CC BY
29
Роберт Ланда,
доктор исторических наук (ИВ РАН) ИСЛАМИЗМ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ И РОССИЯ
Часть религиоведов считают исламизм наших дней просто псевдонимом национализма. В чем-то это так. Но далеко не во всем. Современный исламизм - это определенная стадия развития мира ислама, оказывающая значительное воздействие и на немусульманские народы, о чем можно судить, наблюдая за нынешней ситуацией в России и на Западе. Она охватывает не только сферу национального сознания, но также выражает стремление подтвердить свою историко-цивилизационную идентичность и религиозную специфику, защитить свои традиции и обычаи, самобытность своей социальной жизни и повседневного быта, которым угрожает экспансия иноверцев, когда-то называвшаяся крестовыми походами, потом - эпохой колониализма, а ныне - глобализацией.
Подобная консервативно-охранительная по форме, патрио-тическо-почвенническая по сути позиция обычно называется фундаментализмом, но было бы совершенно необоснованно приравнивать последний к экстремизму. Наши исламоведы давно уже доказали, что фундаментализм - это явление идеологическое и культурное, что это попытка «выразить неповторимость исламской цивилизации» и своего рода форма «самоутверждения ислама как социокультурной системы». Более того, хотел бы обратить внимание на точку зрения известного арабиста, хорошо знакомого с проблемами современного ислама, академика Е.М. Примакова, сказавшего осенью 1996 г., когда он занимал пост министра иностранных дел России: «Мы не ставим знак равенства между исламским фундаментализмом и исламским экстремизмом».
Среди фундаменталистов экстремисты - это крикливое меньшинство, о котором все говорят и пишут. Но главная сила фундаментализма - в молчаливом большинстве его сторонников. Эти «умеренные» исламисты не приемлют крайностей и готовы отстаивать свои идеи мирными средствами. Вместе с теми, кто вообще чужд фундаментализму, они, безусловно, доминируют в мире ислама. Но радикалы стремятся перетянуть их на свою сторону. И без понимания этого невозможно изолировать экстремистов в любом мусульманском социуме.
Надо учесть, что ислам всегда не был чужд политике, считая идеалом теократию. Современный исламский фундаментализм -это уже третья волна подъема мира ислама за последние 150 лет.
Первой волной был панисламизм, пытавшийся сплотить мусульман, по крайней мере, суннитов, вокруг Османской империи и против колониальной экспансии Европы. Второй волной после краха панисламизма и империи Османов стал национализм, добивавшийся и добившийся в 20-60-е годы XX в. политического освобождения от колониального гнета. Но поскольку прочие аспекты колониализма сохранились и даже усугубились, исламские идеологи развернули наступление «против национализма», за то, чтобы заменить его исламизмом. Это и стало своего рода «феноменом второй половины XX века».
В наши дни политизации ислама способствуют и весь груз обостряющихся социально-экономических противоречий в мусульманском мире, и трудности не всегда удачной и результативной модернизации, к тому же нередко противоречащей постулатам ислама, демографическое давление и технологическая отсталость, углубляющие унаследованную от прошлого пропасть между Западом и Востоком. Ко всему этому следует добавить и демонстрационный эффект западного процветания, раздражающий численно возрастающие и все более активные мусульманские диаспоры в Европе и США.
В России и Центральной Азии все указанные процессы имели свои особенности, специфику развития, темпы и результаты. На территории распавшегося Союза ислам попытался заполнить собой идейный вакуум, образовавшийся в 1990-1991 гг. В частности, с 1 января 1991 г. по 1 января 1993 г. количество мечетей и религиозных организаций мусульман в Российской Федерации выросло с 870 до более 4 тыс. То же самое наблюдалось в мусульманских республиках СНГ, где за те же годы количество исламских учреждений и мечетей в Азербайджане увеличилось с 84 до 300, в Казахстане - со 136 до 150, в Киргизии - с 58 до 150, в Таджикистане - с 75 до 300, Туркмении - с 54 до 115, в Узбекистане - с 300 до более 1 тыс. Повсеместно росли, как грибы после дождя, различные учреждения традиционного исламского образования -медресе, специальные институты и университеты, увеличилось число мусульманских газет и журналов, издательств и т.п. Представители мусульманского духовенства стали участвовать в политической жизни, избираться в парламенты и местные органы власти. Все это было абсолютно нормальным явлением, тем более -после долгого периода нарушения прав верующих, притеснений и репрессий. К тому же, начало 90-х годов было примечательно активной экспансией на всем постсоветском пространстве руково-
дящих кругов мусульманского духовенства, банков, частных и государственных структур Ирана, Турции, Саудовской Аравии, Кувейта, Объединенных Арабских Эмиратов, которые, пользуясь открывшимися тогда возможностями во всех без исключения республиках СНГ, включая Россию, вели строительство мечетей и исламских центров, присылали преподавателей и проповедников, финансировали самые разные проекты, принимали на учебу молодежь из бывшего СССР, прежде всего - в сугубо религиозные высшие и средние учебные заведения.
Взлет протестных настроений в мусульманских регионах бывшего Союза стимулировал также подавлявшиеся ранее (или умело скрывавшиеся до поры до времени) идеи национализма, сепаратизма, взаимного неприятия и отчуждения между этносами и конфессиями, а накопленный опыт взаимодействия и сотрудничества отбрасывался как якобы ненужный и обреченный на забвение вместе с уходящими в историю красными знаменами и идеалами социализма и другими ценностями «советской» цивилизации. Подобными идеями стремились воспользоваться все социально-политические силы на постсоветском пространстве, в том числе -в мусульманских регионах Центральной Азии и Закавказья, где острота экономических и морально-нравственных проблем «общесоюзного» характера дополнялась местной спецификой, которую А.В. Малашенко определил как «восстановление историко-культурной сущности советского мусульманства и его реинтеграции в исламскую ойкумену». Думается все же, что своей историко-культурной сущности ислам ни в России, ни тем более в других регионах СССР не терял даже во времена самых жестких ограничений, а его «реинтеграция в ойкумену», как показало последнее десятилетие XX в., тоже была достаточно условной.
В самом деле, если бросить ретроспективный взгляд на то, что произошло в мире постсоветского ислама на всем пространстве СНГ, то мы увидим, что ислам меньше всего стал самостоятельным, отделенным от государства и политической власти в суверенных республиках Центральной Азии и Азербайджане, где демократизация общества шла гораздо труднее и с гораздо большими потерями, чем в собственно России. И то обстоятельство, что ислам здесь - религия подавляющего большинства населения, определило особое внимание к нему и весьма осторожное с ним обращение. Ислам здесь заполнил (как выяснилось потом, лишь частично) идейный вакуум после краха коммунизма и стал оружием в политической борьбе, причем - достаточно опасным.
И если на первых порах политическая элита Центральной Азии считала нужным идти на уступки преобладающим настроениям мусульманского духовенства и даже некоторым открыто мятежным требованиям исламистов, то в дальнейшем положение изменилось.
Следует признать, что лидеры мусульманских республик СНГ не стремились к развалу СССР, но они с ним быстро примирились, ибо понимали его причины, а также не хотели нести ответственность за тяжкий груз ошибок, промахов и кое-где преступлений советского периода. Новой политической элите, в большинстве своем выросшей в рядах КПСС, надо было как можно скорее избавиться от своего коммунистического прошлого и соответствующего имиджа. Сближение с исламом было одним из шагов в этом направлении. К тому же, еще до 1991 г. было общеизвестно, что люмпенизация очень многих местных мусульман вследствие экологических бедствий (усыхания Арала, последствий ядерных испытаний в Семипалатинске, деградации почв в районах хлопководства), вынужденных миграций в зоны плохо продуманной индустриализации, слабой адаптации жителей кишлаков к условиям городской жизни стала важным социальным условием распространения исламского фундаментализма и «антимосковских» настроений. Естественно, это идеологическое явление, раз возникнув, само по себе стало играть, особенно в начале 90-х годов XX в., все возрастающую роль в жизни всех мусульман СНГ, особенно там, где они составляли большинство населения.
По утверждениям фундаменталистов, их врагами в СССР были чиновники госпартаппарата и все, кто с ними связан, включая духовенство. А мусульманское духовенство, сформировавшееся в советское время, в том числе (в последние десятилетия) - в духовных училищах и университетах мира ислама (например, в Аль-Азхаре), образовало удивительно своеобразную категорию, распространявшую, по наблюдениям западных исламоведов, «самый консервативный тип мусульманской юрисдикции» с целью «сохранить самые архаичные формы исламской культуры». Тем самым оно как бы замораживало духовную и религиозно-общественную жизнь мусульманских социумов СССР, нейтрализуя потенциальную оппозицию в их рядах, с одной стороны, и обеспечивая стабильность своего положения - с другой.
Стоит добавить, что к этой наиболее значительной по своему удельному весу фракции духовенства примыкало большинство интеллигенции мусульманских регионов СССР, в том числе - ее
новых кадров, воспитанных уже после 1917 г. Выходцы, как правило, из крестьян, а также бывших «привилегированных» классов (буржуазии, знати, духовенства), фактически деполитизированные «чистками» их рядов в 20-30-е годы от идейных коммунистов и даже революционно мысливших джадидов (либералов-обновленцев), они, по мнению западных авторов А. Беннигсена и Ш. Ле-мерсье-Келькежэ, «были тесно связаны с поколением их родителей» и казались более консервативными, более уважающими обычаи и семейные традиции прошлого, что даже получило название «аксакальства» - преувеличенного почтения к старшим». За счет связи с ними и влияния в их среде консервативная часть духовенства сумела в условиях кризиса 90-х годов сохранить контроль над преобладающей массой верующих, сдержала (в основном) натиск молодых (и не во всем искушенных) фундаменталистов и - самое главное - помешала использовать ислам как знамя и орудие массовой борьбы против бывшего советского госаппарата на местах. В результате этот аппарат получил время и возможность обновиться, «перестроиться» и гораздо лучше своих конкурентов подготовиться к борьбе за власть.
Решительно поддержали его в противостоянии фундаментализму традиционные суфийские лидеры (ходжи, ишаны), как официально, так и неофициально являющиеся служителями мусульманского культа в Центральной Азии (как и на Северном Кавказе), а главное - пользующиеся авторитетом «среди значительной части населения». Они, как правило, умело синтезировали шариат с народными обычаями (адатом). Фундаменталисты пытались использовать это обстоятельство против них, требуя руководствоваться Сунной. Однако трудно сказать, насколько удачен выбор данного аргумента: ислам практически нигде не функционирует в «чистом» виде, без примеси адата. Кроме того, суфизм весьма влиятелен и во многих случаях воспринимается, верующими как привычная, традиционная форма «народного ислама». Фундаменталисты многого добились критикой советских порядков, коммунизма и сотрудничавших с ним «бюрократов в чалмах», но подорвать влияние суфизма оказались не в силах.
Более того, их усилия, в том числе в рамках Исламской партии возрождения (ИПВ), по завоеванию политической власти в СССР через парламент с планируемым объединением исламских республик в особую конфедерацию, потерпели крах. Национализм всюду оказался сильнее исламизма, а бывшая госпартноменклатура - хитрее и реалистичнее фундаменталистов, которым не хвати-
ло ни политического опыта, ни психологической убедительности, ни широты взглядов, свободных от догматической зашоренности, ни понимания интересов основных участников социополитической схватки в начале 90-х годов.
Это показала неудача просуществовавшей всего несколько лет таджикской ветви ИПВ (ИПВТ). Учрежденная в октябре 1990 г., она насчитывала через год 15-20 тыс. членов. Приняв участие в бурных событиях 1990-1992 гг. в Таджикистане, ИПВТ поначалу действовала неуверенно и даже не требовала создать «исламское государство», выступив за учреждение «правового светского демократического государства». Попытка боевиков ИПВТ провозгласить в Каратегине (зоне ее наибольшего влияния) «Гармскую исламскую республику» осенью 1992 г. была подавлена коалиционным правительством Таджикистана в феврале 1993 г., что вызвало бегство в Афганистан до 60 тыс. жителей Таджикистана, из которых 3-5 тыс. человек пополнили ряды боевиков эмигрантского Движения исламского возрождения. Вскоре (в июне 1993 г.) ИПВТ была запрещена, так как оказалась в едином блоке с другими оппозиционерами. Характерно, что ИПВТ, входившая в состав коалиционного правительства страны, не смогла ни заставить слушать себя другие фракции политической элиты, ни обеспечить единую тактику своих приверженцев. Поведение последних определялось даже не идеологическими соображениями и неприятием конъюнктурных маневров верхушки, а скорее клановой или земляческой принадлежностью. В то же время противостоявшие им силы, прежде всего Народный фронт Таджикистана, также не чуждые клановости и регионализму, все же в основном ориентировались на общенациональные интересы и на нежелание большинства жителей страны (как таджиков, так и этноменыпинств, доля которых тогда равнялась 35%) испытать судьбу хорошо им известных соседних Ирана или Афганистана.
Вполне логично поэтому, что власти мусульманских республик СНГ, еще вынужденные в 1991-1992 гг. считаться с исламистами (близкой братьям-мусульманам организацией «Адолат» в Узбекистане, тюрко-фундаменталистской партией «Алаш» в Казахстане, Исламским центром С. Камалова в Киргизии), к концу 1992 г. практически везде перешли к их подавлению по примеру Таджикистана.
Однако стабильность достигалась не только путем репрессий против оппозиции и укрепления новых госаппаратов (во многом - старой выучки), но и путем систематического противопос-
тавления радикальному исламу ислама умеренного, фундаментализму - национализма, а национализму (если его использовала оппозиция) - регионализма, «просвещенного авторитаризма» и ха-ризматизма национального лидера, способного предложить выход из хаоса, обрушившегося на все республики бывшего СССР в начале 90-х годов. События того времени не доказали возможность ни солидарности всех мусульман СНГ, ни даже только исламских фундаменталистов в условиях, когда сугубо националистические настроения брали верх практически во всех мусульманских республиках бывшего Союза, а внутри некоторых из них регионализм оказывался даже сильнее национализма. Это, в частности, подтверждалось высказыванием в 1992 г. лидера демократов Таджикистана Ш. Юсуфа о том, что «племенное сознание признает право на выживание только для представителей данного племени». Об этом же свидетельствовали сохранившиеся до наших дней проблемы «засилья северян» и «мятежности южан» в Киргизии, где самое обычное дело - тщательный подсчет доли представителей разных регионов в органах власти снизу доверху.
Регионализм, клановость и традиции (как дореволюционного, так и советского периодов) практически везде играли и до сих пор играют роль не менее значительную, чем ислам и даже национализм. Надо учесть также усиление авторитарных тенденций практически во всех мусульманских республиках СНГ, сделавших выводы из событий в Таджикистане и Афганистане, а также - из тех взрывов народного недовольства, которые имели место в Казахстане, Узбекистане и Азербайджане в последние годы советского периода. Произошло сплочение старой элиты госпартноменклатуры со служащими госаппарата и интеллигенцией, а также, что особенно важно, с большинством служителей ислама, военными и прочими силовыми структурами. Все они хотели предотвратить беспорядки, провоцируемые ухудшением экономики и экологии, обуздать социальный и политический кризис, избежать этнополитического хаоса «по-афгански» и засилья фанатиков-клерикалов «по-ирански».
Фундаменталисты Средней Азии к началу 1993 г. фактически всюду потерпели поражение. Тем не менее их организации, действуя подпольно, а иногда и полулегально, росли и укреплялись вопреки воле официального духовенства и новой национальной бюрократии. Тогда же стали возникать и другие местные партии исламского направления (например, Исламская партия Туркестана, не чуждая, впрочем, и пантюркистской ориентации) и
начались поиски ими контактов с внешними силами, весьма активизировавшимися после падения в Афганистане режима Наджи-буллы в 1992 г. и замены его властью исламистов. Попытки вмешательства извне (особенно в дела Таджикистана, но также Узбекистана и Киргизии) имели место и раньше. Однако с 1993 г. они стали все более настойчивыми.
Это облегчалось дезинтеграцией СССР и тем, что тогда происходило на всем постсоветском пространстве: резким ухудшением экономического положения вследствие разрыва межреспубликанских связей и бегства некоренного (не только русского) населения; чудовищным ростом преступности, неконтролируемым распространением и применением оружия; разгулом самоуправства и террористического произвола прямо на улицах, в учреждениях, на производстве. Народ устал от непрерывных боев, схваток, насилий, грабежей, заказных убийств, претензий бесчисленных властолюбцев и межэтнических разборок. Виновны в этом были, пожалуй, все стороны. Однако большинство винило во всем происходящем главным образом исламистов и демократов. Против них были, прежде всего, бывшие служащие силовых структур и наиболее неимущие слои населения, видевшие спасение в возврате к прежним порядкам и вообще к прекращению хаоса любой ценой, а также, как это ни парадоксально, наиболее имущие группы, связанные главным образом с теми, кто правил до 1991 г. Кроме того, очевидно, играл свою роль, причем для всех слоев населения Центральной Азии, страх перед все выше поднимавшейся волной ис-ламо-экстремизма в соседних государствах.
Постепенно новая элита мусульманских республик СНГ, пришедшая к власти во главе движений этноцентристского и национал-сепаратистского характера, осознала, что чем дольше многообразные противоречия, вызванные к жизни глубоким кризисом советского общества на рубеже 80-90-х годов, будут сплетаться в тугой узел, тем больше будет опасность дальнейшей исламизации разнородных сил оппозиции. А это означало одновременно их все более четкую ориентацию на внешний исламизм как Ирана, так и особенно более воинственного в то время Афганистана и стоявших за его спиной Пакистана и Саудовской Аравии, не говоря уже об их покровителях на Западе. Поэтому как новые властители цен-тральноазиатских государств, так и наиболее модернизированные группы их населения - интеллигенция, предприниматели, служащие и квалифицированные работники современных предприятий -сделали все, что было можно в непростых условиях начала 90-х
годов, для урегулирования всех конфликтов (политических, военных, межэтнических) и смягчения стимулировавших их идеологических, региональных и персональных противоречий.
Для всех современных сил этих государств, рожденных в советское время и в основном благодаря успехам СССР, победа исламистов (не важно - внутренних или внешних, тем более что они были тесно связаны) могла означать лишь утрату культурных, духовных, технологических и интеллектуальных связей с Россией, русского языка и полученного на этом языке образования, возможностей применить свою квалификацию при сохранении производственно-экономической, технологической, военной, финансово-кредитной, торговой и иной кооперации с Россией.
Самое удивительное, что и для немалой по численности умеренной фракции исламистов, к какой бы республике, к какому бы клану и региону они ни принадлежали, компромисс со своими противниками и соглашение с Россией оказались выгоднее, чем абсолютная (и весьма сомнительная) победа радикального исламизма. Ведь последний вариант означал бы неминуемую социальную и экономическую деградацию согласившейся на такой вариант страны, отбрасывание ее на 60-70 лет назад, превращение во второстепенный вариант афганского гнезда наркобизнеса и исла-мо-экстремизма с различными узами зависимости от южных соседей и весьма жесткими формами враждебности с теми, кто в таком случае неизбежно удвоит сопротивление агрессивному терроризму, прикрывающемуся религиозными знаменами.
То, что происходило в мусульманских регионах «ближнего зарубежья» в конце XX в., дает возможность оттенить положение ислама в постсоветской России. Разумеется, в первые годы существования суверенной Российской Федерации у нее было множество других проблем. Но заметное место среди них занимали связанные с положением ислама и ролью мусульман в российском обществе. Кроме того, политический, идеологический и социально-экономический кризис, который привел к распаду СССР, в России переживался особенно тяжело, что и обусловило особое внимание россиян к происходящему в отделившихся от России республиках СНГ, в том числе - мусульманских. Не стоит забывать и о бедственном положении русского и русскоязычного населения за пределами Российской Федерации, внезапно оказавшегося в положении национального меньшинства, нередко ущемляемого или, по крайней мере, ограничивавшегося в правах. Тогда, на рубеже 80-90-х годов, это население составляло почти полови-
ну жителей Казахстана, около трети - Киргизии, 13% - Туркмении, 11% - Узбекистана, 10% - Таджикистана.
В дальнейшем доля этого населения неуклонно снижалась, а положение его все более осложнялось, так как новые правящие элиты постсоветских государств на первых порах считали его всего лишь нежелательным «наследием советского периода», от которого лучше всего поскорее избавиться. Выступавшие от имени этих элит представители (иногда из среды интеллигенции) отказывали россиянам даже в праве иметь свою точку зрения на историю взаимоотношений России и мусульман, заявляя, что «нашу историю может написать только наша интеллигенция», что русские, в том числе живущие в республиках СНГ, «навязывают свои имперские амбиции». Когда речь заходила о трактовке тех или иных событий, особенно трагических, в истории народов СССР, очень редко можно было услышать, что «исторические факты должны трактоваться так, чтобы они не разделяли народы, а наоборот, служили укреплению дружбы народов».
Все это не просто стимулировало полемику, формально -научную, а по сути - политизированную, в которой все ее участники проявляли обычно субъективность, нетерпимость и непримиримость, объясняемые волной националистических страстей, прокатившейся, начиная с 1991 г., а то и раньше, по всему постсоветскому пространству. Споры кипели по широкому кругу вопросов - от цифр потерь, понесенных теми или иными народами в советское время, до характера элит, готовых войти в «колониальную периферию империалистической империи». Жаркие дискуссии по проблемам истории, этнологии и культурологии обычно кончались ничем, так как имели своей целью не решение тех или иных научных вопросов, а исключительно доказательство политической правоты дискутантов. Обычно политизированность такого рода дискуссий возрастала, если в них участвовали представители иностранных держав, стремившиеся в большинстве случаев подогреть националистические настроения антироссийской направленности:
Должно было пройти не менее шести-семи лет после распада СССР, в течение которых четко обозначились его негативные последствия, чтобы в менталитете и научных разработках мусульман постсоветского пространства снова появились, наряду с ослаблением прежде доминировавших партикуляристско-сепара-тистских тенденций, тяга к единению с Россией и понимание особенностей сложившегося за века, но прежде всего в советское вре-
мя «социума общей судьбы», в ходе развития которого «имело место многоплановое взаимодействие двух религиозных общностей, а не только их параллельное сосуществование».
Продолжая эту свою мысль, Ф. М. Мухаметшин отмечал в 1998 г., что «уже в XIX в. на территории Российской империи сформировалась евразийская цивилизация, "особая культурно-историческая система", что нашло определенное отражение как в особой ментальности народов России, так и в политической культуре российской элиты, в основных политических институтах». За рубежом также писали о «тесных отношениях» предков мусульман и русских, «повлиявших на их историческую эволюцию», одновременно отмечая, что на «асимметричные» отношения между Москвой и, например, Казанью повлияли полученные последней после 1991 г. экономические и политические преимущества, в частности - гораздо большие отчисления из федерального бюджета в бюджет Татарстана и предоставление последнему возможности установить прямые торговые связи с внешним миром. В Центральной Азии, поддерживающей с единоверцами Поволжья регулярные, особенно культурно-религиозные связи, это обстоятельство не осталось без внимания.
Вместе с тем при всей влиятельности и организованности социополитических, исторических и традиционных местных сил, противостоящих в Центральной Азии всякому исламизму, особенно радикальному, опасность с его стороны сохраняется. Только в Ферганской долине в 90-е годы не менее 10 экстремистских организаций оказывали давление на прихожан не менее 800 мечетей. До последнего времени в различных районах Центральной Азии продолжали периодически заявлять о себе группы боевиков, связанные с базирующимися в Афганистане, Пакистане и Кашмире филиалами международной Партии исламского освобождения, созданной еще в 1950 г. в Иордании, а также - Исламского движения Узбекистана (ИДУ), недавно изменившего свое название на Исламское движение Туркестана (ИДТ). Все они питаются поддержкой бежавших из государств Центральной Азии исламистов, а также - помощью многочисленных в зарубежных странах ислама благотворительных фондов, культурных центров, различных учебных заведений и прочих организаций, ведущих пропаганду исламизма и часто служащих прибежищем для временно свернувших свою деятельность боевиков.
Сложность современной жизни иногда ломает социополити-ческую логику, о чем говорят проявления активности исламистов
даже там, где у них нет устойчивого и заметного влияния. Чаще всего это происходит под влиянием извне и связано либо с усилением потоков наркоторговли из Афганистана через Центральную Азию, либо с контактами части афганских исламистов с родственными этническими общинами за северными границами страны, либо с элементарной коррупцией, в том числе - части населения, равнодушной к идеям исламистов, но вовлеченной в их операции по контрабанде и получающей щедрую плату в валюте за предоставление боевикам убежища и продовольствия. Некоторую роль играют и ошибки властей, либо проявляющих благодушие («ваххабизма у нас нет»), либо перебарщивающих в преследовании этого «ваххабизма», в котором нередко безосновательно подозревают тысячи простых верующих. И в том, и в другом случае исламисты получают шанс использовать ситуацию в своих интересах.
«Восток: Вызовы XXI века», М., 2010, с. 9-22.
М. Савушкина,
политолог
РОССИЯ И АРАБСКИЙ МИР: СОТРУДНИЧЕСТВО И ПРОТИВОРЕЧИЯ
Ближний Восток, арабский мир были и всегда будут оставаться зонами жизненных российских интересов. Иными словами, наша страна заинтересована в отсутствии в этом регионе вооруженных сил третьих стран, а также в отсутствии там ядерного оружия и средств его доставки. Во время существования Советского Союза большинство стран Магриба и Машрика, включая Египет, получали от СССР финансовую помощь, поставки военного и технического назначения. Советские специалисты принимали активное участие в строительстве промышленной инфраструктуры арабских стран, а в ряде боевых действий на стороне арабских союзнических режимов участвовали советские военнослужащие.
Советско-арабские отношения развивались на почве идеологических связей между СССР и симпатизирующими ему организациями в Арабском регионе, особенно в Южном Йемене, Египте, Ираке, Алжире, Ливии, Сирии и других странах. Необходимо также помнить и о культурном и научном сотрудничестве. СССР активно поддерживал борьбу арабских стран за независимость. Советское правительство отказалось признать мандаты Англии на Ирак, Палестину и Трансиорданию, а Франции - на Сирию и Ли-
