CC BY
118
МАЛЬЦЕВ Александр Андреевич
Кандидат экономических наук, доцент кафедры мировой экономики
Уральский государственный экономический университет
620144, РФ, г. Екатеринбург, ул. 8 Марта/Народной Воли, 62/45 Контактный телефон: (343) 221-27-10 Б-таИ: aLmaLzev@maiL.ru
К дискуссии о «подъеме Запада»1
Ключевые слова: детерминанты модернизационных трансформаций; «европейская исключительность»; модернизация; промышленная революция; экономический рост.
Аннотация. Систематизированы детерминанты модернизационных трансформаций. Выявлена специфика европейского перехода в состояние модерна. Рассмотрены механизмы воздействия отдельных факторов экономического прогресса на процессы социально-экономической модернизации.
Компоненты, задающие ритм поступательному движению человечества, характеризуются прежде всего тем, что в каждом конкретном случае их набор имеет пространственно-временную специфику и не всегда поддается кластеризации. Вместе с тем затруднения в выявлении драйверов, инициирующих раскручивание «маховика» модернизации, препятствуют поиску ответа на «главные вопросы гуманитарных наук: почему одни страны бедны, а другие богаты, и как мы можем обеспечить ускорение роста в возможно большем количестве стран?» [1. P. 110]. Неудивительно, что на протяжении нескольких десятилетий одной из центральных проблем обществоведческого дискурса остается выявление детерминант модернизационной трансформации и поиск катализаторов запуска ее основного продукта — «современного экономического роста» [2], обусловившего революционные изменения цивилизационного масштаба в плане перехода от традиционного типа организации общества к индустриальному [3]. Несмотря на обширный статистический материал, накопленный современной экономической наукой, исследователи не пришли ни к единому мнению о том, «каким образом получилось так, что темпы роста, бывшие стабильными на протяжении, как минимум, десяти тысяч лет, неожиданно повысились на два порядка за 100 лет» [4], ни выработали периодизации этих процессов, хронологические границы которых колеблются между серединой XVII в. [5. P. 688] и первой четвертью XIX в. [6. P. 45], ни произвели географической локализации начала эры модернити, простирающейся от Нидерландов эпохи «торговой революции» и Британии времен промышленного переворота [7] до Китая династии Сун (Song) [8. P. 42].
Сгруппировав мнения специалистов, можно выделить пять основных подходов к объяснению причин, обусловивших выход из типичного для традиционных обществ режима мальтузианской «ловушки»: влияние внешних экстерналий (географический и природно-климатический факторы, гипотеза удачи (good luck hypothesis) и др.); появление новых институтов (верховенство закона, неприкосновенность частной собственности); наращивание капиталовооруженности хозяйственной системы; внедрение технологических инноваций; расширение рынков (см. таблицу).
1 Статья подготовлена в рамках реализации ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2009-2013 гг. по лоту № 16.740.11.0696 «Компаративный анализ модернизационных стратегий в мировой экономической практике».
© Мальцев Ал. А., 2012
Ключевая детерминанта Механизм воздействия детерминанты на модернизационные процессы
Г еографический и природно-климатический детерминизм Процесс экономического возвышения Запада был обусловлен не результатом проявления объективных закономерностей, а влиянием природных сил. Европа, защищенная горными системами и географически отдаленная от Центральной Азии, являвшейся в эпоху Средневековья основным источником геополитической напряженности для других регионов Евразии, смогла раньше сосредоточиться на ускорении процессов преодоления мальтузианской «западни недоразвития». Гористый рельеф и другие особенности европейского ландшафта препятствовали установлению централизованной власти, способствовали созданию обособленных, интенсивно конкурирующих друг с другом национальных государств, генерируя спрос на технико-институциональные новшества. Климатические условия Европы снижали вероятность распространения типичных для южных стран тропических болезней, приводивших к постоянным эпидемиям. Выработанный европейцами иммунитет к многочисленным инфекционным заболеваниям и, напротив, его отсутствие у коренных жителей Нового Света стало одним из решающих факторов успешной колонизации Американского континента, открывшей дорогу накоплению капитала, необходимого для осуществления индустриального рывка
Гипотеза «счастливой случайности» Превращение Востока в периферию, а Запада в центр мирового хозяйства явилось порождением исторической случайности. Эпидемия «черной смерти», неурожаи в Европе XIV в. уменьшили демографический навес, привели к снижению земельной ренты, росту доходов выжившего крестьянства, расшатывая тем самым основы феодальных отношений. Открытие Америки и расширение колониальных владений позволило абсорбировать растущее европейское население, но обернулось удорожанием стоимости рабочей силы в Старом Свете, стимулируя внедрение трудосберегающих технологий и механизацию труда. Поставки дешевого сырья из колоний, помимо снабжения дефицитными ресурсами растущей промышленности Европы, обеспечили перенос центра тяжести хозяйственной политики на развитие индустрии, подталкивая передел земельной собственности и ускоряя процессы урбанизации. Истощение лесов, компактность территорий, географическая близость месторождений железной руды и каменного угля облегчали задачу перехода металлургии на каменноугольное топливо, а обретение контроля над ключевым энергоресурсом эпохи позволило Западной Европе вырваться вперед в экономическом соревновании с Юго-Восточной Азией
Культурологический детерминизм Пространственная локализация начала эпохи модерна и возникновение институтов капитализма в Западной Европе увязывались с появлением в христианстве протестантского течения. Присущее ему особое отношение к интенсификации труда и коммерции мотивировало население Северо-Запада Европейского континента к более добросовестному труду и закладывало основы особого отношения индивида к своей профессиональной деятельности. Провозглашение бизнес-ориентированной активности богоугодным занятием и рассмотрение личного делового успеха в качестве дара, открывающего дорогу к духовному спасению, легитимировали аккумуляцию финансовых ресурсов для последующего развертывания процессов промышленного переворота. Особый успех протестантских обществ объяснялся распространением идей «трудовой этики» на все социальные группы, включая предпринимательский класс. Напротив, приверженность других обществ, в первую очередь ориенталистских, коллективистским институтам и моральное осуждение предпринимательской деятельности оставляли их «на обочине» хозяйственного развития
Институциональный детерминизм Причиной ускорения хозяйственного развития Запада в XVI в. названы множественные институциональные инновации. Отмена крепостничества, гарантия свободы личности, разрушение общины, появление свободных городов и верховенство закона являлись важнейшими компонентами перехода на траекторию устойчивого экономического роста. Совокупность данных институтов снижала градус неопределенности процессов инвестирования и расширения предпринимательской активности, а также закладывала предпосылки постепенного соединения науки, защищенной законами по охране прав интеллектуальной собственности, с производством, выкристаллизовавшегося в дальнейшем в научно-технологическое превосходство Запада над другими регионами планеты
Ключевая детерминанта Механизм воздействия детерминанты на модернизационные процессы
Теория накопления капитала Переориентация хозяйственной системы с потребления на накопление выступила в XVI в. первоосновой перехода Запада к состоянию модерна. Надежное обеспечение прав собственности и появление новых технологий, суливших предпринимателям высокие доходы, стимулировали наращивание инвестиций, «вытолкнувших» экономику Западной Европы на траекторию индустриального роста. Государства, не предоставившие гарантии неприкосновенности частной жизни и консервировавшие архаичные институты традиционного общества, так и не смогли преодолеть критический порог капиталовложений, необходимых для начала промышленного «взлета»: сбережений, генерируемых экономиками стран Востока, хватало только для обеспечения простого воспроизводства — возмещения изношенного основного капитала и создания рабочих мест для растущего населения
Теория человеческого капитала Секуляризация европейской науки и придание ей эмпирического, практикоориентированного характера в ходе научной революция XVII в. заложили основы научного сопровождения процессов развертывания и ускорения индустриального переворота. Отладка механизма генерации новых идей с последующей их материализацией в виде готовой продукции, подкрепленная наступательной внешнеторговой политикой, закрепила технологическое превосходство Запада в мировом хозяйстве. Превращение науки в мощную производительную силу, работавшую на укрепление инду-стриализационных трендов, позволило совершить демографический сдвиг, ознаменовавшийся разделением мира на две части — отсталый аграрный Юг и промышленно развитый Север
Технологический детерминизм Начиная с Позднего Средневековья страны Запада аккумулировали знания и информацию об окружающем мире, формируя научный фундамент для осуществления индустриальной революции. Освоение принципиально новых технологий широкого применения, в первую очередь приводимой в движение паровым двигателем фабрично-заводской промышленности, оказало революционизирующее воздействие на все стороны жизнедеятельности Западной Европы. Создание системы массового производства ускорило модернизационный переход к обеспечивавшему стабильно высокие темпы прироста доходов населения современному типу экономического роста, сняло ресурсные ограничения на увеличение рождаемости и обусловило доминирующую роль Западной цивилизации в мире
Диффузия технологических инноваций Создав серию прорывных инноваций и обеспечив свое технико-экономическое превосходство над основными геополитическими конкурентами, страны Северо-Западной Европы начали внешнюю экспансию. «Отстающие» государства в целях противодействия завоевателям инициировали программы заимствований управленческих и технологических компетенций, дополняя их импортом институциональных практик из более «передовых» стран. Так называемая «догоняющая модернизация», активизируемая экзогенными факторами, способствовала выравниванию уровней социально-экономического развития на Европейском континенте и в «западных ответвлениях», стала одной из причин «подъема Запада»
Внешняя торговля как фактор модернизационного перехода Первая и последовавшая за ней вторая промышленные революции, «эпицентрами» которых являлся Запад, дали импульс первой волне интернационализации мирового хозяйства. Развитие производств, относящихся к I—III технологическому укладу, позволило связать воедино отдаленные регионы планеты, создать емкий глобальный рынок и открыло дорогу меяодународной специализации. Последовательное углубление разделения труда усиливало межгосударственную конкуренцию, стимулируя тем самым дальнейший спрос на технологические новшества
Импорт техникоинституциональных инноваций Промышленный переворот, осуществленный европейскими странами в XVIII-XIX вв., объявляется следствием расширения хозяйственных контактов и трансферта технологий из других регионов мира. Формирование Pax Mongolica, снизившей риски при перемещении товаров на Евразийском пространстве, обеспечило становление устойчивых торговых связей между Западом и Востоком с сопутствующим им появлением зачаточной банковской системы и ростом торговых капиталов. Импорт азиатских и ближневосточных технико-технологических инноваций и их последующая эффективная абсорбция выступили решающим фактором вывода европейских экономик на орбиту современного типа экономического роста
Предварим подробное рассмотрение выделенных детерминант следующим пояснением. В принципе, практически не подвергается сомнению общее положение о «географических» истоках социально-экономического «разворота» человечества к модернизации. Правда, большинство концепций, объясняющих механизмы старта эры модерни-ти, базируются на уходящей корнями еще в XIX в. гипотезе «европейской исключительности» (European exceptionalism), связывающей хозяйственный рывок, совершенный Старым Светом и позволивший Западу опередить другие регионы планеты в техникоэкономическом «соревновании», прежде всего с уникальными культурными ценностями, социальными институтами и политическими практиками. Между тем в последние десятилетия, по мере постепенного смещения центра тяжести мировой экономики на Восток, подобное «туннельное видение», игнорирующее «любые внеевропейские факторы, влияющие на историю современности» [9. P. 15], встречает серьезные возражения. Все большую популярность приобретает альтернативная теория, указывающая на то, что «возвышение Запада» детерминировалось не столько институциональным превосходством, сколько наложением природно-климатических обстоятельств и геоэконо-мических случайностей, позволивших западной оконечности Евразии стать пионером в переходе от аграрного к индустриальному обществу.
Не вдаваясь в парадигмальные дискуссии о причинах, предопределивших «доминирование» Запада и «поражение» Востока, попытаемся систематизировать оценки драйверов этих процессов, более глубокое изучение которых в последующем может помочь развивающимся странам нащупать дорогу в современность и выйти на путь устойчивого экономического роста.
Одним из наиболее популярных объяснений различий в динамике социальноэкономического развития стран выступает природно-климатический фактор. Например, К. Померанц, профессор Калифорнийского университета в Ирвайне, доказывает, что при относительном равенстве стартовых условий на Западе и Востоке ускорение хозяйственного развития Европы в XVIII в. произошло под воздействием случайного стечения обстоятельств, имея в виду, прежде всего, наличие близко расположенных залежей каменного угля и железной руды, «предоставивших Западной Европе (особенно Англии) уникальные возможности по их капитализации» [10. P. 285], а также открытие Американского континента, снявшее демографический «навес» и «позволившее Европе расти по ресурсо-интенсивной и трудосберегающей траектории» [11. P. 424].
Идея «торгово-географической» обусловленности «проигрыша» Азии также проходит красной нитью через работы одного из наиболее известных синологов современности — Дж. Нидхема, автора и научного редактора 14-томного фундаментального труда «Наука и цивилизация в Китае». По его мнению, превосходство Запада стало следствием роста торгового сословия, «заказывавшего» технологические новшества, проявлявшегося лишь в условиях «высокого соотношения протяженности береговой линии к поверхности суши». Именно это обстоятельство мыслилось эксперту причиной «появления навигационно-управляемой (navigation-driving) современной науки в Европе», в то время как «невысокая пропорция береговой линии к континентальной части Китая» [12. P. 36] обрекала науку и, следовательно, всю хозяйственную систему Поднебесной на «долгосрочный провал» [13].
В 1990-2000-е гг. на волне интереса к проблемам преодоления социально-экономической отсталости даже мейнстримные экономисты, для которых такая чужеродная экстерналия, как география прежде оставалась за скобками их формализованных моделей, начали учитывать в своих работах природно-климатические особенности. Так, опираясь на результаты эконометрических расчетов, ученые Гарвардского университета Дж. Гэллап, А. Мелингер, Дж. Сакс установили, что местоположение страны заметно влияет на уровень и скорость роста доходов населения, воздействуя на них через «распространение заболеваний, плодородие почвы... и доступ к морю» [14. P. 5-6]. Развивая этот тезис, экономисты Массачусетского технологического института и Гарвардского
университета Д. Асемоглу, С. Джонсон и Дж. Робинсон пришли к однозначному выводу: «Подъем Европы между 1500 и 1850 г. был, преимущественно, подъемом Атлантической Европы и Атлантических портов, что противоречит теориям, выводящим истоки европейского хозяйственного роста из религий, римского наследия или европейской культуры» [15. Р. 572].
В концентрированном виде тезис «природная среда опосредует историю» нашел отражение в работах профессора Калифорнийского университета Д. Даймонда, поставившего перед собой цель ответить на два фундаментальных вопроса: «почему на разных континентах история развивается столь неодинаково?» и что стало причиной «западноевразийского (западноевропейского. — Ал. М.) господства в современном мире»? [16. Р. 9]. Так, в своей книге «Ружья, микробы и сталь. Судьбы человеческих обществ» он доказывает, что расположение стран на разных ступенях социально-экономической иерархии зависит не от мифического интеллектуально-культурного превосходства одних социумов над другими, а определяется «сугубо географическим везением» [17. Р. 352]. Аргументация исследователя строится на трех базовых положениях. Во-первых, техникоэкономическое доминирование Евразии, и в особенности Северо-Западной Европы объясняется «континентальными различиями, обеспечившими жителей (Евразии. — Ал. М.) дикими растениями и животными, пригодными для доместикации» [16. Р. 406]. В свою очередь, прогресс в аграрном секторе, обеспечивавшем продовольствием быстро увеличивавшееся население, ускорял процессы разделения труда, способствовал выделению из слоя крестьян ремесленников, плавивших металл и создававших оружие, посредством которого европейцы смогли покорить другие народы. Кроме того, дополнительным «бонусом», заработанным за счет обилия домашнего скота, стал выработанный населением Евразии иммунитет к эпидемическим заболеваниям, передававшимся человеку от одомашненных животных, и впоследствии сыгравший решающую роль в победе европейцев над другими цивилизациями в «бактериологической войне». Вторыт фактором, выгодно отличающим самый большой материк планеты, стала широтность расположения, что дало толчок быстрой диффузии агротехнических инноваций [18]. Наконец, умеренная географическая раздробленность Западной Европы, с одной стороны, обеспечивала «оптимальную фрагментацию», стимулировавшую конкуренцию между странами, ускоряя социально-экономический прогресс, а с другой — обеспечивала свободное циркулирование знаний и информации, запуская механизм «странового дарвинизма», подстегивавший европейские государства следовать за технологическими императивами. Таким образом, в отличие от Поднебесной, где природно-климатические условия требовали установления мощной централизованной администрации, в рамках которой приход к власти диктатора «мог закрыть (инновационный. — Ал. М.) кран» [19. Р. 18], в Старом Свете игнорировавшие новшества хозяйственные системы подвергались мощному прессингу со стороны более инновационно ориентированных конкурентов, проводивших своеобразную выбраковку контрмодернизационных режимов. «Большее количество изобретений и большее количество конкурирующих друг с другом обществ (в Европе. — Ал. М.) создавали больше стимулов к адаптированию и аккумулированию инноваций, ибо общества, не способные к этому, подлежали уничтожению соперниками» [16. Р. 407].
Пользующаяся не меньшей популярностью «культуролого-институциональная» интерпретация «великого расхождения» базируется на методологической платформе, суть которой предельно четко сформулировал ведущий научный сотрудник центра Института международных исследований имени Ф. Спольи Стэнфордского университета Ф. Фукуяма: «Основным лейтмотивом (данного учения. — Ал. М.) выступает отличное от Маркса доказательство того, что материальный способ производства есть далеко не базис, а надстройка, заглубленная в религию и культуру». Соответственно главной задачей данного подхода является поиск «причин происхождения современного капитализма в области духа» [20].
Отголоски «культурологических» идей можно обнаружить в трудах Д. Лендеса, предельно откровенно заявившего: «Макс Вебер был прав. Если мы что-то и выучили в истории экономического развития, так это то, что культура определяет все различия (между странами. — Ал. М.)» [21. Р. 2]. Профессор Гарвардского университета связывает истоки превосходства Старого Света с особым отношением иудейско-христианской цивилизации к частной собственности, впоследствии заложившим основы бинарного деления мира на прогрессивный Запад, в центре которого находится «свободный город», и ригидный к новшествам Восток, приверженный коллективистским ценностям, а также тяготеющий к деспотизму, «институционализирующему остановку технологического развития» [22. Р. 200]. В конечном счете именно эти социокультурные предпосылки, по мысли автора, обеспечили появление в Старом Свете «нового вида человека — рационального, организованного, исполнительного, продуктивного» [22. Р. 177], позволившего Западу стать инициатором промышленного переворота, ознаменовавшего собой новый этап истории.
Аналогичных взглядов на причины «великого разрыва» придерживается Д. Норт — классик современного институционализма. Его интерпретация «подъема западного мира» также зиждется на культурологическом фундаменте, но в расширенной трактовке: «Культура — это мать, институты — это дети» (цит. по: [23. Р. XXVIII]). Лауреат Нобелевской премии по экономике 1993 г. связывает зарождение современной модели экономического развития в Англии XVIII в. с появлением четко обозначенных и хорошо защищаемых институтов частной собственности, снизивших инвестиционные риски и побудивших население стран Западной Европы «заниматься хозяйственной деятельностью, а не молитвами и разбоем» (цит. по: [24]). В частности, с точки зрения Норта , создание условий для торжества закона выступило в роли своеобразной мембраны, защитившей хрупкий рыночный механизм от характерного для государств Востока рентоориентированного поведения бюрократического аппарата, нацеленного на монополизацию изъятия ресурсов и тем самым подрывающего основы долгосрочного экономического роста. При этом уважительное отношение социума к ключевой детерминанте хозяйственного прогресса — неприкосновенности частной собственности, по мысли Д. Норта, является порождением культурологического бэкграунда Западного общества, а наследие культуры, по общему правилу, «во многих случаях детерминирует успех или недостаток успеха экономического актора» [25. Р. 18].
Становление системы создания новых знаний в качестве еще одного объяснения причин разделения мирового хозяйства на отсталый аграрный Юг и развитый промышленный Север обосновывается в целом ряде работ [26; 27; и др.]. Пожалуй, наиболее убедительно данную гипотезу отстаивает Дж. Мокир, профессор Северо-Западного университета (Чикаго), рассматривающий в качестве основы макроэкономического ускорения Европы начала Нового времени научный переворот XVII в. и последовавшую за этим эпоху Просвещения, породивших прообраз «экономики знаний», базирующейся на допущении возможности активного преобразования человеком окружающей среды [28. Р. 39]. Автор полагает, что основным завоеванием европейского Просвещения выступило укоренение бэконовской исследовательской программы, главной целью которой провозглашалось «создание нового, которого природа своими силами создать не способна» [29. Р. 5]. Дело в том, что Европа, на протяжении столетий испытывавшая нехватку рабочей силы для обеспечения производства продовольствия, остро нуждалась в технологических усовершенствованиях. Напротив, в Китае с его возможностью получения нескольких урожаев риса в год и колоссальным населением доминировала трудозатратная хозяйственная система, не стимулировавшая спрос на инновации. К тому же мелкосемейные китайские рисовые фермы тяжелее поддавались механизации, чем крупные угодья европейских феодалов [30. Р. 223-224]. Наконец, сохранение конфуцианской натурфилософии, отрицающей возможность эксплуатации природы индивидом [31. Р. 56], культурологическая закрытость и сложность китайской письменности, со-
гласно разъяснениям Дж. Мокира [28. Р. 59], дополнительно стопорили инновационный механизм и не позволили Поднебесной стать первооткрывателем эры современного экономического роста, базирующегося на непрерывной генерации нововведений.
Повышение уровня накопления капитала в качестве базовой предпосылки «великого расхождения» комплексно обосновывается в монографии «Европейское чудо: окружающая среда, экономика, геополитика в истории Европы и Азии» профессора Университета Ла Троб Э. Джонса. С точки зрения австралийского экономиста, Старый Свет задолго до промышленной революции стал более капиталонасыщенным регионом, чем Восток. Причины подобной неравномерности таковы: во-первы1х, демографическая модель, укоренившаяся в Европе, поддерживала динамику роста численности населения чуть ниже максимально возможного тренда, что высвобождало земельные ресурсы для производства в последующем капитализировавшихся дополнительных объемов продукции растениеводства, скотоводства и лесного хозяйства [32. Р. 14]; во-вторы1х, в силу географических особенностей Европейский континент в меньшей степени подвергался воздействию природно-климатических катаклизмов, что экономило значительные средства на предупреждение и борьбу с последствиями водных катастроф, нашествиями сельскохозяйственных вредителей и др. [32. Р. 22-35]; в-третьих, первоначальные капитальные затраты на возведение зданий и сооружений из камня и кирпича в Старом Свете превышали аналогичные расходы в азиатских странах на сооружение объектов из менее огнестойких материалов, но в долгосрочной перспективе оборачивались существенной экономией капиталов [32. Р. 40-41]. В итоге аккумулированные средства конвертировались европейскими державами в опережающую материализацию имевшихся изобретений, обеспечивая тем самым выигрыш Запада в исторической «гонке».
Отдельное направление по изучению генераторов современного экономического роста формируют работы сторонников технологического детерминизма. Так, современные исследователи Р. Липсей, К. Карлоу и К. Бекар полагают, что именно институционально-культурологическая уникальность Запада породила создание инновационной среды, а главное — экспериментальной науки, обусловившей его технологическое лидерство. Канадские экономисты последовательно отстаивают мысль о том, что индустриальная революция могла произойти исключительно в Британии, поскольку «лишь там ньютоновская механика преподавалась повсеместно, была принята и получила практическое применение» [33. Р. 223], в то время как другие «кандидаты» на роль инициаторов запуска процессов модернизации выбыли из исторического соревнования задолго до XVIII в. Первостепенное значение в научно-техническом «подъеме» Запада сыграла импортированная из исламского мира концепция университета как места, где «ученые и их ученики собираются вместе для изучения всех известных знаний» [33. Р. 230]. Однако только европейцы смогли трансформировать эту модель в получившую широкую академическую свободу корпорацию ученых, «предоставляющих стандартизированное высшее образование для всех студентов», тогда как мусульманским мыслителям не удалось создать «институты, способные защитить научную автономию от ограничений, накладываемых на научный поиск религиозными и социальными догмами» [33. Р. 273]. В результате, по мнению экспертов, уже к XIII в. Ближний Восток, изначально превосходивший Запад, упустил свой шанс на осуществление перехода к современной модели развития из-за постепенно набиравшего силу восприятия инноваций как «ошибок, каждая из которых ведет к геенне огненной» [33. Р. 276]. В Поднебесной «конфуцианство, в отличие от христианства, демотивировало изучение Вселенной», что сдерживало становление «системной современной науки» и, следовательно, «мешало китайцам совершить прыжок к технологиям, на которых основывалась английская промышленная революция, позволившая Западу осуществить прорыв к устойчивому росту» [33. Р. 277, 283]. Иными словами, основной секрет «европейского чуда» видится авторам в отстройке надежной институциональной инфраструктуры, с одной стороны, базирующейся на эксперименте и исследовательских программах,
а с другой — предоставившей возможность передавать, тиражировать и внедрять в хозяйственный оборот новые знания.
В самостоятельный раздел техноцентричной историософии можно выделить ряд работ сторонников концепции «диффузии инноваций». Так, У. Мак-Нил в книге «В погоне за мощью», являющейся, по его словам, «запоздалой сноской к „Восхождению Запада“» [34. С. 19], доказывает, что развитие общества зависит от появления фундаментальных технологических открытий, предоставляющих стране-создателю уникальные преимущества, которые впоследствии конвертируются в волну военной экспансии. В свою очередь, необходимость противодействия внешней угрозе вынуждает соседей государства-инноватора заимствовать технико-институциональные практики страны — потенциального завоевателя [34. С. 172-183] и «поощрять изобретения в военной области» [34. С. 62]. Высокий градус военной конкуренции предопределил лавинообразный характер коммерциализации войны в Европе, особенно после 1000 г. [34. С. 45], позволив Старому Свету достичь впечатляющих результатов в развитии технологического прогресса и подготовить материальные предпосылки для индустриального переворота.
Представители мейнстрима в своих интерпретациях раскола мира на «развитый» Север и «отсталый» Юг чаще всего апеллируют к смитианско-рикардианской трактовке, выдвигающей в качестве главной движущей силы совершенного Старым Светом макроэкономического рывка процессы расширения торговли сначала внутри, а затем за пределами Европы [35]. Так, в эконометрической модели профессоров О. Галора (Браунов-ский университет) и А. Маунтфорда (Лондонский университет) задавались следующие условия. Прежде всего, с ростом международной торговли на второй фазе промышленной революции усиливалась специализация стран на производстве товаров по принципу сравнительных преимуществ. Во-вторых, закрепление за государствами Запада роли производителей готовых изделий повышало спрос на более качественную рабочую силу. В-третьих, названные обстоятельства стимулировали инвестиции в развитие человеческого капитала, приближая наступление демографического перехода. Его суть, как известно, заключалась в одновременном снижении уровней смертности и рождаемости, сопровождавшемся урбанизацией и индустриализацией хозяйственной системы, знаменуя начало постепенного перехода европейских стран от цикличной к устойчивой модели роста. Напротив, профилирование остальных регионов мира на производстве сырья и полуфабрикатов не формировало стимулов инвестирования в совершенствование человеческих ресурсов, вело к «проеданию» доходов от внешней торговли и не позволяло вырваться из тисков мальтузианской ловушки [36].
Иной версии истоков хозяйственного возвышения Европы (впрочем, также рассматриваемого в качестве следствия расширения международного товарооборота) придерживается профессор Университета города Фейрфилда Э. Миелантс. В своей книге «Происхождение капитализма и „восхождение Запада“» американский ученый увязывает социально-экономический прогресс Европы с созданием в начале XIII в. Pax Mongo-lica, обернувшимся формированием в результате восстановления Великого шелкового пути «всемирной торговой системы». В данной трактовке одними из главных бенефициаров становления империи Чингисхана названы западные, особенно итальянские, купцы, получившие доступ к емкому рынку Центральной Азии. Появление крупнейшего в истории евразийского государства, помимо коммерческих выгодоприобретений, принесло европейцам геополитические «бонусы» в виде временного ослабления мамлюк-ского Египта, угрожавшего позициям крестоносцев в Леванте, и главное — спасения от захвата сначала сельджуками, а затем османами важнейшего торгового партнера североитальянских городов — Византии. Кроме того, благодаря становлению «монгольского мира» Западная Европа смогла осуществить трансферт из стран Азии таких технических ноу-хау, как порох, компас и др. [37. P. 56-57]. Данную точку зрения разделяет авторитетный представитель школы исторической макросоциологии профессор Новой школы социальных исследований (Нью-Йорк) Дж. Абу-Лукход. По ее мнению, объединение
монголами пространства Евразии «значительно снизило объем взимаемой дани внутри торговой системы, обеспечило безопасность путешествий» [38. P. 158], что увеличило объем обменных операций между разными оконечностями Евразии, сформировало основы для генерации в Европе торговых капиталов, ставших финансовой базой для материализации в ходе индустриальной революции импортированных азиатских и ближневосточных технико-технологических инноваций.
Подведем итог вышесказанному.
1. На протяжении трех столетий причины резкого ускорения темпов экономического роста в XVI в., позволившего Старому Свету преодолеть мальтузианские ограничения, заставлявшие хозяйственную систему «пульсировать» в ритме цикличной динамики, исследователи чаще всего рассматривали с позиций концепции «европейской исключительности» (European exceptionalism), объяснявшей технико-экономическое превосходство Западной цивилизации преимущественно культурологическими факторами и, в первую очередь, имманентно присущей европейцам приверженностью либеральным ценностям. Набирающая популярность в последние десятилетия альтернативная трактовка факторов, обусловивших «возвышение Запада», исходит из приоритета геоэкономических и природно-климатических случайностей.
2. Большинство концептуальных конструкций, проливающих свет на причины запуска Западом первой модернизационной волны, имеют выраженный односторонний, экономцентричный характер, предполагающий выделение единственной переменной, на которую нанизываются остальные структурные звенья теории. Для предотвращения «выставления следствий в качестве причин» [39] и создания более реалистичной парадигмы, позволяющей развивающимся странам обнаружить механизмы выхода на траекторию современного хозяйственного роста, требуется отказаться от методологического доктринерства и сформировать новый междисциплинарный подход, объединяющий исследовательские наработки различных общественно-научных дисциплин.
3. Принципиальной спецификой европейского перехода в состояние модерна, осуществленного в XVI-XIX вв., стали демонтаж коллективистских институтов, повышение нормы накопления и последующее овеществление аккумулированных инвестиций в технологические нововведения. Это позволило переориентировать хозяйственную систему аграрного общества с потребления на накопление и обеспечить устойчивые темпы экономического роста, вытолкнувшие ее из тисков консервирующей отсталость мальтузианской ловушки.
4. Залогом социально-экономического прогресса Запада стало «географическое везение», оказавшее влияние на формирование институтов, обеспечивающих гарантию прав собственности, поддержку науки и образования, в совокупности сформировавших плацдарм для материализации позаимствованных у других стран технологических нововведений. В наши дни развитие технологий нивелирует значение природно-климатического факторов, выдвигая на первый план наличие мощного институционального потенциала, позволяющего проводить активистскую промышленную политику и осуществлять эффективную трансплантацию технико-управленческих наработок развитых государств, отвечающих социоинституциональным особенностям развивающегося мира.
Источники
1. Acemoglu D. Introduction to Modern Economic Growth. Princeton : University Press,
2009.
2. Kuznets S. Modern Economic Growth : Rate, Structure and Spread. L. : Yale University Press, 1966.
3. Мальцев А. Модернизационная парадигма и исторический опыт // Мировая экономика и международные отношения. 2012. № 4.
4. Goldstone J. A. Unraveling the Mystery of Economic Growth. A Review of Gregory Clark’s «A Farewell to Alms : a Brief Economic History of the World» // World Economics. 2007. Vol. 8, No. 3 (July-September).
5. De Vries J., van der Woude A. The First Modern Economy. Success, Failure, and Perseverance of the Dutch Economy, 1500-1815. Cambridge : University Press, 1997.
6. Maddison A. The World Economy : A Millennial Perspective. P. : OECD, 2001.
7. Pereira A. S. When Did Modern Economic Growth Really Start? URL : http://cliomet-rics.org/assapapers/Pereira03.pdf.
8. Davies S. China’s Forgotten Industrial Revolution // Ideas on Liberty. 2003. Vol. 53,
No. 6.
9. Frank A. G., Gills B. K. The Five Thousand Year World System in Theory and Practice // Denemark R. A. et al. (eds.). World System History : The Social Science of Long Term Growth. N. Y. : Routledge, 2000.
10. Pomeranz K. The Great Divergence : China, Europe and the Making of the Modern World Economy. Princeton : University Press, 2000.
11. Vries P. H. H. Are Coal and Colonies Really Crucial? Kenneth Pomeranz and the Great Divergence // Journal of World History. 2001. Vol. 12, No. 2.
12. Sobrino B. J. Signs, Solidarities, and Sociology : Charles S. Pierce and the Pragmatics of Globalization. Lanham : Rowman & Littlefield Publishers, 2001.
13. Joseph Needham and the rise of the West. URL : www.riseofthewest.net/thinkers /needham01.htm.
14. Gallup J. L., Sachs J. D., Mellinger A. Geography and Economic Development // CID Working Papers. 1999. No. 1.
15. Acemoglu D., Johnson S., Robinson J. The Rise of Europe : Atlantic Trade, Institutional Change, and Economic Growth // American Economic Review. 2005. Vol. 95. No. 3.
16. Diamond J. M. Guns, Germs and Steel : A Short History of Everybody for the Last 13,000 Years. L. : Vintage, 2005.
17. Diamond J. M. Guns, Germs and Steel : The Fates of Human Societies. N. Y.: W. W. Norton & Co., 1997.
18. Walton A. A Comparative Assessment of Jared Diamond’s Explanation of Inequality. URL : www.in-spire.org/archive/Previous/awalton010207_review_essay_diamond.pdf.
19. Goody J. Food and Love : A Cultural History of East and West. L.-N. Y. : Verso, 1998.
20. Fukuyama F. The End of History? URL : www.wesjones.com/eoh.htm.
21. Landes D. Culture Makes Almost All the Difference // Harrison L. E., Huntington S. P. (eds.). Culture Matters : How Values Shape Human Behavior. N. Y. : Basic Books, 2000.
22. Landes D. S. The Wealth and Poverty of Nations : Why Some Are So Rich and Some So Poor. N. Y.: W. W. Norton & Co., 1998.
23. Harrison L. E. Why Culture Matters // Harrison L. E., Huntington S. P. (eds.). Culture Matters : How Values Shape Human Progress. N. Y. : Basic Books, 2000.
24. Solow R. M. Survival of the Richest? URL : www.powells.com/review/2007_12_03.html.
25. North D. Understanding the Process of Economic Change. Princeton : University Press, 2005.
26. Dolfsma W., Soete L. Understanding the Dynamics of Knowledge Economy. Cheltenham : Edward Elgar Publishing, 2006.
27. Cohen H. F. Inside Newsmen’s Fire Engine : The Scientific Revolution and the Rise of Modern World // History of Technology. 2004. Vol. 25.
28. Mokyr J. The Gifts of Athena : Historical Origins of the Knowledge Economy. Princeton : University Press, 2002.
29. Mokyr J. The European Enlightenment, the Industrial Revolution, and Modern Economic Growth (Max Weber Lecture, European University, March 27, 2007). URL : http://faculty. wcas.northwestern.edu/~jmokyr/Florence-Weber.PDF.
30. Mokyr J. The Lever of Riches : Technological Creativity and Economic Progress. Oxford : University Press, 1990.
31. Tucker M. E. Moral and Spiritual Cultivation in Japanese Neo-Confucianism : The Life and Thought of Kaibara Ekken, 1630-1714. Albany : State University of New York Press, 1989.
32. Jones E. The European Miracle : Environments, Economies, and Geopolitics in the History of Europe and Asia. Cambridge : University Press, 2003.
33. Lipsey R. G., Carlaw K. I., Bekar C. T. Economic Transformations : General Purpose Technologies and Long Term Economic Growth. Oxford : University Press, 2005.
34. Мак-Нил У. В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI-XX вв. М. : Изд. дом «Территория будущего», 2008.
35. Daudin G. Smithian Growth and Entreport Trade : The European Experience. URL : www.cepr.org/meets/wkcn/1/1635/papers/Daudin.pdf.
36. Galor O., Mountford A. Trade and the Great Divergence : The Family Connection. URL : www.brown.edu/Departments/Economics/Papers/2006/2006-01_paper.pdf.
37. Mielants E. The Origins of Capitalism and the «Rise of the West». Philadelphia : Temple University Press, 2007.
38. Abu-Lughod J. Before European Hegemony : The World System, A. D. 1250-1350. Oxford : University Press, 1989.
39. Davies S. How the World Got Modern. URL : www.cato-unbound.org/2009/11/02 /stephen-davies/how-the-world-got-modern.
