CC BY
57
Интеллектуальная биография ученого:
фрагменты жизни и творчества
В науковедческой литературе существует особый жанр -интеллектуальная биография ученого. В соответствии с его традициями мы беседуем с академиком РАН, лауреатом Государственной премии Российской Федерации в области науки и техники, иностранным членом НАН Беларуси, почетным профессором Белорусского государственного университета - Вячеславом СТЕПИНЫМ. Ему принадлежит ряд новых идей и теоретических разработок в различных областях знания: в философии и истории науки, социальной философии, социологии знания, культурологии.
- У Антуана де Сент-Экзюпери есть такая своего рода философско-психологическая формула: «Мы родом из детства». Детство вашего поколения пришлось на время Великой Отечественной войны. Какой отпечаток прошлого хранят ваши воспоминания?
- До Великой Отечественной войны мы жили в Москве. В сентябре 1941-го, когда немцы приблизились к ней, началась эвакуация жителей. Нас с мамой отправили в Башкирию, в Стерлитамак. Отец воевал до дня Победы, получил контузию, ранения, но каждый раз возвращался в действующую армию. В эвакуации мама вначале работала учителем в школе. Время было холодное и голодное. Еды не хватало. Потом она перешла на пороховой завод - оборонное предприятие, где норма продуктов по карточкам была больше, чем для других категорий работающих. Начинала она рабочей, потом стала парторгом цеха, а затем и завода. Домой заглядывала на короткое время, чаще всего ночью, когда я спал: оставляла продукты, записку, что я должен делать, проверяла школьный дневник и уходила на завод. Когда шли крупные оборонные заказы, могла не приходить сутками. Фактически с восьми лет я во многом должен был заботиться о себе сам: топить печку, варить суп и кашу, мыть посуду, поддерживать в чистоте дом, ходить в школу, учиться. В военное, да и послевоенное время целое поколение моих сверстников приучалось с малых лет к самостоятельности и труду.
- Это мешало или помогало учебе?
- Обучение в школе тех лет было намного строже, чем сегодня. Оценки по предметам ставили с первого класса. В четвертом и седьмом сдавали особые выпускные госэкзамены, такие же, как и в десятом, а с пятого класса были экзамены по итогам года. В школу я поступил по тем временам рано, в семь лет, хотя тогда принимались только в восемь. В младших классах учился без особого труда, и каждый год заканчивал с похвальной грамотой. А вот в старших для этого приходилось серьезно работать. Вообще, учеба для школьника - основной вид труда. И, как всякий труд, он требует воли,
усилий, напряжения, особенно если целью являются высокие результаты. Привычка к самостоятельному труду, выработанная в раннем детстве, конечно же помогала учебе. После войны и демобилизации отец был направлен на работу в Белоруссию. Так что мое школьное образование завершилось в Минске, в престижной 4-й средней школе, которую я в 1951 г. закончил с медалью.
- Вячеслав Семенович, как с нынешней вашей позиции вы оцениваете то, что дала вам школа?
- В оценках послевоенного периода советской истории прежде всего отмечают ужесточившийся идеологический контроль за всеми сферами социальной жизни. Естественно, он распространялся и на сферу образования.
В сталинские времена контроль был тотальным, и хотя в дальнейшем он смягчился, но всегда определял границы дозволенной и недозволенной информации. Конечно, с точки зрения широты знаний, тогдашняя школа была ограничена. Кампании 1940-1950-х гг. против генетики и кибернетики по существу исключили эти новые научные направления из образовательной сферы. И тем не менее советская школа давала классические основы знаний по базовым дисциплинам - математике, физике, химии, биологии, с акцентом на идеи классического дарвинизма, а также по предметам гуманитарного профиля - истории, языку, литературе. Это был довольно значительный объем знаний, который требовалось усвоить к окончанию школы. Но главное состояло в том, что сам процесс постижения научных знаний открывал перспективы и возможности формирования того особого типа сознания, ядром которого является системное логическое мышление.
В рамках обыденных житейских отношений этот тип мышления сам по себе не возникает. Он не складывается в тех традиционалистских культурах, где трансляция социального опыта, его передача от поколения к поколению не включает систематическое обучение наукам. Кстати, на эту тему есть впечатляющие исследования, проведенные в 30-х гг. ХХ в. по методике, разработанной выдающимися отечественными психологами Л. С. Выготским и А. Р. Лурией, экспедицией АН СССР. Ими изучалась особенность менталитета традиционалистских групп в среднеазиатских республиках. Лурия, обобщая полученные результаты, отмечал, что даже самые мудрые аксакалы испытывали трудности при решении задач, требующих рассуждения
по схеме силлогизма, если объекты рассуждения выходили за рамки привычного опыта. Например, вопрос ставился так: «В Германии нет верблюдов. Берлин - город в Германии. Есть ли в Берлине верблюды?» По логике следовало ответить «нет». Но ответ был противоположный: «Наверное, есть. Если Берлин - большой город, то туда мог прийти таджик или киргиз с верблюдом». Старейшины кишлаков, знавшие простейшие правила арифметики, испытывали трудности при применении этих знаний к ситуациям, выходящим за рамки уже сложившихся стереотипов повседневной жизни. Например, задачу «Отец разделил 12 мешков зерна на трех сыновей поровну. Сколько получит каждый из сыновей?» испытуемые решали достаточно легко. Но ответ на задачу «До соседнего кишлака пешком идти 12 минут, а на велосипеде в три раза быстрее. За сколько доедешь?» ответ был неожиданным: «Может, за минуту, может, за две, не знаю, я на велосипеде не ездил». Характерно, что дети этих же селений, прошедшие в школе курс математики и основ естествознания, решали эти задачи без особых затруднений. Показательно, что в 1946 г. известные американские психологи М. Коул и С. Скрибнер по методике и инструментарию Л. Выготского и А. Лурии провели аналогичные исследования традиционалистских групп в Либерии и получили точно такие же результаты.
Обучение наукам создает новый тип сознания, он не сводится к заучиванию отдельных фактов, законов и принципов. Научные знания об объектах всегда включают доказательную и обо-сновательную часть, выявление в этом процессе системных связей новых и ранее полученных знаний, применение теоретических законов и принципов к решению конкретных задач, усвоение парадигмальных образцов их решения, подобно которым решаются другие задачи. Только весь этот комплекс постепенно развивает системное мышление, которое затем активно воздействует на обыденное сознание, по-новому его структурируя.
Системное мышление, формируемое в процессе изучения наук, позволяет рационально мыслить о ситуациях возможного опыта, выходящего за рамки стандартов уже сложившейся повседневности. Для современных динамичных обществ, в которых постоянно формируются новые виды деятельности, меняется сложившееся разделение общественного труда, создаются новые средства коммуникации. Системное мышление необходимо не только в научной, но и в других, самых различных областях.
Вспоминается сюжет одной передачи на российском телевидении, примерно годичной давности, где бизнес-леди, россиянка, живущая в Лондоне, отвечая на вопрос, что помогло ей стать успешной в бизнесе, не связанном непосредственно с ее специализацией, она закончила знаменитый Физтех, ответила: «советская система школьного и вузовского образования, которая научила мыслить». Мне представляется, что этот ответ весьма поучителен. В последние десятилетия либеральные реформаторы от образования много говорили об ущербности советской образовательной системы, о необходимости уменьшения нагрузки на учащихся, сближении обучения с запросами практики, об усвоении не готовых знаний, которые, по их мнению, можно почерпнуть в Интернете, а способов получения необходимой информации.
При практической реализации этих установок сокращалось количество часов, отведенных на изучение базовых естественнонаучных дисциплин и математики. Тем самым разрушалось ядро, способное сформировать у учащихся системное мышление. Кстати, и по отношению к гуманитарным дисциплинам тоже была проделана «реформаторская вивисекция». Примерно десять лет назад русская литература из обязательной дисциплины была переведена в факультативную, по выбору. Сегодня от этих «новшеств» отказались. Расширен объем учебных часов по математике и естественным наукам. Однако годы экспериментов в сфере образования уже породили поколение, среди которого вырос процент невежественных людей с «клиповым» сознанием.
Оценивая завершающие годы моего школьного обучения в Минске, могу сказать, что мне повезло с учителями базовых предметов - математики, физики, химии, русского языка и литературы. Каждый из них любил свою науку и поэтому был строг к ученикам, никогда не давал поблажек в оценках, умел увлекательно и квалифицированно излагать учебный материал, выявляя его внутреннюю логику.
К окончанию школы, как я сегодня понимаю, у меня уже интуитивно сложилась установка, что знания должны излагаться не беспорядочно, по принципу «кроме того», а последовательно-логически, с позиции «вследствие того». Эта установка, выступающая необходимым компонентом системного мышления, укреплялась и оттачивалась на дальнейших этапах моего обучения - в университете и аспирантуре.
- Вячеслав Семенович, что дали университетские годы для вашего становления как исследователя?
- Я поступил в Белорусский государственный университет на отделение философии исторического факультета. Для меня, как, наверное, и для многих выпускников вузов, студенческие годы были счастливыми временами. Кроме учебы занимался спортом. На первом и втором курсах играл за сборную БГУ по волейболу, имел второй разряд. Затем увлекся баскетболом, входил в основной состав сборной БГУ - чемпиона среди студенческих команд республики. Получил первый разряд. Играл на первенстве СССР среди студенческих команд
в составе сборной Белоруссии. И хотя тренировки занимали много времени, но энергии доставало на все, в том числе и на главное -хорошую учебу.
Уже на первом курсе я решил, что должен изучить и законспектировать главные работы выдающихся представителей философской классики. У меня сохранился внушительный набор общих тетрадей с такими записями. Недавно, в связи с моим пленарным докладом на международном гегелевском конгрессе, я проверил, насколько адекватно в конспекте гегелевской «Феноменологии духа» мной выделены главные идеи работы и их обоснование. Многие замечания на полях того конспекта 1955 г. сегодня выглядят упрощенно и даже наивно, но в целом гегелевские идеи были представлены достаточно адекватно. Значит, мое философское образование, несмотря на особенности социальной обстановки тех лет, было вполне приемлемо.
В качестве специализации я выбрал философию естествознания. Успешная работа в этой области требовала не только философской подготовки, но и специально-научных знаний, которые выступают своего рода эмпирической базой для философских обобщений. Традиционно главным компонентом такой базы служила физика. Ее особый статус лидера естествознания выражался в том, что она исследовала самые глубинные взаимодействия, определившие развитие нашей Вселенной. Вместе с тем физика раньше других наук прошла стадию теоретизации и математизации, и те структуры, которые в других науках обнаруживаются только в начальной, зародышевой форме, в физике даны в развитом виде, что облегчало их фиксацию и дальнейшее исследование в философии и методологии науки.
В курсе основ современного естествознания, который мы два семестра изучали на философском отделении, физике отводилось приоритетное место. Лекции для философов читались замечательными учеными Ф. И. Федоровым и И. З. Фишером - учеником известного в мировой науке академика В. А. Фока. Они многое дали для понимания основ квантово-релятивистской физики. К тому же я начал самостоятельно изучать физику по учебникам для физфака. В этих занятиях мне помогал мой друг Лев Томильчик. Он был старше меня на три года и на два курса университета. Мое стремление более глубоко изучить физику нашло поддержку в наших с ним многочисленных беседах о физике и философии.
Я получил разрешение от Ф. И. Федорова и И. З. Фишера посещать их лекции на физическом факультете и на всем протяжении моей дальнейшей учебы на философском отделении изучал физику наряду с философией. Диплом я защитил по философским проблемам квантовой механики. После окончания университета поступил в аспирантуру на кафедре диалектического материализма, которой заведовал любимый многими поколениями студентов профессор Василий Иванович Степанов. Аспирантура тех лет, а это 19561959 гг., была ориентирована на подготовку аспиранта к преподавательской деятельности. Кандидатский минимум был расширен, однако защита диссертации была желательной, но не обязательной.
Темой моей работы был критический анализ методологии неопозитивизма. Я написал первый ее вариант, но он мне самому не нравился. На этом этапе я не смог выявить тех фундаментальных допущений, которые не позволили неопозитивистам реализовать заявленную ими программу - разработать методологию науки строго научными средствами. При обсуждении на кафедре первоначальный текст диссертации в целом одобрили, как тогда говорили, «с учетом высказанных замечаний». Но дорабатывать его я не стал и после окончания аспирантуры перешел на преподавательскую работу в Белорусский политехнический институт, на кафедру философии.
- Как складывалась ваша преподавательская деятельность? Когда вы начали разрабатывать концепцию структуры и генезиса научного знания, которая принесла вам успех и признание?
- Со студентами работать мне нравилось. С первых дней преподавания, а это был сентябрь 1959 г., и по настоящее время я читаю лекции в вузах. И даже будучи директором академического института, по совместительству ежегодно вел спецкурс на философском факультете МГУ. В Белорусском политехническом институте, где началась моя преподавательская деятельность, я читал лекции по нескольким предметам: диалектическому материализму, небольшой спецкурс по основам математической логики, факультатив по эстетике и расширенный вариант курса по эстетике на архитектурном отделении, где он был обязательным.
Никогда не читал лекции по заранее составленному письменному тексту. Но всегда четко продумывал логику изложения материала, чтобы студенты прослеживали содержательные связи между различными его фрагментами и чтобы переход от одной части к другой определялся постановкой и решением проблемы. В этом ключе выстраивал лекции не только по философии и логике, но и по эстетике. Рассматривая основные вехи исторического развития искусства, прослеживал, как новая социальная среда выдвигала проблемы нового понимания человека и как, откликаясь на эти запросы, искусство искало и находило новые выразительные средства, новый язык различных его видов. Все эти идеи я излагал, анализируя конкретный материал истории искусства - живописи, скульптуры, архитектуры, музыки. Для каждой лекции у меня был соответствующий видеоряд и музыкальные записи. Интерес со стороны студентов был очевиден, что, конечно, меня вдохновляло. Меня приглашали с выступлениями на теоретические семинары творческих союзов, а на киностудии «Беларусьфильм» я руководил семинаром. Бонусом стало расширение круга общения с писателями, музыкантами, режиссерами, с некоторыми из них у меня сложились дружеские отношения. Но был еще один плюс: при подготовке к лекциям, да и в самом процессе преподавания возникали идеи, которые оказались важными для работы в области философии и методологии науки.
Глубинная социальная детерминация характеризует любую разновидность человеческого познания. В науке, как и в историческом развитии искусства, это особенно отчетливо проявляется в эпохи радикальных изменений в общественной жизни, таких, например, как переход от Античности к Средневековью, от Средневековья к эпохе Возрождения и Нового
времени, когда утверждался новый облик искусства и науки, складывались новые стили художественного мышления и новые типы научной рациональности. Причем существовали своеобразные переклички между этими изменениями в науке и искусстве, что обнаруживает системную целостность культуры.
Развитие науки, при всей ее специфике и автономии, не изолировано от широкого социокультурного контекста, в который она погружена. Осмысление этого обстоятельства для меня было особенно важным. Я понял, в чем состояли те самые скрытые допущения позитивизма, которые в период написания первоначального варианта диссертации я не смог четко зафиксировать и которые определяли подход позитивизма к разработке методологии научного познания. Это были допущения об абсолютной автономии науки, на которую не должны влиять никакие вненаучные факторы, но сама она влияет на все состояния общества и культуры. Наука рассматривалась вне ее исторического развития и вне связи с развитием практики. Именно этот подход и не позволил решить выделенные позитивизмом реальные методологические проблемы науки.
С этих позиций я заново переструктурировал накопленный ранее материал, написал новую диссертацию и успешно ее защитил. Я уже видел, что нужно более глубоко, с учетом исторической изменчивости не только знаний как продукта научной деятельности, но и средств и методов этой деятельности проанализировать структуру научного знания и закономерности его развития. Эта проблематика стала главной во всей мировой философии науки, где ведущую роль начали играть постпозитивистские направления, альтернативные позитивистской традиции.
Примерно в течение семи лет, с середины 1960-х гг. мне удалось разработать ядро новой концепции структуры и генезиса научного знания и обнаружить ранее не описанные операции построения теории. Анализ потребовал исторических реконструкций ряда этапов классической и неклассической - квантово-релятивистской физики. Ключевую роль здесь сыграли две реконструкции: формирования классической теории электромагнитного поля (эту реконструкцию мы провели совместно с Томильчиком) и становления квантовой электродинамики (эту реконструкцию я осуществил уже в докторантуре, в начале 1970-х). Докторская диссертация была своего рода
итогом семилетней работы. Защитил ее уже в БГУ, куда был приглашен для преподавания на философском отделении исторического факультета.
- Как сложилась ваша работа после возвращения в БГУ?
- Я проработал на кафедре философии более 12 лет, сначала доцентом, потом профессором, с 1981 г. - заведующим. Это чрезвычайно значимые для меня годы. Появилось множество учеников и из числа выпускников БГУ, аспирантов нашей кафедры. У некоторых из них я был научным руководителем дипломных работ, кандидатских, а затем и консультантом докторских диссертаций. В эти годы завершилось формирование и успешное развитие того направления в философии, которое было названо Минской методологической школой. Причем ее приверженцами были не только ученые Минска, но
и многих городов СССР. Разработанная мной концепция оказалась применимой к методологическому анализу широкого спектра естественных, технических и социально-гуманитарных наук. И некоторые известные сегодня специалисты в этих областях знания использовали ее и считают себя моими неформальными учениками, например доктора философских наук В. Г. Горохов, Р. М. Нугаев, В. Г. Торосян и др.
В 1980-х гг. кафедра философии гуманитарных факультетов БГУ была признана одним из ведущих исследовательских центров в СССР по философско-методологиче-ской проблематике. Главный философский журнал страны «Вопросы философии» проводил на базе кафедры «круглые столы». В серии книг «Философия и наука в системе культуры», публикуемой издательством БГУ под грифом кафедры, принимали участие многочисленные представители философской элиты страны, известные ученые-естествоиспытатели - академик АН СССР В. А. Амбарцумян, академики АН БССР Ф. И. Федоров, М. А. Ельяшевич, Л. И. Киселевский. За пять лет на кафедре было подготовлено и защищено более тридцати кандидатских и пять докторских диссертаций.
- В конце 1980-х гг. начинается новый -московский период вашей карьеры...
- В апреле следующего года исполнится 30 лет моей работы в Москве. А началось все весной 1987 г., когда мне позвонили из Москвы вице-президент АН СССР академик П. Н. Федосеев и академик И. Т. Фролов, тогда
они - редактор журнала «Коммунист» и помощник М. С. Горбачева - и предложили перейти на работу директором Института истории естествознания и техники АН СССР - ИИЕТа. Я посоветовался с ректором Л. И. Киселевским, с которым у меня были давние дружеские отношения, мы оба играли в студенчестве в сборной университета по волейболу, и он откровенно сказал: «Как ректор я бы советовал тебе остаться завкафедрой, но если бы мне предложили стать директором института Большой академии, я бы согласился». Я переехал в Москву и был избран директором ИИЕТа. Приняли меня хорошо. Еще в период моей работы в БГУ я не раз выступал с докладами на их знаменитых звенигородских конференциях, публиковал свои статьи в коллективных трудах института. Так что не был для них «человеком со стороны». Я успешно работал в ИИЕТе, но через год по решению Президиума АН СССР был назначен директором Института философии, где у меня тоже было множество друзей. Прошел все выборы, от коллектива Института до Президиума АН СССР, и даже два месяца оставался директором двух институтов одновременно, пока в ИИЕТе не назначили нового руководителя. Институт философии я возглавлял 18 лет. Сегодня основная моя работа - заместитель академика-секретаря отделения общественных наук, руководитель секции философии, социологии, психологии, политологии и права, которая координирует деятельность шести академических институтов.
- Чем знаменателен московский этап вашей работы?
- Событий было много. Уже через три месяца после назначения - летом 1987 г. мне пришлось участвовать в организации и проведении в Москве 8-го Международного конгресса по логике, методологии и философии науки. По моей инициативе в программу был включен симпозиум по философии и методологии нелинейной динамики. Я обратился к нобелевскому лауреату И. Р. Пригожину с предложением выступить в качестве основного докладчика, и он согласился. Имя Пригожина было значимо не только в научном сообществе.
К тому времени на русский язык уже была переведена его книга, написанная в соавторстве с Изабеллой Стенгерс,- «Порядок из хаоса», принесшая ему широкую известность. Сформировалось направление исследования сложности - синергетика, хотя сам Пригожин
этот термин не использовал. Вышло множество работ, в том числе и отечественных ученых, по этой тематике. Многие из них стали участниками дискуссий на конгрессе. Неудивительно, что клубный зал МГУ, где проводилось мероприятие, был переполнен. Доклад Пригожина имел явный успех. Интерес вызвало выступление академика Н. Н. Моисеева, который высказал важную идею - что нелинейные синерге-тические процессы должны рассматриваться в более общем контексте - глобального эволюционизма. Модератором дискуссии был я. И хотя большинство выступавших комментировали прежде всего доклад Пригожина, в заключительном слове я отметил, что описание поведения сложных систем в терминах нелинейной динамики в качестве следующего шага предполагает различение типов самоорганизующейся сложности - саморегулирующихся и саморазвивающихся систем. А этот подход, в свою очередь, акцентирует важность сформулированной Моисеевым программы синтеза принципов нелинейной динамики и глобального эволюционизма.
На следующий день, провожая Пригожина в Брюссель, я еще раз поблагодарил его за доклад и упомянул об основных сюжетах дискуссии на конгрессе, в том числе и об идее более дифференцированного подхода к описанию самоорганизации. Илья Романович отметил, что все зависит от характера задач, но согласился, что для многих из них может стать важным новый цикл системных исследований, конкретизирующих идеи нелинейной динамики применительно к исторически развивающимся системам. Через несколько лет, когда в Институте философии по инициативе моих друзей - философов физики готовилась к печати книга «Философия, наука, цивилизация», посвященная моему 65-летию, организаторы издания обратились к Пригожину с предложением написать статью, и он согласился. Для меня это было значимым месседжем. Но не менее существенными стали встречи с Н. Н. Моисеевым, в ходе которых мы обсуждали тему синтеза синергетики и современного эволюционизма. Мы расширили эту проблематику, включив ее в контекст проблем развития цивилизации как сложной системы. В ходе обсуждения пришли к выводу, что современная стадия развития цивилизации требует нового рационализма, способного обеспечить выход из обостряющихся глобальных кризисов. Эти беседы стимулировали меня к последующей
разработке идеи типов научной рациональности и определения критериев постнеклассиче-ской рациональности.
Осенью того же года состоялось еще одно памятное для меня событие - юбилейная конференция, посвященная 30-летию запуска первого искусственного спутника Земли. Это было совместное мероприятие Института истории естествознания и техники и Института точной механики и управления АН СССР, где директором был вице-президент АН СССР академик К. В. Фролов. Президиум рассаживался, когда я вошел в зал заседаний. Там были космонавты, конструкторы ракет и космических кораблей. Среди них такие великие творцы космической техники, как теоретик космонавтики академик Валентин Петрович Глушко и конструктор космических кораблей Василий Павлович Мишин. У всех членов Президиума на пиджаках были золотые медали Лауреатов Ленинской и Государственных премий, у многих - звезды Героев социалистического труда. И я тогда подумал, увидев этот золотой блеск наград, что эти люди - в буквальном смысле золотой фонд отечественной космонавтики. На конференции я познакомился с академиком Борисом Викторовичем Раушенбахом - лауреатом Ленинской премии, математиком, конструктором космической техники, энциклопедически образованным человеком, разработавшим теорию ориентации космических аппаратов в межпланетном пространстве. Он был также известен трудами по истории и философии религии, книгами по теории перспективы в изобразительном искусстве. Впоследствии мы с Борисом Викторовичем не раз обсуждали эти проблемы с позиции того, как изменение в культуре фундаментальных смыслов мировоззренческих универсалий «пространство» и «время» выражается в искусстве, науке, философии и религии.
Многое изменивший в моей работе и жизни 1987-й закончился на мажорной ноте: в декабре я был избран членом-корреспондентом АН СССР.
Последующий период моей деятельности с 1992 г. определялся работой в Институте философии РАН. После распада СССР и начала либеральных реформ резко снизилось финансирование. Зарплату задерживали. Численный состав сотрудников сократился. Но творческое ядро сохранилось. Идеологический контроль, минимизированный в последние годы перестройки, полностью исчез.
И это способствовало свободе творчества. Сформировались новые направления исследований. Значительно расширилась база исторических источников. Часть из них была заново опубликована, многие введены впервые. Были переведены ранее не издававшиеся на русском языке труды современных западных философов. Новые, возникшие в рыночных условиях издательства охотно издавали работы Института. Возросло количество публикаций. Если в советский период ежегодно выходило 20-25 индивидуальных и коллективных монографий, то к концу 1990-х гг. их число доходило до 100-110. Наряду с этим примерно в тот же отрезок времени начались работы над энциклопедическими изданиями по различным разделам философского знания, а в 2004 г. выпущена четырехтомная «Новая философская энциклопедия», в которой была представлена современная концепция философии и ее место в обществе и культуре. В эти и последующие годы значительно расширились международные связи Института, что благоприятно сказалось на повышении качества исследований. Было выполнено множество программ и проектов с ведущими университетами и научными учреждениями Европы, Америки, Индии и Китая. Работа завершалась совместными публикациями, что способствовало повышению известности в мировом сообществе как отдельных ученых из России, так и Института философии. Я участвовал в этих программах и публикациях не только как организатор, но и как исследователь. Несмотря на организационную нагрузку, продолжал изучать закономерности развития науки в аспекте развивающейся культуры. В ранее разработанную концепцию структуры и генезиса научного знания внес новые представления, касающиеся проблемы механизмов социальной детерминации познания. Для этого потребовалось ответить на вопросы о структуре и функциях культуры в социальной жизни. В первом приближении ответы на них изложил в книге «Философская антропология и философия науки», изданной в 1992 г.
В 1994 г. был избран академиком РАН. За последующие два десятилетия увеличилось количество моих работ, переведенных на различные иностранные языки; печатался в престижных изданиях - «Boston Studies in the Philosophy of Science», в коллективных монографиях серии «Synthese Library» издательства «Springer». В этой же серии в 2005 г. был
опубликован английский перевод моей главной книги «Теоретическое знание», увидевшей свет в 2000 г. и переизданной в 2003 г. На испанском языке она издана Мадридским университетом.
За эти десятилетия у меня было много выступлений в качестве приглашенного докладчика на международных конгрессах и конференциях. Памятными стали беседы и дискуссии с известными в мире философами Ю. Хабермасом, Ж. Деррида, Р. Рорти, Я. Хинтикка, философами и историками науки Дж. Холтоном и Т. Куном и др. И всякий раз я убеждался в эвристическом потенциале результатов, полученных в отечественных философско-методологических исследованиях.
- Мир меняется. Как философия откликается на новые запросы социального развития?
- В исследованиях практически всех философских дисциплин смещаются акценты.
В центр философского дискурса выдвигаются вопросы, прямо или косвенно связанные с проблематикой судеб современной цивилизации и культуры, возможными сценариями будущего человечества.
Современный научно-технологический прогресс и рост мировой экономики сопровождаются обострением глобальных кризисов. Главные среди них, к которым подтягиваются все другие,- экологический и антропологический, грозящие цивилизационными катастрофами и даже гибелью цивилизации. Чтобы найти выход из них, необходимо радикальное изменение предшествующей стратегии цивили-зационного развития. Такое изменение в свою очередь требует трансформации базисных ценностей. Они неразрывно связаны с фундаментальными жизненными смыслами, составляющими содержание концептов культуры, ее мировоззренческих универсалий - «человек», «природа», «человеческая деятельность», «личность», «рациональность», «власть», «добро», «зло», «справедливость», «свобода».
Смыслы этих универсалий человек усваивает в процессе воспитания, обучения, социализации, и они становятся категориальной структурой его сознания, определяют оценку тех или иных действий и поступков в качестве добрых или злых, справедливых или несправедливых, разумных или неразумных. Мировоззренческие универсалии обусловливают воспроизводство определенного типа цивилизации и русло ее возможного развития.
Во взаимодействии они образуют своего рода геном социальной жизни. Философия всегда выполняла функцию осознания этого генома. Она выделяла в глубинах культуры и фиксировала мировоззренческие универсалии в форме своих категорий, а затем конструировала их новые смыслы, которые включала в поток культурной трансляции как некие заготовки будущих ценностей. Если пользоваться современными аналогиями, то философия может быть представлена как своего рода генная инженерия, изготовляющая возможные гены будущих состояний социальной жизни. Разумеется, чтобы эти социальные гены были жизнеспособны, они должны иметь опору в тенденциях общественного развития, соответствовать им. Выявление этого соответствия достигается в процессе обоснования и критики философских идей, их переосмысления, постоянного уточнения аргументации.
Конструктивно-прогностическая функция философии особенно ярко проявляется в эпохи коренных переломов развития общества и зарождения нового типа цивилизаци-онного развития. В истории цивилизации первым таким переломом был переход от традиционалистских к техногенным цивилизациям. В своих работах уже на протяжении почти трех десятилетий я обосновываю тезис, что человечество вступило в эпоху второго коренного перелома, связанного со сменой типов циви-лизационного развития, что в этом процессе должна возникнуть новая система ценностей, новая духовная матрица, регулирующая человеческую жизнедеятельность. Эта эпоха может быть сравнима по степени радикальной трансформации с переходом от традиционалистского к техногенному типу развития. Но если в первом случае этот переход длился столетия, то в сегодняшних условиях он будет протекать в ускоренном темпоритме.
Философия призвана критически отнестись к исторически сложившейся доминирующей системе ценностей, которая до сих пор определяла развитие техногенной цивилизации. В современных изменениях культуры философии предстоит обнаружить точки роста новых ценностей, способных стать основой будущего устойчивого развития цивилизации. В этом я вижу главную цель, своего рода сверхзадачу нынешних философских исследований. СИ
Беседовала Жанна КОМАРОВА
