CC BY
10
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2012. № 5
К а з а к о в А. А. Русская литература последней трети
XIX в. (курс лекций): Учебное пособие. Томск: Изд-во Томск. ун-та, 2011. 202 с.
В конце 2011 г. в издательстве Томского государственного университета было опубликовано учебное пособие, посвященное одному из ключевых периодов классической русской литературы, времени, когда отечественная словесность приобретает общемировое значение, — последней трети XIX в. Это учебное издание, выстроенное в форме лекционного курса, написано доцентом Томского государственного университета А.А. Казаковым. Оно удачно восполняет все еще имеющийся недостаток в современных разработках курса русской литературы XIX в., ибо написанные в прошлые десятилетия пособия и учебники зачастую грешат излишними академизмом или же идео-логизированностью. Пособие А.А. Казакова выгодно отличается объективностью интерпретаций, неангажированностью и вместе с тем подчеркнутой обращенностью к современному молодому поколению, к понятным и актуальным для него темам и философским вопросам, что придает изложению убедительность и непосредственность. Так, при анализе «Войны и мира» автором проводятся параллели с творчеством Солженицыным, а в лекции об «Анне Карениной» находит свое место интерпретация толстовского романа М. Кундерой.
Содержательный материал учебного пособия соответствует современному научному уровню, что не в последнюю очередь обеспечено присутствием оригинальных исследовательских наработок автора. В то же время студенты могут оценить объективность полученных знаний по научным источникам для самостоятельного изучения курса, а также с помощью вопросов для самоконтроля, помещенных в конце каждой главы. В списках литературы приведены классические и современные научные труды, учебники и учебные пособия, достаточно умело подобранные, расширяющие проблематику курса до необходимой полноты, меру которой каждый учащийся для себя определяет сам.
Структурированность пособия как курса лекций наложила заметный отпечаток на выбор и организацию материала. Это обусловило простоту и выразительность языка, вынесение в каждой главе в центр некоей определенной проблемы с намеренным ее заострением и последующим полным раскрытием.
Основное внимание автор уделяет поэтике анализируемых произведений в целом, проблемам жанра и художественной структуре
образов, а также их философской проблематике. Затрагиваются важные эстетические проблемы, помогающие осмыслить литературный процесс изучаемой эпохи как логическое и художественное целое.
При стремлении очертить художественное новаторство и главную идею каждого из канонических текстов автор зачастую лишь вскользь касается побочных линий и тем, в частности, отказывается от рассмотрения многих значимых персонажей (так, лишь вскользь упоминается в лекциях о «Войне и мире» Наташа Ростова). В то же время подобное рассмотрение многократно проводилось в уже существующих методических материалах и не является столь актуальным, как те аспекты, на которых сосредотачивается автор пособия.
В пособии соблюдена необходимая пропорция между новыми моделями истолкования классических литературных произведений и апробированными, общепризнанными знаниями и положениями, как это и предполагается избранным учебно-методическим жанром. Автор предлагает оригинальное истолкование некоторых нравственно-философских проблем творчества писателей изучаемого периода, основанное на собственных научных изысканиях (например, таких как мистериальная символика повести «Двойник» Ф.М. Достоевского, проблема страдания детей в «Братьях Карамазовых», ценностная логика единства цикла «Детство», «Отрочество», «Юность» Л.Н. Толстого, семантика композиции повести «Дуэль» А.П. Чехова и др.).
Обращают на себя внимание биографии писателей в изложении автора пособия: он сумел их сделать не сухо фактографическими, а конфликтно напряженными, прямо комментирующими проблемы творчества того или иного художника. Акцентируется внимание на личности писателя и исходящих из нее творческих интенциях, часто противоречивых, как это подчеркивается на примере Л.Н. Толстого.
«Тремя китами», на которых А.А. Казаков строит свою концепцию курса, стали Достоевский, Толстой и Чехов. Таким образом, выбор и объем материала оказываются открыто продиктованы концептуальными принципами. Наибольший интерес представляет интерпретация творчества Достоевского, представленное в пособии наиболее развернуто. А. Казакову удается доступно изложить положения М.М. Бахтина — с тем чтобы творчески приложить их не только к повестям Достоевского, как это было у самого М.М. Бахтина, но и к романам «пятикнижия», «полифоническая организация», которых, по словам самого М.М. Бахтина оставалось недоговоренным.
Интерпретируя в диалогическом ключе феномен двойника в одноименной повести Достоевского, А.А. Казаков задает вопрос: «Как появляется двойник? Почему он оказывается несоответствующим заданию, которое возложил на него Голядкин, создавая в своем 204
воображении фиктивного Другого?» (с. 26-27). Действительно, голос Другого возникает в воображении героя для того, чтобы заместить острую нехватку признания иными людьми, дать поддержку, пусть и фиктивную, подтверждение человеческой значительности Голядки-на. Почему же он преображается во враждебного двойника, злобно и цинично опровергающего ценность личности героя, т.е. во что-то прямо противоположное причине его зарождения в болезненно измученном сознании Голядкина?
Ответ на этот вопрос А.А. Казаков связывает со специфической философией свободы Ф.М. Достоевского: «Двойник выполняет в воображении Голядкина функцию Другого и, по некоему авторскому иррационально-мистическому допущению, он действительно обретает свойства Другого — и в первую очередь свободу воли. Дар признания тебя как ценности со стороны Другого — именно дар. <...> И поэтому чаще встречается ситуация, в которой Другие не дают любви, подтверждения твоей нужности этому миру. И поэтому встреча с даром любви и понимания — чудо» (с. 27).
В лекциях о Л.Н. Толстом детально разбирается психологизм Толстого в его противоположности методу Гончарова и Тургенева: «С точки зрения психологизма характера, в духе французского романа или метода Тургенева, который предполагает создание некоего целостного, завершенного и подытоженного образа человека, это ненужные мелочи, ведь литература предполагает отбор, оставлять нужно только то, что содержательно, что объясняет героя. Толстой на протяжении всего творческого пути последовательно отрицает психологизм характера, восприятие человека как чего-то завершенного и подытоженного. Совершая отбор "важного", отбрасывая "неважное", мы рискуем не увидеть, как душа живет на самом деле». Отрицая наличие типов и завершенных образов у Толстого, А. Казаков тем самым поднимает важный вопрос о наличии методологических и художественных противоречий внутри русского реализма середины XIX в. — вопрос, никогда прямо не ставившийся в литературоведении XX в.
Остроумно и точно объясняется автором пособия проблема антиномии свободы личности и божественного закона необходимости у Толстого: «У Толстого эти антиномии сопрягаются, действуют одновременно (мы говорили об этом в контексте примет эпического как о "двойной мотивировке" действий героя). Это можно объяснить моделью Бога у русского писателя. Высшая сила не является чем-то внешним, действующим из иной реальности, сверху», она существует только в людях, проявляет себя через них («Царство Божье внутри нас» — эта формула апостола Павла является определяющей для Толстого). Но Бог проявляется именно в общенародной сумме воль, не в
одном человеке, а во всех сразу, и в этом смысле отдельный человек может «отколоться», пойти против его воли. <...> Такое понимание свободы не совпадает с общеупотребительным, оно предполагает самоограничение, самодисциплину. Но кто свободнее: тот, кто может реализовать любой каприз, желание (наполеоновская модель), или тот, кто может жить в соответствии с сутью личности, не попадая под власть сиюминутных побуждений, случайных капризов?»
Остается пожалеть, что при детальном разборе трех романов Л.Н. Толстого в пособии не уделяется внимания повестям 80-90-х годов XIX в.
Анализируется чеховская «Дуэль»: «Повесть начинается с последовательной смены точек зрения на центральную коллизию, главный предмет обсуждения и оценки героями этого произведения — историю взаимоотношений Лаевского и Надежды Федоровны. Вначале показана точка зрения Лаевского, который жалуется на запутанность своего положения, на то, что ему стала тягостной связь с женщиной, которую он разлюбил. Потом дается мнение фон Корена, непримиримо осуждающего Лаевского за его бесполезность, безответственность, за безнравственный характер его отношений с Надеждой Фёдоровной <...>. Далее мы смотрим на происходящее глазами Надежды Федоровны. <...> В ее собственном ощущении положения женщины, бежавшей от мужа, мало общего с тем, что мы видим глазами Лаевского». Она продолжает чувствовать себя роковой женщиной, которой все завидуют под маской неуважения, страха и отчуждения. Ее фальшивое положение в то же время «открыло ей новый мир желаний и чувственной свободы. И тут мы сталкиваемся с тем, что нельзя было и помыслить изнутри кругозора Лаевского, — мы узнаем о ее измене. (Этому можно найти аналог и в обратной перспективе: изнутри кругозора Надежды Федоровны нельзя помыслить желания Лаевского бежать от нее — ведь она убеждена в своей женской неотразимости)» (с. 178-179).
По мысли А.А. Казакова, уникальный композиционный рисунок «Дуэли» представляет собой специфический недраматический вариант того свойства мира Чехова, которое нам хорошо знакомо по драматургическим шедеврам писателя: «глухота» героев к тому, что происходит в душе другого человека, тотальное отчуждения людей, «разрозненность и несливаемость» (А.П. Скафтымов): «Кругозоры героев принципиально не совпадают, содержание чужого сознания совершенно недоступно — да нередко герой и не желает познавать внутреннюю правду другого человека, это заточение в клетке, "футляре" собственного кругозора обычно добровольное. Между людьми барьеры, преодоление которых требует больших усилий. Апофеозом этой разделенности (или, может быть, ее обобщенной метафорой) 206
становится отраженная в названии повести ситуация дуэли двух главных героев» (с. 179).
Если признать, что основное практическое значение изучения русской классической литературы — гуманитарное формирование социокультурной среды, то становится очевидно: герменевтическая направленность данного пособия, нацеленность на уяснение ценностного содержания классических произведений оправданны и актуальны в современном контексте существования филологического образования.
А.Б. Криницын
Сведения об авторе: Криницын Александр Борисович, канд. филол. наук, доцент кафедры истории русской литературы филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: derselbe@list.ru
