CC BY
281
Яковлева Е.С. Фрагменты русской языковой картины мира (модели пространства, времени и восприятия). М., 1994.
Il treno ha fischiato - Итальянская новелла XX века. M., 1988. Pirandello L. Il fu Mattia Pascal. Roma, 1993.
Talmy L. Figure and ground in complex sentences. Stanford, 1978. Vol. 4.
ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ, ИНТЕРДИСКУРСИВНОСТЬ, ИНТЕРМЕДИАЛЬНОСТЬ: ТОЧКИ СОПРИКОСНОВЕНИЯ
А.В. Кремнева
Ключевые слова: интертекстуальность, интердискурсивность, интермедиальность, взаимодействие, семиотическая система, когнитивно-семиотический подход.
Keywords: intertextuality, interdiscoursivity, intermediality, interaction, semiotic system, cognitive-semiotic approach.
В современной науке прочно закрепилось понимание текста как открытой структуры, вступающей во взаимодействие с другими структурами, в результате чего происходят различные виды межтекстового взаимодействия. Как отмечает А.А. Чувакин, «отношения между текстами, устанавливающиеся в процессе функционирования текста, включают отношения парадигматические и синтагматические; интертекстуальные и гипертекстуальные; деривационные» [Теория текста, 2003, с. 154].
Наиболее полно изучена интертекстуальность, которая, по мнению многих исследователей, существует в литературе со времени ее появления и осуществляется в самых различных формах. Так, американские исследователи М. Уортон и Дж. Стил отмечают, что отдельные элементы интертекстуальности присутствовали уже в трудах великих мыслителей прошлого, таких, как «Диалоги» Платона и «Поэтика» Аристотеля [Still, Worton, 1990, p. 2-3]. Отечественные исследователи также отмечают, что уже в текстах берестяных грамот присутствуют элементы интертекстуальности. Так, в одной из грамот девушка цитирует послание Владимира Мономаха.
Однако в самостоятельную теорию интертекстуальность оформилась только к концу 60-х годов прошлого века. Литература должна была накопить значительный опыт межтекстового взаимодействия, чтобы создать достаточную эмпирическую базу для его теоретического
осмысления. Именно ХХ век, как отмечает Н. Пьеге-Гро, не только разработал теорию интертекстуальности, но и систематизировал сами интертекстовые практики [Пьеге-Гро, 2008, с. 49]. Термин «интертекстуальность», введенный в лингвистический обиход почти полвека тому назад Ю. Кристевой, появлением которого она, по ее собственному признанию, обязана идеям М.М. Бахтина о диалогизме гуманитарного мышления [Кристева, 1993, с. 8], прочно закрепился в современном метаязыке гуманитарных наук, а теория интертекстуальности представляет собой широкое поле исследований, которыми занимаются лингвисты и литературоведы, культурологи и искусствоведы. Наличие интертекстуальных фрагментов в художественном тексте нередко расценивается сегодня как один из критериев качества современной прозы. Как говорит Ю.М. Поляков устами своего персонажа, «нынешних критиков интересует не то, что писатель написал, а то, что он прочитал» [Поляков, 2008, с. 41].
Рассматривая интертекстуальность в контексте общих проблем семиологии, Р. Барт и Ю. Кристева предложили предельно широкое понимание как текста, так и интертекстуальности. По словам Р. Барта, «каждый текст является интертекстом. Другие тексты присутствуют в нем на разных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры. Каждый текст представляет собой новую ткань, сотканную из старых цитат» [Барт, 1989, с. 418]. Широкое понимание текста присутствует и в трудах Ю.М. Лотмана, который считал, что культура в целом может рассматриваться как текст, но при этом - это сложно устроенный текст «распадающийся на иерархию «текстов в текстах» и образующих сложные переплетения текстов» [Лотман, 1981, с. 18]. Таким образом, в широком семиотическом смысле интертекстуальность предстает как средство манифестации памяти культуры в тексте. И.П. Смирнов также считает, что интертекстуальность в таком ее понимании - это «слагаемое широкого родового понятия, так сказать, интер<...>альности, имеющего в виду, что смысл художественного произведения полностью или частично формируется посредством ссылки на иной текст, который отыскивается в творчестве того же автора, в смежном искусстве, в смежном дискурсе или в предшествующей литературе» [Смирнов, 1995, с. 11].
Понимание всей культуры как Текста нашло свое отражение в том, что понятия, первоначально введенные при описании словесных произведений искусства, были экстраполированы в области изучения других форм искусства, что нашло свое отражение как в тематике исследований (см., например: [Тиба, 2003]), так и в текстовых практиках.
Многие термины теории интертекстуальности используются сегодня при описании произведений других сфер культуры: музыки, живописи и даже моды. Например: «Говорят, что эта леди (Гага- РН) поживилась креативом нашей Агузаровой, иной раз очень похоже пародируя ее наряды и прически. Но грань между плагиатом и цитированием так тонка, когда речь идет о визуальном» [Филатова, 2015, с. 47].
Характерной особенностью современной культуры является тенденция к взаимодействию, гибридизации ее различных форм: в театре используются приемы кинематографа и телевидения, в кино совмещаются элементы документального и игрового жанров, в литературных текстах присутствуют фрагменты публицистических, поэтических, научных и религиозных текстов, в научных текстах широко используются метафоры, традиционно считавшиеся литературным художественным приемом. Именно новые текстовые практики, взаимодействие и взаимопроникновение не только текстов, но и различных жанров и дискурсов, а также разных семиотических кодов способствовали появлению и развитию таких направлений, как интердискурсивность и интермедиальность. Изучению этих направлений посвящено значительное число исследований, в которых они рассматриваются как в филологическом, так и в философском и искусствоведческом аспектах (см., например: [Каркавина, 2011; Олизько, 2009; Тимашков 2012; Ти-шунина, 2001] и др.). При этом одни исследователи рассматривают их в рамках общей теории интертекстуальности [Смирнов, 1995, с. 11], другие - пытаются их разграничить, относя интертекстуальность к категориям текста, а интердискурсивность - к когнитивным категориям [Чернявская, 2009, с. 212].
Целью статьи является выявление элементов общности и различий между этими феноменами. В качестве теоретических оснований для анализа мы опираемся на когнитивно-семиотический подход к пониманию сущности интертекстуальности, которая понимается нами как одна из форм межтекстового взаимодействия в семиотическом пространстве культуры, основанная на принципе диалогизма и представляющая собой особый, неконвенциональный способ порождения и интерпретации смысла текста путем эксплицитной или имплицитной отсылки к другому тексту, хранящемуся в тезаурусе (памяти) автора и реципиента и служащему источником порождения и выявления нового смысла [Кремнева, 2015]. Таким образом, рассматриваемая в таком ракурсе интертекстуальность может быть охарактеризована как особый способ кодирования смысла, спецификой которого является двойная референция используемого кода, его одновременная отнесенность к исходному (прецедентному) и порождаемому тексту.
Анализ текстовых практик показывает, что интертекстуальность может служить маркером как определенного направления в литературе, прежде всего, постмодернизма, так и идиостиля автора.
Обращение исследователей к проблеме дискурса было продиктовано стремлением лингвистики «ввести речь в язык», то есть получить новые знания о языке за счет изучения процессов его функционирования в речи в самых различных сферах человеческой деятельности. За время своего интенсивного развития теория дискурса, изначально ин-тегративная в своей основе (поскольку она развивалась в контексте новой, антропоцентрической парадигмы, предполагающей активное сотрудничество лингвистики со всеми науками, объектом которых является человек), значительно расширила область своих интересов, что привело к более широкому пониманию самого термина «дискурс», который первоначально употреблялся в своем исходном значении «речь», или «речь, погруженная в жизнь» [Арутюнова, 1990, с. 136-137]. Подобно тому, как текст на определенном этапе развития теории превратился в Текст, дискурс сегодня в значительной мере воспринимается как Дискурс, о чем свидетельствует как количество, так и широта тематики исследований, посвященных дискурсу. Так, анализ тематики докладов, представленных на конференции «Дискурс как социальная деятельность: приоритеты и перспективы», проходившей в МГЛУ в 2014 году, позволяет выделить широкий диапазон значений данного термина. Дискурс понимается сегодня и как процесс коммуникации в различных сферах деятельности (политический, религиозный, юридический, экономический и т.д.), осуществляемой в различных формах (устно-речевой, письменный дискурс, Интернет-дискурс, сетевой дискурс и т.д.), и как функционально-стилевая и жанровая разновидность речи и текстов (конверсационный, научный, художественный, поэтический, сказочный, драматический дискурс и т.д.), и как прагматически-ориентированная речевая деятельность (манипулятивный, критический, аргументативный, толерантный дискурс), и как национально-, социально- и гендерно-маркированный вид коммуникации (русскоязычный, иммигрантский, феминистский дискурс). Такое разнообразие в употреблении термина, отражающее множественность форм, видов и культурно- и социально-обусловленных конвенций человеческого общения, вся совокупность которых объединяется данным «зонтиковым» термином, естественно, затрудняет возможность типологизации видов дискурса и выделения т.н. дискурсогенных факторов [Силантьев, 2005, с. 58-61].
Наиболее регулярно понятие дискурса пересекается с понятиями функционального стиля, жанра и текста, что находит свое отражение в
таких формулировках, как «средневековый дискурс», «эпистолярный дискурс», «дискурсивный текст», «дискурс текста». Как отмечает В.Л. Наер, такое пересечение обусловлено тем, что и текст, и дискурс, претендуя на статус речевого произведения как единицы коммуникации, уравниваются в своем коммуникативном статусе [Наер, 2004, с. 11]. Пытаясь провести разграничение между текстом и дискурсом за счет выделения аспектов исследования, В.Л. Наер предлагает относить к сфере дискурса такие аспекты, как концепты, эмоции, оценки, прагматические пресуппозиции, коммуникативные стратегии адресанта, фоновые знания, а к сфере исследования текста - лексические, фонетические, стилистические и прагматические средства, макро / суперструктуры и стратегии понимания, то есть все, что относится к языку [Наер, 2004, с. 14]. Дискурсивные исследования, по его мнению, должны быть более коммуникативно-ориентироваными, а исследования текста - более лингвистико-ориентированными. Данная точка зрения, как это признает сам исследователь, не претендует на статус абсолютной истины. Во-первых, специалисты в области лингвистики текста сегодня активно изучают текст в когнитивном ракурсе, рассматривая его как сложный концепт, находящий свою актуализацию в языковых единицах разных уровней. Во-вторых, в рамках филологической теории коммуникации, разрабатываемой в трудах А.А. Чувакина, текст рассматривается как одна из форм коммуникации [Чувакин, 2009], что предполагает изучение его эмотивного, оценочного и прагматического аспектов.
Противоречивость взглядов на соотношение текста и дискурса находит свое проявление и в дискуссиях относительно объема данных понятий: в одних исследованиях дискурс трактуется как вариант текста, в других - текст как компонент дискурса. Идея о тексте как компоненте дискурса берет начало от трудов М. Фуко, предложившего предельно широкое понимание дискурса. Дискурс в его концепции предстает как особая форма бытования языка, рассматриваемого не как система знаков (в соссюровском смысле) и не как языковая компетенция (в хомскианском смысле), а как совокупность всех когда-то сделанных или услышанных высказываний, взятая в их материальном аспекте (теле дискурса), вне их связи с конкретным субъектом. В концепции М. Фуко речь идет о т.н. бессубъектном дискурсе, который, по мнению ученого, живет своей собственной жизнью: высказывания могут предаваться забвению, использоваться, подвергаясь различным трансформациям, перемещаться в дискурсивном пространстве. М. Фуко следующим образом описывает характер существования различных дискурсов в метапространстве общего дискурса: «...можно
предположить, что во всех обществах весьма регулярно существует разноуровневость дискурсов: есть дискурсы, которые «говорятся» и которыми обмениваются изо дня в день, дискурсы, которые исчезают вместе с тем актом, в котором они были высказаны; и есть дискурсы, которые лежат в основе некоторого числа новых актов речи, их подхватывающих, трансформирующих или о них говорящих, - словом, есть такие дискурсы, которые - по ту сторону их формулирования -бесконечно сказываются, являются уже сказанными и должны быть еще сказаны» [Фуко, 1996, с. 60].
В контексте обсуждаемой проблемы для нас представляют особый интерес следующие положения, выдвинутые М. Фуко: рекуррентность единиц, образующих дискурс, возможность их трансформаций и гетерогенность общего дискурсивного пространства, наличие в нем различных дискурсов, что предполагает возможность их взаимодействия, совмещения элементов разных дискурсов во вновь порождаемых дискурсах, то есть возможность интердискурсивности. Анализируя концепцию М. Фуко, О.Г. Ревзина указывает на определенную близость идей М. Фуко и Б.М. Гаспарова, который рассматривает язык как конгломерат хранящихся в памяти различных коммуникативных фрагментов, которые, подвергаясь различным преобразованиям и вступая в различные сочетания, служат в качестве строительного материала будущих высказываний [Ревзина, 1999, с. 31].
Вместе с тем мы хотели бы отметить и существенную разницу в их взглядах. Во-первых, М. Фуко не затрагивает вопрос о том, где и как осуществляется бытие дискурса. Во-вторых, определяя описываемый им дискурс как бессубъектный, он не затрагивает вопрос о том, кто осуществляет трансформации, имеющие место в процессе бытия дискурса, поскольку дискурс в его трактовке предстает как своего рода витальный объект, или языковое тело, которое, по словам Фуко «само себя живет». Очевидно, именно этот смысл содержится в тезисе о том, что не только человек владеет языком, но и язык в известном смысле владеет человеком, предлагая ему уже готовые формы для выражения собственных мыслей и даже направляя их. Эта же мысль высказывалась и Иосифом Бродским, который сказал в одном из своих интервью: «...я думаю, что не человек пишет стихотворение, а каждое предыдущее стихотворение пишет следующее».
Б.М. Гаспаров, говоря о присущем нам свойстве воспроизводить готовые коммуникативные фрагменты в своей речевой деятельности, обращается к проблеме памяти как месту хранения этих фрагментов, что фактически выводит его исследование на когнитивный уровень. При этом речь идет не только о коллективной, но и об индивидуальной
памяти, что подчеркивает антропоцентрическую сущность его подхода. Он отмечает, что «основу нашей языковой деятельности составляет гигантский «цитатный фонд», восходящий ко всему нашему языковому опыту. Языковая память каждого говорящего формируется бесконечным множеством коммуникативных актов, реально пережитых и потенциально представляемых. Каждая мысль, которую говорящий хочет выразить, уже при самом своем зарождении пробуждает этот цитатный мнемонический конгломерат, актуализирует некоторые его компоненты, которые почему-либо ассоциируются с образом зарождающейся мысли» [Гаспаров, 1996, с. 104-106].
О.Г. Ревзина, в трудах которой нашли дальнейшее развитие идеи М. Фуко, особо подчеркивает динамический характер дискурса, его постоянное пополнение и, на этой основе, ставит вопрос об отношениях между дискурсом и интертекстом. По ее мнению, «интертекстуальность входит в онтологию дискурса, обеспечивая устойчивость и взаимопроницаемость дискурсивных формаций. Устойчивость, воспроизводимость и продвижение во времени дискурсивной формации создается благодаря собственно языковым интертекстам» [Ревзина, 2005, с. 68].
Говоря об интердискурсивности, следует отметить, что, подобно дискурсу, термин «интердискурсивность» сегодня употребляется настолько часто, что в отдельных случаях он начинает конкурировать с термином «интертекстуальность» и даже вытеснять его. Так, В.Е. Чернявская, последовательно разграничивая т.н. широкую, или радикальную модель интертекстуальности, основанную на литературоведческом и культурно-семиотическом подходе, и узкую модель, трактующую интертекстуальность как текстовую категорию, эксплицитно представляемую языковыми средствами, берет их за основу дифференциации интертекстуальности и интердискурсивности. Под интертекстуальностью исследователь предлагает понимать лишь эксплицитно маркированную отсылку к другому тексту или к текстообразовательной модели другого текста, а сходство тем, сюжетов, мотивов считать проявлением интердискурсивности [Чернявская, 209, с. 212]. По мнению автора, интертекстуальность является текстовой категорией, а интердискурсив-ность - когнитивной категорией [Чернявская, 209, с. 227]. Данная трактовка представляется нам достаточно дискуссионной по следующим причинам. Во-первых, из нее вытекает, что литературоведы занимаются проблемами интердискурсивности, а не интертекстуальности, но ведь они исследуют тексты. Во-вторых, разделение категорий на текстовые и когнитивные также кажется не вполне приемлемым, поскольку все категории являются когнитивными в своей основе, так как они являются результатом деятельности сознания, или форматами знания. Вместе с тем
мы полностью разделяем мнение В.Е. Чернявской о том, что текст не противостоит дискурсу, а сосуществует с ним, и термин «интердискур-сивность» отражает те когнитивные процессы, которые предшествуют текстовой реализации, и в которых происходит взаимодействие между разными системами, или областями знания [Чернявская, 2009, с. 227].
Все сказанное выше позволяет сделать вывод о том, что дискурс может быть представлен как обширная совокупность высказываний, относящихся к различным областям знания, хранящегося в памяти и служащего основой для построения новых высказываний и новых текстов. Понимаемый таким образом, данный термин может быть сопоставлен с такими близкими по смыслу терминами, как «цитатный фонд» (Б.М. Гаспаров), «интертекстуальная энциклопедия» (Г.В. Денисова), «вертикальный контекст» (И.В. Гюббенет) и др. В свою очередь, новые тексты и высказывания, закрепившиеся в памяти и регулярно воспроизводимые в коммуникации, пополняют дискурс, способствуя продвижению языка во времени и пространстве. Таким образом, отношения между текстом и дискурсом характеризуются взаимонаправленностью: в тексте могут находить репрезентацию элементы различных дискурсов, что и отражает сущность интердискурсивности. С другой стороны, тексты и отдельные высказывания (коммуникативные фрагменты), становящиеся рекуррентными, пополняют пространство дискурса и служат для производства новых текстов. Следовательно, важнейшей характеристикой дискурса является его открытость и способность как пополняться новыми единицами, так и освобождаться от элементов, утративших способность к воспроизводству в текстах или устной коммуникации. Гетерогенность как важнейший дискурсообразующий признак, совмещение дискурсов, относящихся к разным областям знания и их актуализация в тексте имеет своим результатом интердискурсивность, то есть совмещение в тексте элементов разных дискурсов. Таким образом, тесная взаимосвязь интердискурсивности и интертекстуальности проявляется в том, что интердискурсивность как процесс взаимодействия различных дискурсов находит свою реализацию в тексте и может изучаться только на основе анализа текстов как результатов дискурсивной деятельности. По сути дела, только анализ текстов позволяет нам реконструировать процесс взаимодействия дискурсов, участвующих в текстопорождении. Таким образом, есть все основания считать, что, понимаемая как процесс взаимодействия разных дискурсов, имеющий место при порождении текстов, интердискурсивность находит свою текстовую репрезентацию в интертекстуальности. Употребляемый по отношению к характеристике текста, данный термин акцентирует неоднородность элементов дискурса, представленных в тексте, в то время как термин «интертекстуаль-
ность» не содержит указания на эту неоднородность. Рассматриваемая в этом ракурсе, интердискурсивность может рассматриваться как один из вариантов интертекстуальности, спецификой которого является использование в качестве интекста элемента дискурса, отличного от принимающего текста.
Подобно интертекстуальности, интердискурсивность может служить как маркером определенной тенденции в литературе или даже литературной моды, так и маркером идиостиля конкретного писателя. Следует отметить, что современная литература явно тяготеет к использованию приема интердискурсивности. Приведем в качестве примера такого «многоголосия» роман современного британского писателя Адама Торпа «Ulverton», в котором в повествование включаются фрагменты писем, проповедей, историографии. При этом, включая в повествование фрагменты дискурсов, относящихся к различным эпохам, автор сохраняет правила орфографии и синтаксиса XVIII века, что позволяет придать многоголосию не только пространственную, но и временную перспективу. Приведем пример: «You shalt see how deep to the heart hath this poison entered, my children, when this true history is wound up» (A. Thorpe).
Большой интерес в плане изучения феномена интердискурсивности как элемента идиостиля и авторской эстетической стратегии представляют произведения авторов, которые являются одновременно и писателями, и филологами-исследователями. Таковы, например, тексты романов Д. Лоджа, в которых широко представлены элементы философского, литературоведеческого и феминистского дискурса. Данный прием используется автором как одно из средств создания образов персонажей. Приведем отрывок из его романа «Nice Work», в котором представлен диалог между преподавателем литературы университета Робин Пенроуз и менеджером промышленного предприятия Виком Уилкоксом. «...it's a very straightforward metonymic message». "Metowhat?" "Metonymic. One of the fundamental tools of semiotics is the distinction between metaphor and metonymy. D 'you want me to explain it to you? " "It'll pass the time", he said. "Metaphor is a figure of speech based on similarity. In metaphor you substitute something like the thing you mean for the thing itself, whereas in metonymy you substitute some attribute or cause or effect of the thing for the thing itself". "I don't understand a word you are saying» (D. Lodge). Этот диалог, иллюстрирующий невозможность персонажей понимать друг друга в силу их принадлежности к разным интеллектуальным сферам, играет важную роль в развитии сюжета, поскольку он послужит стимулом для Вика посещать занятия в университете и получить возможность обсуждать с Робин подобные темы.
Интермедиальность, подобно интертекстуальности и интердискур-сивности, также является зонтиковым термином, объединяющим разные по своей глубинной сущности процессы. Понимаемая в самом широком смысле, интермедиальность означает взаимодействие кодов разных искусств в рамках единого художественного целого. Следует подчеркнуть, что, как и в случае интертекстуальности, практика использования элементов интермедиальности началась задолго до создания теории и появления самого термина, введенного в 1983 году [Иашеп-Ьбуе, 1983]. Произведения литературы и других видов искусств, в которых использовались приемы синтеза искусств, сделали необходимым их теоретические осмысление. Назовем в качестве примеров таких произведений музыку А.Н. Скрябина, «кинематографически окрашенную» поэзию футуристов [Смирнов, 2001, с. 114], живопись М. Чюрлениса, поэзию А.А. Вознесенского.
Становление теории интермедиальности как отдельного направления связано, с одной стороны, с работами, посвященными взаимодействию, или синтезу искусств. Так, в 1918 году была опубликована статья М.П. Алексеева «Тургенев и музыка», положившая начало теории взаимодействия искусств (см. об этом: [Тишунина, 2001, с. 149]). В 1928 году Н.И. Жинкин в своем докладе, посвященном взаимодействию литературы, живописи, кино и театра и музыки, говорил о том, что «искусства одновременно все общи друг с другом и дифференциальны», что каждый вид искусства создает и открывает для нашего сознания некоторое свойство, которое сконцентрировано именно в этом виде, но может присутствовать во всех других искусствах, что свидетельствует об их взаимодействии [Жинкин, 2010, с. 63].
С другой стороны, изучение интермедиальности было стимулировано семиотическими исследованиями, рассматривающими всю культуру как текст, представленный разными кодами, вступающими во взаимодействие. Ю.М. Лотман неоднократно высказывал мысль об обогащении культуры за счет взаимодействия ее различных форм. Рассматривая эту проблему в семиотическом плане, он писал о том, что «семиосфера многократно пересекается внутренними границами, специализирующими ее участки в семиотическом отношении. Информационная трансляция через эти границы, игра между различными структурами и подструктурами, направленные непрерывные семиотические «вторжения» той или иной структуры на «чужую территорию» образуют порождения смысла, возникновение новой информации» [Лотман, 1992, с. 92]. Таким образом, он приходит к выводу о том, что «за-шифрованность многими кодами есть закон для подавляющего числа текстов» [Лотман, 1992, с. 143].
Мощным стимулом для изучения теории интермедиальности послужило стремительное развитие различных средств коммуникации, все возрастающая тенденция использовать различные средства подачи информации с целью усиления ее воздействия на получателя. Сегодня под интермедиальностью понимается широкий круг явлений, что приводит к необходимости ее дальнейшей дифференциации. Исследователи выделяют несколько видов интермедиальности [Тимашков, 2007, с. 24-25]:
а) так называемый синтез медиа, результатом которого является поликодовый текст, сочетающий слово и рисунок или диаграмму, слово и видеоизображение. Этот вид интермедиальности имеет самое большое распространение в сегодняшней культуре, в которой широко используются различные формы гибридизации. Простейшим примером данного вида интермедиальности может служить текст и иллюстрации к нему. При этом могут складываться разные типы отношений между используемыми кодами. В программе «Наблюдатель» от 12.11.2015 года, посвященной творчеству художников-иллюстраторов, А.Г. Трауготт возражал против употребления самого термина «иллюстратор», объясняя это тем, что художник, создающий рисунки к тексту, взаимодействует с текстом, и в процессе этого взаимодействия он может не соглашаться с автором и предлагать свою трактовку произведения. Рисунок может, по его мнению, дополнять текст, придавая ему большую степень эмоциональности. Так, выполняя рисунки к рассказу Л.Н. Толстого о льве и собачке, текст которого показался ему лаконичным и лишенным эмоций, он пытался передать эмоции в рисунке.
б) Трансмедиальная интермедиальность, суть которой состоит в воплощении одной и той же темы или сюжета средствами различных видов искусства. Лучшим примером такого вида интермедиальности могут служить многочисленные воплощения библейских сюжетов в разных видах искусства.
в) Трансформационная интермедиальность, заключающаяся в перекодировании одной знаковой системы в другую, например, словесное описание картины или музыкального произведения. Данный вид интер-медиальности наиболее полно представлен в художественных и искусствоведческих текстах, посвященных творчеству художников или музыкантов. Подобное перекодирование смысла произведения искусства требует не только эрудиции в той области искусства, о которой идет речь, но и эмпатии, то есть способности увидеть или услышать мир глазами другого и воспроизвести в словесной форме, мыслить не словами, а музыкальными или живописными образами. Вот, например, как это удается Максиму Кантору, обладающему способностью как визуализировать абстрактные понятия, так и вербализовывать смысл живописного полот-
на: «Картина, как это свойственно зрелому Петрову-Водкину, написана без аффектации, повествование ведется очень спокойно, никак не интонированным языком... Это (что исключительно важно) не иносказание. Подлинный мастер никогда не говорит так называемым Эзоповым языком, просто всякий образ имеет много уровней прочтения» [Кантор, 2014, с. 83].
г) Так называемая онтологическая интермедиальность, выражающаяся в наличии общих черт у разных форм искусства, что находит свое проявление в музыкальности или кинематографичности прозы, в живописности поэзии и т.п. Интермедиальность такого вида - явление достаточно редкое, поскольку в нем находит выражение многосторонность дарования автора, его способность передать в слове особенности мировосприятия с помощью другого кода. Лучше всего это удается авторам, которые одновременно занимались и литературным, и иным творчеством, что позволяет им реализовать мультимодальность собственного художественного мировосприятия в такой словесной форме, которая несет на себе специфику этого мировосприятия и становится важной чертой их идиостиля. Так, исследователи творчества Джеймса Джойса считают, что если бы он не стал писателем, он мог бы стать композитором, и, возможно, именно этим можно объяснить особую музыкальность его «Улисса», который одни сравнивают с сонатой, другие - с фугой. В. Вулф, которая выросла в атмосфере взаимодействия литературы, живописи и музыки, постоянно стремилась отразить в своем творчестве результаты такого взаимодействия. Она писала в одном из своих писем: «I always think of my books as music before I write them» (Я всегда думаю о своих книгах как о музыке прежде, чем я пишу их) (W. Woolf). Исследователи творчества Л.Н. Толстого, в частности, его «Крейцеровой сонаты» отмечают, что писатель записывал свои впечатления от произведения Бетховена как о разговоре музыкальных инструментов, переводя таким образом язык нот на язык слов, вербализуя звучание, в котором каждая нота в сочетании с другими составляла музыкальную фразу и выражала определенную идею, которую он затем передавал в словесной форме [Петрова, 2011, с. 39]. Музыкальность художественного текста может также отражать специфические черты звучащей речи определенного этноса. Так, например, природная музыкальность речи афроамери-канцев находит свое отражение в особенностях идиостиля афроамери-канских авторов. В текстах Т. Моррисон, как показывают исследования, можно услышать отголоски джазовых импровизаций [Каркавина, 2011].
Основное различие между перечисленными видами интермеди-альности состоит в том, что в первом случае мы имеем дело с поликодовым текстом, в котором эксплицитно представлены разные коды, во-
втором - с воплощением одной темы в разных произведениях искусства, то есть в разных семиотических системах, и, в третьем и четвертом - с переводом невербального кода в вербальный и отражением результатов этого перекодирования в смысловых и стилистических особенностях текста. Подобные тексты требуют особой методики интермедиального анализа, позволяющей выявить и описать следы взаимодействия различных кодов в тексте. Так, Дж. Кэри в своем романе «The Horse's Mouth», описывая эпизод знакомства художника с коллекционерами, передает синтаксическими средствами особенность восприятия внешности персонажей глазами художника, перечисляет с помощью коротких номинативных предложений отдельные детали, бросающиеся в глаза, что создает впечатление создания наброска их внешности: «Voice like a Liverpool dray on a rumbling bridge. Charming manners. Little bow. Beaming smile. Lady tall, slender. Spanish eyes, brown skin, thin nose. Greco hands. Collector's piece» (J. Cary).
Вместе с тем следует признать, что границы между перечисленными видами интермедиальности иногда оказываются достаточно диффузными, а потому возможно их пересечение и наложение друг на друга в текстовых практиках.
Подведем краткие итоги. Будучи производными от интертекстуальности в широком понимании этого явления и тесно связанными с ней, явления интердискурсивности и интермедиальности имеют и существенные различия в семиотическом плане. Их сходство с интертекстуальностью состоит в том, что в основе всех трех процессов лежит принцип взаимодействия, а специфика заключается в качественном различии единиц, участвующих в этом взаимодействии. В интертекстуальности и интердискурсивности участвуют единицы одной семиотической системы (но разных дискурсов в случае интердискурсивно-сти), а в интермедиальности - единицы разных семиотических систем, подвергающиеся перекодированию и словесному представлению в тексте, что лишь подтверждает тезис Ю.М. Лотмана о присутствии в тексте следов разных кодов. Таким образом, именно текст выступает той средой, в которой находят свое воплощение процессы взаимодействия различных дискурсов и кодов.
Литература
Арутюнова Н.Д. Дискурс // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.
Барт Р. От произведения к тексту // Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1989.
Гаспаров Б.М. Язык. Память. Образ. Лингвистика языкового существования. М., 1996.
Жинкин Н.И. О языке кино и типологии искусств // Известия РАН. Серия литературы и языка. 2010. Т. 69. № 2.
Каркавина О.В. Языковая реализация интермедиальных отношений в творчестве Тони Моррисон: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Барнаул, 2011.
Кремнева А.В. Интертекстуальность как одна из форм межтекстового взаимодействия (когнитивно-семиотический подход) // Когнитивные исследования языка. М., Тамбов, 2015. Вып. XXI.
Кристева Ю. Бахтин, слово, диалог и роман // Диалог. Карнавал. Хронотоп. 1993. № 4.
Лотман Ю.М. Текст в тексте // Труды по знаковым системам. XIV. Тарту, 1981.
Лотман Ю.М. О семиосфере // Лотман Ю.М. Избранные статьи. В 3-х тт. Таллинн, 1992. Т. 1.
Наер В.Л. Дискурс и текст: речевое произведение // Вестник МГЛУ. Серия Лингвистика. М., 2004. Вып. 496.
Олизько Н.С. Семиотико-синергетическая интерпретация особенностей реализации категорий интертекстуальности и интердискурсивности в постмодернистском художественном дискурсе: автореф. дис. ... д-ра филол. наук, Челябинск, 2009.
Основы теории текста. Барнаул, 2003.
Петрова С.А. Интермедиальная специфика повести Л.Н. Толстого «Крейцерова Соната» // Сибирский филологический журнал. 2011. № 2.
Пьеге-Гро Н. Введение в теорию интертекстуальности. М., 2008.
Ревзина О.Г. Язык и дискурс // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 1999. № 1.
Ревзина О.Г. Дискурс и дискурсивные формации // Критика и семиотика. 2005.
Вып. 8.
Силантьев И.В. Многофакторная модель типологии дискурсов // Университетская филология - образованию: человек в мире коммуникаций. Барнаул, 2005.
Смирнов И.П. Порождение Интертекста. Элементы интертекстуального анализа с примерами из творчества Б.Л. Пастернака. СПб., 1995.
Смирнов И.П. Смысл как таковой. СПб., 2001.
Тиба Д. Симфоническое творчество Альфреда Шнитке: опыт интертекстуального анализа: автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 2003.
Тимашков А.В. К истории понятия интермедиальности в российской и зарубежной науке // zmogus ir zodis. 2007. № 11.
Тимашков А.Ю. Интермедиальность как авторская стратегия в европейской художественной культуре рубежа XIX-XX веков: автореф. дис. ... канд. искусствоведения. СПб., 2012.
Тишунина Н.В. Методология интермедиального анализа в свете междисциплинарных научных исследований // Методология гуманитарного знания в перспективе XXI века. Серия «Симпозиум». СПб., 2001. Вып. 12.
Фуко М. Археология знания. [Электронный ресурс]. URL: http://royallib.com/book/fUko_mishel/arheologiya_znaniya.html
Фуко М. Воля к истине. М., 1996.
Чернявская В.Е. Лингвистика текста: Поликодовость, интертекстуальность, ин-тердискурсивность. М., 2009.
Чувакин А.А. Коммуникация как объект исследования современной филологии // Университетская филология - образованию: регулятивная природа коммуникации. Барнаул, 2009. Ч. 1.
Hansen-Love A. Intermedialitât und Intertextualitât. Probleme der Korrelation von Wort und Bildkunst - am Beispiel der russischen Moderne // Dialog der Texts. Wiener Slavistische Almanach. Wien, 1983.
Higgins D. Horizons: The Poetics and Theory of Intermedia. Carbondale Edwardsville, 1984.
Still J., Worton M. Introduction // Intertextuality. Theories and Practice. Manchester and New York, 1990.
Warner W. Musicalization of Fiction A Study in the Theory and History of Intermediali-ty. Amsterdam, 1999.
Источники
Кантор М. Свидетель истории // Story. 2014. № 9 (73).
Поляков Ю. Гипсовый трубач, или конец фильма. М., 2008. Ч. 1.
Филатова О. Агузарова, «Браво» // Story. 2015. № 7 (82).
Cary J. The Horse's Mouth. Lnd., 1990.
Lodge D. Nice Work. Lnd., 1989.
Thorpe A. Ulverton. Lnd., 1992.
«НЕСОСТОЯВШИЕСЯ ЖИТИЯ»: ОБРАЗЫ СОЦИАЛЬНЫХ ПОДВИЖНИКОВ В РОМАНАХ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО И ДЖОРДЖ ЭЛИОТ
Т.А. Пирусская
Ключевые слова: Достоевский, Джордж Элиот, роман XIX века, социальное подвижничество, «несостоявшееся житие», святость.
Keywords: Dostoyevsky, George Eliot, 19th-century novel, social devotee, «might-have-been saints», sanctity.
Ф.М. Достоевский и Джордж Элиот - современники и даже ровесники, культурно далекие, но в каких-то аспектах неожиданно близкие, -равно озабоченные проблематикой бытия человека в мире профанном и растерянном, тоскующем по трансцендентным основаниям морали, ищущем и не находящем «замещения» святости. В романах, обращенных к современной им социальной реальности, оба писателя косвенно размышляют об этом, пытаясь представить себе образ «современного святого».
Мировоззренческие и биографические контексты их творчества, траектории интеллектуального развития различны. Достоевский прошел сложный путь от вполне традиционного воспитания, подразумевавшего знакомство с основами православного вероучения, к охлаждению церковной веры, увлечению социалистическими идеями, сближению с мыслителями, видевшими во Христе лишь человеческий идеал, затем поч-
