CC BY
19ТЕКСТЫ И КОНТЕКСТЫ
Из цикла «Беседы с корифеями философии»: три сюжета
В.А. Сорокин
№1. Рассматривается парадокс движения Зенона. Гегелем было предложено решение этого парадокса, поддержанное Энгельсом и Лениным. Автор вскрывает логическую ошибку в рассуждении Гегеля.
№2. Описываются две встречи с Михаилом Восленским, автором книги «Номенклатура», которую некоторые критики ставили в один ряд с книгой Джиласа «Новый класс». №3. Автор делится впечатлениями о выступлении в семидесятые годы академика Т.Н. Ойзермана перед студентами и профессорами Боннского университета. Ключевые слова: парадокс Зенона, Гегель, Энгельс, Ленин, диалектическое противоречие.
From the cycle "Conversations with Coryphaeuses of Philosophy": Three stories
Vjacheslav A. Sorokin
№1. First impressions. The article focuses on Zeno's Paradox of Motion. While Hegel attempted a quite original approach in resolving the paradox, which Engels and Lenin estimated successful, the author exposes a logical mistake in Hegel's reasoning. №2. Two encounters with M.S.Voslensky. The article describes two encounters with Mikhail S. Voslensky, author of the book Nomenklatura, which in its impact has been compared by some critics to Milovan Djilas' The New Class.
№3. Lecture about Kant. In this article the author shares his impressions of a lecture on Kant, given in the 1970s by Т. I. Oyzerman, member of the Russian Academy of Sciences, during his visit to West Germany
Keywords: Zeno's Paradox, Hegel, Engels, Lenin, dialectic contradiction.
164
Есть два вида читателя: одни любят глубокое, другие развлекательное. Нередко оба эти вида совмещены в одном лице. Предлагаемые беседы не выдержаны в академическом тоне, но и не являются собранием анекдотов. Поэтому автору трудно будет угодить обоим видам читателя. Что-то из того, что будет сказано, возможно, придется не всем по душе, тем более что будут названы имена, одними читателями отвергаемые, другими почитаемые. Автор не может быть одновременно на стороне тех и других читателей. Выхода из этой дилеммы нет. Для академического подхода зачастую важно не кто, а что, то есть явление. Но для более общего подхода, как в данном случае, важны конкретность и детали, и тут без называния имен не обойтись. Но даже если бы это было возможно, автор предпочел бы избрать «неполиткорректный» способ изложения, то есть с называнием имен, и в этом он не
видит ущемления интересов читателя.
***
Мне было шестнадцать и тянуло к философии. В городской библиотеке я обнаружил целую полку классиков. Это тогда, почти шестьдесят лет назад, означало: Маркс, Энгельс, Ленин. Но к ним меня как раз не тянуло. «А что у вас есть еще? Этих я уже читал», - соврал я. Своим вопросом я девушку озадачил. Она, видимо, не представляла себе, что могут быть еще какие-то классики философии, кроме этих. Полка с этими стояла на самом виду. К ней никто никогда не подходил.
Пришлось взяться за этих. Так я стал первым, кто стал подходить к этой полке. Мне удивлялись. Я стал достопримечательностью. «Капитал» был темен, а вот «Анти-Дюринг» и «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» были понятны и даже занимательны. Уже много лет спустя я понял, как мне тогда повезло. Не будь этой полки... А с чего начинать знакомство с философией, не так важно. Впрочем, одно золотое правило должно быть высечено над входом всех библиотек: не начинать его с «Капитала» и с немецкой классической философии. Сколько пытливых юношей, может быть, потенциально выдающихся мыслителей, навсегда прониклись отвращением к философии только потому, что первой открытой ими книгой были «Капитал» или «Наука логики»! Но мне повезло: моим первым наставником в
165
философии стал Энгельс, пишущий легко и понятно. И сразу было ясно, что со многим не можешь согласиться, а это делало чтение еще увлекательнее. Впрочем, уже до Энгельса были интересные знакомства: Спенсер, Вольтер, Руссо, Беркли. Беркли пришлось украсть. Он каким-то чудом оказался в библиотеке. Оставить его там было бы непростительным легкомыслием. Из всех перечисленных авторов Энгельс писал хуже всех. Это мне, шестнадцатилетнему, сразу бросилось в глаза.
Уйдя с головой в «Анти-Дюринг», дошел я скоро до места, на котором застрял. Не понимаю - и объяснить мне некому. Как возможно, чтобы летящая стрела в каждый момент своего движения покоилась, а Ахиллес не мог догнать черепаху? А еще быстроногий! Интересна была эта непостижимость движения и удивляло объяснение, данное Энгельсом: «Само движение есть противоречие; даже простое механическое перемещение может происходить лишь таким образом, что тело в один и тот же момент времени находится в одном месте и в то же время в другом месте, находится в одном и том же месте и не в нем» [2].
Быстро выяснилось, что это объяснение не Энгельса, а Гегеля, и что Ленин с этим объяснением согласен. Объяснение пришлось мне не по душе. Зато по душе пришлись слова Дюринга, вызвавшие ярость Энгельса: «Первая и важнейшая теорема о логических основных свойствах бытия относится к исключению противоречия. Противоречивое это категория, которая возможна только в комбинации мыслей, но не в действительности. В вещах нет никаких противоречий, или, иными словами, принятое за реальность противоречие есть сама вершина бессмыслицы...» [2]. Казалось бы, все ясно и спорить не о чем. Но Энгельс, вместо того, чтобы согласиться с Дюрингом, излил на него потоки издевательств и ругани, что мне показалось странным и не понравилось. И вообще было чувство, что Дюринг умнее Энгельса. Позже с таким же чувством - что критикуемый умнее критика - я читал «Материализм и эмпириокритицизм» Ленина: сплошь площадная брань в адрес неординарных мыслителей, очевидно превосходящих своего критика уровнем интеллекта. И это «Анти-Дюринг» и «Материализм и эмпириокритицизм» - те два про-
166
изведения, без которых не было бы диалектического материализма!
Я попытался найти решение (!) для парадокса Зенона - не вышло. Зато обнаружил ошибку в рассуждении Гегеля и удивился: ошибка у всех на виду, а Энгельс и Ленин ее не заметили! А потом начались годы учебы в университете - увы, на филологическом факультете, и я забыл про сделанное открытие. Вспомнил о нем уже на четвертом курсе - уже позади были политэкономия, диамат и истмат - написал статью и послал ее в журнал «Вопросы философии». Статья представляла собой критический разбор аргументации Гегеля, а об Энгельсе и Ленине пришлось умолчать. Как они теперь выкрутятся, думал я. Что ответят? Ведь черным по белому доказано: Гегель не прав. А значит, и Энгельс с Лениным. Ответили мне вот что (привожу лишь часть текста):
«23 января 1964 г.
Уважаемый тов. Сорокин!
Возвращаем Вашу статью «К проблеме движения». Она не может быть опубликована в журнале по следующим причинам:
Вы называете концепцию движения Гегеля абсурдной (стр.2), «нелепым построением» (стр.7). Между тем В.И.Ленин в «Философских тетрадях» оценивает гегелевскую концепцию движения несколько иначе. ...Вы фактически выступаете против диалектического понимания движения. С этим связано Ваше предубеждение против закона противоречия (стр. 6-7). ...Вопрос о том, как же происходит движение, остается Вами не рассмотренным. Вы сами пишете, что «на этот вопрос мы столь же мало можем ответить сегодня, сколь мало мог ответить на него тот, кто впервые задумался над ним» (стр. 5). Но здесь же критикуете диалектическое понимание движения, развитое кстати не только Гегелем, но и Ф.Энгельсом и В.И.Лениным.
Рукопись возвращаем.
С уважением (И.В.Блауберг)
Ответственный секретарь»
167
Вот так они «выкрутились». Замечательно, что спустя шесть месяцев в журнале «Вопросы философии» (№7) появилась апологетическая статья С.П. Дуделя о концепции движения Гегеля и, стало быть, Энгельса и Ленина. То есть Блау-берг, зная, что существует опровержение этой концепции, с легкой душой отдал десять страниц журнала под демагогию.
Спустя несколько месяцев состоялось мое первое знакомство с живым корифеем. Это был B.C. Степин, ему тогда было около тридцати. Я показал ему статью. Дойдя до главного места, он нахмурился. Я затаил дыхание: что-то скажет корифей? Корифей сказал: «Но, но, осторожно! А Ленин?»
***
Мой аргумент против «диалектического понимания движения» был прост: вещь движется не только в пространстве, но и во времени, перемещаясь из одного момента времени в другой. И если при своем движении в пространстве она, как полагает Гегель, никогда не занимает то же самое место, но одновременно находится и не находится в данном месте, необходимо признать, что она и при своем движении во времени никогда не находится в том же моменте времени. Но в таком случае абсурдно утверждение, что вещь в тот же момент времени и находится, и не находится в данном месте пространства. Само понятие «данный момент времени» по отношению к движущейся вещи абсурдно, поскольку движущаяся вещь - согласно логике Гегеля - не может находиться в одном моменте времени.
Только годы спустя мне стало ясно, что «диалектическое понимание движения» составляет самую сердцевину той системы непроглядных хитросплетений мысли, которая была выстоена вокруг «Науки логики» Гегеля отечественными марксистами под названием диалектическая логика. Диалектическая логика хороша тем, что можно говорить и писать едва ли не что угодно. Критерии и каноны расплывчаты и не в чем тебя, как автора, упрекнуть. Аристотелевская логика была объявлена «низшей ступенью» диалектической логики. И сколько же было сломано копий вокруг этого бесплодного понятия! В марксизме есть положения, которые выше разумения, как в христианстве. Поневоле проника-
168
ешься к ним пиететом, а заодно и к тем, кто в этом разбирается. Лишь позже открываешь: в этом не разбирается никто.
Центральное понятие «диалектической логики» диалектическое противоречие. Это то самое таинственное противоречие, когда ты, сказав, что корова одновременно мычит и не мычит, можешь оказаться прав. Особенно преуспел в превознесении диалектических противоречий Ильенков; но не остались в стороне и Митрохин, Ойзерман, Лекторский, Ро-зенталь, Копнин, Кедров, чтобы назвать лишь некоторые имена. Воистину идеализм Гегеля был для отечественных корифеев неиссякаемым источником вполне осязаемого материального благополучия.
Ильенков ссылался в своих изысканиях на Гегеля, Энгельса и Ленина. Но на Гегеля ссылаться в данном вопросе бесперспективно, потому что этого понятия у него нет. Гегель, много говоря о противоречии, нигде не пользуется термином «диалектическое противоречие». Это понятие было придумано позже и приписано ему отечественными марксистами. Причину всякого развития и движения, даже движения в пространстве, Гегель видел в противоречии. Это положение, нигде им отчетливо не обоснованное, было включено как центральное в «диалектический материализм», представлявший собой, в сущности, незатейливый набор общеизвестных категорий. Замечательно, что один из тогдашних «корифеев», печально известный проф. Э. Кольман, доносчик и интриган, позволил себе (по тем временам неслыханная дерзость!) усомниться в состоятельности гегелевского объяснения движения и даже вступил в спор (!) с Энгельсом. В защиту чести последнего выступила дружина правоверных марксистов -Ильенков, Лекторский и др. [1, с. 163-173]. В результате атака Кольмана на основоположника была отбита. Отныне для всех граждан СССР должно было не подлежать сомнению, что может быть истиной, что мычащая корова одновременно не мычит.
***
В 1965-ом году в судьбе пишущего эти строки случился перелом, позволивший ему заняться изучением философии в таких условиях, о каких не смел мечтать ни один из отечественных корифеев, не говоря уже о моих сверстниках, от ко-
169
торых меня теперь отделяло пространство в две тысячи километров. Я не преминул извлечь для себя пользу из своего нового положения и в течение нескольких лет усердно штудировал авторов, доступа к которым в это время были лишены в СССР не только мои сверстники, но и «корифеи». Статья о движении была восстановлена по памяти и передана в журнал «Грани». В 1966 году она была опубликана в номере 61 этого журнала с послесловием ученика Н. Лосского Сергея Левицкого, жившего тогда в США. Статья несет на себе печать времени, а также возраста. Привожу ниже те отрывки, где вскрывается ошибка Гегеля и тем самым выбивается краеугольный камень из-под фундамента «диалектической логики» и «диалектического материализма».
«...Опровергнуть гегелевскую концепцию кажется на первый взгляд делом нелегким, но не потому, что она сложна, а как раз потому, что она удивительно проста: простые построения опровергать труднее, чем сложные. ...Когда говорят о движении, имеют в виду обычно лишь движение в пространстве - движение пешехода мимо здания, автомобиля по шоссе... и совершенно упускают из виду, что вещь движется и во времени. ...Всякое движущееся тело движется, с одной стороны, в пространстве, перемещаясь из одного места в другое, в третье и т.д.; с другой стороны, во времени, перемещаясь из одного момента времени в другой, в третий и т.д. ...Это позволяет создать апорию, касающуюся движения во времени, в дополнение к апориям Зенона, относящимся к пространству: «Человек никогда не состарится». В самом деле, если человеку, напр., 30 лет, ему недостает 40 лет, чтобы достичь преклонного возраста. Но прежде чем прожить сорок лет, он должен прожить половину этого времени - 20 лет; прежде чем прожить 20 лет, он должен прожить 10 лет и так далее. Мы никогда не получим отрезка времени, который невозможно было бы делить дальше. Коль скоро 40 лет представляют собой бесконечное количество отрезков времени различной длительности, наш тридцатилетний человек никогда не будет в состоянии прожить эти сорок лет и, следовательно, никогда не состарится.
Посмотрим теперь, что сам Гегель думает о движении во времени. «Нечто движется не потому, что оно в одном «теперь» находится здесь, в другом «теперь» - там, но потому,
170
что оно в одном и том же «теперь» (выделено нами - B.C.) находится и здесь и не здесь...» Итак, не признавая за вещью, движущейся в пространстве, способности находиться в одном и том же «здесь», Гегель признает за вещью, движущейся во времени, способность находиться в одном и том же «теперь«... Удивительная логика!»
И вот эта-то «удивительная логика» послужила исходным пунктом и основанием предпринимавшихся в СССР в течение почти семи десятилетий попыток создания «высшей формы логики». Попытки эти, как и следовало ожидать, закончились провалом, что еще до сих пор не вполне осознано. К слову сказать, в западной философии такие попытки никогда не предпринимались.
№2. Две встречи с М.С. Восленским
Не знаю, можно ли причислить Михаила Сергеевича Во-сленского к корифеям. По образованию он был историк, не философ. Но официальный марксизм знал хорошо (сам его преподавал) и принадлежал к истеблишменту. Ему были положены соответствующие привилегии и был он выездным. Так что он был скорее корифеем, чем некорифеем.
Судьба свела меня с ним в 1967 году, два года спустя после моего несколько ошеломительного для меня самого переселения в Швецию. В Швеции и состоялось наше знакомство. Впрочем, не в буквальном смысле - просто я стал свидетелем одного забавного эпизода в его жизни. Об этом эпизоде не знает сегодня больше никто. Восленский умер, и умер второй свидетель этого эпизода - Ю. Чикарлеев.
1967 год. Пагуошская конференция. Это значит: собираются ученые со всего мира, общаются и беседуют о мире во всем мире. Толк от таких бесед был, но не для мира во всем мире, а для тех наших ученых, которым таким образом удавалось побывать за границей. Так они открывали для себя, каков капитализм на самом деле. И толк был для НТС: на такие конференции старались посылать своих людей. В 1967 были посланы мы с Юрием Чикарлеевым, который заслуженно имел славу лучшего распространителя «антисоветской» литературы.
Мы с Чикарлеевым поехали. В стареньком-престареньком «Фольксвагене». Чикарлеев всю дорогу опасался, что он сломается, и, конечно же, он сломался. Он регулярно у него ло-
171
мался, а новую машину ему покупать не хотели. Экономили в НТС на всем. Сотрудники выживали за счет зарплат жен, работавших на немецких предприятиях. Там зарплаты были немецкие, в НТС же они соответствовали прожиточному минимуму. Кто не был женат, едва сводил концы с концами. К такой категории принадлежал и Чикарлеев, но, в отличие от других, ему была положена машина, поскольку он был оперативным работником. Вот она-то и сломалась по дороге из Германии в Швецию. Но мы все же доехали. И уже на другой день я увидел корифеев, причем настоящих - ученых, в том числе самого Капицу, того самого, который будто бы сказал Берия, когда работал под его началом: «Когда ты разговариваешь с физиком, ты должен стоять по стойке смирно!»
Вечером ко мне в комнату ворвался Чикарлеев. Он был из тех, о ком говорят «у него недержание речи». В данном случае для недержания речи были основания. Среди других книг мы привезли несколько свежих номеров журнала «Грани» с главой из «Семи дней творения» Владимира Максимова. Глава называлась «Дворник Дашков». В «Посеве» гадали и спорили: кто автор? Максимов поставил условие: напечатать главу анонимно. Человеком, получившим от Чикарлеева первый экземпляр журнала, стал... Капица! Это не укрылось от внимательного взгляда Восленского, который, как выяснилось, был назначен главным смотрящим в делегации. Он был по своим убеждениям, как и было положено ему с его привилегиями, правоверный марксист, а по положению высокопоставленный партийный работник, то есть как нельзя лучше подходил для роли смотрящего в данном случае. Обычно для таких целей выбирали людей помельче, но очень уж серьезен был состав группы: академик Миллионщиков, академик Ар-цимович, еще какие-то академики, всё физики да физики, из философов не было, насколько помню, ни одного. Академики приехали с женами, и свободное время использовали для походов по магазинам, где мы с книгами уже поджидали их. Мы шутили: уж не из-за нас ли их так неодолимо влечет к магазинам?
Юрий с восторгом поведал мне подробности случившегося: по его словам, Восленский, на глазах у которого состоялся акт передачи советскому человеку неизвестным лицом подозрительного предмета, вмешался. Конечно, он видел, что
172
это журнал - поэтому и вмешался. Если бы это была атомная бомба, он бы, может быть, сделал вид, что ничего не произошло. Но ему очень хотелось прочитать тот журнал самому. Он протянул руку к журналу, который Капица держал не пряча, но для человека, который был в состоянии поставить на место самого Берию, тем более не составляло труда поставить на место партийного чиновника, даже такого ранга. «Нет уж, - сказал Капица, отводя руку с журналом за спину, - это вы оставьте мне».
Так Капица стал первым советским человеком, прочитавшим «Дворника Дашкова» в напечатанном виде. А теперь угадайте, кто стал вторым... правильно, Восленский. Он два дня не отходил от Юрия, выпрашивая и для себя экземпляр, а тот отговаривался: почта, мол, не пришла из Германии или: в машине-де забыл журнал. На самом деле журнал лежал в его сумке. «Пусть они за нами бегают, а не мы за ними», -объяснил он мне. Под «они» он понимал тех, кто был однозначно по ту сторону баррикад. Такая ситуация его развлекала и радовала. Он не знал еще тогда, что Восленский не был по ту сторону баррикад. Наконец Юрий сказал мне: «Стой здесь и смотри. Сейчас он придет». Восленский, точно, пришел, получил журнал и, положив его в пластиковый пакет и оглядываясь, заспешил в свой номер. В тот день я больше не видел его.
Он еще много раз подходил к Юрию. Расспрашивал об НТС, о Германии. Держался исключительно корректно. Больше всего польстило Юрию, что он сразу признал в нем русского. «Вы здесь уже больше двадцати лет, а по вашему виду и поведению этого никак не скажешь. Остались русским. Вот и галстук у вас криво повязан». Сам Восленский был одет с иголочки и с галстуком у него было все в порядке.
Выделить за границей в толпе «своего» не составляло труда. Мы этим пользовались. Не обязательно было заходить в магазины, можно было ходить и перед магазинами. Не было случая, чтобы мы не узнали «своих». Случались и курьезы, как и в тот наш приезд. Вдруг увидели - идёт «наш». У Юрия рука рефлексивно потянулась к сумке с книгами. Но что-то мешало нам подойти к «нашему» и заговорить. Он шел один, то есть не соблюдена была первая заповедь для выезжающих за границу: оставаться при группе. И одет был как швед. Мы
173
долго шли за ним, гадая, наш он или не наш, пока он не разрешил наши сомнения следующим образом: он высморкался путем приложения к правой ноздре указательного пальца правой руки, а затем к левой - указательного пальца левой руки. «Наш!» - разом воскликнули мы. И не ошиблись. «Здравствуйте!» «Здравствуйте!» Его удивление было неописуемо. «Как вы узнали, что я русский?» «Да своего сразу видно!» «А я ведь в Швеции уже тридцать лет!»
Во мне тоже как-то - в Сингапуре! - признали «своего». Улицы там, в торговом квартале кишели нашими моряками. Находившись с тяжелой сумкой, в которой к тому времени уже лежала и книга Восленского «Номенклатура», прислонился я к стене. Вдруг прямо передо мной вырос «наш». Увидев меня, заулыбался. «Чего улыбаешься?» «Да своего сразу видно!» «Я не из ваших, я из Франкфурта. Из журнала 'Посев'". Улыбка тут же исчезла с его лица. Но два экземпляра «Посева» он взял. И, спрятав их за пазуху и оглядываясь, заспешил к кораблю.
...Второй раз я увидел Михаила Сергеевича Восленского лет двенадцать спустя во Франкфурте-на-Майне, где он, к тому времени получивший политическое убежище в Западной Германии, выступал с основным докладом на конференции журнала «Посев». Собрался весь цвет НТС. Доклад Восленского был очень профессионален, за что докладчик был вознагражден продолжительными аплодисментами. Доклад не оставлял сомнений в том, что коммунизм в России рухнет через десять-пятнадцать лет. Он рухнул через десять лет.
И в заключение небольшая сценка. Сингапур. Я договорился с тремя моряками с корабля о встрече в выходной день. Все трое были из Владивостока и хорошо знали друг друга. Они пришли. Пригласил их в ближайший ресторан, заказали жареных цыплят и пиво. Я выложил на стол все, что было в сумке, в том числе «Архипелаг Гулаг», «Размышления...» Сахарова и «Номенклатуру» Восленского. По какому-то поводу отлучился минут на пять. Вернулся, увидел их - и расчувствовался. Все трое сидели, впившись глазами один -в трактат Сахарова, другой в «Архипелаг Гулаг», третий в «Номенклатуру». Вокруг ели и пили, а они, забыв обо всем, читали. Цыплята стыли, пиво стояло нетронутое. Красноречивая победа духа над материей, подумалось мне.
174
Один из них позже написал мне, письмо пришло в редакцию «Посева». Оно у меня сохранилось. Он писал, что и «Размышления...» Сахарова, и «Архипелаг Гулаг» потрясли его, но ни одна из этих книг так не открыла ему глаза, как «Номенклатура», и просил, чтобы я помог ему бежать и устроиться на Западе. Я не знал, что ответить ему, и оставил
письмо без ответа.
***
Огромной силой обладает правдивое слово, потому-то и были во все времена гонения прежде всего на правдивое слово. И на его распространителей, которые обвинялись, как и полагается, в клевете. Тут коммунистическому режиму и изобретать было нечего. Вот только со временем правдивое слово стало легче распространять, чем во времена, когда книгопечатание было еще в далеком будущем. А потому усилились и гонения на него, на клевету. О том, что ходит по Сингапуру какая-то личность (следовало описание моей внешности) и «навязывает» советским морякам «провокационную» литературу, советские корабли оповещались радиограммой. Этим мне оказывалась большая услуга: меня узнавали и не боялись вступать в контакт.
В университетские годы сблизился я с проректором СГУ, преподавателем педагогики (он же читал нам курс психологии) И.С. Каменоградским. Диссертацию он защищал по теме из биологии. Помню его рассказ, как готовились в его времена диссертации. «Ты мог заказать любую книжку, но только по твоей теме. Проходило несколько недель или месяцев. Тебя вызывали, в твоем распоряжении была комната для работы. Везде ковры, все вежливы. В комнате ты был один, мог читать сколько хотел, но не имел права иметь при себе бумагу и карандаш. Если хотел цитировать, должен был заучить тект для цитаты наизусть».
Я знаю, что подумает на этом месте честный марксист: «Чудовищно! Но ведь это был не тот социализм, каким социализм должен быть; это был вообще не социализм!» Этот великолепный аргумент («великолепный» употребляю без иронии) стоило бы включить в специальный раздел марксистско-ленинской теории: «Способы логической защиты марксистско-ленинской теории в виду реальных свидетельств ее практической несостоятельности». Аргумент прост, овладеть
175
им под силу каждому: «То, что вы говорите, чудовищная правда. Но эта правда не имеет отношения к марксизму! Общество, построенное на принципах учения Маркса, будет справедливо и высокоморалъно. Но то, что описываете вы, никакого отношения не имеет к справедливости и морали! Следовательно, это не имеет никакого отношения и к марксизму».
Но ведь и национал-социализм был теорией земного счастья, по-крайней мере, для немецкой нации. Известно, как она была осчастливлена. Честный национал-социалист скажет: «Но какое отношение имеет случившееся к национал-социализму? Национал-социализм - это научная идеология, сообразно которой немецкий народ по причине своей принадлежности к высшей расе должен был занять и соответствующее положении среди других народов. Этого не случилось. Но разве можно винить в этом национал-социализм? То, чему мы стали свидетелями, произошло по вине тех, кто исказил наше учение».
Пусть спорят между собой честный марксист и честный национал-социалист! Может быть, в их споре родится истина?
№3. Доклад о Канте
Уже не помню, в каком году это было. Спросите Т.И. Ойзермана, он знает. Ему тогда на вид было лет шестьдесят. В Бонн он прибыл для прочтения доклада и дружеского академического общения. Я радовался: увижу живого корифея, а может быть и пообщаемся. Дружеское общение с Теодором Ильичем в мои намерения не входило. Ойзерман был мне известен как воинствующий марксист и ретроград. Он был выездной, чем и пользовался в полную меру. Одно дело - поносить капитализм и совсем другое - иметь возможность бывать в сказочном по тогдашним представлениям российских граждан мире реального капитализма. Всем выездным корифеям удавалось совмещать то и другое, не испытывая душевного дискомфорта.
Ойзерман был мне известен, кроме того, как кантовед. Его предисловие к шеститомнику Канта издания 1966 г. написано просто и доходчиво. Видно было, что Теодор Ильич почти понимает Канта. Это почти - увы! по моим наблюде-
176
ниям применимо ко всем кантоведам. Нет такого, который бы понимал Канта не почти.
Я гадал: чем-то порадует Теодор Ильич немецкую публику? Собрались люди солидные, студентов почти не было. Рядом с солидными людьми уселись мы - журналист из «Посева» Ю. Чикарлеев и я. Было ясно, что доклад будет о Канте. Что-то скажет воинствующий марксист о Канте? Скажет ли обязательное, что Кант, при всех своих заслугах, многое недопонимал, а Маркс и Энгельс и сами все понимали и другим разъяснили? Теодор Ильич очень бы меня удивил, если бы не сказал этого.
И Ойзерман меня удивил - он вообще ни слова не сказал о Канте! Весь доклад был панегириком марксизму-ленинизму и его победоносному шествиию по планете. Солидные люди сидели растерянные, потели и думали, что так и должно быть. Рядом с Теодором Ильичем расположился богатырского телосложения работник посольства, явно не философ, и одобрительно кивал, когда Теодор Ильич (он делал доклад на немецком) произносил имена Маркса, Энгельса и Ленина. Немецким богатырь, по-моему, не владел. Закончился доклад аплодисментами из вежливости и приглашением побывать на следующий вечер в гостях у студентов философского семинара. Мы решили, что и мы пойдем.
А теперь несколько слов о том, чем жила тогда Германия, разрезанная надвое по живому телу. Граница между обеими частями охранялась, как никакая другая в мире. Охранялась только с восточной стороны. Мины, колючая проволка с пропущенным по ней электрическим током и прочие атрибуты концлагеря - всего этого было вдоволь по всему протяжению границы с восточной стороны. На ограждениях были установлены самострелы одинаковой конструкции с теми, которые устанавливались гитлеровцами на ограждениях их концлагерей: задел беглец сигнализацию - и шрапнель превращала его в решето. А не задеть сигнализацию было невозможно. И весь этот набор замечательных технических устройств служил одной цели: предотвращению побегов восточных немцев в Западную Германию. Едва ли не каждодневно сообщения о трагедиях: женщина с двумя детьми рискнула пересечь минное поле. Детям удалось, а она выползла на западную территорию без обеих ног. Немец из Западной
177
Германии проделал для своего друга из Восточной Германии в колючей проволоке лаз с западной стороны. Вместо ожидаемого друга к лазу с противоположной стороны явились автоматчики... убитому не было и тридцати. Один восточный немец забрался с помощью товарища, работавшего в порту, в контейнер и благополучно пересек границу. Товарищ должен был позвонить в Западную Германию и сообщить о живом грузе. И товарищ позвонил бы, если бы... внезапно не умер. Тот контейнер открыли только спустя два месяца. И трупы, трупы, трупы неудачливых беглецов, прибитые морем к побережью. На столько-то удачных побегов - столько-то неудачных. Политических заключенных Западная Германия выкупала. Страна победившего социализма ничто не ценила так высоко, как валюту страны, в которой социализм еще не победил. Деньги на бочку - и забирайте его! Деньги на бочку выкладывались немалые - несколько десятков тысяч марок за человека. Едва ли не у каждой семьи были родственники в восточной части страны. Западные немцы могли к ним ездить свободно. С пустыми руками, разумеется, не ехали. Непрерывным потоком с запада на восток шли посылки. Впрочем, не всем восточным немцам заказана была дорога на Запад. По достижении пенсионного возраста шлагбаум поднимался. И многие ехали доживать в западную часть Германии, обременяя бюджет ФРГ. Зато для бюджета ГДР выталкивание пенсионеров на Запад было очень прибыльной статьей дохода. Западные немцы, конечно, были прекрасно осведомлены о положении своих восточных собратьев.
И тут приехал Теодор Ильич Ойзерман, чтобы рассказать им о том, как прекрасны марксизм и социализм. На другой день состоялась встреча с местными студентами, на которой присутствовали и автор этих строк с товарищем. Накануне вечером мы долго придумывали вопрос для Теодора Ильича, на который бы он не смог ответить ни «да», ни «нет». Порылись в собрании сочинений В.И. Ленина - и нас осенило.
Немецкие студенты держались скромно. Вопросы задавали безобидные, деликатные. И все бы так же скучно продолжалось и закончилось, если бы мы не задали свой вопрос. Задал его я. «Господин Ойзерман! Ленин, выступая в 1920 году на III Всероссийском съезде Союза Молодежи, сказал: «Быстро коммунизм мы не построим. На это уйдет лет десять,
178
а может быть и двадцать». С тех пор прошло шестьдесят лет. Как Вы считаете, коммунизм в Советском Союзе построен или Ленин ошибся?»
Надо было видеть, как изменился в лице Теодор Ильич! Лицо его покраснело и, вообще-то овальное, сделалось круглым. Воцарилось молчание. Все переглядывались. Выло ясно: случилось что-то нехорошее - гость из СССР поставлен в неловкое положение! Таковы были тогда немецкие нравы: по-литкорректность превыше всего. Они и сегодня таковы. Положение спас сам Теодор Ильич. Он быстро овладел собой и даже перешел в наступление. Еще раз заверив всех в том, что Ленин гений, он закончил так: «А у гениальных людей все гениально - даже их ошибки!» Мы уже не стали просить Ой-зермана разъяснить, в чем же состояла гениальность ошибки Ильича, навравшего молодежи про коммунизм.
В годы перестройки Т.И. Ойзерман поменял свое передовое мировоззрение на противоположное и всюду доказывал, что Ленин был невежда в философии, а Маркс и Энгельс никогда не читали Канта. Неужто это правда? Теодор Ильич доказывал это убедительно. Сегодня бы он прочитал для немцев, наверное, совсем другой доклад о Канте. Это диалектика: все переходит в свою противоположность - и Теодор Ильич тоже.
Литература
1.Волков Г.А. Конференция по вопросам противоречий / Вопросы философии». 1958. № 12.
2.Энгельс Фридрих. Анти-Дюринг. URL:http://www.esperanto. mv.ru/ Marksismo/Antiduering/antid-1-12.html [30.03.2016].
179
