обществах, где социальные роли и нормы
подчас находятся в состоянии конфликта, что на индивидуальном уровне отражается в формировании предубеждений и различных форм девиантного поведения. Результатом описанных процессов является становление личности как «относительно устойчивой системы социально-значимых и уникальных индивидуальных черт (качеств), ... формирующейся в процессе социализации и являющейся продуктом индивидуального опыта и социального взаимодействия» [3, с. 161].
Однако в действительности социализация как процесс усвоения социальных норм не бывает полностью успешной: даже у тех, кто считается полномочным «представителем» наличного социального порядка, бывают идиосинкразические различия в его восприятии, на что обратили внимание П. Бергер и Т. Лукман. Социализация неизбежно влечет за собой появление у социализируемого чувства неполноценности, так как исполнение социальной роли подвергается оценке сначала со стороны «социализатора», а в итоге - и самооценке. Это особенно заметно в посттрадиционном обществе, с характерными для него «достиженческими» ценностями, примером чего является современная западная культура с ее «инструментальным активизмом». Амбивалентно переживаемое чувство неполноценности находит выражение как в индивидуальном отклоняющемся поведении, так и в создании субкультур, компенсирующих, отвергающих или переориентирующих «достиженче-ский» комплекс - подобно субкультурам хиппи, панков, байкеров и т.п.
В отличие от посттрадиционных обществ, в обществах с очень простым разделением труда и минимальным разделением знания интернализуе-мая индивидами объективная реальность характеризуется «принудительной массовидностью». Здесь неуспешно социализированный индивид единичен, так как асимметрия между социально определенной реальностью, в которую он de facto заключен собственной субъективной реальностью, лишена социального базиса, в рамках которого она могла бы выкристаллизоваться в контр-мир с собственным институционализированным набором контр-идентичностей[1, с. 264-267]. Именно поэтому в традиционных обществах утопия носит «точечный», локальный характер.
Творец теоретической утопии - это альтернативный эксперт, его анализ существующего порядка не способствует сохранению социального status quo, вследствие чего интеллектуал-утопист становится «маргинальным» типом. Подобно «официальному эксперту», он предлагает проект общества в целом, но если первый делает это в соответствии с институциональными принципами и его проект служит их оправданию и легитимации, то проект интеллектуала-утописта существует в институциональном вакууме, его социальная объективация в лучшем случае происходит в сообще-
стве таких же интеллектуалов. Именно интеллектуальное сообщество может служить творцу утопии эмоциональным прибежищем и социальным базисом его девиантных определений реальности. Отнюдь не случайным в этом плане является, например, существование кружков интеллектуалов-гуманистов в Лондоне начала XVI века, дружба Э. Роттердамского и Т. Мора.
Если «девиантной» версии символического универсума начинают придерживаться целые подсистемы общества, социальные группы и общности, она становится реальностью, которая своим существованием бросает вызов существующему символическому универсуму. (Напомним, что символические универсумы - это системы теоретической традиции, впитавшей различные области значений и включающей институциональный порядок во всей его символической целостности [1, с. 154-157]). «Еретические» группы носителей утопии представляют собой не только теоретическую угрозу символическому универсуму, но и практическую угрозу традиционному институциональному порядку, который легитимирован данным символическим универсумом, о чем пишут П. Бергер и Т. Лукман.
Часто случается, отмечает К. Мангейм, что утопия выступает сначала как мечтания и чаяния отдельного индивида, «харизматического лидера», и лишь впоследствии входит в число политических устремлений широких слоев. Но видение «харизматического» индивида будет лишь в том случае подхвачено потоком социальной жизни, если оно с самого начала соприкасается с каким-либо течением, если его значение генетически коренится в тенденциях коллективных стремлений. То есть, полагает К. Мангейм, если на первый взгляд кажется, что утопию какого-либо социального слоя создает изолированный индивид, то в конечном итоге оказывается, что ее можно с полным правом отнести к тому социальному слою, чьи коллективные импульсы были близки идеям этого индивида. Действительно, утопия Платона отражала идеи афинской аристократии, Т. Мюнцера - сторонников милленаризма, А. де Сен-Симона - промышленников. Причем «харизматический лидер» в состоянии уловить коллективные импульсы не только того слоя, к которому он принадлежит, но и других социальных слоев - как это было, например, у Р. Оуэна или К. Маркса.
Полагаем, что субъект утопии может выступать в разных ипостасях: как создатель утопии, как носитель утопических идей, как носитель утопического действия, или объединять в себе перечисленные характеристики. Остановимся, в первую очередь, на личности создателей утопии. Напомним, что, по мнению ряда исследователей, одним из наиболее значимых элементов социальнопсихологических качеств личности является социальная установка, включающая в себя когнитивный, аффективный и поведенческий компоненты. Компоненты установки личности неразрывно взаи-
мосвязаны. Когнитивный компонент установки содержит убеждения индивида относительно значимости объекта, на который направлена данная установка, с точки зрения его ценности или «ощущаемой инструментальности» [4, с. 162-163]. Аффективный компонент состоит, в свою очередь, из чувств симпатии-антипатии, которые вызывает у индивида объект, а поведенческий компонент отражает готовность действовать определенным образом по отношению к объекту.
Каким образом эта схема работает в контексте нашего предположения? Когнитивный компонент коррелирует с утопическим мышлением/сознанием на уровне отдельного субъекта, представляя собой не только рефлексию наличного бытия, оценку существующих реалий, но и конструирование нового социального мировидения. Однако далеко не всегда создатели утопий сами готовы напрямую воплощать свои идеалы в жизнь (например, Т. Мор полагал, что тактика своего рода «малых дел» - единственное, что ему реально доступно на посту канцлера). Но когнитивный компонент может сочетаться с поведенческим компонентом - и тогда мы имеем дело не только с формулировкой альтернативной версии мировидения, но и с готовностью предпринимать действия для ее воплощения в жизнь (пример этого - коммунитарные эксперименты). Аффективный компонент может быть связан и с когнитивным, и с поведенческим. Например, Платон во многом был подвигнут на поиск модели идеального государства душевными переживаниями, связанными с трагической гибелью своего учителя -Сократа. В то же время, аффективная установка может инициировать и активное действие. Идея социальной революции у К. Маркса и Ф. Энгельса вызрела вследствие эмоционального неприятия ситуации, связанной с усилением капиталистической эксплуатации во второй половине XIX века.
Если же говорить о личностях носителей утопии, не причастных к делу ее создания, то здесь ситуации складывается несколько иным образом. Начнем с того, что, в отличие от создателей теоретической утопии, ее носители относятся преимущественно к социально ущемленным или обездоленным слоям. Соответственно, в их установке обязательно присутствует аффективный компонент, который, впрочем, может сочетаться как с внешней конформностью, так и с готовностью к решительным действиям, к мятежу. Специфика когнитивного компонента проявляется в том, что знания о лучшем обществе и путях его достижения носители утопии получают как бы в «готовом виде», то есть воспринимают в какой-то степени их «отчужденный» вариант. Это неизбежно порождает «ножницы» в интерпретации социального идеала, альтернативного социального мира, что становится очевидным в реализованных утопиях индустриальной эпохи. С другой стороны, создатели утопии наделяют ее носителей своего рода «символиче-
ским капиталом», обладая которым, те могут претендовать на широкое общественное признание. В частности, А. С. Панарин отмечает, что благодаря марксистской теории рабочий класс получил особую «духовную историю». Пролетариат, «великий немой», обрел голос благодаря тому, что в университетско-академической среде социально-
восприимчивых интеллектуалов зародился марксизм. В итоге рабочий класс из «класса-в-себе» стал «классом-для-себя», сознательным субъектом действия. Класс, нищий по экономическим критериям, оказался самым богатым символически; самый невлиятельный по критериям социальных иерархий - самым влиятельным по неформальным критериям ценностно-мотивационного порядка [5, с. 16-17, 20]. В результате марксистская утопия получила опору и почву, обрела возможность из «маргинальной» версии социального миропорядка стать его «магистральной» версией.
И создатели, и носители утопических идей могут выступать как субъекты утопического действия. Инициированное разными мотивами, внешне утопическое действие может выражаться по-разному, выступая в ненасильственной и насильственной форме. Один из ненасильственных способов -коммунитарный эксперимент. История коммуни-тарных экспериментов, начавшаяся во времена Ш. Фурье и Р. Оуэна, продемонстрировала локальную осуществимость таких ценностей, как равенство, свободный труд, духовно насыщенная жизнь, материальный достаток. Они были реализованы, но в ограниченных масштабах отдельной коммуны и не привели к созданию стабильного утопически-альтернативного мира [6, с. 126-127]. Русский философ и правовед П. И. Новгородцев подчеркивал еще одно внутреннее противоречие в локально реализованных утопических проектах. Будучи организованными на демократической основе, по существу они являлись аристократическими: к лучшей жизни здесь призывались немногие; они выделялись, приподнимались над остальным человечеством; им доставалась в удел счастливая доля и праведная жизнь. В итоге субъекты утопического действия позиционировали себя как особо избранные, нетерпимые к инакомыслию, что приводило к своего рода «аристократическому сектанству»
[7, с. 129]. Несмотря на это, коммунитарные эксперименты продолжаются и сегодня, спустя более полутора веков. Для многих сотен и тысяч людей подобные общины - это настоящие «райские» уголки, потому что там они впервые испытывают радость общения с единомышленниками и обретают спокойствие своего душевного бытия в земном «раю». В коммуне люди надеются спастись от неестественного, соревновательного, отчужденного существования, от бесчеловечного «истеблишмента», заставляющего людей играть роли, «слишком часто ведущие к нервным заболеваниям, отчаянию и самоубийству». Современные коммуны полагают
«начать все сначала», уничтожить препятствия на пути безграничного развития человека и создать вместо социально-политической организации общинную жизнь [8, с. 6].
Насильственный вариант утопического действия - это мятеж, наиболее широко распространенный в обществах, находящихся в состоянии кризиса или на грани социальных переломов. Мятеж, по словам западного социолога Р.Мертона, стремление «институционализировать во всем обществе ... новые цели и новые способы поведения. Мятеж пытается изменить существующие культурную и социальную структуры, а не приспособиться к ним» [9, с. 112].
Заметим, что часть исследователей (А. Мортон, М. Ласки) высказывает убежденность в том, что выбор способов осуществления утопии субъектами утопического действия обусловлен ментальностью народа. М. Ласки, например, полагает, что «с момента рождения ... английской утопии она ассоциировалась с типично английским духом постепенности и здравого смысла» [10, с. 178], а революцию считает специфически французским достижением. Но очевидно, что определяющим здесь является не только менталитет, но и конкретная социальноэкономическая и политическая ситуация, сложившаяся в тот или иной период истории. Реализация утопических идей осуществлялась как в ходе стихийных массовых движений крестьян и городских низов, путем организации выступлений с целью воплощения в жизнь конкретной утопической программы, в ходе организации утопических общин, так и эволюционным путем, на основе внедрения в жизнь социальных программ.
Утопическое действие тесно связано с проблемой власти. Что это значит? В данном случае мы подразумеваем под властью не применение силы по отношению к кому-то, не способность навязывать свою волю, а способность общества мобилизовать свои ресурсы ради достижения поставленных целей [11, с. 525]. Способность к преобразованиям подразумевает власть как возможность и способность добиваться результатов. Частное (в нашем случае -альтернативное) определение реальности, соединившись с конкретным властным интересом, становится идеологией. Идеология, справедливо отмечает западный социолог Н. Смелзер, служит своего рода мостом между недовольством и действием. Она придает значимость социальной проблеме, определяет ее и тех, кто несет за нее ответственность. Идеология помогает осмыслить проблему с точки
зрения понятий о добре и зле и предлагает руководство к действию для исправления зла. Действительно, иллюстрирует свои размышления
H. Смелзер, в XVIII веке во Франции низшие классы страдали от гнета монархии, потому что жили в условиях господства феодальной идеологии (являющейся частью т.н. теологического символического универсума - И. Ф.), которая считала бедность нормальной и неизбежной. Движение за свержение монархии и установление республики возникло лишь тогда, когда в эпоху Просвещения сложилось понятие экономического и социального равенства -иными словами, когда оформился альтернативный символический универсум, образец которого дала американская конституция.
Таким образом, «ктойность» утопии заключается в том, что субъект утопии может выступать как создатель утопии, как носитель утопических идей, как субъект утопического действия, или объединять в себе перечисленные характеристики, что обусловлено как социально-психологическими
особенностями личности утописта, так и конкретной социокультурной ситуацией.
ЛИТЕРАТУРА
I. Миллс Ч. Р. Социологическое воображение / Пер. с англ. О. А. Оберемко. Под общей редакцией и с предисловием Г. С. Батыгина. М.: Издательский Дом NOTA BENE, 2001. 264 с.
2. Андреева Г. М. Социальная психология. М.: Аспект Пресс, 2000. 376 с.
3. Социологический энциклопедический словарь. М.: Изд.группа Инфра М-Норма, 1998. 488 с.
4. Gewirtz J. L. Mehanisms of Social Learning: Some Roles of Stimulation and Behavior in Early Human Development / In: Goslin D.(ed), Handbook of Sociaaallization Theory and Research. Chicago: Rand McNally. 1971. P. 162-163.
5. Панарин А.С.Постмодернизм и глобализация: проект освобождения собственников от социальных и национальных обязательств // Вопросы философии. 2003. №6. С. 16-36.
6. Поздяева С. М., Фролова И. В. Социальная утопия: тип сознания, идеал и эксперимент. Уфа: Изд-е Башкирск.ун-та, 1997. 150 с.
7. Новгородцев П. И. Об общественном идеале. М.: Правда, 1991. 638 с.
8. Kraushaar O. F. Introduction // Utopias / Ed. by P. Alexander, R. Gill. L., 1984. 218 p.
9. Смелзер Н. Социология: пер. с англ. М.: Феникс, 1994. 688 с.
10. Ласки М. Утопия и революция // Утопия и утопическое мышление. Антология зарубежной литературы. Пер. с разн. яз. / Сост., общ. ред. и предисл. В. А. Чаликовой. М.: Прогресс, 1991. 405 с.
11. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М .: Медиум, 1995. 323 с.
12. Мертон Р. Социальная структура и социальная аномия// Социологические исследования. 1992. №2. С. 118-124.
Поступила в редакцию 04.04.2012 г.
