CC BY
45
©2007 г. Э.Д. Фролов
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОГО НАПРАВЛЕНИЯ В РУССКОМ АНТИКОВЕДЕНИИ: РИМСКАЯ АГРАРНАЯ ИСТОРИЯ В ТРАКТОВКЕ И.М.ГРЕВСА
Первоначально развивавшаяся как побочное ответвление немецкого антиковедения, русская наука об античности с середины XIX в. стала вровень с другими европейскими школами, а к исходу этого столетия и началу следующего числила в своем активе целый ряд перворазрядных, европейского уровня ученых и немало значительных свершений.1 Показательным при этом было богатство научных направлений, служившее залогом всестороннего охвата и постижения древней цивилизации и вместе с тем создававшее условия для творческой реализации ученых самого различного характера, самых разных способностей, склонностей и ценностных установок.
В самом деле, в предреволюционном русском антиковедении отчетливо выделяются такие (если называть только главные) направления, как ставшие уже традиционными историко-филологическое и культурно-историческое и новые или, вернее, тогда именно заново оформившиеся — социально-политическое и социально-экономическое. Каждое было представлено фигурами без всяких сомнений самого высокого уровня: в историко-филологическом направлении тон задавали представители Петербургской историко-филологической школы, эпиграфисты, знатоки древностей и истории Ф.Ф.Соколов и его ученики В.В.Латышев и С.А.Жебелев, в культурно-историческом лидировал выдающийся знаток античной литературы и религии, блистательный ученый и публицист, тоже профессор Петербургского университета Ф.Ф.Зелинский, в социально-политическом — исследователь афинской демократии, харьковский профессор В.П.Бузескул, а в социально-экономическом — признанный позднее (наряду с Т.Моммзеном и Эд. Мейером) корифеем мирового антиковедения М.И.Ростовцев.
Обращаясь к социально-экономическому направлению, которому суждено было стать наиболее актуальным в новейшее время, заметим, что его развитие не было делом рук одного лишь М.И.Ростовцева. Свою роль здесь сыграли и другие ученые, хотя и не такие великие, как Ростовцев, но тоже весьма значительные, — И.М.Гревс, Р.Ю.Виппер, М.М.Хвостов. Из них особый интерес вызывает коллега Ростовцева по Петербургскому университету Гревс. Оба они — и Гревс, и Ростовцев — начинали с изучения экономической истории античности (именно — Рима) и, таким образом, оба стояли у истоков нового научного направления. Но сколь различны были их характеры, их жизненные судьбы и научные свершения!
Контраст между ними бросается в глаза: мягкий, лирически-настроенный Гревс совершенно не походил на страстного, бурного, а временами и яростного Ростовцева. Их научное развитие определялось различными импульсами: у Гревса, который был учеником В.Г.Васильевского и почитателем Фюстель де Куланжа и Карла Бюхера, определяющим было воздействие новой историко-социологической литературы, у Ростовцева
— знакомство с новооткрытыми надписями и папирусами. В трактовке явлений экономической жизни античного мира они руководствовались совершенно противоположными установками: первый — примитивизирующей классическую древность ойкосной теорией Родбертуса-Бюхера, второй — модернизаторским подходом в духе Эд. Мейера.
Наконец, обсолютно несхожими были их судьбы и в науке, и в жизни: Гревс подвержен был душевным срывам и творческим колебаниям, следствием чего явился ранний его переход от изучения поздней античности к собственно медиевистике, Ростовцев последовательно, с редкой целеустремленностью реализовал свою программу постижения социально-экономической жизни древнего мира. Первый терпеливо сносил невзгоды, обрушившиеся на русскую интеллигенцию после Октябрьской революции, второй наотрез отказался примириться с новыми порядками и, эмигрировав, нашел на Западе новые возможности для своей творческой активности.
И все же, при всем том, у них были и общие черты, позволяющие сближать их и рассматривать как выдающихся представителей одного духовного круга. Такими чертами были принадлежность к передовой, западнически-ориентированной русской интеллигенции, высокая общая и научная культура, приверженность к традициям Петербургской научной школы и, наконец, выступление в роли зачинателей в одном и том же научном направлении. Ниже мы специально остановимся на научном творчестве И.М.Гревса как антиковеда и постараемся оценить его вклад в разработку социально-экономической истории античного мира.
Иван Михайлович Гревс (1860-1941), происходил из старинного, хотя и не слишком знатного и не очень богатого дворянского рода.2 С детских лет его тянуло к словесности: он увлекался чтением русских классиков и исторических книг. В те же годы зародился интерес и окрепли симпатии (в особенности под влиянием Франко-прусской войны 1870-1871 гг.) к Франции. Росту гуманитарного интереса содействовало обучение в классической гимназии, по окончании которой Гревс в 1879 г. поступил на Историко-филологический факультет Петербургского университета. В течение года он колебался в выборе специализации, одно время подумывал о новой истории Франции, но на втором курсе под влиянием профессора В.Г.Васильевского окончательно останавливает свой выбор на истории средних веков. Скоро он погружается в изучение истоков европейского феодализма, и это приводит его к специальным занятиям историей переходного времени между античностью и средневековьем.
В 1883 г. Гревс окончил университет, получив золотую медаль за выпускное (кандидатское) сочинение «Римско-византийское государство в VI в. по новеллам Юстиниана и другим законодательным сборникам христианских императоров». Ввиду проявленных больших способностей к ученой деятельности он был оставлен при университете для приготовления к профессорскому званию.
После сдачи магистерских экзаменов перед Гревсом открывается перспектива работы в университете, но прежде, летом 1889 г., он совершает первое свое заграничное путешествие. Его маршрут пролегает через Германию, Францию, Швейцарию, Австрию. Особенно сильны были его впечатления от любимых с детства Франции и Парижа, где он завел первые знакомства в западном ученом мире и окунулся в атмосферу всеобщего почитания великого мэтра — только что скончавшегося Фюстель де Куланжа. С трудами этого замечательного ученого, так много сделавшего в разработке фундаментальных проблем античной и средневековой истории (в частности, античной гражданской общины и генезиса феодализма), Гревс был знаком и ранее, теперь же он становится пылким почитателем Фюстель де Куланжа.3
По возвращении из заграницы, с января 1890 г. Гревс начал чтение лекций в Петербургском университете в качестве приват-доцента. Темой его первого лекционного курса была история государства и общества в период падения Римской империи. С 1892 г. Гревс начал читать лекции также и на Высших женских (Бестужевских) курсах.
Между тем подвигалась работа и над диссертацией. Стремясь проследить истоки феодальных отношений в Западной Европе, Гревс, под влиянием В.Г.Васильевского и по примеру нового своего кумира, Фюстель де Куланжа, углубился в изучение социально-экономической истории Римской империи «как почвы, на которой вырос средневековый строй».4 Прототипом средневековых баронов он полагал римскую знать времени Империи, а так как основой мощи и значения последней были их поместья, то темой диссертационного исследования стала история крупного землевладения в Риме — как частного, так и императорского.
В 90-е годы Гревс дважды побывал в длительных заграничных командировках (1890-1891 и 1894-1895), во время которых он усиленно работал в библиотеках Парижа и Рима, занимаясь сбором и изучением материалов для своей диссертации. В эти годы укрепляются его личные связи с французской школой: он завязывает знакомство с учениками Фюстель де Куланжа, выдающимися продолжателями его дела Полем Гиро и Камиллом Жюллианом, с другими крупными учеными, в частности, с известным иссле-
дователем римской социальной и духовной жизни Гастоном Буассье и специалистом по латинской эпиграфике Рене Канья. Такая преимущественная ориентация на французскую науку была необычной для русских специалистов по классической древности, как правило шедших в русле немецких традиций (исключением был разве что сам основоположник Петербургской исторической школы М.С.Куторга, высоко ставивший заслуги французской романтической историографии). Это признавал и сам И.М.Гревс, писавший позднее: «Среди всеобщих историков в России я — один из немногих — являюсь последователем французской, а не немецкой школы. И это связано с французскими симпатиями, выросшими у меня из самого детства (отзвуки Франко-прусской войны), а потом из увлечения мною книгами Фюстель де Куланжа по истории древней Франции, которые стали появляться во время моего студенчества, и из впечатлений моего первого путешествия в Париж».5
С середины 90-х годов Гревсом публикуются в виде обширных журнальных статей отдельные фрагменты широко задуманного исследования по истории римского землевладения во времена Империи.6 Часть этих этюдов, посвященных развитию крупного частного землевладения, объединенных и изданных в качестве первого тома «Очерков из истории римского землевладения (преимущественно во время Империи)» (СПб., 1899), была представлена и защищена им в качестве магистерской диссертации (1900 г.). Второй том, где центральной темой должна была стать история императорского землевладения, автор намерен был в недалеком будущем представить в качестве следующей, докторской диссертации.
Магистерская диссертация И.М.Гревса — обширное, обстоятельное ученое сочинение. Оно открывается предисловием, где автор формулирует тему своего исследования. Он признается, что интерес к изучению социальной истории поздней античности ради, как далее неоднократно будет подчеркиваться, более глубокого понимания генезиса средневекового строя был внушен ему впервые его университетским наставником
В.Г.Васильевским. Первоначальным его намерением было составить «полную историю аристократических классов в Римской империи» (с.Х1-Х11), но, по зрелому размышлению, он свел свою задачу «к разработке истории крупной земельной собственности в Риме, субъектом которой именно являлась и до конца оставалась знать»(с.ХШ).
За этим следует обширное введение, где дается обзор исследований в области социально-экономической истории Рима и справедливо указывается на их недостаточность, на отсутствие, в частности, исчерпывающей разработки аграрных отношений в Римской империи. В представленном здесь обширном историографическом обзоре выделяется ряд пассажей, имеющих принципиальное значение. Это, в частности, указание на первостепенное значение трудов Фюстель де Куланжа (с.22 слл.), который развил «концепцию о непрерывности исторического развития» и обосновал «тезис о глубине и продолжительности влияния форм и институтов общественного строя, которые сложились в римском мире, на дальнейшую эволюцию европейских государств». Изучение переходного времени от античности к средневековью привело французского ученого «к коренному обновлению вопроса о происхождении феодализма», а именно — «феодальное землевладение великолепно показано естественно развивающимся в тесном преемстве с аграрными формами и отношениями, вышедшими из римской империи». Как видно из труда Гревса, это положение Фюстель де Куланжа целиком было им воспринято и положено в основу собственного исследования.
Другой интересный пассаж касается воздействия на занятия экономической историей древности со стороны новейшей политэкономии (с.35 слл). Автор определенно признает, что «политико-экономические трактаты Карла Маркса и его крупных последователей, а затем вообще пышный современный расцвет экономической литературы, научной и публицистической, различных школ и партий, играли тут выдающуюся роль». Вместе с тем он обращает внимание на «замечающееся теперь крайнее увлечение историко-экономическими разысканиями или этюдами». Он подчеркивает односторонность гипотезы «экономического монизма» и в этой связи подвергает резкой критике недавно
появившуюся книгу Н.Бельтова (Г.В.Плеханова) «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю» (СПб., 1895). Он упрекает ее автора в недостаточном знании и произвольной трактовке историософских вопросов, а также в «грубых приемах полемики с противниками» (что, как мы теперь хорошо знаем, было характерной чертой марксистской публицистики), которые «вызывают протест в каждом писателе, дорожащем хорошими литературными нравами».
Гревс предвидит неизбежный крах материалистического монизма при столкновении его с подлинной исторической наукой: «Вряд ли может такая односторонняя доктрина устоять против глубокого и беспристрастного исследования прошлого». Признавая склонность современного человека к идее монизма, историк не исключает возможности его торжества в будущем, но тогда скорее в виде идеалистического, а не нынешнего, материалистического монизма. «Но в настоящее время, — заключает он, — во всяком случае историк принужден так или иначе допускать множественность действующих в истории и создающих процесс ее основных факторов». Для нас все эти рассуждения крайне интересны как первый пример реакции историка-классика на распространяющуюся в ученом мире доктрину марксизма, причем поучительно именно критическое восприятие этого социолого-философского учения, учет как сильных его сторон, так — и еще больше — опасных крайностей.
Еще один важный пассаж касается развития самой науки древней истории (с.41 слл.). Автор указывает на отрицательные последствия укоренившегося в антиковедении, в особенности под немецким влиянием, монопольного положения классической филологии. При этом античная история оказывалась всего лишь вспомогательной дисциплиной, «учением о древностях» (АКейитз'шззешсЬай), призванным служить познанию и уразумению текстов древних авторов. Такая система препятствовала самостоятельному развитию истории и совершенно исключала возможность изучения явлений экономической жизни.
Эти суждения Гревса — знамение времени. Они шли в русле все более крепнувшего среди специалистов-антиковедов как на Западе (пример — Эд. Мейер), так и в России (В.П.Бузескул) убеждения в необходимости комплексного изучения античности — и филологами, и историками. Это вело к самоопределению науки античной истории, которая могла занять теперь свое равноправное место: в изучении античности — наряду с классической филологией, а в более обширном комплексе всеобщей истории — наряду с историей средних веков и историей нового времени.
Завершалось введение несколькими общими методологическими положениями (с.51 слл.). Выразительно определяется не только предмет, но и задача предпринятого исследования: изучение римского землевладения важно «не только для познания истории римского мира, но и для уразумения связи между социальным строем древности и образованием государства и общества народов новой Европы», а более конкретно — для решения вопроса «об участии римских начал в эмбриогении средневекового строя».
Поясняется конкретный метод исследования — посредством отдельных самостоятельных этюдов, сосредоточенных на толковании какого-либо важного источника или на изучении какой-либо значимой (в данном плане) личности. Таких этюдов намечается четыре: 1) воссоздание общей картины римского землевладения при утверждении Империи по произведениям Горация; 2) история состояния крупного собственника — Т.Пом-пония Аттика; 3) общий очерк образования больших поместий в республиканское время и их распространения ко времени утверждения Империи; 4) организация латифундии на примере хозяйства Плиния Младшего. Два первых, уже опубликованные в виде журнальных статей, отобраны для издаваемого первого тома, третий, часть которого также была опубликована, и четвертый должны войти в следующий том.
Завершается введение еще одним важным указанием на общую историко-философскую установку автора: его намерением является изучение как избранного социально-экономического процесса, так и современного ему нравственного и умственного состояния людей, равно как и их взаимодействия, — иными словами, обеспечение в исто-
рическом исследовании единства социологического и антропологического подходов.
Основное содержание диссертации, состоящее из двух названных выше очерков о римском землевладении по Горацию и о состоянии Аттика, отличается полнотой привлечения и доскональностью анализа относящихся к теме материалов. В первом очерке обрисована общая картина земельных отношений в Риме к началу Империи. Автор приходит к выводу, что заглавной чертой здесь было торжество земельного магнатства, а оборотной стороной — упадок некогда многочисленного и сильного крестьянства. Что же касается того типа средних землевладельцев, который представлен самим Горацием, то слой этот был социально незначимым, поскольку составляющие его владетели, как правило, являлись клиентами все тех же влиятельных магнатов (так, Гораций был клиентом Мецената). Во втором очерке на примере Т.Помпония Аттика показана трансформация земельной аристократии в Риме, а именно — как на фоне разложения и гибели значительной части старой республиканской знати явилась к жизни новая ее поросль, более гибкая, сумевшая приспособиться и поладить с новым монархическим режимом, а позднее и подчинить его себе.
Завершается работа обширным теоретическим заключением. Здесь разъясняется своеобразие избранного автором научного метода, сутью которого является сочетание частных историко-филологических экскурсов, или, как он их теперь называет, индивидуальных этюдов, с общей социологической теорией, каковой для него служит концепция экономического развития Европы, предложенная немецкими политэкономами И.-К.Родбертусом и К.Бюхером.
В особенности К.Бюхер попытался представить весь ход экономического развития, в зависимости от уровня товарно-денежных отношений, как последовательную смену трех главных типов хозяйства. Первый тип представлен домашним, или ойкосным (от греческого о1ко? — «дом»), хозяйством, по сути дела замкнутым на себя и не нуждающимся в обмене. Этот тип господствовал в древности и в раннем средневековье (примерно до конца I тыс. н.э.). Второй тип — городское хозяйство, для которого характерен прямой обмен между производителями и потребителями, в особенности же — обмен между городом и примыкающей к нему сельской округой. Этот тип господствовал в пору развитого средневековья и до начала нового времени (примерно ХI-ХV вв.). Третий тип
— народное хозяйство, когда развивается производство товаров для рынка, а самый рынок охватывает области новых больших государств и даже выходит за их пределы. Этот тип развивается с образованием обширных национальных государств, т.е. примерно с ХVI-ХVII вв.
Гревс принимает эту схему, и его не смущает видимое стремительное развитие товарно-денежных отношений в античном мире. По его мнению, первоначальные успехи товарных (он говорит — «капиталистических», что в данном случае одно и то же) форм хозяйства в Риме носили поверхностный характер и длились относительно недолго. Торговля в древнем мире не отличалась размахом, там не сложилось самостоятельных значимых классов торговцев и ремесленников, а широкое использование труда рабов, особенно в крупных поместьях, оставалось преградой для развития товарного ремесленного и фермерского хозяйства. Напротив, при всех метаморфозах, которым оказалось подвержено крупное землевладение (в частности, в связи со сменою социального типа его носителей при переходе от Республики к Империи), оно до конца античности оставалось первенствующим, а вместе с ним таким оставался и тот тип хозяйства, который оно представляло, именно — замкнутое ойкосное хозяйство. Пережив социальную смуту на грани старой и новой эры, вновь окрепнув и подчинив своему влиянию императорскую власть, земельное магнатство добилось большего: своим самодовлеющим способом хозяйствования оно разрушило постепенно связи, соединявшие воедино античный мир, и после падения Империи стало абсолютно господствующим слоем — феодальной знатью средневековья.
Мы так подробно остановились на обзоре труда И.М.Гревса, потому что он и в самом деле, по нашему мнению, представляет замечательное явление в истории русской
науки всеобщей истории. Нам импонирует и самый метод индивидуальных этюдов, положенный в основу исследования, и фактическое богатство и скрупулезное изучение привлеченных материалов, и, наконец, проявленный автором интерес к новейшим социологическим теориям и попытка с их помощью дать общее истолкование социально-экономического развития позднеантичного, римского мира. Последнее — отрадное явление, свидетельствующее о том, что после длительного периода чисто источниковедческих и фактологических исследований (мы имеем в виду Ф.Ф.Соколова и его школу) русское антиковедение вновь обратилось к общему осмыслению исторического процесса.
Сказанное отнюдь не означает, что все одинаково устраивает нас в труде И.М.Гревса. Небезупречен стиль изложения: построение разделов — несколько рыхлое, фразы страдают многословием, встречаются неуместные в трудах такого рода лирические излияния (ср. конец предисловия, со стр. XXI, и окончание заключения. С. 618-620). Но главное — достаточно спорны центральные теоретические положения. Заимствованные у Фюстель де Куланжа убеждение в эволюционности перехода от античности к средневековью и выведение истоков средневекового феодализма из недр Римской империи наталкиваются на очевидный разрыв в исторической жизни Европы в связи с великим переселением народов и варварским завоеванием, разрушившим до известной степени не только традиции античной городской жизни, но, что бы там ни говорили куланжисты, и укоренившуюся систему аграрных отношений. Достаточно напомнить в этой связи о смене этно-социального типа знати (к примеру, в Галлии — явление новой, франкской знати), о новой, в принципе, иерархии социальных отношений, о традициях общинного быта у массы варваров, расселившихся на землях рухнувшей Империи.
Еще больше сомнений вызывает принятие Гревсом схемы экономического развития, предложенной К.Бюхером, и соответственное истолкование экономического строя античности и, в частности, Римской империи как, по сути дела, замкнутого ойкосного хозяйства. «Между тем, — замечает в этой связи совершенно справедливо В.П.Бузескул,
— теория Бюхера, включающего всю древность в период замкнутого, домашнего, «ойкосного» хозяйства, вызывает сильные возражения: она слишком прямолинейна; не считается с фактами, которые ей противоречат».7 Симпатии Гревса к теории Бюхера, возможно, имплицитно восходят к усвоенному от того же Фюстель де Куланжа представлению об античности как цивилизации sui generis, радикально отличавшейся от общества новой Европы. Но здесь, на наш взгляд, более прав Эд. Мейер, который подчеркивал существенное сходство античного и новоевропейского циклов развития по многим параметрам — ив духовной культуре, и в трактовке правовых норм, и, наконец, в развитии товарно-денежных отношений. Спор между сторонниками Бюхера и теми, кто пошел за Эд. Мейером, продолжается и по сию пору. Здесь, конечно, не место входить в его историю и детали, но наше предпочтение мы скрывать не будем: оно всецело на стороне противников Бюхера — Эд. Мейера и его последователя в России М.И.Ростовцева.8
Как бы то ни было, диссертация И.М.Гревса стала замечательным явлением в научной жизни Петербурга и России. Она по достоинству, высоко (хотя и не без некоторых естественных в таких случаях оговорок) была оценена его официальными оппонентами Ф.Ф.Соколовым и Ф.Ф.Зелинским, чье авторитетное мнение подвело черту под публичным обсуждением нового труда.9
Успешная защита диссертации открыла Гревсу путь к профессуре: в университете, где он еще раньше занял место умершего В.Г.Васильевского (1899 г.), он был избран профессором по кафедре истории средних веков (1903 г.). Параллельно продолжалась его деятельность и на Высших женских курсах, где он также был профессором и даже
— в течение многих лет — деканом Историко-филологического факультета.
Казалось, ученая карьера И.М.Гревса вполне определилась, однако очень скоро произошел досадный творческий срыв. В 1902 г. в журнале «Klio» немецкий исследователь Отто Гиршфельд опубликовал статью об императорском землевладении в Риме,10 в которой в какой-то степени предвосхитил содержание задуманного Гревсом второго тома
«Очерков из истории римского землевладения». Огорчение Гревса было столь велико, что он отказался от мысли продолжать далее свое исследование.11
Порвав с античностью, он обратился к средневековью, сначала раннему, затем классическому, занимался различными темами — феодализмом во Франции, итальянскими городскими коммунами, культурой предренессанса (Данте), но, как представляется, нигде уже не добивался таких существенных результатов, как это было в области аграрной истории Рима.
Неудовлетворенность собственной научной работой толкала Гревса к погружению в педагогическую деятельность, к которой, впрочем, он всегда испытывал большое влечение. В университете он много занимался организацией специального медиевистического кабинета, приспособленного для самостоятельной научной работы студентов; с большой тщательностью разрабатывал и вел как в университете, так и на Бестужевских курсах специальные исторические семинары (или, как тогда говорили, семинарии); наконец, разрабатывал маршруты и проводил для своих учеников исторические экскурсии по городам Италии с тем, чтобы воочию познакомить их с памятниками западного средневековья. После Октябрьской революции, когда путешествия на Запад стали невозможны, он увлекся отечественным краеведением и специально — петербургским, став здесь основоположником оригинальной историко-культурной экскурсионной школы.
Все эти занятия, ценные сами по себе, отвлекали Гревса от большой научно-исследовательской работы. От антиковедения он, во всяком случае, надолго отошел, и только в конце жизни вновь пробудился в нем интерес к сюжетам, которые так захватывали его в молодые годы. В 1936 г. он получил предложение от Института истории АН СССР подготовить переиздание своих «Очерков из истории римского землевладения». С охотою вернулся он к теме своего большого диссертационного исследования и занялся его переработкой и расширением. Как когда-то и было задумано, труд должен был состоять из двух томов. «В первый том, — свидетельствует Б.С.Каганович, — кроме переработанных и сокращенных очерков о Горации, Аттике и Петронии вошли новые статьи «Марк Порций Катон Старший и начало крупной земельной собственности в римской Италии» и «Сенека-философ и судьба его земельного состояния».12 Второй том был весь написан заново и включал работы «Плиний Младший как землевладелец и как общественный тип», «Развитие императорского землевладения в римском мире и его социально-политическая роль» и «Римская Галлия в IV и V вв. (судьбы аграрного и социального строя на Западе и распадение Римской империи)». Последние два очерка также не отступают от типа «экономических биографий»; первый из них содержит историю состояния Августа и его семьи, второй трактует о галльских магнатах-литераторах Авзонии, Паулине Ноланском и Аполлинарии Сидонии».13 Е.Ч.Скржинская и Б.С.Каганович свидетельствуют, что Гревс практически довел свой труд до конца,14 однако опубликованным оказался лишь небольшой этюд из истории императорского землевладения времени раннего Принципата (часть второго очерка из состава 2-го тома).15
В связи с этим сюжетом о судьбе фундаментального труда И.М.Гревса по истории римского землевладения необходимо коснуться двух вопросов, разъяснение которых в наличествующих историографических работах нельзя признать удовлетворительным. Первый вопрос — о подготовке Гревсом новой более полной версии своего труда, с включением второго тома. Е.Ч.Скржинская положительно свидетельствует, что эта задача была Гревсом выполнена: «Прямым продолжением магистерской диссертации должна была быть следующая, уже почти тогда готовая работа по вопросу развития императорской земельной собственности от начала империи до ее падения».16 И ниже: «К концу жизни И.М. опять вел интенсивную научную работу. Он вернулся к теме своей молодости <...>. Переработав и расширив «Очерки римского землевладения», он подготовил их к печати в виде капитального двухтомного труда. Он включил в него и обширный вопрос об императорской земельной собственности, которым он так увлеченно занимался и который так неожиданно принес ему столько горечи. Зато под старость он с новой знергией, удивительной в человеке, вступившем в девятый десяток лет жиз-
17 гр
ни, принялся за давно задуманное сочинение и успел закончить его». !о же утверждает и Б.С.Каганович: «Работа над новым вариантом «Очерков» (они составили теперь два тома) продолжалась пять лет и была почти доведена Гревсом до конца». Далее идет обзор содержания, который мы уже цитировали, и из которого повторим знаменательную фразу: «Второй том был весь написан заново».18
Однако на самом деле не существует никаких прямых доказательств того, что Гревс довел работу по подготовке нового, полного издания своих «Очерков», до конца. В его рукописном наследии (оно хранится в Петербургском филиале архива РАН, фонд 726) имеется переработанный, сильно расширенный первый том (к очеркам о Горации и Аттике добавлены новые главы о Катоне, Сенеке, Петронии и Колумелле), но второго тома нет, и о предполагаемом составе его можно судить только по общему, помещенному в начале первого тома, введению. Нам представляется, что Гревс просто не успел завершить работу над подготовкой нового издания «Очерков». Очевидно, большая часть времени ушла у него на написание дополнительных разделов для первого тома, а для второго тома им был составлен только этюд о Ливии, опубликованный в год его смерти.19
Второй вопрос — о возможной поддержке идей, развитых И.М.Гревсом в его «Очерках», такими видными представителями западной историографии, как Джузеппе Сальвиоли и Макс Вебер. Утверждение о такой поддержке было высказано самим Гревсом. Это утверждение в нейтральной форме было приведено Б.С.Кагановичем, который высказал догадку о возможном посреднике, через которого в частности М.Вебер мог ознакомиться с книгой Гревса. Таким посредником мог быть теоретик права Б.А.Кистя-ковский, хороший знакомый как Гревса, так и Вебера. При этом, однако, Каганович указал на принципиальное отличие концепции Вебера и идей Бюхера, в русле которых выступал Гревс.20 За Кагановичем, со ссылкой на него, но в более простой, утвердительной форме версию о поддержке взглядов Гревса названными западными учеными повторили не так давно Г.М.Бонгард-Левин и Е.В.Ляпустина.21
22
Спрашивается, однако, насколько эта версия обоснована? Поскольку ее источником является сам Гревс, процитируем его заявления. Их два. Первое по времени (его дополнительно привлекли Бонгард-Левин и Ляпустина) — из рукописной заметки Гревса «К истории моей научной жизни» (датировано 1923 г.): «Я считаю, что истолкование бюхеровской системы в определении своеобразия античного (и особенно римского) хозяйства — главная моя научная заслуга в историографии: я придаю ей известное значение, особенно после того, как Макс Вебер (Agrargeschichte — в «Handworterbuch der Staatswissenschaften») и Сальвиоли (Le capitalisme dans le monde antique) признали мою теорию — именно после ознакомления с моею книгою (что мне доподлинно известно)
— и распространили ее на западе, хоть и ссылались на меня далеко не достаточно (ну, да Бог простит! не в этом дело)».
Второе заявление содержится во «Введении» к новому полному изданию «Очерков», т.е. в начале сохранившегося нового варианта первого тома, хранящегося в архиве Гревса (датируется у Кагановича 1938 годом): «Большое удовлетворение почувствовал я <...>, когда получилась поддержка высказанным моим взглядам в трудах двух видных иностранных ученых: имею в виду известного итальянского историка-юриста Джузеппе Сальвиоли <следует ссылка на работу Сальвиоли «Капитализм в древнем мире»> и особенно замечательного историка-экономиста и социолога Макса Вебера <ссылка на его «Аграрную историю древнего мира»>. Они оба строят эволюцию римского хозяйства, отдавая себе точный отчет в индивидуальных особенностях, избегая модернизации в окраске, причем ясно видят и признают одним из основных мотивов своеобразия античной экономии именно стойкость и одновременно подвижность ойкосной системы. Такое совпадение со мною хотя бы отчасти (как у М.Вебера) для меня субъективно важно или приятно еще потому, что оба автора были знакомы с моими работами и приняли во внимание их результаты». Далее следует примечание: «Первый из названных ученых напечатал благожелательную рецензию на мой труд (цитированную выше)24 и ссылается на мою книгу в названном выше сочинении, но не в той мере, в какой заимствует из нее
факты и руководящие точки зрения; второму книга моя была также передана <далее зачеркнуто: через другое лицо>; я радуюсь и частичными совпадениями с ним».25
Из этих заявлений Гревса следует, что он послал экземпляры своей книги Сальвиоли и Веберу, — факт, который косвенно подтверждается сохранившимся в архиве Гревса письмом Сальвиоли от 16 ноября 1900 г., в котором итальянский ученый просит русского коллегу прислать ему том «Очерков».26 Но следует ли отсюда, что названные западные ученые действительно ознакомились с трудом Гревса, что они поддержали главные его положения и, мало того, заимствовали их без должных ссылок на автора? В этом позволительно усомниться хотя бы потому,что в трудах Сальвиоли и Вебера нет ссылок на Гревса,27 да и сам он не может указать примеры таких ссылок, ограничиваясь приведением общих заголовков этих трудов. Применительно к Веберу сомнения усиливаются еще и потому, что взгляды немецкого ученого, и в частности его учение об идеально-исторических типах, разительно отличались от построений Бюхера и идей следовавшего за этим последним Гревса.
Нам представляется, что утверждения Гревса об использовании его трудов и заимствовании его идей Сальвиоли и Вебером — плод воображения, а не реальный факт. Причина здесь лежит в сфере эмоций. Гревс был сильно разочарован, когда О.Гиршфельд предвосхитил его изыскания. Поэтому он оставил работу над избранной темой (что и было причиной, почему второй том «Очерков» так и не был написан); более того, он оставил занятия античностью и обратился к медиевистике. Но, как очень сентиментальный и ранимый человек, он мог сохранить чувство обиды и позднее, в 1923 и 1938 гг., все с тем же чувством обиды вспоминать о посылке своих книг заграницу и воображать, как они были использованы западными коллегами. Каганович, а за ним Бонгард-Левин и Ляпустина неосторожно положились на утверждения старого ученого и тем самым содействовали рождению нового историографического мифа.
Иначе обстоит дело с другим вопросом — о возможном влиянии Вебера на Гревса, на что указывает Каганович.28 Действительно, в «Очерках» Гревса встречается много ссылок на Вебера, а в библиографическом приложении приводятся три его работы. Однако при ближайшем рассмотрении становится ясным, что Гревс выбирал у Вебера только такие пассажи, которые содержали мысли, близкие взглядам Бюхера и его собственным, но о концептуальном влиянии Вебера на Гревса говорить не приходится.
Такова судьба главного труда Гревса в области античной истории. Однако, как бы там ни было, этим трудом не исчерпывались антиковедные занятия Гревса. Посмертно была издана другая его книга — прекрасно написанная научно-популярная монография о Таиите.29 Гревс испытывал давнишний интерес и симпатию к творчеству великого римского историка.30 В своей книге он представил жизнь и литературную деятельность Тацита на широком историческом и культурном фоне, а в конце дал взвешенную оценку его трудам, свободную от крайностей как модной в новое время критики, обвиняющей римского историка в непонимании исторического процесса и положительного значения Империи, так и обветшалой прямолинейной апологии. Еще один персонаж римской истории, чрезвычайно привлекавший Гревса, — Августин. Жизнь и деятельность этого великого христианского философа, возросшего на античной почве, но возвещавшего истины нового времени, были темой исторического семинара, который Гревс вел на протяжении ряда лет (1912-1915 гг.). Свидетельством этого интереса к Августину осталась большая энциклопедическая статья, которая и по объему, и по содержанию, и по тональности далеко выходит за рамки своего жанра.31
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Для истории русского антиковедения на рубеже Х1Х-ХХ вв. см.: Бузескул В.П. 1) Введение в историю Греции, изд.3-е, Пг., 1915. С. 314-318, 385-387, 454-468, 536-545; 2) Всеобщая история и ее представители в России в XIX и начале XX в., ч.П, Л., 1931. С. 129-221; Путнынь Э.К. Изучение истории древней Греции в 1890-1917 гг. // Очерки
истории исторической науки в СССР, т.Ш, М., 1963. С. 376-396; Машкин Н.А. Изучение истории древнего Рима в 1890-1917 гг. // Там же. С. 396-411; Кузищин В.И. Русская историография античности в 1890-1917 гг. //Историография античной истории. М., 1980. С. 171-183; Swoboda K. Die klassische Altertumswissenschaft im vorrevolutinaren Russland // Klio, Bd.XXXVII, 1959. S. 247 ff., 255 ff., 265 ff.
2. О Гревсе, помимо краткого, но содержательного пассажа в книге В.П.Бузескула (Всеобщая история..., ч. II. С. 210-212), есть специальные статьи его учениц О.А.Добиаш-Рож-дественской (в «Новом энциклопедическом словаре», т.Х^, 1913) и Е.Ч.Скржинской. Последняя, опираясь не только на свои личные впечатления, но и на собственноручные записи ученого — фрагменты его воспоминаний и обстоятельное введение, составленное им в конце жизни для нового издания его большого диссертационного труда, — написала великолепную, обстоятельную биографию своего учителя (см.: Скржинская Е.Ч. Иван Михайлович Гревс [биографический очерк] //Гревс И.М. Тацит. М.-Л., 1946. С. 223-248 [цитируемые здесь рукописные материалы Гревса обозначаются соответственно как «Записи» и «Введение»]). — В последние годы изучением жизни и деятельности Гревса много занимался Б.С.Каганович, из работ которого для нас особенно важна следующая: Вокруг «Очерков из истории римского землевладения» И.М.Гревса // Политические структуры эпохи феодализма в Западной Европе (VI-XVII вв.) / Под ред. В.И.Рутенбурга и И.П.Медведева. Л., 1990. С. 198-216. В этой статье центральной действительно является характеристика труда Гревса о римском землевладении, но вместе с тем дается общий очерк его ученой деятельности, причем широко используются архивные материалы. Совсем недавно опубликована еще одна специальная работа, в которой много места уделено труду Гревса о римском землевладении: Бонгард-Ле-вин Г.М., Ляпустина Е.В. Вячеслав Иванов и диссертация И.М.Гревса по истории римского землевладения // ВДИ, 2003, № 4. С. 178-209. — Еще одним этапом в изучении жизни и творчества Гревса явились работы О.Б.Вахромеевой: 1) Человек с открытым сердцем. Автобиографическое и эпистолярное наследие И.М.Гревса (1860-1941). СПб., 2004 (собрание материалов); 2) Духовное единение. К изучению творческой биографии И.М.Гревса. СПб., 2005 (общий очерк).
3. Свидетельством раннего увлечения Гревса творчеством знаменитого французского историка стал его историографический этюд «Новое исследование о колонате», посвященный исследованию Фюстель де Куланжа (ЖМНП, 1886, ноябрь. С. 118-165, и декабрь. С. 307-354). Позднее он был инициатором перевода и издания в России трудов Фюстель де Куланжа: капитальной 6-томной «Истории общественного строя древней Франции» (СПб., 1901-1916), где, кстати, первые два тома посвящены римской Галлии, и уже упомянутой монографии «Римский колонат» (СПб., 1908). Первое издание открывается большой, проникновенно написанной статьей Гревса о французском ученом (T.I. С. VII-XXVII), и еще одну статью о Фюстель де Куланже он опубликовал в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона (полутом 72, 1902. С. 936-944).
4. Гревс И.М. Введение // Скржинская Е.М. Ук. соч. C. 235).
5. Гревс И.М. Записи // Скржинская Е.Ч. Ук. соч. С. 233.
6. Гревс И.М. 1) Римское землевладение в момент утверждения Империи по сочинениям Горация // ЖМНП, 1895, январь, отд.П. С. 89-187; 2) Т.Помпоний Аттик (друг Цицерона) как представитель особого типа земельных магнатов в переходную эпоху от Республики к Империи // ЖМНП, 1896, февраль, отд.П. С. 297-340; июль. С. 1-66; сентябрь.
С. 76-140; 3) Большое сельское поместье в древней Италии и крупное землевладение в римском мире к концу I века Империи //ЖМНП, 1897, сентябрь, отд.П. С. 1-55; октябрь. С. 277-324.
7. Бузескул В.П. Всеобщая история... Ч. II. С. 211.
8. Подробнее по этому поводу см.: Фролов Э.Д. Прибыль и предприниматели в Античной Греции // Торговля и торговец в античном мире. Доклады Круглого стола Российской Ассоциации антиковедов. М., 1997. С. 3-28.
9. На книгу Гревса были опубликованы рецензии Ф.Ф.Зелинского (ЖМНП, 1900, июль,
отд.П. С. 156-173), Н.И.Кареева (Русское богатство, 1900, № 11. С. 1-27; № 12. С. 1-20) и М.И.Ростовцева (Мир божий, 1900, № 4. С. 95-99). См. также: Зелинский Ф.Ф. Из экономической истории древнего Рима // Вестник Европы, 1900, август. С. 586-624 (по поводу только что изданных книг И.М.Гревса и М.И.Ростовцева).
10. Hirschfeld O. Der Grundbesitz der romischen Kaiser // Klio, Bd.II, 1902, H.1. S. 45-72; H.3.
S. 284-315.
11. В те годы последовала только еще одна публикация по общему плану: Гревс И.М. Крупное домовое хозяйство в эпоху наибольшего экономического расцвета римского мира (данные Петрония по аграрной истории I века Империи) //ЖМНП, 1905, сентябрь, отд.П. С. 42-93.
12. Кроме того, в переработанный вариант 1-го тома был включен еще один, пятый по счету, очерк о Петронии и Колумелле.
13. Каганович Б.С. Вокруг «Очерков»... C. 211.
14. Скржинская Е.Ч. И.М.Гревс. С. 248; Каганович Б.С. Вокруг «Очерков»... С. 211.
15. Гревс И.М. Эпизод из истории развития земельной собственности римских императоров и ее социальной роли. Земельное состояние Ливии, второй жены Августа // Уч. зап. ЛГУ, серия историч. наук, вып.12, 1941. С. 27-45.
16. Скржинская Е.Ч. И.М.Гревс. С. 237.
17. Там же. С. 248.
18. Каганович Б.С. Вокруг «Очерков».. С. 211.
19. Ср. более верное замечание О.Б.Вахромеевой: «Второй том исследования, заключавший в себе материал о развитии императорской земельной собственности <...>, не был завершен». Правда, на следующей странице автор допускает неточности: «Во второй половине 1930-х гг. <...> И.М.Гревс написал, тщательно переработав и дополнив, двухтомное сочинение о римском императорском землевладении, но оно не было опубликовано. Свет увидел только отдельный сюжет (о Ливии. — Э.Ф.) <...>. Рукопись последнего двухтомного сочинения не сохранилась» (Вахромеева О.Б. Духовное елинение. К изучению творческой биографии И.М.Гревса.СПб., 2005. С. 62-63).
20. Каганович Б.С. Вокруг «Очерков».. С. 204-205 и прим. 52-55.
21. Бонгард-Левин Г.М., Ляпустина Е.В. Вячеслав Иванов и диссертация И.М.Гревса по истории римского землевладения // ВДИ, 2003, № 4. С. 206 и прим. 162-163.
22. Сомнения в возможности положительного ответа на этот вопрос заронил в нас видный немецкий историк, гамбургский профессор Юрген Дейнингер. Участвуя в подготовке нового издания трудов М.Вебера, он обратил внимание на статьи Кагановича, Бон-гард-Левина и Ляпустиной и в письмах к нам выразил свои сомнения.
23. ПФА РАН, фонд 726, опись 1, дело 1, л.35.
24. Мы не нашли следов этой рецензии.
25. ПФА РАН, фонд 726, опись 1, дело 92, л.15 об.
26. ПФА РАН, фонд 726, опись 2, дело 224.
27. По поводу Вебера это подтверждает и Ю.Дейнингер.
28. Каганович Б.С. Вокруг «Очерков».. С. 205, прим. 55.
29. Гревс И.М. Тацит. М.-Л., 1946.
30. См. его более ранние статьи о Таците в энциклопедических словарях Брокгауза и Ефрона (полутом 64, 1901. С. 692-697) и Товарищества Гранат (т.41, ч. 4. С. 109-114).
31. Гревс И.М.Августин //Новый энциклопедический словарь, т!, 1911. С. 127-150. Для оценки ср.: Каганович Б.С. Вокруг «Очерков»... С. 210.
E.D. Frolov
HISTORY OF SOCIO-ECONOMICAL SCHOOL IN RUSSIAN HISTORIOGRAPHY: ROMAN AGRARIAN HISTORY IN WORK BY I.M. GREWS
The article deals with the theme of scientific legacy of the eminent Russian historian, professor of St.-Petersburg University I.M.Grews (1860-1941), and of its possible influence on the contemporary and posterior scientific thought. The problem is very intricate and disputable. The author argues, firstly, that the second volume of the Grews' work «Essays on the history of Roman landownership» has never been written, and secondly, that this work remained practically unknown to western scholars and therefore couldn't produce any influence on them. So, the notorious principle «Rossica non leguntur» remained valid in this case too.
©2007 г. В. Н. Илюшечкин
СТИХОТВОРНОЕ ПОСВЯЩЕНИЕ ЧУДОТВОРЦУ ИЗ ТИАНЫ1*
В 1978 г. Г. Дагроном и Ж. Марсийе-Жобером была опубликована хранящаяся в Новом музее г. Адана на юге Турции греческая надпись, высеченная, как считают издатели, на фасадной балке архитрава, предположительно перекрывавшего некогда парадный вход, который вел, возможно, к общественному зданию или святилищу.1 Судя по приложенной к публикации фотографии, в левой части обломка камня имеется небольшой скол, но сама надпись сохранилась почти без повреждений. На основании выявленных особенностей написания греческих букв - например, греческой р, напоминающей пастушеский посох, похожей на лиру ш2, или витиевато высеченной £ и т. д. - авторы публикации приходят к выводу, что надпись, представляющую собой текст стихотворной эпиграммы в честь Аполлония Тианского, философа-пифагорейца и чудотворца I в., следует датировать Ш-ГУ вв. Вместе с тем, издатели умалчивают об условиях находки эпиграфического документа и практически оставляют в стороне архитектурный анализ памятника. Не вызывает сомнения исключительная важность этого эпиграфического свидетельства, содержащего уникальную в своем роде информацию о реальной исторической личности I в. Аполлонии Тианском, сохранившиеся сведения о котором в античной литературной традиции весьма противоречивы и запутаны. Аполлоний из Тианы был одним из активных участников религиозно-философской и общественно-политической жизни Римской империи в I в., а после смерти предположительно в 97 г. его имя со временем стало обретать популярность и даже использоваться в пропагандистских целях. Ниже приводится полный текст посвятительной надписи с восстановлениями издателей и ее русский перевод:
[оито]е ’ Ап[о1АХшуо[ цеу ёпшуицо?, ёк Тиа!ушу 8]е Хацфа? ауОршпшу £а(3еаеу ацпХакьа?.
[каь тО |3ре]фо? Тиаушу, тО 8 ётг|тицоу оира^О? аитоу [пецфеу о]пш? Оуг|тшу ё£еХаа(е)1е тоуои?.
Работа подготовлена при поддержке РГНФ в рамках проекта «Сакральная жизнь в центре и на периферии античного мира (код проекта 04-01-00417а).
