CC BY
830
ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ И ПРЕЦЕДЕНТНОСТЬ: К ВОПРОСУ О РАЗГРАНИЧЕНИИ ПОНЯТИЙ
Н.А. Кудрина
Kudrina, N.A. Intertextuality and precedentness: on differentiating between notions. The main principles of intertextuality are now actively employed in not only literary but also language studies. Incidentally, different approaches are not always combined successfully, which leads to confusion in the use of terms and the notions they indicate. The article suggests differentiating between the notion of intertextuality and that of precedentness, which are frequently used as interchangeable, and proposes a term to indicate an intertextual sign of any type - intertexteme.
Если исходить из определений интертекста и прецедентного текста, сформулированных теми лингвистами, которые впервые употребили данные термины, то может показаться, что сама постановка вопроса о необходимости разграничения понятий, стоящих за ними (как и за соотносимыми с ними терминами интертекстуалъностъ и прецедентностъ), некорректна. Так, в предложенном Ю. Кристевой определении интертекстуальности (а это «обозначение общего свойства» [1] текста появилось в ее работах раньше, чем термин интертекст, хотя и воспринимается как его производное), речь идет о «пересечении», по меньшей мере, двух любых текстов. Ср.: «... любой текст строится как мозаика цитаций, любой текст есть продукт впитывания и трансформации какого-нибудь другого текста. Тем самым на место понятия интерсубъективности встает понятие интертекстуальности, и оказывается, что поэтический язык поддается как минимум двойному прочтению (выделено автором. - Н. К.) [2]. Естественно, что как осознанные, так и неосознанные ассоциации, которые возникают у каждого автора в процессе порождения текста и находят в этом новом тексте свое отражение, связаны со всем многообразием известных автору текстов, а не только с общеизвестными и общественно-значимыми, то есть такими, которые Ю.Н. Караулов предложил называть прецедентными текстами. Прецедентные тексты, по определению Ю.Н. Караулова (а именно это определение получило наиболее широкое распространение и признание в современной отечественной лингвистике), - это тексты, «значимые для той или иной личности в познавательном или эмоциональном отношениях, имеющие сверхличностный характер,
т. е. хорошо известные и окружению данной личности, включая ее предшественников и современников, и, наконец, такие, обращение к которым возобновляется неоднократно в дискурсе данной языковой личности» [3].
Ясно, что обращение к прецедентным текстам, неизбежное в процессе создания новых текстов, приводит к интертекстуальности последних, но это, конечно же, не означает справедливости обратного утверждения, то есть того, что интертекстуальность всегда создается только за счет «переклички» с прецедентными текстами. Несмотря на кажущуюся очевидность такого соотношения рассматриваемых понятий, в последние годы (в отличие от литературоведческого изучения интертекстуальности, проводимого в основном в русле концепции, разработанной представителями французской семиотики) во многих лингвистических работах, посвященных исследованию механизмов интертекстуальности в разных видах текста (и дискурса), понятия интертекста и прецедентного текста не только сближаются, но нередко и отождествляются. Следовательно, вопрос о необходимости их разграничения является весьма актуальным.
В рамках активно разрабатываемой в отечественном языкознании последнего десятилетия концепции прецедентных феноменов (прежде всего, в работах В.В. Красных, Д.Б. Гудкова, И.В. Захаренко и их последователей (см., например, [4-7] и др.), хотя и отмечается определенная близость данной концепции и теории интертекста, отношения между прецедентными феноменами и интертекстуальными включениями не рассматриваются по принципиальным соображениям, а именно, в связи с различиями в выборе объекта исследования. В.В. Красных пишет по
этому поводу: «Принципиальные различия касаются в первую очередь объекта исследования: указанная теория (теория интертекста. -
Н. К.) анализирует художественный текст <...>» и далее: «Что касается проводимых нами исследований, то, как я неоднократно подчеркивала, объектом нашего изучения являются тексты речевые, спонтанные, импровизационные, именно поэтому мы не используем теорию интертекстуальности, которая выросла из анализа художественного текста и, будучи примененной в этих целях, дает, безусловно, блестящие результаты» [7, с. 228].
Однако исследование механизмов интертекстуальности, активно проводимое в последние годы на материале самых различных видов текста (и дискурса), красноречиво свидетельствует о том, что данная теория уже «переросла» анализ только художественного текста, вышла за его пределы. Так, она оказалась весьма плодотворной и при изучении публицистических и научных текстов, которые стали объектом внимания многих современных исследователей именно с интертекстуальной точки зрения. Расширение сферы использования понятия интертекста, изучение особенностей его построения в текстах разных видов, несомненно, способствует более интенсивному развитию теории интертекстуальности как в плане верификации тех теоретических положений, которые были сформулированы в рамках литературоведческого подхода, так и в плане их переработки в приложении к иной - лингвистической -«реальности». Этот процесс сопровождается постоянным обогащением соответствующей терминологии. И, как всегда в таких случаях, наряду с удачными терминами (и по форме, и по содержанию, и по «встраиваемости» в соответствующее терминологическое поле), появляются ненужные дублеты и термины-однодневки. Кроме того, происходит «столкновение» новой терминологии со «старой», причем «старые» термины могут подвергаться более или менее существенной реинтерпретации (ретерминологизации) или сохраняют свое первичное значение, но вступают в сложные отношения с новыми терминами. В результате нередко отмечаются всякого рода терминологические подмены и смешения. Это, в частности, касается и вынесенных в заголовок данной статьи терминов, и соот-
носимых с ними терминов интертекст и прецедентный текст.
Теория прецедентное™ развивается тоже не только в рамках одной (упомянутой выше) концепции и не только на материале «спонтанных, импровизационных» текстов. Она приобретает все больше сторонников среди лингвистов, исследующих особенности построения и художественных, и публицистических, и научных текстов. При этом нередко происходит сближение или даже взаимопе-ресечение теории прецедентное™ и теории интертекстуальности, в целом дающее достаточно интересные результаты, но, вместе с тем, в ряде случаев приводящее к терминологической путанице, к неоправданному приравниванию терминов, обозначающих разные понятия. Так, А.М. Мелерович и М.А. Фокина прямо указывают, что «по основным признакам тождественным интертексту является понятие прецедентных текстов <...>» [8] и далее: «В зависимости от особенностей их использования прецедентные тексты (интертексты) могут выполнять разнообразные функции» [8, с. 55].
Возможная подмена одного из рассматриваемых понятий другим отмечается и, например, в статье Е.Н. Квашниной, подчеркивающей, что «сущность явления ИТ (интертекстуальности. - Н. К.) передается некоторыми лингвистами термином «прецедентный текст» [9].
Кроме прямых указаний, подобных приведенным выше, о нередко происходящем отождествлении интертекста и прецедентного текста свидетельствуют и те виды интертекстуальных знаков (или - в терминологии К.П. Сидоренко [10] - интертекстем), то есть средств создания интертекстуальности, которые оказываются в центре внимания большинства лингвистических исследований данного явления. Как правило, такие исследования проводятся на материале достаточно разнородных - с позиций традиционного подхода - единиц: пословиц и поговорок, крылатых слов и выражений, афоризмов и сентенций, фразеологизмов и (выделяемых отдельно) библеизмов ит. п. Многие современные лингвисты сводят данные единицы в один класс, обозначаемый удачным (о чем свидетельствует его все более широкое использование в отечественной лингвистике) «объединительным» термином - прецедент-
ное высказывание (введенным в научный обиход В.Г. Костомаровым и Н.Д. Бурвико-вой, но получившим распространение благодаря целому ряду, в том числе упомянутых выше, работ В.В. Красных, Д.Б. Гудкова, И.В. Захаренко).
Сведение всего многообразия интертек-стем к прецедентным высказываниям (не важно, употребляется при этом сам термин прецедентное высказывание или нет) и, тем более, приравнивание последних к интертекстам, отмечаемое в целом ряде современных исследований, не только неправомерно сужает понятие интертекста (и интертекстуальности), но и серьезным образом искажает его сущность. В соответствии с определением в «классической», по оценке Ю.С. Степанова [1, с. 9], формулировке Р. Барта интертекстом является не средство создания интертекстуальности, а сам текст, причем, по сути дела, любой текст. Ср.: «Каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют в нем на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры. Каждый текст представляет собой новую ткань, сотканную из старых цитат. Обрывки культурных кодов, формул, ритмических структур, фрагменты социальных идиом ит. д. - все они поглощены текстом и перемешаны в нем, поскольку всегда до текста и вокруг него существует язык» (цит. по [1, с. 9]).
С другой стороны, отождествление прецедентного текста и интертекста приводит к нежелательному терминологическому смешению. Так, в статье О.М. Косяновой с многообещающим названием «Интертекст как часть национальной культуры общения» по сути дела рассматриваются только разнообразные прецедентные высказывания (хотя данный термин и не используется). На это указывает уже само определение интертекста, предлагаемое автором: «Интертекст - включение в собственную речь цитат, афоризмов, крылатых выражений, пословиц, поговорок и сентенций, типизированных выражений, речевых клише» [11] и далее: «Интертекст -это часть культуры, как «большой» - афоризмы и цитаты из литературных произведений, пословицы, поговорки, так и «малой» -отрывки из анекдотов, реклам, рифмованные клише, бытующие в речи, и т. д.» [Там же].
Таким образом, определение интертекста дается через перечень основных интертекстуальных единиц, которые (за исключением «рифмованных клише») относят к прецедентным высказываниям.
Представленные в рассматриваемой статье характеристики указанным образом понимаемого интертекста также совпадают с уже выведенными и общепризнанными характеристиками прецедентного высказывания. Ср. утверждение автора о том, что «Интертекст - это как бы пароль, дающий право войти в данную социальную или возрастную группу» [11, с. 633] и выделенную Г.Г. Слышкиным парольную функцию различных видов апелляции к концепту прецедентного текста [12], а также идею о существовании не только универсальных и национальных, но и «социумно-прецедентных высказываний» [4] (в классификации Г.Г. Слыш-кина последним соответствуют макрогруппо-вые и микрогрупповые прецедентные тексты, противопоставляемые национальным, цивилизационным и общечеловеческим [12, с. 28]).
К терминологической путанице приводит также отмечающееся у ряда современных лингвистов неправомерно расширенное понимание прецедентного текста, когда вопреки уже более или менее «устоявшемуся» в научной практике значению этот термин используется как синоним термина прототекст для обозначения любого текста, являющегося источником интертекстуальности изучаемого текста. Ср.: «Если в основу классификации положить характерные признаки прототекста (прецедентного текста), с одной стороны, можно говорить об отношениях между одним и тем же текстом, представленным в разные периоды его исторической жизни. <...> С другой стороны, речь идет о взаимодействии между изначально разными текстами (одного или нескольких авторов).» [13]. Термин прототекст в данном случае, напротив, используется в узком смысле, в результате чего он приравнивается к термину предтекст (или претекст).
При анализе лингвистических работ, в которых под тем или иным углом зрения изучается явление интертекстуальности, обнаруживается недостаточно четкое разведение и других терминов, соотносимых как с прецедентными текстами (и/или высказываниями), так и с интертекстемами. Большое
разнообразие таких терминов в отечественном языкознании можно объяснить сосуществованием не только двух указанных выше, но и нескольких других подходов к изучению «чужого слова» в тексте (или «текста в тексте»). Б.Ю. Норман выделяет четыре основных подхода к решению проблемы воспроизводимости текста. Первый подход, по мнению этого ученого, связан с выделением прецедентных текстов Ю.Н. Карауловым (здесь и далее курсив наш. - Н. К.); второй восходит к работам Б.М. Гаспарова, который утверждает, что «основу нашей языковой деятельности составляет гигантский «цитатный фонд», восходящий ко всему нашему опыту» (цит. по: [14]); третий подход представлен в работах А.Е. Супруна, который для обозначения воспроизводимых фрагментов «чужого» текста вводит термин текстовая реминисценция и квалифицирует многообразные текстовые реминисценции как часть языковой системы; и, наконец, в-четвертых, отмечает Б.Ю. Норман, «многие исследователи занимаются феноменом интер-текстуалъности, то есть внутренней «перекличкой» текстов, позволяющей рассматривать совокупность речевых актов на данном языке как один большой (практически бесконечный) текст» [14].
В каждом из перечисленных подходов для обозначения воспроизводимого текста формируется своя терминология, и, естественно, что внутри каждого подхода она более или менее логично соотносится с традиционной терминологией в неизбежно существующих точках сближения и пересечения. Например, такие традиционно выделяемые единицы воспроизводимой речи, как цитаты и крылатые слова, А.Е. Супрун в своей «системе координат» относит к текстовым реминисценциям наряду с набором следующих единиц: индивидуальные неологизмы, имена персонажей, названия произведений, имена их авторов, особые коннотации слов и выражений, прямые или косвенные напоминания о ситуациях [15].
Однако сосуществование нескольких подходов к изучению одной и той же проблемы не может не привести к взаимовлиянию, одним из следствий которого практически всегда является большее или меньшее (в зависимости от автора) терминологическое смешение. При этом нередко наблюдается
чисто механическое объединение терминологии, используемой представителями разных подходов для обозначения одних и тех же явлений, в результате чего предлагаемые классификации этих явлений становятся менее четкими, а границы выделяемых классов -размытыми. Например, О.В. Долгополова в статье, посвященной изучению «интертекстуальных связей литературного произведения», использует двойной термин КЕ-интер-текстема (где КЕ - крылатая единица. -Н. К.), не вводя его определения, но перечисляя виды «КЕ-интертекстем». К ним автор относит почти все виды интертекстуальных знаков, представленные в разных подходах к их изучению, но в ее интерпретации все они являются и «крылатыми единицами». «КЕ-ин-тертекстемы в составе художественных текстов В. Кеппена, - пишет О.В. Долгополова, -разнообразны. Они представлены:
1) КЕ-заглавиями, отсылающими к другому произведению;
2) КЕ-цитатами (с атрибуцией или без атрибуции) в составе текста;
3) КЕ-аллюзиями;
4) КЕ-реминисценциями;
5) КЕ-эпиграфами;
6) «точечными цитатами» - именами литературных персонажей других произведений или мифологических героев, получившими статус крылатых, включенными в текст и др.» [16].
С другой стороны, стремление объединить разные подходы и соответственно разную терминологию может привести к не всегда достаточно обоснованному разведению терминов, обозначающих, по сути дела, одно и то же понятие. Так, уже в названии статьи -«Текстовая реминисценция как интертексте-ма» [17] М.А. Алексеенко «сталкивает» два понятия, отношения между которыми практически всеми лингвистами, использующими соответствующие термины, интерпретируются по-разному. Однако, сравнивая в своей статье определение интертекстемы, предлагаемое К.П. Сидоренко («межуровневый реляционный (соотносительный) сегмент содержательной структуры текста - грамматической (морфемно-словообразовательной,
морфологической, синтаксической), лексической, просодической (ритмико-интонационной), строфической, композиционной, - вовлеченной в межтекстовые связи» [10, с. 6]), и
определение текстовой реминисценции, которое дает А.Е. Супрун («осознанные У8 неосознанные, точные У8 преобразованные цитаты или иного рода отсылки к более или менее известным ранее произведенным текстам в составе более позднего текста» [15, с. 17]), М.А. Алексеенко отмечает трудность разграничения двух понятий. И действительно, текстовая реминисценция в понимании
А.Е. Супруна, «покрывающая» практически все виды «чужого слова», полностью подходит под определение интертекстемы, то есть в указанном понимании эти термины можно рассматривать как синонимы. М.А. Алексеенко, тем не менее, пытается развести их, сужая «сферу деятельности» текстовых реминисценций. Приведенное выше название статьи этого автора указывает на то, что для него текстовая реминисценция (ТР) является одним из видов интертекстем. Об этом свидетельствует и следующее утверждение, сформулированное в заключении рассматриваемой статьи: «По-разному можно определить лингвистический статус ТР в зависимости от аспекта, цели и методов исследования. Но при любом подходе нельзя не учитывать то обстоятельство, что эти образования находятся в отношениях пересечения с фразеологизмами, паремийными единицами, крылатыми словами и выражениями, лексическим составом языка и в отношениях включения в понятия текстема и интертекстема (выделено автором. - Н. К.) [17, с. 101-102].
Таким образом, в трактовке М.А. Алексеенко текстовая реминисценция является видовым понятием по отношению к интер-текстеме как родовому понятию. Вместе с тем, если принимать во внимание перечисленные автором статьи источники текстовых реминисценций, то снова становится не ясно, в чем их отличие - с данной точки зрения -от других видов интертекстем и от интертекстемы как общего понятия. Ср.: «Состав источников ТР русского языка довольно разнообразен, но к основным исследователи относят: 1) Библию, 2) фольклор, античную мифологию и литературу, (пункт 3 у автора отсутствует. - Н. К.), 4) произведения мировой художественной литературы, 5) произведения русской литературы, 6) детскую литературу, 7) народные и популярные авторские песни, 8) политические и публицистические тексты, 9) радио, телевидение и кинематограф» [17, с. 101].
По-разному «складываются отношения» и между терминами текстовая реминисценция и прецедентный текст (и/или прецедентное высказывание). Термин текстовая реминисценция, введенный в научный обиход в трактовке А.Е. Супруна [15] позже термина прецедентный текст, как бы «преодолевает» ограничения, свойственные последнему как «чужому слову», обозначая не только многократно воспроизводимые ранее созданные тексты, «имеющие сверхличност-ный характер», но и те, которые не приобрели широкой известности, не вышли на «сверхличностный уровень». Тем не менее, в более поздней своей работе А.Е. Супрун подчеркивает, что термином текстовая реминисценция он характеризует то же явление, что и прецедентные высказывания [18], что, естественно, приводит к неоправданному отождествлению двух понятий. Интересно, что Ю.Е. Прохоров, также использующий термин текстовая реминисценция, выделяет два вида - ТР в структуре отдельной речевой личности и ТР в структуре общения, при этом определяя последнюю как прецедентную [19]. Однако термин прецедентная текстовая реминисценция, фактически претендуя на «место», уже занятое композиционно более простыми, но вместе с тем достаточно «прозрачными» терминами прецедентный текст и прецедентное высказывание, оказался избыточным и потому не получил широкого распространения.
По-иному решает вопрос о соотношении терминов прецедентный текст и текстовая реминисценция Г.Г. Слышкин. Этот исследователь принимает определение текстовых реминисценций А.Е. Супруна, но связывает их только с прецедентными текстами. Прецедентные тексты при этом понимаются максимально широко - как «любая характеризующаяся цельностью и связностью последовательность знаковых единиц, обладающих ценностной значимостью для определенной культурной группы» [12, с. 28]. Это означает, что прецедентным может быть «текст любой протяженности: от пословицы или афоризма до эпоса», кроме того, он «может включать в себя помимо вербального компонента изображение или видеоряд (плакат, комикс, фильм)» [Там же]. Прецедентные тексты функционируют в дискурсе в виде реминисценций, которые, по Г.Г. Сльттп-
кину, представлены пятью основными разновидностями: упоминание, прямая цитация, квазицитация, аллюзия и продолжение. Представленное таким образом соотношение терминов прецедентный текст, текстовая реминисценция, цитата, аллюзия и других «внутри» авторской системы выглядит достаточно логично и убедительно. Но если выйти за ее пределы, то становится ясно, что такое понимание реминисценции усугубляет терминологическую путаницу, не снимая, а, напротив, «приумножая» неоднозначность данного термина.
Существует и третья интерпретация рассматриваемого термина, согласно которой он стоит в ряду других терминов, обозначающих разные виды интертекстуальных включений, что явствует, например, из следующего определения: «Под интертекстуальностью понимается включение в текст либо целых других текстов с иным субъектом речи, либо их фрагментов в виде маркированных или немаркированных, преобразованных или неизмененных цитат, аллюзий, реминисценций» [20].
Очевидно, что в каждом из трех подходов один и тот же термин используется для обозначения разноуровневых единиц и поэтому соотносится то с родовым понятием (как у А.Е. Супруна) и, значит, может рассматриваться как однопорядковый с термином интертекстема, то только с видовым (как в определении, которое дает И.В. Арнольд), то представляет собой «межуровневое» понятие (у Г.Г. Слышкина) - одновременно и родовое (по отношению к пяти видам реминисценций), и видовое (поскольку, будучи связанным с прецедентным текстом, соответствует только, так сказать, «прецедентно-обусловленным» интертекстемам).
Из сказанного следует, что даже такое -наиболее общее из всех обозначений разнообразных видов интертекстовых включений, как текстовая реминисценция, не может использоваться в качестве родового. Не имеющий, в отличие от него, подобного «шлейфа» терминологических споров и разногласий в определении объема передаваемого понятия, термин интертекстема, на наш взгляд, «по праву» занимает ту терминологическую позицию, которая до него оставалась «открытой». Кроме того, он представляется весьма удачным и как совершенно прозрачная но-
минация, подчеркивающая основное свойство обозначаемой единицы, - включенность в интертекст. А благодаря «эмической» форме он легко вписывается в своеобразную парадигму терминов, которые обозначают не только собственно языковые единицы разных уровней, но и единицы, изучаемые такими междисциплинарными научными направлениями, как лингвокультурология,
прагмалингвистика, коммуникативная грамматика и др. (ср.: лингвокультурема, прагме-ма, коммуникема и т. д.).
Рациональным является, на наш взгляд, подразделение интертекстем на прецедентные и непрецедентные. В принципе, судя по публикациям последних лет, такое разграничение видов интертекстем уже стало лингвистической реальностью (несомненно, отражающей объективную реальность), хотя оно и не всегда проводится достаточно четко, особенно на терминологическом уровне.
Думается, что понятие интертекста является важным и перспективным и для изучения прецедентных феноменов. Хотя всякого рода апелляции к прецедентным феноменам происходят внутри интертекста, а интертекстема оказывается понятием более широким, включающим понятие прецедентной единицы, отношения между ними, как и между явлениями интертекстуальности и прецедентное™, не столь просты и поэтому не поддаются однозначной интерпретации. С одной стороны, интертекст является «средой бытования» прецедентных единиц (или, вернее, различных вербальных обращений к их «инвариантам восприятия» (в терминах
В.В. Красных и др. [4]). Именно благодаря постоянно возобновляемым внутри интертекста апелляциям к прецедентным единицам, последние и получают свой статус. Иначе говоря, прецедентность как свойство некоторой единицы формируется только благодаря ее неоднократной интертекстуализа-ции. С другой стороны, интертекстема по определению является несамостоятельной единицей в отличие от прецедентных текстов (понимаемых в широком смысле, то есть включающих собственно тексты, высказывания и имена), которые обладают известной «отдельностью», что подтверждается, например, возможностью сведения их в специальные словари. Но границы между «простыми» и прецедентными интертекстемами
подвижны: в принципе любая простая интертекстема может перейти в состав прецедентных при наличии ряда условий, в частности, при востребованности передаваемой ею идеи и удачном способе ее выражения. И наоборот, прецедентная единица утрачивает свой особый статус, если апелляция к ней возобновляется после продолжительного перерыва, в результате чего значительная часть представителей данного лингвокультурного сообщества опознает в бывшей прецедентной единице в лучшем случае (например, при наличии атрибуции) простую интертекстему.
В заключение следует отметить, что анализ современных работ, посвященных исследованию интертекстуальности разных видов текстов, свидетельствует о плодотворности и перспективности использования основных положений теории интертекста не только в литературоведении. Вместе с тем, совмещение основных методологических принципов и понятийно-терминологического аппарата различных подходов к изучению проблемы воспроизводимости текста - имеющих давнюю лингвистическую традицию и относительно новых (в частности, теорий интертекстуальности и прецедентное™) - неизбежно приводит к разного рода наслоениям и смешению многих понятий, что делает весьма актуальным вопрос о необходимости их четкого разграничения.
1. Степанов Ю.С. // Изв. РАН. Сер. литературы и языка. 2001. Т. 60. № 1. С. 9.
2. Кристева Ю. // Французская семиотика: От структурализма к постструктурализму. М., 2000. С. 429.
3. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987. С. 216.
4. Красных В.В., Гудков Д.Б., Захаренко И.В., Багаева Д.В. // Вестн. МГУ. Сер. 9. Филология. 1997. № 3. С. 62-75.
5. Захаренко И.В. // Лингвокогнитивные проблемы межкультурной коммуникации. М., 1997. С. 92-99.
6. Красных В.В. Виртуальная реальность или реальная виртуальность? (Человек. Сознание. Коммуникация). М., 1998.
7. Красных В.В. «Свой» среди «чужих»: миф или реальность? М., 2003.
8. Мелерович А.М., Фокина М.А. // Интертекст в художественном и публицистическом дискурсе. Магнитогорск, 2003. С. 54.
9. Квашнина Е.Н. Интертекстуальность как категория лингвистическая // Там же. С. 31.
10. Сидоренко КП. Цитаты из «Евгения Онегина» в текстах разного жанра. СПб., 1998.
11. Косянова О. М. // Интертекст в художественном и публицистическом дискурсе... С. 632.
12. Слышкин Г.Г. От текста к символу: лингвокультурные концепты прецедентных текстов в сознании и дискурсе. М., 2000. С. 99.
13. Олизъко Н. С. // Интертекст в художественном и публицистическом дискурсе... С. 60.
14. Норман Б.Ю. // Жанры речи. Саратов, 2002. Вып. 3. С. 177.
15. Супрун А.Е. // Вопр. языкознания. 1995. № 6.
С. 17-29.
16. Долгополова О.В. // Интертекст в художественном и публицистическом дискурсе... С. 536.
17. Алексеенко М.А. // Там же. С. 100-102.
18. Супрун А.Е. Исследования по лингвистике текста. Мн., 2001. С. 102.
19. Прохоров Ю.Е. Национальные культурные стереотипы речевого общения и их роль в обучении русскому языку иностранцев. М., 1996. С. 157-158.
20. Арнольд И.В. Семантика. Стилистика. Интертекстуальность. СПб., 1999. С. 346.
Поступила в редакцию 15.09.2005 г.
