CC BY
32
МАТЕРИАЛЫ ИНТЕРВЬЮ МИХАЭЛЯ ШИДЕРА С ЮРИЕМ ШЕВЧУКОМ 12.02.1999. Санкт-Петербург
М. Ш.: То, что я чувствовал в Ваших словах и в Вашей музыке, это сила...
Ю. Ш.: Энергия.
М. Ш.: Это энергия, которая есть в этой музыке. Даже мои знакомые в Вене, которым не понятен русский язык, это чувствуют. Я хотел разделить этот вопрос на две части: какая у Вас музыка и как музыка соотносится со словами. Я читал в интервью, что для Вас слово - самое главное. Слово спасло русский рок, и отношением к слову русский рок отличается от западного.
Ю. Ш.: Да, да, так оно и вышло. Слово не то чтобы спасло российский рок-н-ролл, оно дало ему нашу мелодику. Любая речь имеет свою мелодику. Мелодичность развернула рок, слово обратило его к традиции. Слово, язык - это фундамент любого общества.
М. Ш.: Какой традиции?
Ю. Ш.: Традиция вообще народной культуры... Рок-н-ролл, конечно, не в Рязани родился <.. .> Наше слово, наша речь, она как раз и придала року в данный момент именно этот объем, который просто оказался наполненным культурой. Не было такой культуры, которая родилась бы на ровном месте, не понятно откуда упала. Она приобрела связи, существовавшие до этого в российской культуре. Вот в чем я вижу традицию. Приобрела связи с поэзией Серебряного века, вообще с русской поэзией, с русской словесностью. Это очень важно. Поэтому рок вначале мы все пели по-английски, в 60-70-х гг. А потом, когда мы начали петь по-русски, он уже обрел какую-то духовную силу. А без этого силы не было, была просто форма, формализм, ноты, ритмы, но не было России. Своевременно она появилась.
М. Ш.: Я смотрел фильм «СССР и я», и там Вы сказали, что рок на Западе не спас мир, тогда в 60-е годы. Есть у Вас какое-то стремление изменить мир?
Ю. Ш.: Я понимаю вопрос. Мы все были досточно революционными, конечно, вообще, как вся наша интеллигенция. Интеллигенция российская, она выпестовалась именно в этом противопоставлении себя существовавшей системе, в тот момент коммунистической. И интеллигенция, Сахаров, Лихачев, диссиденты. Рок-н-ролл как бы стал таким диссидентствующим, бойцовым искусством, которое разрушало систему и много потрудилось, конечно. Лозунг был такой, как в Польше у «Солидарности»: «Они говорят - за, мы говорим - против. Они говорят - против, мы говорим - за». Было полное неприятие всего официального. А потом наступила как бы свобода, которой все добивались, а на самом деле она так и не наступила, и многие романтические люди исчезли. Исчезли многие из нас. Особенно с этими войнами, которые начало молодое правительство. Страшно, да. На некоторых я бывал и видел все то, что творилось, ужасно это все. И, конечно, в тот момент, произошла переоценка ценностей у многих из нас, и многие осознали, что свобода это, на самом деле, во-первых, не анархия, и, во-вторых, это - нечто ограниченное, конечно, какими-то моральными догмами - не догмами, а законами просто, и свобода, она очень страшной для России оказалась (смеется).
М. Ш.: Большой риск?
Ю. Ш.: Большой риск, да, большая страсть: потому что масса Пугачевых, Степанов Разиных, знаете историю, да? Масса разбойников, которые вообще не признают ни Бога, ни черта, а только его величество доллар. И все это как снежный ком пошло по стране. Мы же себя все считали самой читающей страной, мы все страшно этим гордились.
Посмотрите на прилавках - одни дешевые детективы и порнография. Это ужас. Большой шок произошел в стране, по крайне мере, я понял, что мы никак не готовы, конечно, к свободе оказались, и я сам не готов, И вообще все оказались абсолютно не готовы. Общество не готово оказалось, и сейчас мы эти плоды нашей неготовности пожинаем. М. Ш.: Есть у Вас чувство, что Ваша музыка, Ваши тексты положительно влияют на то, что сегодня происходит в России?
Ю. Ш.: В этот момент, как раз я и подошел (где-то в 1992-1993 гг.) к религии. Именно тогда я был абсолютно серьезен. Да, в поисках точки опоры, всё общество было в подвижном состоянии, я тоже уже не был на земле, я нашел для себя твердую землю. Я крестился как раз в 92-м году или в 91-м, ну, в общем, не так давно. Я обрёл религию, потому что без нее я просто с ума бы сошел. Это очень много мне дало и повлияло очень много на мое творчество, потому что, чем больше я живу, тем более оно становится метафизично.
М. Ш.: Это христианская религия?
Ю. Ш.: Да, конечно. Православная. Но, с другой стороны, я не догматик, как многие в России. То есть я не говорю, что люди латинской веры - враги. Я увлечён мировой религией, много читаю по этому поводу. Мы же все - из одного источника.
М. Ш.: В чем суть этой религии? Как Вы понимаете религию? Это сила любви?
Ю. Ш.: Что меня привело к ней: мне кажется, лучшие из моего поколения осознали внешнее зло и то, что бороться с внешним злом - это очень мало. На самом деле, зло от нас зависит. И это осознание, которое произошло со многими из нас, оно именно и дало совершенно другой путь развития, и лучших из нас, и рок-музыку, и обращение наше к поэзии, и отложило большой отпечаток на творчество, потому что, на самом деле, и в стране у нас это зло - от нас самих. А мы все привыкли искать зло во внешнем. Это беда России. Злы национальности или злы чиновники, или злы политики, или злы страны. Нас так воспитывали 70 лет. Это страшно, я и не предполагал, насколько это даже во мне, вообщем-то, в диссиденте, которым я был в свое время. Мне кажется, что моя религия стоит именно на осознании зла внутри меня, и зла, и добра. Победит ли человек внутри себя зло - вот от этого все зависит. На самом деле и корень зла в этом, а не во внешнем. Внешнее - это уже следствие. И это сейчас моя религия, моя идеология. Это очень важное понимание.
М. Ш.: А как бороться со внешним злом, тем, что мешает жить? С этими структурами, с тем, что каждый день происходит в России или в иной стране? Прямое противостояние - это может быть действительно слишком...
Ю. Ш.: Сейчас это значит, что будет гражданская война.
М. Ш.: Будет? Вы думаете, что будет война?
Ю. Ш.: Нет, я предполагаю, если мы идем на прямую конфронтацию, по моему мнению, это будет гражданская война во всей стране. Во время гражданской войны выйдут на поверхность и будут управлять этой войной люди, сами знаете какие, самые чудовищные и самые, ну. бесы Достоевского. И поэтому я не имею право призывать к чему-нибудь, бросать жесткие лозунги. Вообще, если я - часть культуры, то я имею право разобраться с происходящим. И это немало на самом деле. И уточнить эпицентр зла и добра, допустим, уточнить ту канаву, в которой наша страна сейчас сидит, ее границы. И самое главное, не потерять при этом любовь к своей стране, потому что есть хорошая поговорка, моя любимая: «самая жестокая правда, сказанная без любви, - она ничто, она не работает». И поэтому, конечно, нужно любить. Любить прежде всего. У меня такое ощущение, что мы практически всё разрушили в стране. Сейчас необходим период ренессанса, строительства. Я знаю, что рок-н-ролл может служить не средством разрушения, как он послужил в нашей стране. Рок-н-ролл в 70-80-х помог разрушить систему огромную, тогда это было же очень мощное движение. А сейчас нужно как-то
разобраться на этом поле битвы, залечить раненых, похоронить павших и строить новое.
М. Ш.: Надо что-то делать.
Ю. Ш.: Да, надо строить новое. Иначе ничего не будет, надо строить. Есть одна поговорка: лучше сделать одно маленькое - маленькое, но хорошее дело, чем всю жизнь критиковать.
М. Ш.: Еще о языке. Как Вы пишете текст, как это происходит у Вас: в начале музыка или в начале слова?
Ю. Ш.: Когда как. У меня была четкая идея. Программа «Мир Номер Ноль», которую Вы услышите завтра, я писал - впервые, кстати, - просто как одно большое произведение.
М. Ш.: Это новые песни?
Ю. Ш.: Да, новые песни, новая программа. Я писал как либретто, там не песни, а там именно слова и музыка, но они часть одного целого, одной идеи.
М. Ш.: Надо вместе воспринимать?
Ю. Ш.: Да, только вместе. Это впервые так. Иногда именно вот так пишется. В последнее время я пишу стихи, в основном, вообще без музыки. Вот почему-то. Ну, я здесь стараюсь себя не особенно насиловать: пишутся стихи, ну, хорошо, стихи, пусть стихи. Наберу на книжку, о которой я сейчас серьезно начал думать, у меня уже много текстов, чисто без музыки. И пишу и песни...
М. Ш.: В начале слова?
Ю. Ш.: Конечно. В начале, даже, я сказал бы, идея. Какое-то чувство. В начале чувство. М. Ш.: Можно так сказать, что когда русские музыканты пели в 60-70-х гг. по-английски и очень хорошо копировали американскую музыку, власть не видела в этом большой опасности. Когда они начали петь по-русски, тогда начались проблемы.
Ю. Ш.: Абсолютно точно. Мы выбирали песни «К.оП^ Stones» или «Beatles» и партийные боссы думали, что это песни об освобождении рабочего класса в Лондоне (смеется). Они не понимали. Они же не знали английского языка. Рок-н-ролл как форма проблемы не имел. Но когда появились слова, начались проблемы.
М. Ш.: Были случаи, когда музыканты попадали в СССР в тюрьму?
Ю. Ш.: За творчество не сажали, а сажали за какие-то другие дела. Косвенно. То есть, допустим, за левые концерты. Вот за них, за нарушение паспортного режима, за это сажали много людей. А непосредственно за творчество, за песню, это было не так просто. Например, вот Алексей Романов, его посадили в тюрьму, в Москве, кстати. Он сидел за подпольный концерт, за нарушения финансовые, за какие-то официальные, ну, закрюч-ки.
М. Ш.: Это было до или после Перестройки?
Ю. Ш.: До.
М. Ш.: А с приходом Горбачева стало полегче?
Ю. Ш.: Перестройка дала свободу слова, постепенно она настала, и нас выпустили из подвалов, где играют андерграунд. Это было очень веселое время такое, полные стадионы. Жизнь! Это очень быстро кончилось.
М. Ш.: Был большой оптимизм?
Ю. Ш.: Да, подъем такой душевный, духовный...
М. Ш.: Какие годы были самые напряженные?
Ю. Ш.: Как раз перед Перестройкой. 83-й, 84-й, 85-й годы. Я в КГБ был на допросах в 85-м году. Власть тогда чувствовала страх. Она разбиралась очень жестко. Но уже было поздно (смеется).
М. Ш.: Связано ли Ваше творчество с Вашей социальной позицией?
Ю. Ш.: Естественно, конечно.
М. Ш.: Не только развлекать людей, Вы же например выступали за мир в Чечне.
Ю. Ш.: Безусловно. У меня очень много друзей <...>. Вот, во-первых, есть такая поговорка: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся», во-вторых, в Чечне ведь умирала наша молодежь, мальчики по семнадцать, восемнадцать лет, которые были на наших концертах, и они - необстрелянные мальчики совсем, а там убивали их тысячами. Я не мог не приехать к ним. Где-то и я чувствовал себя виноватым за то, что случилось.
М. Ш.: Почему Вы чувствуете себя виноватым?
Ю. Ш.: Потому что все мы были виноваты. А что наша интеллигенция? Ничего ни сделали. Все молчали. И никто даже не приехал утешить, и никто не поехал разобраться. Все молчали. Ну два-три голоса были в стране, остальным... Я помню этот шок, когда я приехал из Чечни, там убийство, мрак, и приезжаю в Москву - люди ходят - ничего, жуют бутерброды, веселятся в кабаках. Я был в шоке. Я ненавидел страну, где мы живем. Господи, что же творится! Такой шок, я плакал. Потом вдруг один фронтовик-афганец меня увез в лес, поселил в своем доме. Там за месяц моя голова на место встала. Тогда было страшно. Я в лесу в себя пришел, написал несколько песен. С другой стороны, людей осуждать за это тоже трудно, потому что все очень трудно живут в стране. Это у нас уже настолько на грани, у каждого есть своя личная трагедия. Есть в организме человека такой момент, кстати, я сам за собой заметил, что есть предел физических и эмоциональных возможностей, и потом за этим пределом ты просто пустой. Это защита организма срабатывает, ты абсолютно спокойный, ничего тебе не страшно. М. Ш.: Может быть, после катастрофы ты ничего не чувствуешь, а потом начинается страх.
Ю. Ш.: Вот у меня потом так оно и было. А там я ходил, ну, мертвые, ну да... Даже сам удивлялся почему так, но это защита организма.
М. Ш.: Что будет...
Ю. Ш.: ... с родиной и с нами? (смеется)
М. Ш.: Как Вы видите тенденции развития России? В начале я не понимал друзей или тех, кто критиковал, только сидя на кухне. Все сидят, видят это, но не протестуют. То, что называется гражданское общество, или по крайне мере какая-то солидарность, все это умерло? Или будет какое-то развитие в России, кроме национализма?
Ю.Ш.: Сейчас поднял голову фашизм. Я назвал это, вывел формулу сам: историческая усталость русского народа. Историческая усталость от войны, от революции, от этой нищеты, от всего, люди просто устали. Она - эта историческая усталость - удержит нас от гражданской войны. Люди просто не хотят, ничего не хотят, и крови не хотят. Это слава Богу. Я называю это историческая усталость, когда люди думают, но, может быть, завтра будет получше, как-то успокоится. Люди очень инертные, аполитичные. Это как в человеческом организме, эта усталость накопилась за последние сто лет. Но она, с другой стороны, какой-то плюс дает, потому что нет социальных потрясений в крупных масштабах. Я долго об этом думал, что это только историческая усталость. Сейчас от слова «революция» все шарахаются. От слова «демонстрация» шарахаются. Это понятно и это очень важно. Потому что, когда нужно действительно протестовать, никто не протестует, но когда не нужно там... громить магазины, этого тоже не происходит, не происходит ни того, ни другого, но лучше пусть будет так.
М. Ш.: ...чем война, только не стрелять?
Ю. Ш.: Да.
М. Ш.: Какие у Вас самые главные темы в песнях? С одной стороны - очень искренняя лирика, с другой стороны - социальные темы?
Ю. Ш.: В новой программе есть социальное... Но это социальное, как раз, - это масса чудовищных людей, которые коррумпированы, вот это такая прослойка. Но это всегда так во времена перестроек, пена всходит на поверхность, вся грязь, зло, оно ведь силь-
но на этой земле, где князь мира правит, кстати. Умные дела наказываются на этой грешной земле, как сказал один монах.
М. Ш.: К сожалению.
Ю. Ш.: К сожалению, но мы в этой стране живем. С другой стороны, это проверка для нас всех: что мы выбираем, зло или добро, каждый из нас. Это очень важно, и сейчас, конечно, процветают люди, которые выбирают зло. Так легче на этой земле. Нет человека, нет проблемы (смеется). Сейчас эти люди на поверхности, но я считаю, что добра осталась не меньше, оно просто, может быть, загнано на те же кухни, добру навязано правило игры. У меня формула, я сам вывел из войны в Чечне: война - это тогда, когда зло навязывает свои правила игры добру.
М. Ш.: И сейчас это злоупотребление добра. Как Вы поете в песне «Революция»...
Ю. Ш.: Сколько миров мы сжигаем в час во имя твоего святого костра. Столько добра жжётся. Но, с другой стороны, этот процесс, мне кажется, естественным.
М. Ш.: Можно их убедить, тех кто разрушает?
Ю. Ш.: У меня есть строчки в новой песне: «Каждый из нас пожалеет бедных, кто же пожалеет богатых» (смеется). Поймет и простит. Они тоже нуждаются в утешении. Очень круто для этой страны, нашей. Но на самом деле это так. Они очень несчастные люди. Я работаю, пою песни, делаю то, что я обязан делать, несу свой крест. Я стараюсь все делать, чтобы свою лепту внести на своем участке фронта. Но больше я не могу, я не политик. У меня есть свое, знаю уже себе цену, ну так и живем, работаем с молодежью. Я на молодёжь уповаю.
М. Ш.: Кто приходит на концерты? Только молодежь или...
Ю. Ш.: Да. Завтра увидите, очень много молодежи приходит - и тех, и этих. Знаете, поп-музыка, там Майкл Джексон или группа «Нана», какая-то, они работают для юношей, девушек, сексуально взрослеющих. Есть такие певцы, которые работают для пожилых дам. Есть те, кто поют для уголовников, для милиционеров. То есть, каждый имеет свою нишу. Для нас тело не важно, каково оно цвета, какой национальности. Мы обращаемся к душе. Душа, она и в юном теле, и в старом теле, и в зрелом, в пожилом, она у всех есть.
М. Ш.: Поэтому Ваша группа настолько популярна?
Ю. Ш.: Но это не поп-музыка. Это не такая популярность попсовая, это популярность другого рода все-таки, я считаю.
М. Ш.: А будущее ДДТ?
Ю. Ш.: Выжить, как и все в стране, вот сейчас кризис страшный, мы пластинку записали три месяца назад, до сих пор выпустить не можем. Будет называться «Мир Номер Ноль», как и программа. Кризис очень сильный, но душевно мы на подъёме, несмотря ни на что. Мы же закалённые парни. Столько мы прошли эпох исторических. Пережили царей, войн, революций. Такой опыт выживания колоссальный, поэтому нам уже ничего не страшно: если завтра будет потоп, эта страна выплывет.
М.Ш.: Большое Вам спасибо.
