CC BY
149
Руслан Сикоев,
кандидат филологических наук ИСЛАМСКИЙ ЭМИРАТ АФГАНИСТАН: ТОТАЛИТАРНЫЙ РЕЖИМ РУБЕЖА XXI ВЕКА
В свое время возникновение в Афганистане движения Талибан вызвало немало суждений и прогнозов относительно его роли в конфликте, а главное, конечных целей. Одни эксперты утверждали, что оно — не самостоятельная политическая сила, а военный авангард, прокладывающий путь к трону бывшему королю Мухаммаду Захир-шаху. Другие, явно выдавая желаемое за действительное, доказывали, что талибы вовсе не претендуют на власть, и их "освободительная миссия" будет завершена, как только они наведут порядок в стране и передадут власть через орган всеафганского представительства — Лоя Джиргу — законному правительству. Третьи, выражая сомнение относительно компетентности выпускников медресе в государственных делах, настойчиво призывали их передать власть "технократам", находящимся в эмиграции. Жизнь опровергла многие из этих прогнозов: талибы не только не стали орудием возвращения бывшего монарха, но, наоборот, утвердив свою власть на большей части территории Афганистана, приступили к созданию собственной государственности. Первый реальный шаг по пути формирования власти талибы предприняли задолго до взятия ими Кабула. 3 апреля 1996 г. в Кандагаре их лидер Омар был провозглашен амиром ульмуминином (повелителем правоверных). Спустя шесть месяцев они овладели столицей и объявили, что отныне страна будет официально именоваться Исламским Эмиратом Афганистан (ИЭА). Хотя на этом этапе руководители талибов, когда шла речь о будущем государственном устройстве, предпочитали отделываться общими декларациями (учредить в стране "подлинно исламское государство"; установить "справедливый исламский строй", в котором воплотилось бы, наконец, идеальное единство между государством и мечетью; "вернуться к временам праведных халифов" и т.д.), все свидетельствовало об их намерениях ликвидировать светские, республиканские порядки.
Концепция нового политического строя в трактовке талибской элиты была чрезвычайно проста: ислам, не предписывая конкретного типа государственного устройства, требует лишь одного — общест-
венных отношений, обеспечивающих благополучие людей. Поэтому нет необходимости изобретать какие-то новые государственные формы, ибо существует образец для подражания —"первое исламское государство, созданное в Медине Пророком Мухаммадом", в котором он одновременно был и главой, и духовным пастырем. Поэтому в плане перспектив создания парламента (шуры) и его функций в Эмирате талибское руководство изначально склонялось к тому, чтобы этот орган представительной власти обладал бы только консультативно-совещательными функциями, но не законодательными. Талибские идеологи утверждали, что каждому мусульманину уже ниспосланы божественные указания в виде шариатского свода законов, и его обязанность — лишь беспрекословно следовать этим "вечным и неизменным законам Аллаха", а не пытаться изменить их, поскольку "несовершенный человеческий разум не обладает ни правом, ни могуществом изменить их". Итак, если имелись законы от Бога, то талибам оставалось только создать на их основе систему управления, которая в итоге приобрела следующие очертания. Основной центр власти — Высший руководящий совет исламского движения Афганистана из шести человек во главе с самим муллой Омаром — находился в ставке "повелителя правоверных" — Кандагаре. Исполнительные же структуры разместились в Кабуле. Это Совет министров, состоявший из 23 человек. Он официально назывался Шурайе сарпарасти (Попечительский совет исламского государства), т.е. все его члены считались всего лишь "исполняющими обязанности" (сарпараст). Тем самым талибы демонстрировали свою приверженность кораническому принципу, согласно которому вся власть принадлежит Аллаху, а они, осуществляя его волю и поручения, только временно исполняют функции управления Эмиратом. Естественно, подобный подход к обустройству государства не требовал полного разрушения существовавшего при прежних режимах аппарата управления. Талибы лишь привели его в соответствие со своими представлениями: заполнили штат практически на всех уровнях исключительно лицами духовного звания (муллами, маулави, кари, ахундами и др.). Так был реализован на практике тезис о неразделимости религиозной и политической власти.
Характеризуя структуру высшей власти, созданную талибами в пределах их Исламского Эмирата, необходимо подчеркнуть самый важный ее признак — теократические основы. В этом контексте весьма показательна позиция маулави А.Хаккани — тогдашнего министра
по делам хаджа и вакфов. Указав на важную роль имамов-хатибов (настоятелей) 250 крупных мечетей Кабула в общественной жизни, он подчеркнул: "В отсутствие амира уль-муминина они являются его халифами" (заместителями). Это указывает на суть властных отношений в режиме талибов: потенциальными правопреемниками "повелителя правоверных" были не премьер-министр и члены кабинета, а только улемы, т.е. высшая каста афганского духовенства
Назвав подконтрольную им территорию Исламским Эмиратом, талибы объявили, что жизнь его населения будет зиждиться на "исламской экономике", принципы которой, правда, не разъяснялись: никакой конкретной программы обнародовано не было. Но, анализируя публичные выступления лидеров движения Талибан, можно сказать, что они решили воплотить в жизнь давно и хорошо известную в мусульманском мире исламскую социально-экономическую доктрину, чьи положения в их интерпретации сводились к следующим тезисам:
— частная собственность дается человеку по воле Аллаха, поэтому она "священна и неприкосновенна";
— ислам не против капитала как такового, различая одновременно законные (торговля, производство товаров, сельское хозяйство и т.п.) и незаконные (воровство, грабеж, взяточничество, картежные игры, контрабанда, и особенно — ростовщичество) пути его приобретения;
— главная забота властей — обеспечение социального равенства всех подданных.
Анализ практической деятельности правительства талибов в области экономики представляет определенную трудность из-за ее противоречивости. Прежде всего отметим, что власти Эмирата, прибегавшие в ходе исламизации всей общественной жизни, как мы увидим далее, к самым жестоким мерам, в сфере хозяйства повели себя в некотором смысле "либерально". Они, например, несмотря на гиперинфляцию, не пытались директивно, как случалось в период правления НДПА, регулировать экономические отношения, предоставив это рыночной стихии. Причем курс на "рыночную" экономику был обоснован талибскими улемами и подкреплен ссылками на Коран и хадисы. Это вовсе не означало, что сподвижники муллы Омара в сфере экономики выступали как некая индифферентная сила. Утвердившись у власти, они осуществили ряд мер, объективно способствовавших некоторому оживлению хозяйства. Так, талибы покончи-
ли с произволом полевых командиров, каждый из которых в подконтрольном ему районе занимался поборами, препятствуя свободе торговли и передвижению товаров. На каком-то этапе это даже способствовало некоторому снижению цен. Предпринимались также меры по восстановлению хозяйства отдельных регионов страны, пострадавших от войны: разминирование территорий; восстановление части оросительной системы в Джалалабадской долине; ремонт и ввод в эксплуатацию электростанций (Сароби и Наглу) и трассы Кандагар-Герат—Кабул, использовавшейся, в основном, в военных целях. Однако эти успехи талибов в создании "исламской экономики" были довольно скоро перечеркнуты инфляцией, удержать которую им оказалось не под силу.
Более чем скромные достижения "исламской экономики" нагляднее всего отразил уровень покупательной способности подавляющей части населения ИЭА. Его исследование, проведенное в конце 2000 г. Международной продовольственной программой, выявило удручающую картину: в Мазари-Шарифе один работающий мог прокормить одного иждивенца, в Герате — с трудом двоих и только в Джалалабаде и Кандагаре — семью из шести человек. До предела острой в ИЭА была и ситуация с продовольствием, порожденная непрекращавшимися боевыми действиями, разрушением структуры сельского хозяйства, бегством из родных мест десятков тысяч людей и усугубляемая обрушившимися на страну стихийными бедствиями. Вначале талибы пытались решить данную проблему в свойственном им духе, приняв "продовольственную программу". Суть ее заключалась в том, что правительство страны, якобы не располагавшее необходимыми средствами, обратилось к купечеству и "договорилось" с ним о поставках продовольствия в кредит из Пакистана, Малайзии, Киргизии и Туркмении. Однако вскоре ответственный за обеспечение населения продуктами питания маулави Х.Захед разъяснил, что эта программа в первую очередь была рассчитана на удовлетворение "нужд армии и госчиновников". Словом, обещания руководства талибов создать в Исламском Эмирате образец "новой жизни" на основе "исламской экономики" оказались в действительности пустыми декларациями. С целью предотвратить возмущение населения, талибские улемы старались внушить ему, что все их нынешние беды — расплата за грехи, "за нарушения предначертаний Всевышнего", наказуемые "бедностью и нищетой". Но, несмотря на подобные "объяснения", на подконтрольных талибам землях все чаще раздава-
лись требования наладить нормальную жизнь. Комментируя эти настроения, эмигрантские круги указывали, что обеспечения "безопасности населения, чем гордились талибы, еще недостаточно для того, чтобы удовлетворить его жизненные потребности".
Однако открыто позволить себе критические высказывания могли только эмигранты. В самом же Афганистане "диссидент", в том числе и боец-талиб, был бы подвергнут мучительной, публичной казни и за меньшее. Бытует мнение, что репрессивно-карательная практика лидеров движения Талибан — явление совершенно беспрецедентное и для Афганистана, и для ислама вообще. В связи с чем напомню, что бесчеловечные наказания, разработанные еще в период раннего ислама и закрепленные в мусульманском праве (фикх), действовали в Афганистане. Диапазон же их применения во многом зависел и от степени авторитаризма самого правителя, и от характера взаимоотношений между властью и духовенством, и от уровня влияния последнего на судебную практику. Следует, однако, подчеркнуть, что наряду с проявлениями крайней жестокости политика властей ИЭА характеризовалась еще одной чертой — стремлением всячески подавить права личности, унизить человеческое достоинство. Эту черту ислама выделял еще В.Бартольд, отметивший "чрезмерную заботливость (Корана. — Р.С.) о правах собственности и явно недостаточное внимание к правам личности". У талибов попрание прав индивида прежде всего выражалось в насильственной регламентации всех сторон его общественной и частной жизни. Под лозунгами возрождения шариата власти диктовали человеку, как одеваться, что есть и пить, как проводить свой досуг, куда можно ходить и т.п. Талибские борцы за "чистоту ислама" в своем рвении порой доходили до крайности. Зимой 1997 г. в провинции Нанграхар было издано распоряжение, согласно которому ни один человек не имел права хранить у себя дома иллюстрированные книги, журналы и газеты! Вся подобная печатная продукция под угрозой наказания подлежала немедленному уничтожению.
Руководство движения Талибан с первых дней своего появления в Афганистане потребовало от населения ношения только национальной одежды (мужчинам — белого цвета, женщинам — черного), а наличие бороды было объявлено "исламской обязанностью". Все аналогичные распоряжения восходят, в конечном счете, к известным средневековым нормам, действовавшим в мусульманских государствах в отношении иноверцев. Однако реакционная суть по-
литики властей ИЭА нигде не проявилась так ярко, как в их отношении к женщине. Зерна женского равноправия, некогда брошенные в афганскую почву королем Аманулла-ханом и давшие первые ростки при Захир-шахе и М.Дауде, были безжалостно уничтожены талибами. Они не просто одели всех женщин в чадру, но лишили их права учиться, работать и даже свободно передвигаться. Путем многочисленных запретов и ограничений, подкрепленных карательными мерами, они добились главного: женщина оказалась лишенной всех прав, полностью изолированной, исключенной из общественной жизни; ее существование полностью ограничилось рамками семьи и дома. Разумеется, женщина в афганском обществе всегда находилась в бесправном положении, чему есть немало доказательств в афганской истории.
Мало чем отличались от талибов по части введения всевозможных запретов и ограничений, касавшихся женского населения страны, и их непосредственные предшественники — моджахеды. В этой связи достаточно процитировать фетву Верховного суда Исламского Государства Афганистан (1993), гласившую: "Мусульманские женщины нашего исламского государства по-прежнему продолжают работать в правительственных учреждениях, школах, на радио и телевидении. Они по-прежнему расхаживают по базарам без исламского покрывала. Таким образом, никаких перемен по сравнению с прошлым не наблюдается. В связи с этим выражается серьезное и настойчивое требование ко всем ответственным государственным лицам принять незамедлительные практические меры по претворению в жизнь всех божественных указаний, особенно в части, касающейся ношения чадры и устранения женщин из государственных учреждений. Женские школы, на деле являющиеся рассадниками прелюбодеяния и проституции, надо закрыть, а всех женщин с радио и телевидения уволить".
Понимая, что дискриминационная политика по отношению к женщинам сильно портила их репутацию на международной арене, талибы в последние годы пребывания у власти предприняли ряд шагов с целью реабилитировать себя в глазах международной общественности. В подконтрольных им СМИ развернулась пропагандистская кампания: публикация писем женской части населения с опровержением "измышлений" о ее бесправном положении и восхвалением режима талибов, якобы полностью обеспечившего их права и свободы, и материалов о "выдающихся женщинах ислама" — поэтессах
Рабии Балхи, Заргуне Какар, Махви Бадахши. Но характерная деталь: на торжественном вечере памяти последней в Кабуле выступавшие в основном превозносили не ее поэзию, а ее благочестие, подчеркивая, что она "прожила всю свою жизнь под покровом исламского целомудрия, под исламской чадрой и трудилась согласно исламским законам".
Беспощадные, бесчеловечные меры, с помощью которых руководство движения Талибан проводило исламизацию общества, нельзя отнести, сколь бы заманчивым это ни представлялось, исключительно на счет их этнокультурного наследия и, тем более, патологической жестокости отдельных лидеров. Скорее всего беспощадный характер военно-религиозной диктатуры, установленной талибами на подконтрольной им территории, объяснялся их намерением создать тоталитарно-теократическое государство, где жизнь подданных всецело зависела бы от воли "повелителя правоверных" и правящей религиозной верхушки. Поэтому режим талибов, как любая тоталитарная система, с целью поддержания в обществе атмосферы страха и неуверенности прибегал к методам духовного и физического террора. А идеологическим прикрытием всего этого стали исламские постулаты.
Все вышесказанное дает основание говорить о том, что в пределах Исламского Эмирата талибы создали тоталитарный военно-теократический режим. Об этом свидетельствуют такие формальные атрибуты теократии, как провозглашение главы государства "повелителем правоверных", концентрация всей исполнительной и судебной власти в руках духовного сословия, а главное — практика насильственного насаждения законов шариата. Никакой иной, позитивной идеи, которая могла бы консолидировать афганское общество, талибы не предложили; аналогично не была устранена одна из главных причин междоусобной войны — межэтнические противоречия. Напротив, лидеры движения Талибан ужесточили дискриминационную политику в отношении непуштунских групп населения, а попытки решить национальную проблему исключительно на религиозной основе успеха не принесли. Насильственное насаждение пуританских норм шариата, сопровождавшееся массовым нарушением прав человека и ломкой традиций и привычек не только этнических и конфессиональных меньшинств, но и пуштунского большинства, вызывало недовольство людей, поскольку вошло в противоречие с привычным укладом жизни и морально-психологической атмосферой в Афганистане, сложившейся за последние десятилетия и испы-
тавшей на себе влияние определенных демократических тенденций. Показательно, что даже сторонники талибов в афганской диаспоре в конце концов осудили их. В результате такой политики талибы постепенно лишились поддержки большей части пуштунского населения, интересы которого, согласно их декларациям, они отстаивали и защищали. В основном именно поэтому многие пуштунские племена, вопреки прогнозам, так и не выступили "единым фронтом" в поддержку своих "благодетелей", когда США и их союзники начали военные действия на территории Афганистана.
"Общественные науки и современность", М., 2003 г., № 4, с. 113-123.
Вячеслав Белокреницкий, доктор исторических наук ИСЛАМСКИМ РАДИКАЛИЗМ, КАШМИРСКИЙ КРИЗИС И ГЕОПОЛИТИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ В ЦЕНТРЕ АЗИИ
Спор вокруг Кашмира, как известно, один из самых старых в мире. Продолжающийся более полувека (в октябре 2002 г. ему исполнилось ровно 55 лет), он до конца 80-х годов прошлого века не был серьезно отягощен грузом радикального исламизма. Культурно-религиозный национализм, безусловно, играл роль с самого начала, но он присутствовал в этой проблеме опосредованно, через предполагаемое желание большинства кашмирцев, мусульман по своей конфессиональной принадлежности, присоединиться к мусульманскому Пакистану вопреки решению индусского махараджи включить княжество в состав Индийского союза. Иными словами, и первая, и вторая кашмирские войны (1947—1948 и 1965 гг.) велись под флагом самоопределения для кашмирцев, т.е. они были отражением хоть и своеобразной по основанию (не культурно-лингвистическому, а культурно-религиозному), но национальной борьбы. Религиозно-радикальная, фундаменталистская партия — кашмирская "Джамаат-и ислами" — под руководством Саеда Али Шаха Гилани начала действовать активно лишь с 1962 г., и тогда же ее руководитель впервые надолго попал в заключение. Подъем кашмирского исламорадика-лизма следовал в дальнейшем за усилением этого течения прежде всего в Пакистане и во всем мусульманском мире. Росту популярно-
