CC BY
244
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2018. № 3
ОНТОЛОГИЯ И ГНОСЕОЛОГИЯ
А.В. Баева*
ИСТОРИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ ОБЪЕКТИВНОСТИ
Л. ДАСТОН И П. ГАЛИСОНА
В статье рассматривается историческая концепция объективности Л. Дастон и П. Галисона, представленная в работе «Объективность»1, и предпринимается попытка реконструировать ее основные положения. Вопрос об объективности как эпистемической добродетели — это вопрос о множестве исторически изменчивых научных практик и практикующих ее самостях.
Ключевые слова: объективность, история науки, эпистемология, практика, эпистемическая добродетель, научная самость.
A.V. B a e v a. Historical concept of L.Daston's and P.Galison's objectivity.
The article is devoted to the historical conception of objectivity in the book of Daston L. and Galison P. "Objectivity". The author of this article attempts to reconstruct its basic provisions. The question about objectivity as an epistemic virtue is the question about the set of historically volatile scientific practices and practicing scientific selfs.
Key words: objectivity, history of science, epistemology, practice, epistemic virtue, scientific self.
Введение
«Объективность» традиционно понималась как неотъемлемая характеристика научного знания. Будучи одним из центральных концептов классической эпистемологии, «объективность», как правило, была сопряжена с пропозициональным научным знанием и такими его фундаментальными характеристиками, как истинность и достоверность. И если в классической эпистемологии наука понимается как автономный порядок представлений (прежде всего, пропозиций), то современные исследования науки расширяют
* Баева Ангелина Викторовна — аспирант кафедры онтологии и теории познания философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, тел.: +7 (962) 927-21-29; e-mail: a-baeva93@mail.ru
1 Русский перевод книги [Л. Дастон, П. Галисон, 2018] был подготовлен в издательстве «Новое литературное обозрение». Выражаю благодарность переводчикам книги Т. Вархотову, С. Гавриленко, А. Писареву и отдельно научному редактору К. Иванову за возможность до ее публикации использовать этот перевод для написания статьи.
границы научного порядка. В науке оказываются задействованными элементы, не сводимые к пропозициональной форме представления: это и лабораторные практики, и социальные институты, определенные режимы визуальности, политические стратегии и формы государственного регулирования и вмешательства, научные приборы и т.д. Наука оказывается множественным исследовательским объектом, включающим в себя различные практики («способы делать науку»): одним из следствий подобного умножения становится эмпирическая деконструкция универсалий классической эписте-мологии2.
«Объективность» Л. Дастон и П. Галисона — это масштабный проект, который показывает, что значит исследовать науку в ситуации отказа от определения науки как вневременной сущности и расширения исследовательского поля дисциплин, претендующих на изучение науки (история, социология, антропология и т.д.). Отправной точкой для авторов выступает историчность самих научных объектов3 и конкретных научных практик, которые организуют исследовательский и методологический ландшафт их работы. В этом контексте возникает, по крайней мере, два вопроса: что означает историзация объективности и историей, собственно, чего становится история объективности в условиях, когда наука уже не определяется как порядок пропозиций. Нетривиальное исследовательское решение, которое предлагают Дастон и Галисон, заключается в том, чтобы реконструировать историю объективности по практикам создания научных изображений (прежде всего, научных атласов как компиляций образов, выполнявших различные функции: поддержание «коллективного эмпиризма», стандартизация процедур наблюдения, обеспечение научной коммуникации и т.д.). Для Дастон и Галисон научные атласы служат тем инструментом, который дает благоприятную возможность получить представление о способах видения в процессе их формирования. Атласы подвергались пересмотру в соответствии с изменениями оптики научного наблюдения и способов визуализации. Разные способы видения по-разному выбирали рабочие объекты и, соответственно, по-разному выстраивали работу ученого. Подобный ход предлагает радикальное изменение рамок вопроса об объективности. Проблема уже не в том, «что есть объективность» или «что объективно», а «что значит быть объективным и как делается объективность». Объективность
2 См.: [Т.А. Вархотов, С.М. Гавриленко, 2015, т. 46, № 4, с. 245-252].
3 Проект исторической онтологии научных объектов, исходящей из аристотелевской (а не кантовской или посткантовской) перспективы см. в предисловии Л. Дастон к коллективному сборнику «Biographies of scientific objects» [Biographies of scientific objects, 2000].
делается и практикуется4. Вопрос об объективности становится вопросом о практиках и практикующих ее самостях («scientific selfs»5). Эпистемология оказалась соединенной с этикой, а «объективность» превратилась в эпистемическую добродетель6.
Объективность: история и практики
Для Дастон и Галисона «объективность», понятая как эписте-мическая добродетель, имеет историю и эта история не сопротя-женна истории науки вообще. Один из их главных тезисов заключается в том, что объективность не всегда определяла науку. Это, помимо прочего, означает, что наука не просто исторична, но и не всегда объективна7. Дастон и Галисон на конкретных примерах показывают, что «объективность» становится не только абстракт-
4 В одном из своих последних интервью Галисон называет такой подход «абстрактным материализмом»: абстрактные категории и понятия обнаруживаются в конкретных материальных практиках [P. Galison, 2016].
5 Глава 4 «Объективности» имеет характерное название «Научная самость». Понятие «научной самости» многим обязано исследованиям П. Адо [П. Адо, 2005] и позднего М. Фуко [М. Фуко, 2007].
6 «Для Дастон и Галисон "объективность" — это в первую очередь эпистемологическая, научная добродетель (epistemic virtue), суть которой заключается в попытке очистить знание от следов фантазии исследователя, его научных пристрастий и эстетических предрассудков» [И.А. Боганцев, 2009, с. 106]. Дастон и Галисон следующим образом объясняют данный исследовательский ход, проясняя принципиальное для них соединение эпистемологии и этики, выраженное в вводимом ими понятии эпистемической добродетели: «Широкое распространение эпистемиче-ских добродетелей, таких как истина-по-природе и механическая объективность, нашедших отражение в создании атласов, частично объясняется широтой миссии самих атласов: установить стандарты для всего дисциплинарного сообщества, включая будущие поколения, — значит определить, как должен практиковаться коллективный эмпиризм в данном историческом контексте. Само существование атласов свидетельствует об амбициях, выходящих за пределы здесь-и-сейчас. Но атласы не были единственным выражением коллективного эмпиризма. Именно потому, что уже в XVIII в. научные сообщества были рассеяны в пространстве и во времени, значительный акцент был сделан на специфически научных ценностях и практиках, способных объединить их членов. Повторяющийся и до сих пор не потерявший актуальности мотив «житейской отстраненности» ученых — выражал ли он рассеянность или одержимость — обращает внимание на формы преданности, выходящие за пределы локального и знакомого, а порой и подрывающие их. Усвоенные и морализированные, эти формы характеризуют особенную научную самость, распознаваемую в самых разных локальных контекстах» [Дастон Л., Галисон П, 2018, С. 298-299].
7 Что не может не порождать серьезное напряжение, которое характеризует текст «Объективности». Ср. Л.В. Шиповалова: «Контекстом проблематизации "научной объективности" выступает историчность — причем, в двух принципиальных аспектах. Во-первых, в вопросе о совместимости историчности и объективности как сущностных определений научной деятельности; во-вторых — в рамках утверждения исторического характера самой объективности» [Л.В. Шиповалова, 2014, с. 5].
ной научной нормой, но и утверждается в качестве действующего принципа, регулирующего множество научных практик, включая и производство изображений для научных атласов с середины XIX столетия.
История объективности — это не история научных теорий, «научных исследовательских программ» или метафизических принципов, которые в ту или иную эпоху, как нам представляется, были вписаны в научные построения (например, метафизика абсолютного пространства и времени в физике Ньютона или принцип индетерминизма в квантовой механике). История объективности как эпистемической добродетели — это своеобразная метаистория способов делать науку8, которая (пойдем здесь на риск использования делезианского выражения) трансверсальна по отношению к стандартным дисциплинарным членениям, теоретическим конструкциям или «большим» научным «темам» (в смысле Д. Холтона). Тип истории или ее модель, предполагаемые Дастон и Галисоном, трудно охарактеризовать (или реконструировать) в позитивных терминах, прежде всего, по причине принципиального эмпиризма их подхода. Определенное представление о том типе истории, которым наделяется объективность в концепции Дастон и Галисона, дает следующая цитата: «Эпистемические добродетели не сменяют друг друга как монархи на троне. Скорее, они накапливаются в репертуаре возможных форм познания. Внутри этого медленно расширяющегося репертуара каждый элемент изменяет другие: механическая объективность определяла себя через противопоставление истине-по-природе; истина-по-природе в век механической объективности артикулировалась оборонительно со ссылкой на альтер-
8 Позволим себе сделать предположение, которое оставляем здесь, к сожалению, без обоснования: история объективности Дастон и Галисона методологически многим обязана истории больших длительностей Ф. Броделя. Ср., например, их рассуждения о масштабировании и локальности: «Некоторые важные исторические феномены неразличимы на локальном уровне, даже если их проявления должны по определению занимать определенное место во времени и пространстве. Существуют разворачивающиеся во временном и географическом масштабе события, которые могут быть распознаны на локальном уровне, только будучи увиденными с более глобальной перспективы. Как отдельный локализованный наблюдатель не может увидеть форму штормового фронта или обнаружить распределение органических видов, так и некоторые исторические феномены могут быть различены только посредством интеграции информации из рассеянных контекстов. Эти феномены будут с неизбежностью искажены локальным контекстом, но при этом не утратят своей идентичности. Существование, возникновение и взаимодействие эпистемических добродетелей — это явления большого масштаба. Они не ограничены химией или физиологией, Германией или Францией, десятилетием или даже временем одного поколения. Комбинируя широкий охват с узким фокусом, мы стремимся уделить должное внимание и масштабу, и текстуре» [Л. Дастон, П. Галисон, 2018, с. 96—97].
нативы и критику. Эпистемические добродетели возникают и разворачиваются в специфических исторических контекстах, но они необязательно затухают в новых условиях: они существуют до тех пор, пока каждая из них продолжает отвечать на определенный вызов в ходе приобретения и закрепления знания» [Л. Дастон, П. Галисон, 2018, с. 180—181]. История, которую пишут Дастон и Гали-сон, не стадиальна (несмотря на выделение исторически различных эпистемических добродетелей, одной из которых и выступает объективность) и не телеологична. Она не регулируется некоей универсальной причинностью. Это история сложных переплетений исторически различных способов делать науку, и любая их типология мотивирована эмпирическим (Дастон и Галисон внимательны к хронологии), а не априорным представлением о том, что есть наука или какой она должна быть. Исследование научных практик (в частности, практик изготовления научных атласов) позволяет авторам наиболее наглядно проследить различия между эпистеми-ческими добродетелями и убедительно продемонстрировать новизну объективности в XIX в. не только как абстрактной нормы, но и как исторически специфического множества практик9.
Что это за «практики объективности»? Производство изображений для научных атласов (один из главных рабочих объектов концепции Дастон и Галисона), ведение научных дневников и лабораторных журналов, практики наблюдения за объектами и экспериментального манипулирования с ними, использование логических и математических обозначений — все это способы делать науку, известные еще до «эпохи объективности». Но в середине XIX в. они претерпели ряд серьезных изменений, а в отдельных случаях были дополнены новыми практиками, и объективность — это имя произошедших преобразований и замещений. К середине XIX в. этос «истины-по-природе» был дополнен «механической объективностью», что повлекло за собой определенные изменения в техниках наблюдения и производства изображений. Если «ис-тина-по-природе», предшествовавшая объективности и находившая свое отражение в изображениях для атласов XVIII в., была направлена на обнаружение типичного и идеализированного, того, что не могло быть явлено непосредственно в отдельно взятом конкретном случае и нуждалось в инстанции ученого, призванного сделать голос природы слышимым, то с появлением в середине XIX в. «механической объективности» природе было позволено говорить самой за себя, а вмешательство наблюдателя расценива-
9 В конечном счете, именно обращение к практикам позволило историкам науки задаться вопросом, собственно, историю чего они воспроизводят ^. Daston, 2017].
лось как привнесение субъективности и, соответственно, должно было быть ограничено. И хотя полная свобода от вмешательства была недостижимой, сохраняя «механическую объективность» лишь идеалом, тем не менее «это имело прямые и непосредственные следствия на лабораторном столе, литографическом камне, в обрезной колодке или в микроскопе — разными путями постоянно и настойчиво подчеркивалась необходимость перехода от интерпре-тативного в сторону процедурного» [там же, с. 275]. Одним из образцовых примеров выхода объективности на историческую сцену является для Дастон и Галисона конфликт между двумя физиологами, Гольджи и Кахалем, основанный на различии практик создания правильных изображений и демонстрирующий более широкий контекст возникшей во второй половине XIX в. борьбы эпистемиче-ских идеалов вокруг вопроса об объективности [там же, с. 182—191]. Конфликт Гольджи и Кахаля примечателен тем, что ни одного из них нельзя обвинить в недобросовестности: оба поступали в соответствии со своими эпистемологическими убеждениями. Центральное место в столкновении Гольджи и Кахаля занимали изображения. Кахаль, использовавший хромат серебра для создания изображений, выступал против рисунков Гольджи, сделанных от руки. В «войне образов» неискаженный взгляд (Кахаль) сражался за объективность изображений против преднамеренного вмешательства, производимого в угоду теоретических соображений (Гольджи). Новая конфигурация эпистемологических убеждений, практик создания образов и морального поведения, обозначенная именем «механической объективности», имела целью заставить наблюдателя замолчать и дать природе говорить самой за себя. Механическое воспроизводство образов при минимальном посредничестве природы и человека в создании репрезентации приходит на смену своеволию и так называемому «четвероглазому взгляду». Теперь глаза и руки художника, в котором нуждался ученый для производства «истин-ных-по-природе» изображений, замещались беспристрастной машиной, способной воспроизводить образы без непосредственного вмешательства наблюдателя. Новая оптика «механической» объективности — это «слепое зрение» в качестве этико-эпистемической установки, которая тяготела к чистоте наблюдения, достигаемого путем замещения своевольного вмешательства автора-творца набором процедур автоматического производства образов.
Смена эпистемических добродетелей — это не только смена техник производства, но и смена этических установок в борьбе за научное видение. Механической объективности требовался новый тип ученого (новый тип «научной самости»), способного к самоограничению и сдержанному способу наблюдения. Именно поэтому спор об объективности — это еще и спор об этике: «...слишком-че-
ловеческие ученые теперь должны были научиться, в соответствии со своим профессиональным долгом, воздерживаться от наложения проекций (которые Кахаль называл "причудливыми идеями" Гольджи) своей собственной необузданной воли на природу. Необходимо было сопротивляться искушениям эстетики, соблазну притягательных теорий, желанию схематизировать, украшать, упрощать, — короче, тем самым идеалам, которые направляли создание истинных-по-природе изображений» [там же, с. 189—190]. Там, где нужно было подавить волю — в стремлении к объективности — на помощь в производстве изображений и приходила бесстрастная и стандартизирующая машина, на которой теперь лежала ответственность за чистоту видения. Производство образов становится все больше не типичным, подобно идеализированным изображениям «истины-по-природе», а конкретным и максимально естественным, а значит, максимально объективным благодаря соответствующим механизированным техникам — таким, как, например, литография или микрофотография, действующим без примеси волевого вмешательства наблюдателя. Объективность противопоставлялась стремлению к совершенству и идеализации, а фотография стала символом механической объективности, но, что характерно, не в силу большей достоверности изображения, а в силу устранения самости из производства образов10. Именно контроль самости был регулирующим принципом объективного взгляда.
Объективность и самость
Самонадзор был одной из характерных черт изобразительного объективизма конца XIX в., выступая одновременно и научной, и этической формой самоконтроля. Механическая объективность двояким образом обучала умению видеть: она требовала от ученого, с одной стороны, определенного технического мастерства, с другой — совершенствования своей воли и дисциплинирования самости. Объективный взгляд подразумевал поддержание целенаправленных усилий к тому, чтобы видеть ясно и без искажений, «производимых
10 В XIX в. фотография появляется в виде набора техник и приемов, ведущих, в свою очередь, к разным визуальным результатам. С этого момента фотография все больше начинает использоваться с целью сделать видимым то, что было недоступным невооруженному взгляду, а полученное изображение начинает использоваться как научное открытие. При этом объективная фотография оказывается лишь разновидностью научной фотографии. «Фотография считалась научно объективной, поскольку она противостояла определенной разновидности научной субъективности: усилию, направленному на эстетизацию или теоретизацию увиденного» [Л. Дастон, П. Галисон, 2018, с. 211]. Быть объективным — это в том числе означало не ретушировать фотографию. Ретуширование фотографии вполне соответствует режиму истины-по-природе с характерными для нее идеализирующими изображениями.
авторитетным источником, эстетическим удовольствием или себялюбием» [там же, с. 274]. Выбор в пользу «истины-по-природе» или «механической объективности» был отягощен не только эпи-стемическими, но и этическими последствиями: он закономерно мог привести к выбору между точным цветным рисунком или расплывчатой черно-белой фотографией. Зачастую между выбором точности и морали создатели атласов склонялись к последней, чтобы минимизировать подозрение на субъективность в производстве объективных образов. Ограничение свободы воли в практике научной объективности было одним из основных критериев правильного видения. Соединение этоса и эпистемологии происходит именно в научной самости. Практика научной объективности — это не только производство образов, но и «техники себя». Научная самость оказывается исторически практикуемой наряду с практикуемой научной объективностью. Вопрос: «Почему объективность?» трансформируется в вопрос: «Почему субъективность11?».
Возникновение научной объективности в середине XIX в. неразрывно связано с возникновением научной субъективности. Между научной практикой и научным характером обнаруживается очень тесная связь. И если главным препятствием на пути к объективности лежит неподконтрольная воля, то главная задача научной самости состоит в усмирении воли. В конечном счете, работа над собой выходила за пределы практики производства образов. Так, например, «структурная объективность», которая приходит на смену «механической объективности» на рубеже XIX—XX вв., отвергает любой образ как неизбежно субъективный и предъявляет структурные отношения в качестве объективной реальности. Эта новая форма объективности не имеет ничего общего с видением, наподобие «четвероглазого взгляда» («истина-по-природе») или «слепого зрения» («механическая объективность»): образы перемещаются посредством сенсорных и ментальных процессов из атласов в головы ученых в виде ощущений и идей. Под «структурой» как ядром новой объективности понимались разные вещи: это и формальные структуры логики и математики, и упорядоченные последовательности ощущений, остающиеся инвариантными в ходе преобразований. «Структурная объективность» отсылает к тем аспектам знания, которые способны остаться неизменными, несмотря на перевод, передачу, изменения теории или физиологические, культурные, исторические и иные различия между людьми, объединенными, тем не менее, общим для них всех наличием разума
11 Дастон и Галисон используют слово «субъективность» «для обозначения специфического типа самости, который был впервые широко концептуализирован и, возможно, осуществлен внутри рамки, заданной кантовской и посткантов-ской оппозицией между объективным и субъективным» [там же, с. 294].
как надындивидуальной характеристики. Механическая и структурная объективности противостоят разным аспектам субъективности: если механическая объективность обуздывает научную самость, то структурная скорее имеет дело с отречением от самости, чем с ее ограничением в пользу формальных структур, доступных разуму12. Общим знаменателем для этих видов объективности была не претензия на постижение истины в последней инстанции, а борьба с субъективностью. Возникновение объективности лежало в плоскости научной самости. Изменение отношений между художественным и научным характерами практикуемых эпистемиче-ских добродетелей демонстрирует различия в проявлении самости, изменяющей зачастую смысл добродетелей на противоположный: если раньше идеализирующее производство образов вмешательство было добродетелью, то теперь происходит прямо противоположное смещение эпистемических идеалов: из «объективного» производства образов выхолащивается любая примесь «субъективного» вмешательства. И хотя в возникновении объективности не было ничего неотвратимого, «истина-по-природе» не вытеснялась «механической объективностью», которая, в свою очередь, не была полностью замещена «структурной объективностью». Эпистемология предстает как система определенных нравственных добродетелей, делающих ценностную компоненту знания неустранимой из исследования объективности.
Заключение
Смена эпистемических добродетелей, наряду с изменением методологии, вызвала и инверсию ценностей в научной практике производства образов: ранее принимаемое в качестве добродетели идеализирующее вмешательство («истина-по-природе») считалось пороком в эпоху объективности («механическая объективность»). Изменение способа видеть «правильно» шло рука об руку с изменением типа научной самости. Для Дастон и Галисона особую важность в их исследовании представляют практики научного на-блюдения13 и внимания как ключевые практики формирования
12 И математик Фреге, и бактериолог Кох говорят об «объективности», которая отсылает в первом случае к формализованной арифметике, а во втором — к не-ретушированным фотографиям бацилл. При этом ни в том, ни в другом случае «объективность» не выступает синонимом внешней действительности. «Общей для механической (представленной Кохом. — А.Б.) и структурной объективности (представленной Фреге. — А.Б.) была не претензия на открытие фактов в их истинном виде. Общим был враг — субъективность. Обе эти формы объективности видели эпистемологические опасности в самости ученого, хотя и в различных его аспектах» [там же, с. 372].
13 История наблюдения стала предметом коллективного исследовательского проекта под руководством Л. Дастон и Э. Лунбек. История научного наблюдения —
самости. От ученого требовался определенный стиль поведения в соблюдении необходимых для достижения объективности правил самоограничения. В результате такого двойного преобразования зрения и самости и появляется объективность как эпистемическая добродетель.
Таким образом, практики объективности — это не только практики делания и производства образов для научных атласов, это в том числе и практики себя. Объективность как эпистемическая добродетель, возникшая в определенный исторический период и сопряженная с изготовлением изображений для естественно-научных атласов XIX в., была главной ставкой в противоборстве конкурирующих эпистемических идеалов. Новая конфигурация эпистеми-ческой добродетели была неразрывно связана с новым типом научной самости, тем самым переводя разговор об объективности из плоскости эпистемологии в плоскость этики. История объективности как эпистемической добродетели предстает, главным образом, как история становления и практики особого и исторически специфического типа научной самости.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Адо П. Духовные упражнения и античная философия. СПб., 2005.
Боганцев И.А. Лорен Дастон: наука в ее «живой» истории II Эпистемология и философия науки. 2009. Т. XIX. № 1. С. 95-110.
Вархотов Т.А., Гавриленко С.М. История, наука и онтология II Эпистемология и философия науки. 2015. Т. 46. № 4. С. 245-252.
Дастон Л., Галисон П. Объективность. М., 2018.
Фуко М. Герменевтика субъекта: Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1981-1982 учебном году. СПб., 2007.
Шиповалова Л.В. Научная объективность в исторической перспективе. Дисс. ... докт. филос. наук. СПб., 2014.
Biographies of scientific objects I Ed. by L. Daston. Chicago; L., 2000.
Daston L. The history of science and the history of knowledge II KNOW: A Journal on the Formation of Knowledge. 2017. Vol. 1. N 1.
Galison P. Abstract materialism: Peter Galison discusses Foucault, Kittler, and the history of science and technology II International Journal of Communication. 2016. N 10. Р. 3160-3173.
Histories of scientific observation I Ed. by L. Daston, E. Lunbeck. Chicago; L., 2011.
«это долгая, удивительная и эпистемологически значимая история, полная инноваций, расширяющих возможности восприятия, суждения и мышления. Это также история того, как опыт формировался и оттачивался на научных результатах: как были натренированы и расширены чувства; как были разработаны и улучшены практики записи, соотнесения и демонстрации фактов; и как индивидуальный опыт стал коллективным и обращенным к материальным свидетельствам» [Histories of scientific Observation, 2011, p. 1—2].
