CC BY
15
РОССИЯ И МИР В ХХ1 ВЕКЕ
А.М. Либман
ИНТЕГРАЦИЯ КРУПНЫХ ГОСУДАРСТВ И ПОТЕНЦИАЛ ЭКОНОМИЧЕСКОГО ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ В ЕВРАЗИИ
Либман Александр Михайлович - кандидат экономических наук, старший научный сотрудник Института экономики РАН и доктор экономики (PhD), младший профессор Франкфуртской школы финансов и менеджмента
От постсоветской к евразийской интеграции
Региональная экономическая интеграция на постсоветском пространстве вот уже без малого 20 лет остается на повестке дня внешнеэкономической политики государств региона, как об этом свидетельствуют активные дискуссии по поводу формирования таможенного союза России, Казахстана и Беларуси в 2010 г. В то же время результативность этого интеграционного взаимодействия, несмотря на множество разнообразных инициатив и проектов, в различные периоды «испробованных» постсоветскими государствами, остается в лучшем случае сомнительной - собственно говоря, новый таможенный союз, не просуществовав и полугода, уже оказывается предметом острых противоречий стран-участниц. Причины подобной низкой результативности постсоветской интеграции многократно обсуждались в литературе ранее и нередко связываются с высоким уровнем асимметрии государств региона.
Конкретно можно говорить о двух проблемах, порожденных асимметрией. Во-первых, формирование механизмов принятия консолидированных решений координации экономической политики на постсоветском пространстве неизбежно связано с неравенством потенциалов экономической и геополитической мощи. Россия, с одной стороны, слишком слаба, чтобы навязывать свою волю остальным странам (как по своему внутреннему потенциалу, так и -особенно - с учетом наличия других центров влияния, участвующих в «большой игре» на постсоветском пространстве), а с другой - слишком сильна, чтобы не вызывать у них опасений. Конечно, соотношение этой «силы» и «слабо-
сти» меняется со временем и во многом зависит от внутренней ситуации как в постсоветских странах, так и в самой России, однако принципиально конфигурация остается неизменной. Это во многом объясняет ситуацию своеобразных «интеграционных ритуалов», замещающих реальную интеграцию: желание поддержать «хорошие отношения» с Россией сочетается у постсоветских стран со стремлением сохранить определенную дистанцию от потенциально чрезмерно сильного игрока.
Во-вторых, у государств постсоветского пространства далеко не одинакова заинтересованность в интеграционном взаимодействии. Как показывают последние данные СИЕИ - Системы индикаторов евразийской интеграции (исследовательского проекта, реализованного Евразийским банком развития для оценки количественных характеристик степени взаимопереплетения экономик постсоветских стран за 1999-2008 гг.), наиболее высока эта заинтересованность у малых стран СНГ. Здесь в первую очередь следует выделить Таджикистан, за ним следуют Кыргызстан и Армения. Последнее место в данном рейтинге занимает Россия, предпоследнее - Украина (8). Между тем способность малых государств влиять на принятие коллективных решений, по определению, также невелика - а следовательно, именно наиболее заинтересованные в интеграции постсоветские страны, по всей видимости, обладают наименьшим потенциалом мощи в регионе,
Асимметрии потенциалов мощи на постсоветском пространстве, а также активное взаимодействие стран СНГ с внерегиональными игроками, в орбиту интересов которых все чаще попадают постсоветские страны, является одной из причин возрастающего интереса к качественно новому формату взаимодействия постсоветских стран - образно говоря, переходу от «постсоветской» к «евразийской» интеграции. Данный подход, вкратце, предполагает отказ от трактовки пространства бывшего СССР как «естественной» зоны интенсивных региональных экономических взаимосвязей и активное вовлечение в интеграционные процессы прочих крупных игроков Евразии, прежде всего Китая и ЕС. В результате не только выявляется более крупное пространство для взаимодействия (что само по себе повышает интерес к нему постсоветских стран); меняется и конфигурация властных потенциалов участников интеграционного процесса, снижающая уровень конфликтов и открывающая новые возможности для «балансирования» интересов.
Естественно, подобная «евразийская» интеграция не может не предполагать использования новых подходов и инструментов интеграционного взаимодействия (впрочем, подобная задача стоит и перед постсоветской интеграцией как таковой, поскольку практика ориентации на крайне специфический опыт ЕС до сих пор в большинстве случаев оказывалась неэффективной). Прежде всего, речь идет об участии достаточно большого числа стран с весьма разными интересами и предпочтениями. Соответственно, неизбежным
становится отказ от всеобъемлющих жестких интеграционных структур в пользу более гибких вариантов сотрудничества, основанных на поиске своеобразных «зон фактической солидарности» - регионов, отраслей или проектов, представляющих интерес для широкого круга сторон.
«Евразийский» формат интеграции представляет значительный интерес и с другой точки зрения: он привлекателен не только с точки зрения формального интеграционного взаимодействия государств (формальной интеграции), но и неформальной активности деловых сетей и крупного бизнеса (неформальной интеграции). Вот уже на протяжении почти десятилетия на постсоветском пространстве достаточно слабое развитие межгосударственного сотрудничества сочетается с интенсивным взаимодействием на корпоративном уровне, основанном как на активности российских (а в последние годы - и казахстанских) транснациональных корпораций, так и формировании неформальных торговых сетей. Для российских ТНК европейское направление, насколько можно судить, является ключевым, хотя сегодня многие из них трансформируются из «региональных» (оперирующих только в Европе или СНГ и Европе) в «глобальные» (см.: 20).
Параллельно растет активность китайского бизнеса, также превращающегося (причем гораздо более быстрыми темпами) в глобального игрока и все активнее проникающего на постсоветское пространство. Достаточно упомянуть, что в 2007-2008 гг. инвестиции КНР в постсоветской Центральной Азии, по некоторым данным, были сопоставимы с российскими инвестициями (26). Не менее важную роль играет формирование неформальных торговых сетей, связывающих Центральную Азию (в особенности Казахстан и Кыргызстан) и Синьцзян (16). В число ключевых игроков трансграничного сотрудничества на сегодняшний день вошло и такое специфическое образование как Строительная и производственная корпорация Синьцзяна (Xinjiang Production and Construction Corporation) - под этим названием скрывается своеобразный «гибрид» производственного объединения, воинской части и региональной управленческой структуры, созданный еще в 1950-е годы (22). Подводя итог, можно сказать, что вопросы «евразийской» интеграции представляют для взаимодействия бизнеса даже больший интерес, чем для межгосударственного взаимодействия - и, в любом случае, являются более реалистичными.
Однако формат «евразийской» интеграции при всех его преимуществах также неоднозначен с точки зрения «размеров» государств-участников. Если для «постсоветской» интеграции, ограниченной пределами бывшего СССР, ключевой проблемой являлась асимметрия экономических потенциалов (присутствие одного крупного и ряда малых игроков), то для «евразийской» интеграции таковой может оказаться необходимость вовлечения в интеграционный процесс достаточно крупных государств (Россия, КНР, Казахстан) или же региональных интеграционных объединений (ЕС). Между тем «способ-
ность» крупных государств поддерживать эффективное интеграционное взаимодействие не является бесспорной. Насколько нам известно, данная тематика до сих пор лишь ограниченно рассматривалась в исследовательской литературе - что, впрочем, едва ли может вызывать удивление, если вспомнить практику более или менее успешных региональных интеграционных процессов во второй половине XX в. Европейская интеграция, например, совпала по времени с деколонизацией и крахом созданных государствами Европы империй - причем эти процессы, насколько можно судить, активно влияли друг на друга. В связи с этим в дальнейшем мы обсудим несколько возможных преимуществ и проблем, связанных с интеграцией сравнительно крупных государств.
Крупные государства и интеграция рынков
Прежде всего отметим, что интеграция крупных государств обладает как минимум двумя ярко выраженными преимуществами. Во-первых, с точки зрения формальной интеграции речь идет о соглашениях сравнительно небольшого числа игроков. Между тем, как хорошо известно, поиск консенсуса в вопросах международного сотрудничества бывает более сложным и длительным, если в процесс переговоров вовлечено большее число игроков. Одним из вариантов решения этой проблемы является хорошо известный подход «разноскоростной интеграции», предполагающий создание небольшого «клуба государств», быстрее других продвигающегося по пути интенсивного интеграционного взаимодействия, и сохранение большого числа «догоняющих стран».
Проблема состоит в том, что для «догоняющих стран» сотрудничество с уже сформировавшейся интеграционной структурой представляет немалые сложности, возможно, участие в первоначальных договоренностях могло бы позволить несколько выровнять институциональное неравновесие в пользу оказавшихся «догоняющими» государств (11). Поэтому структуры, основанные на «разноскоростной интеграции», лишь в исключительных случаях способны обеспечить реальное вовлечение «отстающих» в интеграционный процесс - здесь достаточно вспомнить и «зону евро», и Великобританию, и собственно постсоветский опыт - например, Украина, оказавшаяся во «внешнем круге» разноскоростного интеграционного взаимодействия, со временем проявляет все меньший интерес к интеграции. В этой связи договоренности небольшого числа крупных государств способны оказаться более действенным инструментом интегрирования экономического пространства.
Во-вторых, и для формальной, и для неформальной интеграции взаимодействие крупных государств обладает еще одним преимуществом. С одной стороны, сотрудничество с более крупным государством способно обеспечить больший «прирост» масштабов интегрирующейся экономики и, следо-
вательно, более привлекательно для всех партнеров. В какой-то степени можно сказать, что крупные страны и регионы реализуют часть задач интеграции в качестве «подготовительной работы» еще до начала переговоров, укрепляя интеграцию своего собственного экономического пространства. С другой стороны, взаимодействие крупных государств, при прочих равных условиях по тем же причинам обеспечивает лучшие возможности для неформальной интеграции: частный бизнес автоматически «проникает» на гораздо более обширные рынки, не сталкиваясь с многочисленными «промежуточными» барьерами.
При этом, конечно, следует учитывать то обстоятельство, что за термином «крупное государство» могут скрываться сильно дифференцирующиеся структуры - масштабы внутренней интеграции рынков различаются, как и степень единства политического руководства. Достаточно упомянуть, что в прошедшие два десятилетия и Россия, и Китай, и Казахстан сталкивались (в той или иной степени) с проблемой «провинциального протекционизма» -использования отдельными регионами ограничительных мер, препятствующих движению товаров и развитию производства на внутренних рынках этих стран. Подобный протекционизм между тем еще в большей степени вредит неформальной интеграции, по сути дела, сводя на нет преимущества крупных пространств. Однако даже «провинциальный протекционизм» может оказаться предпочтительным по сравнению с «полноценным» протекционизмом в международной торговле.
Значимость крупных государств как факторов, стимулирующих трансграничную неформальную интеграцию, не является особенностью современного периода. Достаточно обратиться к опыту системы экономических взаимосвязей Запада и Востока Евразии, функционировавших вот уже на протяжении более чем двух тысячелетий (обычно их обобщенно относят к «шелковому пути»). В принципе масштабы взаимной торговли в Евразии не следует недооценивать - хотя бы с точки зрения ее влияния на распространение идей и технологий на континенте (см.: 13).
В анализе исторически сложившихся торговых путей в Евразии размер государств, контролирующих центральную часть континента, рассматривается как один из важнейших параметров. Для измерения этого параметра в некоторых работах используется своеобразный «индекс связанности» евразийского континента: число государственных границ, которое должен был бы пересечь отправляющийся из Китая торговец, чтобы достичь атлантического побережья Европы. В Средние века можно было говорить о трех «пиках» связанности Евразии: в 1-11 вв. н.э. (экспансия династии Хань в Китае, расцвет Римской империи и Парфянского царства), VII в. (династия Тан в Китае и расцвет халифата) и XIII в. (монгольское завоевание). Легко заметить, что все они связаны с возникновением крупных государств.
Однако последствиями четвертого «пика», связанного сначала с появлением «пороховых империй», подобных Османской, а затем с экспансией цин-ского Китая и царской России стал «разрыв» сформировавшихся торговых связей, что особенно болезненно сказалось на Центральной Азии, и сегодня (наряду с Африкой) «отстающей» с точки зрения вовлеченности в процессы глобализации. В данном случае четко можно увидеть серьезный недостаток крупных политических образований - их значительно меньшую заинтересованность в интеграции как таковой в силу достаточно обширных внутренних ресурсов. Иначе говоря, в то время как малые страны «обречены» на поиск интеграционных перспектив для крупного государства расширение возможностей взаимодействия бизнеса и создание системы интеграционных соглашений попросту не обязательно окажется в числе приоритетов.
В современном мире, вне всякого сомнения, «критический размер» государства, снижающий его интерес к формированию региональных интеграционных проектов, заметно выше - а, следовательно, указанное ограничение, скорее всего, играет небольшую роль даже для сравнительно крупных стран. Пример Китая, активно участвующего в интеграционных проектах как на «западном», так и на «восточном» направлениях (соответственно, речь идет о Шанхайской организации сотрудничества и проектах регионализма в Юго-Восточной Азии), четко подтверждает данный вывод. В то же время крупные государства могут столкнуться в своем взаимодействии с еще одной проблемой: разрывом «зон фактической солидарности» и ключевых игроков, принимающих решения. Как уже говорилось, во многих случаях преимущества взаимодействия территориально локализованы, а, следовательно, не так четко ощущаются на уровне «центрального» руководства. Классическим и давно признанным примером такого рода можно считать российский Дальний Восток, во многом требующий иной стратегии региональной интеграции, чем европейская часть страны, что находит лишь ограниченное отражение в текущей внешнеэкономической стратегии.
Децентрализация и субрегиональное сотрудничество
Хотя, как уже говорилось, взаимодействие крупных политических образований обладает ярко выраженными и очевидными преимуществами как для формальной, так и для неформальной интеграции, воплотить эти преимущества в практику реального экономического взаимодействия заметно сложнее. Преимущества конкретных проектов могут оказаться недостаточными и не представляющими интереса на уровне принятия «общих решений». В то же время существует достаточно очевидный выход из ситуации: концентрация не на крупных «всеохватывающих» трансграничных проектах, а на взаимодействии конкретных субнациональных единиц, в большей степени заинтере-
сованных в достижении успеха в «зонах фактической солидарности». Речь идет о формировании своеобразных «регионов-ворот», становящихся проводниками последующего интенсивного интеграционного взаимодействия.
Целесообразность концентрации на субнациональной интеграции подтверждается практикой уже реализующихся «евразийских проектов», например, «инициативы Шелкового пути» (Silk Road Initiative), до последнего времени поддерживавшейся ПРООН, Всемирной организацией туризма и ЮНКТАД. Участниками проекта первоначально выступали все страны Центральной Азии, кроме Туркменистана, а также северо-западные и северные автономные районы и провинции КНР. Однако инициатива, начавшаяся на межгосударственном уровне, достаточно быстро трансформировалась в структуру субнационального уровня, параллельно расширив спектр и географию участников. Основными инструментами инициативы стали (сохранившиеся и после официального прекращения финансирования проекта) регулярные Инвестиционные форумы «Шелкового пути», сводящие вместе частный бизнес и госструктуры, а также Форумы мэров «Шелкового пути», предусматривающие регулярные встречи глав городских администраций для обмена опытом и формирования совместных стратегий (18). Данный пример четко показывает еще одно преимущество субнациональной интеграции: поскольку рассматриваются гораздо более конкретные проекты, проще обеспечить увязку с участием в интеграционном взаимодействии бизнес-структур, и, следовательно, установить связь с неформальной интеграцией.
Постсоветское пространство также дает целый ряд успешных примеров субрегиональной интеграции, особенно активизировавшейся во второй половине 1990-х годов, когда региональные администрации оказались вовлечены в динамичный процесс поиска партнеров на пространстве бывшего СССР. Однако постсоветский опыт также ярко демонстрирует те ограничения и препятствия, которые свойственны субрегиональной интеграции: эта форма взаимодействия требует достаточной степени автономии регионов в сфере внешнеэкономической политики. Между тем с начала 2000-х годов последняя - во всяком случае в России - непрерывно сокращалась. Во многих случаях федеральная власть формально продолжала поддерживать субрегиональную интеграцию и реализующиеся регионами проекты. Однако на практике, во-первых, уменьшились доступные регионам инструменты экономической политики, позволяющие обеспечить благоприятные условия для трансграничных сделок (скажем, за счет налоговых преимуществ). Во-вторых, уже в конце 1990-х годов, центр начал предъявлять значительные требования по «координации» региональных внешнеэкономических политик, на практике приведшей к росту трансакционных издержек (9).
В некоторых случаях централизация структуры органов государственной власти, пусть и не направленная непосредственно на контроль внешнеэконо-
мического сотрудничества регионов, все же оказывала косвенное влияние на развитие субрегиональной интеграции. Примером может служить трансформация таможенной службы России: в 2000-е годы в ней усилились тенденции к функциональной специализации, когда таможенное оформление сосредоточивается в небольшом числе ключевых центров, нередко достаточно удаленных от конкретных регионов. В то же время практика приграничного сотрудничества - наиболее очевидной формы субрегиональной интеграции -требовала бы прямо противоположных действий - региональной специализации таможенной службы. В любом случае, централизация в России в 2000-х годах, насколько можно судить, заметно сократила возможности для субрегиональной интеграции на постсоветском пространстве (2).
В принципе интеграция крупных регионов может происходить «поэтапно» в результате интенсификации регионального взаимодействия. Однако это возможно лишь при достаточно децентрализованной политической системе участвующих в переговорах государств. Если говорить непосредственно о евразийской интеграции, то здесь ситуация является неоднородной. В Европе вот уже несколько десятилетий сохраняется устойчивая тенденция к децентрализации, поддерживаемая активным вовлечением регионов в практику принятия решений органов ЕС - не случайно одним из ключевых аспектов европейской интеграции стала концепция «Европы регионов». В Восточной и Юго-Восточной Азии целый ряд игроков (КНР, Вьетнам) в принципе являются децентрализованными государствами со значительной автономией провинций, несмотря на свое формально унитарное политическое устройство. Другие государства (как, например, Япония), напротив, входят в число наиболее централизованных в мире. Наконец, на постсоветском пространстве, как уже говорилось, происходит постепенный процесс усиления централизации во многих государствах (прежде всего в России и Казахстане).
Помимо этого, децентрализация, хотя и повышает возможности отдельных регионов активно участвовать в процессах субрегиональной интеграции, одновременно увеличивает угрозу регионального протекционизма. В принципе можно даже утверждать, что при определенных условиях субрегиональная интеграция и внутренняя открытость противоречат друг другу. Трансграничная интеграция связана со значительными инвестициями, которые, как правило, вынуждено оплачивать население вовлеченных в интеграционный проект регионов (в простейшем случае можно говорить о создании инфраструктуры, соединяющей страны). Однако в то же время преимущества интеграции будут доступны более широкому кругу регионов, а также могут оказаться «распыленными» в результате миграции. Иначе говоря, вопрос состоит в том, в какой степени активные с точки зрения интеграции регионы способны получать ренту от своего статуса «регионов-ворот», оказывающихся точками взаимосвязи крупных пространств.
Децентрализация и региональная интеграция
Впрочем, представление о том, что уровень внутренней децентрализации может быть «определен заранее» и является фактором, влияющим на потенциал интеграции, является несколько упрощенным. На практике региональная интеграция сама по себе влияет на уровень децентрализации государств-участников. В принципе «интеграция рынков» - вне зависимости от того, является ли она результатом формальной или неформальной интеграции - способна содействовать росту децентрализации вовлеченных в этот процесс государств. Это достаточно четко проявляется, например, в случае ЕС, где, как показывают некоторые исследования, прогресс на пути интеграции (в частности, Маастрихтские соглашения), оказался одним из факторов, ведущих к росту внутренней децентрализации государств-членов. Причины такого развития ситуации достаточно очевидны: упрощенно говоря, в условиях региональной интеграции многие вопросы, ранее решавшиеся на национальном уровне, переходят на наднациональный - или формально (если, скажем, на этом уровне осуществляется принятие решений по устранению барьеров для торговли), или фактически (за счет высокой степени взаимопереплетения экономик). Соответственно, «спрос на централизацию» со стороны регионов уменьшается.
Российская практика, надо сказать, полностью подтверждает данный вывод: достаточно напомнить, что именно в сравнительно более «интегрированных» с экономикой государств-соседей регионах (Калининград, Приморский край) многие решения федеральных властей сталкиваются с наиболее острыми и открытыми массовыми протестами. Проблема состоит в том, что уровень децентрализации в отдельных государствах определяется не только «спросом» со стороны регионов, но и «предложением» со стороны центральных органов власти. А здесь ситуация выглядит значительно более сложной. Региональная интеграция содействует росту экономической эффективности и, следовательно, увеличивает поток рент, доступных центральным органам власти. Соответственно, увеличивается потребность государства в обеспечении контроля над регионами. Нечто подобное, по некоторым наблюдениям, происходит сегодня в КНР: именно регионы, в наибольшей степени интегрированные в мировую экономику, становятся предметом наиболее пристального внимания центральных властей (например, при назначении секретарей КПК, реально осуществляющих контроль над региональной администрацией).
Иначе говоря, способность региональной интеграции содействовать децентрализации (тем самым «решая» ключевую для интеграции крупных государств проблему использования «зон фактической солидарности») в какой-то степени определяется соотношением «властных потенциалов» регионов и центра, зависящих, помимо всего прочего, от особенностей политической системы. Поскольку многие из «крупных государств» Евразии, обсуждающихся в настоящей работе, являются полуавторитарными или авторитарны-100
ми, вполне можно ожидать, что «предложение» будет доминировать над «спросом» и уровень децентрализации окажется незначительным. Однако и здесь ситуация является далеко не столь однозначной. Даже в недемократических государствах интеграция в мировую экономику вполне способна стать децентрализующей силой - как это демонстрирует, например, Вьетнам, да и сам Китай, несмотря на указанные выше проблемы, представляющий собой яркий пример децентрализации, пусть и основанной на достаточно своеобразных механизмах (например, переплетении контроля местных органов власти над собственностью и делегирования им налоговых полномочий). То есть в принципе потенциал «децентрализации через интеграцию» в Евразии присутствует - пусть и, возможно, меньший, чем в Европе.
Внутренняя разнородность и интеграция
Внутренняя разнородность участников взаимодействия (особенно очевидная, если речь идет о взаимодействии региональных интеграционных группировок, своего рода «интеграции интеграций») с неизбежностью оказывает влияние на скорость переговоров и затрудняет поиск консенсуса. Иначе говоря, если политическая децентрализация, увеличивающая автономию отдельных территорий в сфере внешнеэкономической политики, способна содействовать интеграции крупных регионов и государств (со всеми перечисленными выше оговорками), то более интенсивное вовлечение территориальных интересов в принятие решений на центральном уровне, напротив, может стать фактором, сдерживающим это взаимодействие.
Здесь, однако, важно учитывать еще одно обстоятельство: масштабы разнородности интересов отдельных территорий в составе крупных регионов и стран, участвующих в переговорах, или, точнее говоря, восприятие масштабов разнородности политическими элитами, вовсе не являются постоянными. На практике они (как и децентрализация, описанная выше), сами зависят от процесса интеграции крупных государств. Логика здесь достаточно простая: чем более интенсивно идет процесс переговоров между крупными государствами и особенно региональными группировками (страдающими от значительно большей внутренней разнородности), тем выше стимулы для отдельных территорий в составе этих государств и группировок к поиску консолидированной позиции и тем выше вероятность формирования устойчивого консенсуса между ними.
Эти проблемы интеграции крупных региональных объединений достаточно четко видны на примере уже реализующегося на евразийском континенте взаимодействия сформировавшихся региональных интеграционных проектов. Наибольший интерес в этой связи вызывает инициатива АСЕМ (Asia-Europe Meeting), включающая в себя государства ЕС и Юго-Восточной
Азии. АСЕМ представляет собой систему регулярных (хотя и не очень часто проходящих) встреч представителей государств - членов ЕС со странами АСЕАН, впоследствии расширенного до АСЕАН+3 (т.е. включая Китай, Японию и Южную Корею). Особенностью АСЕМ (в отличие, скажем, от АТЭС, также формально объединяющего государства, расположенные в различных регионах мира и даже на различных континентах) является подчеркнутый характер взаимодействия двух интегрированных регионов - в данном случае, Европы и Восточной Азии - а не отдельных государств.
Основу взаимодействия АСЕМ составляют регулярные форумы глав государств организации, проходящие с 1996 г. один раз в два года. Следует иметь в виду, что АСЕМ в принципе не является проектом «экономической интеграции», хотя экономика и входит в число трех основных направлений деятельности этой структуры (наряду с политическим диалогом, образованием и культурой). Единственным постоянным институтом, созданным АСЕМ, является Фонд Азия - Европа (Asia - Europe Foundation, ASEF), основанный в 1997 г. в Сингапуре и направленный на финансирование конкретных проектов в гуманитарной сфере (например, общественных форумов или культурного обмена). Экономические вопросы обсуждаются на регулярных встречах министров финансов и экономики АСЕМ, а также, что, возможно, не менее важно, становятся предметом Деловых форумов Азия - Европа (Asia - Europe Business Forum), являющихся платформой для диалога предпринимателей и групп интересов. Тем не менее повестка дня АСЕМ неизбежно остается размытой, особенно в свете постоянного расширения состава его участников (в настоящее время в нем также участвуют Индия, Пакистан и Монголия, в 2010 г. должны присоединиться Россия, Новая Зеландия и Австралия).
Главное преимущество АСЕМ связано не столько с тем, что эта организация способна решить какие-то конкретные проблемы, сколько с ее способностью повлиять на «внутреннее единство» регионов, участвующих в диалоге. Речь идет, прежде всего, о странах Юго-Восточной Азии. АСЕАН, хотя и была создана еще в 1967 г., до сих пор обеспечила лишь достаточно ограниченный уровень экономического и политического сотрудничества государств, а что касается формата АСЕАН+3, то он сталкивается с еще большими проблемами, обусловленными традиционными противоречиями между тремя ведущими экономиками Восточной Азии. Между тем участие в диалоге с ЕС, высокий уровень интеграции которого «вынуждает» азиатские государства выступать «единым фронтом», становится фактором, содействующим выработке внутрирегиональных механизмов и практик поиска сотрудничества.
Например, подготовка саммитов АСЕМ с азиатской стороны, осуществляется в рамках регулярных встреч представителей высокого уровня (Asian Senior Officials Meeting), формирующих повестку дня для переговоров. Помимо этого, в подготовке к диалогу задействованы двое координаторов из
стран (Северо-Восточной и Юго-Восточной Азии). Наконец, секретариат АСЕАН выступает (как и Комиссия ЕС) участником саммитов АСЕМ - и если для ЕС речь идет о достаточно стандартной практике, то для Азии подобная ситуация, скорее, является исключительной. Но не менее важными являются неформальные сдвиги в «восприятии» тех или иных регионов и территорий со стороны задействованных в диалоге политических элит. В конечном счете важной (хотя, естественно, не единственной) предпосылкой региональной интеграции можно считать «социальное конструирование» региона, осознание единства государств на определенной территории. Если для Европы эта задача носила второстепенный характер и была во многом решена еще до «начала» процесса европейской интеграции в современном смысле, для Азии ситуация является гораздо более сложной - и здесь АСЕМ выступает своеобразным инструментом «конструирования идентичности от противного» - в диалоге с внерегиональным партнером.
Конечно, ситуация с АСЕМ несколько проще тех возможных проблем, с которыми столкнулось бы в подобном формате взаимодействия постсоветское пространство. Оба «региона», участвующих в диалоге АСЕМ, достаточно четко очерчены. На постсоветском пространстве, как правило, мы имеем дело с государствами, переживающими процесс «четырех трансформаций» одновременно - реформирования политической системы, изменения экономического строя, создания институтов государственности и формирования собственной идентичности (19). А, соответственно, предсказать конкретные «очертания» регионов, которые будут «сконструированы» подобным диалогом, заранее достаточно сложно. Не говоря уже о достаточно очевидном примере «западного фланга СНГ», где для многих государств интеграция в ЕС является приоритетной (хотя на сегодняшний день недостижимой) целью, даже в Центральной Азии ситуация является неоднозначной. Достаточно вспомнить взаимодействие в ШОС: если, по мнению одних наблюдателей, в этой структуре Китай является в какой-то степени «изолированным» по сравнению с консолидированной позицией постсоветских государств, то другие
полагают, что, напротив, изолированной оказывается уже Россия.
* * *
Подведем итоги. Неудачи формальной постсоветской интеграции, во многом обусловленные асимметрией ее участников, а также активный процесс трансграничной неформальной интеграции, явственно не ограниченной пределами региона СНГ, позволяют поставить вопрос о возможностях и преимуществах перехода к более широкому формату взаимодействия - условно говоря, «евразийской интеграции», основанной на более тесном сотрудничестве государств Европы, Северной Евразии и Восточной Азии. В то же время такой подход, при всех его преимуществах, не может не быть связан с рядом
рисков и проблем. Прежде всего, речь идет о необходимости организации интеграционного взаимодействия сравнительно крупных государств и уже сформировавшихся региональных группировок.
В принципе интеграция крупных государств обладает рядом преимуществ: больший размер общего рынка и меньшее число игроков содействуют формальной интеграции, а отсутствие внутренних барьеров в странах и регионах, участвующих в интеграционном процессе, стимулируют взаимопроникновение бизнеса. Однако эти же преимущества оборачиваются серьезными недостатками, если учесть сложность механизма принятия решений внутри отдельных государств и регионов. В крупном централизованном государстве трансграничная интеграция в целом, а также конкретные «зоны фактической солидарности» могут не получать должного внимания в силу наличия более приоритетных (глобальных иных) проблем. В децентрализованном государстве вполне возможно возникновение противоположной сложности - затруднение принятия консолидированных решений из-за расходящихся территориальных интересов.
Решение этих проблем, как ни странно, лежит в самих же переговорах по интеграции. Во-первых, институционализированный диалог (форум) крупных государств и регионов по значимым вопросам, как показывает практика, способен хотя бы отчасти содействовать росту внутренней однородности и согласованности интересов отдельных территорий. Во-вторых, интеграция как таковая в какой-то степени содействует политической децентрализации. Хотя в данном случае выводы являются не совсем однозначными, все же можно утверждать, что экономическая интеграция, как минимум, способна стать фактором, содействующим внутренней децентрализации.
Все эти выводы, как представляется, могут оказаться небезынтересными и для внешнеэкономической стратегии России. С одной стороны, они четко демонстрируют те неизбежные проблемы, с которыми столкнулись бы инициативы экономической интеграции, рассчитанные на вовлечение игроков вне пределов постсоветского пространства - и действительно, экономическая повестка дня существующих структур такого рода (прежде всего Шанхайской организации сотрудничества) остается крайне ограниченной. Тенденция внутренней централизации в России, по всей видимости, усилившаяся в процесс кризиса 2008-2009 гг., приведшего к расстройству региональных бюджетов, явственно не содействует развитию интеграционных импульсов. Однако, с другой стороны, вовлечение внерегиональных игроков в принципе способно содействовать преодолению барьеров, представляющихся неразрешимыми на постсоветском пространстве - и с этой точки зрения не может не представлять значительный интерес.
Литература
1. Быков А.Н. Постсоветское пространство: стратегии интеграции и новые вызовы глобализации. - М., 2009
2. Вардомский Л.Б. Российское порубежье в условиях глобализации. - М., 2009. - 216 с.
3. Косикова Л.С. Интеграционные проекты России на постсоветском пространстве: идеи и практика. - М., 2008. - 62 с.
4. Линн Й. Либеральное евразийство // Коммерсантъ. - М., 2006. - № 220 (24 ноября). - С. 8.
5. Минакир П.А. Тихоокеанская Россия: вызовы и возможности экономической кооперации с Северо-Восточной Азией // Пространственная экономика. - Хабаровск, 2005. -№ 4. - С. 5-20.
6. Михеев В.В. Интеграционное пространство Восточной Азии и Россия // Пространственная экономика. - Хабаровск, 2005. - № 2. - С. 27^-5.
7. Олкотт М.Б. Второй шанс Центральной Азии. - М., 2005. - 505 с.
8. Система индикаторов евразийской интеграции ЕАБР 2009. - Алматы, 2009. - 160 с.
9. Alexeev M. Russia's Periphery in the Global Arena: Do Regions Matter in the Kremlin's Foreign Policy? - Ponars Policy Memo. - Washington, 2000. - N 58. - 9 p.
10. Baskaran T. Supranational Integration and National Reorganization: On the Maastricht Treaty's Impact on Fiscal Decentralization in EU Countries // Constitutional Political Economy. -Dordrecht, 2010 (forthcoming).
11. Bordignon M., Brusco S. On Enhanced Cooperation // Journal of Public Economics. - New York, 2006. - Vol. 90. - N 10-11. - P. 2063-2090.
12. Dascher K., Haupt A. The Political Economy of Regional Integration Projects Where Rich and Poor Meet. - CESifo Working Paper. -Munich, 2008. - N 2280. - 48 p.
13. Findlay R., O'Rourke K.H. Power and Plenty: Trade, War, and the World Economy in the Second Millennium. - Princeton, 2007. - 624 p.
14. Gilson J. Defining Inter-Regionalism: The Asia - Europe Meeting (ASEM). - SEAS Electronic Working Paper. - Sheffield, 2002. - Vol. 1. - N 1. - 9 p.
15. Gilson J. New Interregionalism? The EU and East Asia. // European Integration. - Abing-don, 2005. - Vol. 27. - N 3. - P. 307-326.
16. Kaminski B., Raballand G. Еntrepot for Chinese Consumer Goods in Central Asia: The Puzle of Re-Export through Kyrgez Bazaars. // Eurasian Geography and Economic. - Columbia,
2009. - Vol. 50. - N 5. - P. 581-590.
17. Krug B., Zhu Z., Hendrischke H. China's Emerging Tax Regime Devolution, Fiscal Federalism, or Tax Farming? - ERIM Research in Management. - Rotterdam, 2004. - N 113. - 38 p.
18. Kuang G.S.C. Strategic Value of Central Asia in the Development of Euro-Asia. Paper presented at the Third Eurasian Forum. - Shaghai, 2009.
19. Kuzio T. Transition in Post-Communist States: Triple or Quadruple? // Politics. - Oxford, 2001. - Vol. 21. - N 21. - P. 168-177.
20. Kuznetsov A. Industrial and Geographical Diversification of Russian Foreign Direct Investments. - Turku School of Economics Pan-European Institute Electronic Publication. - Turku,
2010. - N 7. - 38 p.
21. Malesky E.J. Straight Ahead on Red: Now Foreign Direct Investment Empowers Subnational Leaders // Journal of Politics. - Cambridge, 2008. - Vol. 70. - N 1. - P. 97-119.
22. Raballand G., Andresy A. Why Should Trade Between Central Asia and China Continue to Expand? // Asia Europe Journal. - Heidelberg, 2007. - Vol. 5. - N 2. - P. 235-252.
23. Rueland J. Inter- and Transregionalism: Remarks on the State of the Art of a New Research Agenda. - Freiburg, 2002. - 12 p.
24. Sheng Y. Global Market Integration and Central Political Control: Foreign Trade and Intergovernmental Relations in China. // Comparative Political Studies. - London, 2007. - Vol. 40. -N 4. - P. 405-434.
25. Turchin P. Modeling Periodic Waves of Integration in the Afro-Eurasian World-System // Modelski G., Devezas T., Thompson W.R. (eds.): Globalization as Evolutionary Process: Modeling Global Change. - New York, 2008. - P. 163-191.
26. Yang C. The Emerging Regional Configuration in Central Asia: The Remaining Traces of Uni-Polarity, Unstable Multi-Polarity and Other Alternatives // Vinokurov E. (ed.): EDB Eurasian Integration Yearbook 2010. - Almaty, 2010.
