CC BY
39А. В. Баранов
ИСТОРИЯ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ НАУКА: ВОЗМОЖНОСТИ МЕЖДИСЦИПЛИНАРНОГО СИНТЕЗА В ИЗУЧЕНИИ ЦИВИЛИЗАЦИЙ
Исторический подход часто упоминается в российских политологических исследованиях. К сожалению, редко можно найти работы политологов, в которых знание концепций исторической науки сочетается с их корректным и практически полезным применением. Сказывается стереотип восприятия, при котором произвольный набор фактов прошлого «подгоняется» под априорно заданные выводы. Злободневны слова В.О. Ключевского: «Политика должна быть не более и не менее как прикладной историей. Теперь же она не более как отрицание истории и не менее как ее искажение» [Ключевский, 1968, с. 375].
Со своей стороны, российские историки слабо используют понятийный аппарат политической науки; существует тенденция «деполитизиро-вать» исторический анализ [Бродовская, 2013, с. 36; Курьянович, 2001, с. 35]. Это объяснимо аллергией на идеологическую цензуру, но вряд ли полезно. Междисциплинарность воспринимается подчас исследователями как проявление публицистики, а не потребность в более глубоком «стереоскопическом» осмыслении реальности.
На наш взгляд, политологу не следует бояться обвинений в «историзме». Любое общественное, в том числе политическое, явление развивается во времени и пространстве. Современность можно осмысливать в данном контексте как «текущую историю», а совокупность политических институтов, процессов и ментальных проявлений политики - как проявление исторического развития.
Тема актуальна в нескольких аспектах. Прежде всего, человечество в начале XXI в. переживает глобальные трансформации настолько глубинного свойства, что многие исследователи вводят для определения стадии политического развития понятия «постсовременность», «постцивилизация» [Неклесса, 2001, с. 34]. Сдвиги подобной степени можно адекватно осмыслить, только перейдя от эмпирических описаний и случайных догадок к историко-политическому синтезу. Одной из ключевых категорий
290
такого исследования является «цивилизация» [Сравнительное изучение цивилизаций, 1998, с. 8-25].
Цель статьи - выявить предметное поле междисциплинарного синтеза истории и политической науки в исследовании цивилизации.
Исходный смысл категории «цивилизация», впервые употребленной в историософских трудах просветителей XVIII в., этноцентричен. Цивилизация воспринималась П.А. Гольбахом, А.Р. Тюрго, Ж.А. Кондорсе как общество, ставшее высококультурным и нравственным. Такой стадиальный уровень присущ-де только западному обществу, идущему по пути прогресса и определяющему единый путь развития человечества. Остальные - Россия, Азия, Африка, Латинская Америка - именовались «неисторическими народами», способными лишь заимствовать с запозданием «передовые» достижения Запада [Сравнительное изучение цивилизаций, 1998, с. 8-25; Философия истории, 1995, с. 38-48, 57-99].
Со второй половины XIX в. формируются две отчетливо выраженные концепции исследования цивилизаций. Одна из них, совершенствуя доводы европоцентризма, выразилась в теориях единой мировой цивилизации (О. Конт, Г. Спенсер, У. Ростоу, О. Тоффлер, Ш. Эйзенштадт) [Философия истории, 1995, с. 116-130; Спенсер, 1999; Rostow, 1960; Тоффлер, 2002; Эйзенштадт, 1999]. Своеобразие «незападных миров» объяснялось в категориях «отсталости», «эшелонов / волн модернизации» и т.п. Другая парадигма проявилась в теориях локальных цивилизаций (И.Г. Гердер, Н.Я. Данилевский, О. Шпенглер, А. Тойнби, С. Хантингтон) [Философия истории, 1995, с. 49-56, 158-186, 220-231; Данилевский, 1995; Тойнби, 1991; Huntington, 1996]. По ним человечество - это сложная макросистема, обособленными самобытными элементами которой являются локальные цивилизации. Каждая из них - общество, создавшее неповторимую систему ценностей мировоззрения и традиций. Этим вызван путь развития цивилизаций, циклический по траектории. Контакты цивилизаций считаются в данной концепции преимущественно негативными, так как они порождают взаимное обеднение и упадок участников контакта, поглощение более сильной цивилизацией соперниц.
Скептическое отношение политологов к цивилизационному анализу современности вызвано противоречивостью использования термина. Сейчас наиболее употребительны две трактовки цивилизации. Первая, применяемая чаще всего в культурологии, трактует термин как особую систему материальных и духовных ценностей общества либо социальной группы; уровень или этап развития культуры, более высокий в сравнении с догосу-дарственным «варварством» [Сравнительное изучение цивилизаций, 1998, с. 27-33, 79-125]. Вторая трактовка свободна от эволюционизма, она основана на социокультурном анализе [Сравнительное изучение цивилизаций, 1998, с. 36-78; Данилевский, 1995; Тойнби, 1991]. С ее точки зрения цивилизация - это социальная общность макроуровня, объединяющая индивидов на основе мировоззрения («духовного ядра»). Данная система
291
имеет неповторимое сочетание проявлений «духовного ядра»: ценностей, ориентаций и способов деятельности людей по экзистенциальным для общества вопросам (о смысле жизни, об устройстве природы и общества, о важнейших категориях бытия и сознания, о добре и зле и т.д.). «Духовное ядро» составляет важнейший структурообразующий фактор цивилизации. От него зависят способ взаимодействия общества с природой, экономическая, социальная, политическая, социокультурная подсистемы социума. Тип жизнедеятельности, присущий цивилизации, отличает ее от других. Разумеется, самобытность - явление историческое, подверженное изменениям. Но «духовное ядро» остается устойчивым, за исключением ситуаций системного кризиса. Ядро сообщает преемственность, устойчивость различным подсистемам общества, в том числе и политической.
«Духовное ядро» включает в себя, согласно Э. Шилзу, следующие компоненты: общую «картину мира»; смысловую трактовку жизни и смерти, добра и зла, успеха и неуспеха; религиозные ценности; осмысление власти и права; понимание соотношения «индивид - группа - общество - человечество». На основе «центральной», осевой системы ценностей исторически складываются и передаются от поколения к поколению социокультурные традиции. Они проявляются повседневно в форме установок и стереотипов деятельности [Сравнительное изучение цивилизаций, 1998, с. 162-165, 171-175].
«Ядро» цивилизации связано с «периферийными» подсистемами ценностей, которые обеспечивают возникновение и адаптацию новшеств в пределах традиции. «Ядро» цивилизации исторически изменчиво, в каждом случае оно имеет своеобразное содержание и степень однородности. «Духовное ядро» цивилизации выполняет такие функции, как воспроизводство самобытной (идентичной) традиции; интеграция и структурирование общества; адаптация новшеств. Значение политической компоненты «ядра» в том, что именно она обеспечивает принятие стратегических решений и управляет их реализацией во всех подсистемах общества.
Проблема предполагает ценностный выбор. Плюрализм концепций цивилизаций ведет к альтернативности выводов. Так, факт глобального лидерства постиндустриального Запада может интерпретироваться в противоположных системах ценностей. У ряда исследователей (Ф. Фукуяма, А.С. Ахиезер) проявилась эйфория «глобализма», породившая оптимистические представления о победе либеральной цивилизации, о грядущей «смене цивилизационной идентичности» незападных стран [Фукуяма, 2004, с. 27-29; Ахиезер, 1991, с. 62-63]. На наш взгляд, развитие мира после 1991 г. не дает доказательств подобных надежд. Напротив, только признание «многополярности» человечества, вбирающего в себя самобытные «миры» - цивилизации со своей собственной направленностью развития, может дать реалистичную оценку мировой политики.
Убеждение во всемирном единстве политических проявлений цивилизации нельзя рассматривать всерьез. С. Хантингтон резонно отмечал:
292
«Выживание Запада зависит от способности американцев утвердить свою западную идентичность и способности Запада принять свою цивилизацию как уникальную, а не универсальную...» Предотвращение мировой войны требует, по мнению Хантингтона, поддерживать «многоцивилизационный характер мировой политики». Попытки насадить «цивилизационный универсализм» на почве глобализаций разрушают механизмы саморегуляции обществ [Сравнительное изучение цивилизаций, 1998, с. 509].
Другой актуальный вопрос: сводится ли «палитра» обществ к противопоставлениям «Восток - Запад» и таких их контрастных качеств, как застой или динамика, сакральность - секулярность, коллективизм - индивидуализм, бесправие - законность и т.д.? Или существует сложное множество политий, проявления которых не сводимы к бинарной оппозиции «Восток - Запад»? Ответ может дать создание теорий локальных цивилизаций как на уровне объяснения их исторически уникальных качеств, так и на уровне сравнительного анализа их политического развития и взаимодействий.
Абстрагируясь от весомых исторических различий в развитии стран Европы и Северной Америки, можно определить политические константы западной цивилизации. Это - индивидуализм и антропоцентризм, верховенство закона во всех сферах жизни, демократия, дуализм общества и государства, плюрализм. «Генотип» данного образа жизни зародился в античной Греции, а к XX в. политический порядок Запада приобрел зрелые и концептуально оформленные черты. Важное условие его успеха на протяжении многих веков - экспансионизм, стремление Запада к мировому господству [Laue, 1987, p. 203]. Будучи многие века христианскими (деление на католический и протестантский мир субцивилизационно по значимости), современные общества Запада все более становятся религиозно эклектичными, что весомо влияет на смысл политической системы. А.И. Неклесса прав, определяя современный Запад как постхристианскую, неоязыческую цивилизацию, «четвертый Рим» [Неклесса, 2001, с. 42].
Совокупный Восток качественно более мозаичен, чем Запад. Общие черты восточных цивилизаций - корпоративизм и социоцентризм, этико-религиозный детерминизм поведения, нерасчлененность общества и государства, самодостаточность (в контрасте с колониализмом Запада). Самобытный тип развития - преимущественно циклический, а не прогрессирующий. Но данный «генотип» испытал многократные деформирующие воздействия в эпоху Нового и Новейшего времени. В итоге появились модели «догоняющего» зависимого развития, «колониальной демократии», «принуждения к прогрессу» и т.д. Одни группы стран смогли успешно синтезировать самобытные и западные политические ценности (Япония, Южная Корея, Индия), что зависело более всего от сходства религиозных и этнических систем. Другие сообщества, и их большинство, не смогли создать органический симбиоз традиций и переживают затяжной кризис идентичности (Тропическая Африка, исламский мир и т. д.). Теоретически
293
эти процессы объяснены в концепциях модернизации незападных обществ (Н.Н. Зарубина, С. Эйзенштадт) [Зарубина, 1998, с. 126-133; Эйзенштадт, 1999]; в мир-системном анализе И. Валлерстайна [Валлерстайн, 2001].
Часто цивилизации имеют «мозаичное» или расколотое ядро базовых ценностей, что аргументировано на российском материале А.С. Ахиезером [Ахиезер А.С., 1991, с. 141-142]. Сформировались две структурообразующие, системные концепции проблемы [В поисках своего пути, 1997].
Одна из них истолковывает политическое пространство России как «исторический конгломерат народов, относящихся к разным типам развития, объединенных мощным, централизованным государством с великорусским ядром». Россия воспринимается как несамостоятельное пространство, как периферия Запада и Востока - «дрейфующее общество» [Яковенко, 2012, с. 246]. А.С. Ахиезер расценивал историческую динамику России как «глобальный инверсионный цикл», т.е. рывки из крайности в крайность - от восточной соборности к западному индивидуализму. Медиация (гармоничный синтез полярных ценностей) очень редка и представляет краткий эпизод в инверсионном цикле, причем общество не может ни вернуться к традиционному типу, ни совершить прорыв к либеральной (западной) цивилизации - к глобальному будущему [Ахиезер, 1991, с. 51-64].
Противоположная парадигма может быть названа «россиецентич-ной». Она основана на принципах преемственности исторического пути страны, выявления внутренних факторов идентичности, осмысления России как геополитической закономерности евразийского пространства, «страны-континента» [Ерасов, 2001; Цымбурский, 2000]. Политическая традиция России трактуется либо этноцентрично (на основе русской системы ценностей) [см.: Соловей, Соловей, 2009], либо надэтнически (на основе имперского симбиоза традиций) [Каспэ, 2001]. На наш взгляд, вторая трактовка ближе к истине.
Политическая «матрица» российского общества включает в себя систему идей и ценностей, выросших на почве православного мировоззрения: соборность, единство духовной и светской власти (симфонию), морализм права, «добротолюбие». В исторических исследованиях показано, что данный выбор не был случайностью, а диктовался экологическими условиями жизни в Северной Евразии [Милов, 1998]. По истокам политическая «матрица» России близка традиционалистскому восточному типу. В основе политической системы до 1861 г. было не самоорганизованное гражданское общество, как на Западе, а «государство правды», контролирующее основные потоки власти и собственности. Такая система обеспечивала самостоятельность России в системе государств Европы, создавала условия выживания и интеграции общества [Мощелков, 1996, с. 33, 54, 69-70; Шутов, 1994, с. 45-57]. Но она же блокировала политическую модернизацию, порождая феномен «Русской Власти», неразделимой на ветви, не соблюдающей законность, обессиливающей общество [Пивоваров, 2006].
294
Современная политическая динамика цивилизаций интерпретируется в категориях типологии общественного развития. Можно выделить дихо-томичные типы: циклическое либо прогрессирующее / регрессирующее развитие; реформы либо революции; модернизация либо архаизация. Вопреки заблуждениям, тип развития современных обществ внутренне неоднороден, что побуждает наиболее прозорливых исследователей говорить об «эклектическом мире» [Цымбурский, 2000, с. 186], о «глобальной смуте» [Неклесса, 2001, с. 37], о «множественных современностях» [Капустин, 2001, с. 6-8]. Поэтому обострилась проблема познавательной ценности привычных категорий и терминов, характеризующих смысл и траекторию политического развития. Дискуссия сосредоточилась вокруг концепций модернизации, выдвинутых в работах 1950-1960-х годов (Р. Арон, У. Ростоу, Ш. Эйзенштадт, С. Блэк [Сравнительное изучение цивилизаций, 1998, с. 207-213, 237-240].
В первоначальном смысле термин «модернизация» означал прогрессирующее развитие западной цивилизации, распространяющей своей «эталонный» путь роста на остальной мир. В более широком и идеологически нейтральном смысле модернизация понималась как длительный переход от традиционного общества к современному, от аграрного состояния к индустриальному. Данный процесс охватывает все сферы и проявления общественной жизни. В политической сфере утверждается правовое государство на основе гражданского общества, верховенства законов, равенства возможностей всех индивидов. Но эти инновации могут идти и укореняться только на почве экономических перемен: универсализации рынка и товарно-денежных отношений, роста производительности труда, научно-технического прогресса, индустриализации. Социальное «измерение» модернизации включает в себя переход от сословной к классовой модели стратификации, рост мобильности, повышение уровня жизни, внедрение социального обеспечения для масс. Социокультурное «измерение» перемен - утверждение индивидуализма, секуляризация, всеобщая образованность, рациональное мировоззрение. Начавшись на северо-западе Европы в XV-XVI вв., модернизация обрела глобальный размах, но еще далека от завершения на периферии мировой системы.
Исходные принципы теорий модернизации страдали упрощенной, одномерной трактовкой прогресса и вестернизаторством. Поэтому в конце 1960-х годов потребовался серьезный пересмотр всей парадигмы. Ш. Эйзенштадт был вынужден признать, что разрушение традиционного общества автоматически не ведет к жизнеспособности нового. Напротив, часто крах многовековых отношений и структур вызывает дезинтеграцию и хаос. Новая, западная по корням система ценностей насаждается в своих внешних проявлениях, но вступает в конфликт с «цивилизационным ядром» общества-реципиента и поэтому может отторгаться [Eisenstadt, 1973, р. 58-59, 99]. Ф. Риггс обратил внимание на «переходное общество», которое способно долго сохранять самобытные механизмы регуляции в
295
ходе перемен «извне». Опыт России и многих стран Востока доказывает, что подобное «переходное» состояние может длиться веками [см.: Лурье, 1997. с. 173; Shanin, 1985, р. 23]. Этот вывод коррелирует с обоснованной в российских исследованиях истории ХХ в. теорией многоукладности [Многоукладность России, 2009].
Начав с признания многообразия вариантов модернизации в странах различного уровня развития («эшелонов» модернизации), сторонники данной теории были вынуждены пересмотреть отношение к локальным системам ценностей. Ш. Эйзенштадт, Р. Арон, О. Тоффлер, Г. Мюрдаль, А. Турен признавали эффективность и инновационные способности реформируемых незападных обществ, которые могут стать основой жизнеспособного синтеза национальных и общемировых ценностей [см. обзор: Зарубина, 1998, с. 126-133]. Ф. Бродель считал, что наивно думать, будто модернизация устранит «плюрализм исторических культур». Напротив, она усилит их и уменьшит силы Запада [Сравнительное изучение цивилизаций, 1998, с. 480-481]. Отсюда - модель «модернизации в обход modernity», т.е. на самобытной незападной основе, выдвинутая в 1980-х годах Ш. Эйзенштадтом, С. Хантингтоном и др. [Эйзенштадт, 1999; Хантингтон, 2003]. Но сохраняется негативная оценка самобытных моделей развития, что проявляется в термине «контрмодернизация» (по-советски, по-ирански, по-китайски и т.д.). Во многом обновленные трактовки модернизации признали цивилизационную специфику фактором траектории преобразований, подчеркнули роль социокультурных факторов, учли затяжной и дискретный характер модернизации в незападных обществах.
Качественные сдвиги в системе обществ Запада, совпавшие с крахом социалистической альтернативы в СССР и Восточной Европе, вызвали рецидив представлений об исключительности и эталонности вестерниза-ции. В течение 1990-2000-х годов укоренились концепции, сходные в понимании сущности глобализации [см.: Чешков, 1999; Иноземцев, 2001. с. 131-139; Гидденс, 2004]. Последняя определяется как процесс интеграции человечества во всех сферах жизни на основе информационных технологий, транснациональных финансово-экономических и политических институтов, синкретизма социокультурных инноваций. В политическом измерении глобализация означает доминирование наднациональных форм власти, организованных в рамках западных ценностей. Современные технологии коммуникации делают избыточными формы демократии и гражданского общества, выработанные в эпоху модерна. Во внешней политике глобализация проявляется в установлении мирового военно-стратегического и дипломатического господства Запада, в его настойчивой стратегической экспансии вглубь Евразии.
Важно отличать объективные процессы общественного развития, одной из макротенденций которых действительно является глобализация (наряду и вопреки защите суверенитета крупнейших государств мира), от
296
идеологического обеспечения экспансии Запада [Шепелев, Бариская, Шмелева, 2001, с. 160-164].
Вызов глобализации должен быть осмыслен в категориях цивилиза-ционного диалога, а не фатального триумфа вестернизации. Многие исследователи (С. Хантингтон, В.Л. Иноземцев и др.) считают глобальную победу Запада в соперничестве цивилизаций краткой [Huntington, 1996; Иноземцев, Кузнецова, 2001. с. 131-139].
Все чаще звучат мнения о чрезмерных перегрузках экономики «Вашингтонского консенсуса», о грядущем кризисе «виртуальной экономики». Демографический баланс в ближайшие полвека - безусловно в пользу глобального Юга, особенно Африки, Азии, Ближнего Востока. По мнению Б.Г. Капустина, разочарование элит новых индустриальных стран в моделях вестернизации почти наверняка подтолкнет их на путь национализма, милитаризма и возрождения религиозной идентичности [Капустин, 2001, с. 2224]. Ареал западной цивилизации может не выдержать сверхнапряжения «имперского бремени» и размежеваться по культурно-историческим границам на группы стран. Космополитичный проект в особенности грозит Европе дезинтеграцией национальных государств на политические регионы, что наметилось после расширения Европейского союза в 2004 и 2007 гг.
Подводя итоги, можно сделать выводы о сфере применения и эвристическом потенциале цивилизационного подхода в политической науке.
Зародившись в качестве историософской рефлексии об исключительности Европы, термин «цивилизация» постепенно обрел противоположный исходному смысл. Ныне цивилизация трактуется как макросоцио-культурная система, присущая надэтничному и надгосударственному сообществу в силу самобытности его системы мировоззрения. Политические идеалы, ценности и ориентации деятельности входят как неотъемлемый компонент в «духовное ядро» цивилизации. Этим определяется соотношение цивилизационного подхода с другими исследовательскими стратегиями: историко-нарративной, политической, правовой, социологической, культурологической. Образно говоря, цивилизационный подход позволяет выявить «черты вечного» в краткосрочном политическом процессе; дает возможность сравнить проявления преемственности и новшеств в политических фактах и явлениях.
Цивилизационный подход применим во всех субдисциплинах и на всех уровнях политических исследований. Кратко обозначим отрасли политической науки, в которых цивилизационный подход дал наиболее зримые плоды либо вызвал актуальные и глобально значимые дискуссии. Это - цивилизационная компонента политических учений и политической философии; социокультурный контекст политических решений; анализ типов власти и политических систем; центр-периферийное территориальное взаимодействие; глобальные факторы развития мировой политики и международных отношений. Перечисленные сюжеты могут стать темой углубленного специализированного исследования.
297
Литература
Ахиезер А.С. Социокультурная динамика России: К методологии исследования // Полис. -М., 1991. - № 5. - С. 51-64.
Ахиезер А.С. Россия: Критика исторического опыта. - М.: Филос. общ-во СССР, 1991. -Т. 1. - 319 с.
В поисках своего пути: Россия между Европой и Азией: Хрестоматия по российской общественной мысли XIX-XX веков / Сост. и коммент. Н.Г. Федоровского. - М.: Логос, 1997. - 751 с.
Валлерстайн И. Анализ мировых систем и ситуация в современном мире. - СПб.: Университетская книга, 2001. - 416 с.
Гидденс Э. Ускользающий мир: Как глобализация меняет нашу жизнь. - М.: Весь мир, 2004. - 116 с.
Данилевский Н.Я. Россия и Европа: Взгляд на культурные и политические отношения Славянского мира к Германо-Романскому. - СПб.: Изд-во СПб. гос. ун-та: Глаголь, 1995. -552 с.
Ерасов Б. С. Социокультурные и геополитические принципы евразийства // Полис. - М., 2001. - № 5. - С. 65-74.
Зарубина Н.Н. Социокультурные факторы хозяйственного развития: Вебер и современные теории модернизации. - СПб.: Изд-во Рос. христианск. гуманитарн. ин-та, 1998. - 288 с.
Иноземцев В.А., Кузнецова Е.С. Глобальный конфликт XXI в. // Полис. - М., 2001. - № 6. -С. 131-139.
Капустин Б.Г. Конец «транзитологии»?: О теоретическом осмыслении первого посткоммунистического десятилетия // Полис. - М., 2001. - № 4. - С. 6-26.
Каспэ С.И. Империя и модернизация: Общая модель и российская специфика. - М.: РОССПЭН, 2001. - 256 с.
Ключевский В.О. Письма. Дневники. Афоризмы и мысли об истории. - М.: Наука, 1968. -525 с.
Курьянович А.В. История повседневности: особенности подхода, цели и методы // История в XXI веке: историко-антропологический подход в преподавании и изучении истории человечества: Материалы международной интернет-конференции. - М.: Изд-во РГГУ, 2001. - С. 35-44.
Лурье С.В. Историческая этнология. - М.: Аспект Пресс, 1997. - 448 с.
Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности исторического процесса. - М.: РОССПЭН, 1998. - 573 с.
Многоукладность России: исторические корни, состояние и перспективы: Сборник / Отв. ред. Т.Е. Кузнецова. - М.: Ин-т экономики РАН, 2009. - 285 с.
Мощелков Е.Н. Переходные процессы в России. Опыт ретроспективно-компаративного анализа социальной и политической динамики. - М.: Изд-во МГУ, 1996. - 151 с.
Неклесса А.И. A la Carte // Полис. - М., 2001. - № 3. - С. 34^6.
ПивоваровЮ.С. Русская власть и публичная политика: заметки историка о причинах неудачи демократического транзита // Полис. - М., 2006. - № 1. - С. 12-32.
Соловей В.Д., Соловей Т.Д. Несостоявшаяся революция: исторические смыслы русского национализма. - М.: Феория, 2009. - 440 с.
Спенсер Г. Опыты философские, общественные и политические. - М.: Современный литератор, 1999. - 1408 с.
Сравнительное изучение цивилизаций: хрестоматия / Сост. Б.С. Ерасов. - М.: Аспект Пресс, 1998. - 556 с.
Тойнби А. Постижение истории: Сборник / Сост. А.П. Огурцов. - М.: Прогресс, 1991. -736 с.
298
Тоффлер О. Шок будущего. - М.: ООО «Изд-во ACT», 2002. - 557 с.
Философия истории: Антология / Сост., ред. и вступ. ст. Ю.А. Кимелева. - М.: Аспект Пресс, 1995. - 351 с.
Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. - M.: ACT: ЗАО НПП «Ермак», 2004. -588 с.
Хантингтон С. Третья волна. Демократизация в конце ХХ века. - М.: РОССПЭН, 2003. -368 с.
Цымбурский В.Л. Сколько цивилизаций? (С Ламанским, Шпенглером и Тойнби над картой ХХ1 века) // Pro et contra. - М., 2000. - Т. 5, № 3. - С. 173-197.
ЧешковМ.А. Глобальный контекст постсоветской России: Очерки теории и методологии мироцелостности. - М.: Моск. обществ. научн. фонд, 1999. - 297 с.
ШепелевМ.А., Бариская А.Т., ШмелеваМ.И. Цивилизационное измерение геоэкономики // Полис. - М., 2001. - №2 3. - С. 160-164.
Шутов А.Ю. Политический процесс. - М.: Изд-во МГУ, 1994. - 80 с.
Эйзенштадт С. Революция и трансформация общества: сравнительный анализ цивилизаций. - М.: Аспект Пресс, 1999. - 416 с.
ЯковенкоИ.Г. Познание России: Цивилизационный анализ. - 2-е изд., перераб. и доп. - М.: РОССПЭН, 2012. - 672 с.
Eisenstadt S.N. Patterns of modernity: Beyond the West. - N.Y.: N.Y. univ. press, 1987. -Vol. 2. - 185 р.
Eisenstadt S.N. Tradition, change and modernity. - N.Y.: John Wiley & Sons, 1973. - 367 p.
Huntington S.P. The clash of civilizations and remarking of the world order. - N.Y.: Simon and Schuster, 1996. - 367 p.
Laue Th. von. The world revolution of westernization: The twentieth century in global perspective. - N.Y.: Oxford univ. press, 1987. - XX, 396 p.
Rostow W. The stages of economic growth. A non-communist manifesto. - N.Y.: Cambridge univ. press, 1960. - XII, 179 p.
Shanin T. Russia as a «developing society»: The root of otherness. - Вasingstoke; L.: Macmillan, 1985. - Vol. 1. - XVI, 268 p.
299
