CC BY
71
Политические сети
А. И. Соловьев
«ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫЕ СЕТИ» РОССИЙСКОГО ГОСУДАРСТВА И СТРАТЕГИЯ САМОЛЕГИТИМАЦИИ ПРАВЯЩЕГО РЕЖИМА
В статье раскрываются современные особенности структурной организации политической власти в российском обществе. В частности, описываются содержание и роль сетевых политико-административных конструкций политического режима, обладающих институциональными и неинституциональными, публичными и латентными формами. На основании анализа политического процесса обосновывается стратегия самолегитимации правящего режима, показываются возможные альтернативы развития политической системы и политического режима российского общества.
Ключевые слова: политические институты, политическая власть, правящий политический режим, стратегия самолегитимации, политический протест.
В классическом — веберианском — понимании государство традиционно интерпретируется как иерархическая организационная структура. Современные, в частности, сетевые подходы делают акцент в понимании этого института уже на горизонтальных связях, отражающих многообразие разнообразных коалиций и партнерских сообществ, вовлеченных в единую по направленности деятельность. При этом предполагается, что такого рода структуры объединены едиными нормами, целями, однородными ресурсами, схожими неинституциональными (ментальными) и прочими аналогичными параметрами. Будучи участником этих сетевых образований, государство меняет характер своего позиционирования, превращаясь в одного из равноправных участников горизонтального взаимодействия гражданскими ассоциациями. В этом смысле сетевые подходы указывают и на неизбежные тенденции в дальнейшей эволюции государства, констатируя и предрекая увеличение роли гражданских акторов в формировании государственной политики, управлении общественными связями и отношениями.
В то же время опыт государств, находящихся в «переходном» состоянии (или, другими словами, демонстрирующими слабую ин-
ституциональную состоятельность и неэффективный управленческий функционал), показывает такую архитектуру власти, которую невозможно описать ни классическими, ни сетевыми подходами. В этой связи уместно вспомнить ряд знаковых событий в электоральном цикле 2011-2012 гг., когда отечественный правящий режим активно конструировал политические порядки, стремясь сохранить остов сложившейся системы правления. Этот избирательный процесс продемонстрировал не просто привычный подыгрыш власти самой себе на электоральном поле, а крупномасштабные фальсификации, укрепившие систему нерепрезентативного представительства гражданских интересов. Многочисленные вбросы бюллетеней, «карусели», насильственное удаление наблюдателей от оппозиционных партий с избирательных участков и с процедуры подсчета голосов, хакерские атаки на сайты независимых и оппозиционных структур и многие другие способы профилирования результатов выборов хорошо всем известны. При этом многочисленные жалобы на нарушения (включая и официально признанные) избирательного законодательства так и не нашли адекватной судебно-юридической реакции. Более того, в ответ на протестные выступления «рассерженных горожан» власти оперативно приняли законы, фактически ограничивающие конституционные права населения в части проявления общественно-политической активности. Началась активная борьба с лидерами и активистами протеста.
Факты показывают, что официальные органы государства (Центр, территориальные администрации, избиркомы, многие судебные и правоохранительные органы, государственные и аффилированные масс-медиа и иные структуры), осуществляя символическое прикрытие подлинных целей своего участия в избирательной кампании, создали особую сетевую структуру, работавшую не на официальных, а на договорных нормах (заставлявших тысячи людей изворачиваться, а порой и откровенно лгать, придавая этой кампании внешне благопристойный вид).
Факт сетевого взаимодействия в выборной кампании 2011-2012 гг. налицо. Как и любая политическая («проблемная») сеть, такое взаимодействие носит временный и неустойчивый характер, отличается изменением интенсивности контактов между участниками, определенным уровнем доверия между ними и т. д. В то же время можно констатировать, что многие классические параметры сетей в данном случае просто не работают. В частности, эти сетевые коммуникации сохраняют все признаки иерархии, не в силах скрыть ни наличие субординации (поскольку основные потоки управленческой информации осуществлялись через центральные органы власти), ни ресурсной асимметрии, ни различий в ментальных и целевых
установках (ведь для многих рядовых участников работа «в проекте» была условием сохранения своих рабочих мест или финансирования своих структур и проектов), ни несовпадения функциональных и временных параметров участия различных акторов.
Ядерные институты, формируя эти электоральные коммуникации и тяготея к созданию сетевого сообщества, одновременно сохраняли все инструменты централизованного контроля за своими партнерами. Но эта «сеть» не просто имитировала общественный характер деятельности институтов как сетевых акторов, но и лишала их этой общественной, общегражданской природы. Ведь тот факт, что гражданам — носителям оппозиционного протеста — практически было отказано в доступе к правосудию, свидетельствует о том, что эта «избирательная сеть» сориентировала судебную (и часть правоохранительной) систему на защиту прав только верхов и части лояльного к ней населения. Квазисетевые структуры, девальвируя роль представительных механизмов, работали не на сближение, а на разъединение государства и общества, тем самым создавая опасный разлом в самом теле политической системы.
Этот институциональный дизайн электорального процесса означает не образование сетевых конструкций, а (осуществляемый время о времени) переход правящего режима (как оператора государственной власти) в формат латентного функционирования. Для решения управленческих задач в социально-экономической сфере такой характер функционирования является хотя и не всегда оправданным, но практически неустранимым. И речь идет не о решении каких-то конкретных, например, конфиденциальных, вопросов на международной арене, а о том, что в поле госрегулирования акторами являются различные (причем, не только элитарные) коалиции, обладающие и неодинаковым влиянием на центры власти, и различной заинтересованностью в решении конкретного вопроса, и несхожей — вплоть до полной незаинтересованности — мотивацией, неидентичными ресурсами и т. д. (Соловьев, 2011). Однако в пространстве публичной политики такие подходы становятся принципиально неприемлемыми, поскольку речь в данном случае идет об отношениях государства и общества, элитарных и низовых структур, закладывающих основания легитимации высшей политической власти как таковой.
Латентные формы функционирования органов государственной власти как политических акторов свидетельствуют о кризисе легитимности данного режима, явном дефиците инструментов, позволяющих верхам поддерживать должные политические коммуникации с крупными социальными слоями (хотя и не являющимися
представителями большинства). Повсеместные политические практики подобного рода не просто демонстрируют стратегическую потребность в этих механизмах властвования. Руководство страны придерживается архаических представлений о природе демократии, являющейся, по его мнению, оправданной и легализованной формой диктата большинства над меньшинством, что позволяет властям игнорировать политические требования оппозиции, выстраивая государственную политику без учета ее мнения. Однако сам механизм перехода от публичного к латентному способу функционирования институтов власти и управления является способом повышения политической маневренности правящего режима и работает на стабилизацию его положения, что позволяет нам оспорить суждения ряда ученых, утверждающих, что российская власть обретает сегодня свойства лиминальности, т. е. «действует на пороге своих значений (легитимности, справедливости, правомерного насилия, порядка)» (Сморгунов, 2012, с. 16).
Сомнительность такого рода утверждений (по крайней мере, для нынешнего этапа политического процесса) подтверждается хотя бы тем, что любые формы отправления власти неминуемо сопрягаются с проведением пропагандистско-символической политики властей в публичном пространстве. Результативность последней в условиях едва ли не полного контроля государства над медиасфе-рой предельно снижает влияние общественного мнения на структуры власти, принимаемые государственные решения. Масс-медиа и общественное мнение как главные инструменты гражданского влияния в такой ситуации не способны трансформировать ключевые домены государственной политики, повлиять на характер разрабатываемых стратегий, что придает правящему режиму устойчивость и уверенность в своих силах.
В среднесрочной перспективе ситуация может кардинально измениться, поскольку сконструированная властями система правления не соответствует динамике развития общества, что особенно заметно на фоне прогрессирующего развития передовых государств. Правящий режим способен сегодня решать только локальные задачи, не имея политического потенциала для адекватного ответа на вызовы времени. Даже обывателю понятно, что нынешняя система не способна победить коррупцию, обеспечить равный доступ граждан к правосудию, побороть консервативные и реакционные традиции административного диктата и неоправданного применения насилия, создать массовые стимулы к труду, преодолеть кризис образования, совершить инновационный прорыв в экономическом развитии. Хотя сегодня политическая система еще не вышла на край своих возможностей, но уже ясны ее структурная
ограниченность и неизбежность будущего обрушения, даже учитывая возможность длительного вялотекущего развития событий. Как справедливо заметил кто-то из журналистов, если для осознания тупика чрезмерно централизованной власти в СССР понадобилось три поколения, то современное общество осознало этот факт за последние 10 лет.
Отмеченные прогнозы не отменяют того факта, что нынешний режим пытается технологически сохранить и максимально продлить действующую конструкцию власти. В этом смысле свои «институциональные сети» режим распространяет не только на электоральное пространство, но и на иные социальные площадки (системы регионального управления, «деловые», т. е. коррупционные, цепочки в различных отраслях экономики, кадровые структуры и проч.), в конечном счете призванные демонстрировать стабильность и показное единство государства и общества. Однако латентная перестройка институционального дизайна является лишь одним, хотя и предельно важным механизмом самолегитимации режима. Правящий режим пытается прикрыть разрыв государства с обществом и за счет других технологий реорганизации публичного пространства и массового политического дискурса. Эта активность в публичной сфере далеко не случайна, поскольку массовый дискурс является мощным источником демократизации социума, олицетворяя «современную норму» организации государственной власти (Фурман, 2010, с. 165).
Чтобы понять принципиальные возможности латентных механизмов правления, важно видеть характер политического позиционирования публичной сферы. Важно подчеркнуть, что формирующиеся в публичном пространстве политические контакты власти и общества непосредственно влияют на базовые процессы государственного управления, дополняя административные механизмы и компенсируя изъяны их структурной организации, стимулируя активность чиновников и поддерживая общение властей с гражданскими ассоциациями. Это — самая гибкая форма госрегулирования, рассчитанная на повышение адаптации аппарата госуправления к ситуационной динамике, снижение его венчурного характера, усиление координации действий бюрократии и ее гражданских партнеров.
В целом политическое содержание публичной сферы предполагает наличие того или иного уровня открытости власти к диалогу с общественностью (ее различными сегментами), а также информированности общества о принимаемых верхами решениях. Однако эти параметры публичности направлены не столько на поддержание общения с государством (что, конечно же, обладает собствен_ 9
ПОЯИТЭКС. 2012. Том 8. № 3
ной ценностью), сколько на принимаемые в государстве решения, характер отправления функций аппаратом госуправления. Эти функциональные нагрузки публичной сферы предполагают: открытость обсуждения общественно значимых целей; наличие эффективных каналов представительства гражданских интересов; обладание общественностью права контроля за деятельностью центров власти; наличие особых фаз и этапов формирования деловых коммуникаций властей со своими гражданскими контрагентами в процессе выработки стратегий и т. д. Государство и общество должны выступать партнерами во всех тех важных делах, «что делает правительство» (цит. по: Сморгунов, 2007, с. 82).
Можно констатировать, что содержание публичной сферы в основном состоит из трех базовых элементов: различных форм самопрезентации власти и демонстрации правящим режимом (лидером) своего господствующего положения; диалоговых форм коммуникации власти и населения, чаще всего выступающих в виде дискурсивных практик, полемики государственных и гражданских структур по вопросам определения повестки дня, диагностики общественно значимых проблем и других моментов, влияющих на государственные решения; из открытых общественному и законодательному контролю профессиональных акций госбюрократии1. Все эти параметры публичной сферы обусловливают наличие соответствующей институциональной среды, действенность организационных принципов функционирования политико-административных структур, в соответствии с которыми и выстраиваются контакты власти и населения. Они призваны обеспечивать устойчивое позиционирование общественности как агента формирования правительственных стратегий и инстанции, контролирующей отправление аппаратом государственных функций2.
1 Последний аспект стоит подчеркнуть особо, ибо публичная сфера является базовым основанием деятельности административных структур. Публичное пространство является не только условием функционирования, но и определенным основанием деятельности аппарата государственного управления. Чиновник является фигурой, которую общество обязано и способно контролировать. Еще в XIX в. Л. Дюги писал, что публичная сфера обязательно представляет собой область деятельности «учреждений, обслуживающих все общество» ридЫ1, V. 1-5, р. 1921).
2 В историческом плане такое местоположение общественности и функции публичной сферы складывались постепенно. Длительное время поле публичности оставались инструментом самолегитимации верхов. И лишь по мере усиления ресурсной базы общества и включения граждан в диалог с властью она обрела должную функциональную форму. По сути, только в МИ-МШ вв. гражданское общество превратилось в партнера и одновременно в противовес верховной власти, окончательно встроив в управление государством 10 _
Можно видеть, что важнейшим отличительным признаком публичного политического управления является сочетание административного регулирования и форм социального участия населения. Неотъемлемой составной частью отправления государственного управления и власти становится социальный капитал, который может иметь форму паблицитного капитала (выраженного в формах информационного давления, в движении имиджевых структур, убеждающей коммуникации и др.). Не случайно Ю. Хабермас различал «коммуникативно порожденную и административно применяемую власть» (цит. по: Шматко, 2001, с. 107). Надо иметь в виду, что паб-лицитный капитал общества может носить как отрицательный, так и положительный для органов государственного управления характер. «Глас народа» так или иначе сдерживает самостоятельность распорядительных органов. В то же время свое принципиальное значение для системы государственного управления он проявляет в поддержании населением условий политической стабильности и легальности действий госаппарата. Но все эти политические сдержки и противовесы не могут служить ограничением для самостоятельно принимаемых правительством решений (по ряду значимых вопросов власти игнорируют выработанный с обществом консенсус).
Публичная сфера по природе своей является формой совместного регулирования, пусть и неравновесного, но все же соучастия госадминистрации и гражданских структур, направленного на согласование взаимных интересов и более справедливое распределение общественных благ. По своему содержанию публично вырабатываемые цели претендуют на фундаментальный для государства и общества характер (независимо от того, приняты они в законодательной форме или нет) (Macridis,1955, р. 39-40) и свидетельствуют о праве граждан «контролировать ключевые решения» (Рейни, 2004, с. 149). Для публичной формы госуправления выбираются не все, а только наиболее значимые проблемы, которые не просто затрагивают общество, но и вызывают острую реакцию гражданского населения. Инициатором публичных форм коммуникаций могут выступать как государство, так и общество, но при этом условия такого диалога задает правящий режим. Но и у общества существует достаточно широкий спектр возможностей влияния на власть и управленческие задачи: люди (непосредственно, а также через СМИ и другие социальные каналы) могут не только обсуждать те или иные проекты или получать информацию, но и участвовать в формиро-
каналы и механизмы публичной политики.
_ 11
вании повестки дня, выдвигать рекомендации, вести переговоры, контролировать госорганы, совместно участвовать в разработке проектов и т. д. (Fung, 2006, p. 66-72).
Все эти варианты участия зависят от характера задач, типа гражданских контрагентов, времени и политического контекста, состояния общественного мнения. Поэтому история знает немало примеров того, как даже демократические государства принимают решения без участия граждан, ограничиваются односторонним информированием людей и все реже прибегают к консультациям с общественностью или вступают с ней в заинтересованное обсуждение. Самый трудный для государства вариант взаимодействия гражданский контроль применяется в исключительно редких случаях.
За счет включения государства в конкуренцию с различными политическими акторами по вопросам разработки повестки дня и выработки идеологических оснований целей в публичном секторе происходит неизбежное расширение сферы политического регулирования общественных процессов. Это органично встраивает механизмы представительства гражданских интересов в структуру государственного управления. Опираясь на различные слои населения и получая от граждан тот или иной мандат доверия, государство формирует некий политический коридор возможностей для своего административного аппарата, в рамках которого осуществляется оперативное и непосредственное управление общественными отношениями. Сочетание политических инвективов (формирующих ориентиры управленческой деятельности) и административных акций профессиональных госслужащих позволяет в открытой форме применять технологии артикуляции и агрегирования гражданских интересов, осуществлять координацию действий государственных институтов, разрабатывать отраслевые и межотраслевые стратегии и т. д.
Однако гражданские интересы сами по себе достаточно абстрактны и потому правительство в рамках коридора политической поддержки вправе само расставлять сугубо управленческие акценты по их реализации. В литературе существуют мнения (С. С. Сулакшин), призывающие к установлению правовых гарантий сохранения в законодательных актах государства всех обещаний, данных лидерами в публичной сфере (во время избирательной кампании). Однако такие требования представляются наивными и явно чрезмерными, не учитывающими функциональный профиль политических обещаний (которые даются электорату не для их реального воплощения, а для предварительной легитимации, т. е. завоевания власти). Более того, само содержание политических текстов в предвыборный период направлено на задачу расширения электоральной базы, вербовку единомышленников, расширение числен-
ности группы населения, поддерживающей данные обещания и лозунги. В любом случае это — ориентация на поддержку группы, в то время как правовые требования рассчитаны на все население и потому неминуемо должны быть скорректированы как по содержанию, так и по форме. Даже победитель выборной гонки попадает в ситуацию, ограничивающую его действия (за счет прежних обязательств властей, коалиционных договоренностей, влияния тех альянсов, с которыми еще придется налаживать отношения, понимания реальных сложностей распоряжения ресурсами и т. д.). Независимо от гражданской зрелости населения характер участия населения во властных и управленческих процессах является непостоянным, способным к изменению профиля активности, что в любом случае провоцирует риски легитимности, повышает неопределенность формирования повестки дня, диагностики проблем, определения будущих целей правительства.
Учитывая непрофессиональный характер включения населения в деятельность государства как субъекта власти и управления, следует отметить значительную роль морально-этических критериев оценивания управленческой деятельности государства. Неизменяемость этических рамок у различных слоев населения провоцирует наличие в публичной сфере множества ценностных, подчас нерешаемых конфликтов. В то же время такой характер включения общественности в процесс управления государством заставляет власти (заинтересованные в повышении своей легитимности) в большей степени ориентироваться на общественную поддержку, нежели на законодательные ограничения своей профессиональной деятельности. Как показывает опыт, мощное давление общественности нередко побуждает власти к нарушению законов, обходу законодательных ограничений. «Необходимость в политической поддержке (того или иного проекта — авт.) часто перевешивает критерии экономичности ...», т. е. заставляет лиц, говорящих от лица государства, принимать решения в рамках сравнительно ограниченного набора политических альтернатив (Fung, 2006, p. 66-72).
Высокая самостоятельность исполнительной власти в плане установления границ и возможностей использования паблицитного капитала не устраняет стихийных способов соединения последнего с административным капиталом госаппарата. Только контекст устанавливает конкретное соотношение между дискурсивным и профессиональным содержанием действий аппарата госуправления. Конечно, контекст не является каким-то одномерным фактором, включая в себя и определенные исторические тренды, и формы актуального взаимодействия государственных и гражданских струк-
тур. Стержневым параметром ситуации является и тип правящего режима, накладывающий неизбежные структурные ограничения на соотношение паблицитного и административного капиталов.
В современных условиях эти контекстуальные параметры наполняются новым и оригинальным содержанием: глобализация, становление информационного общества, качественное расширение возможностей для экспорта институтов и прочие аналогичного уровня факторы существенно меняют возможности общественности и, как следствие, очертания публичной сферы. В демократических обществах публичность, сохраняя свои базовые свойства и характер позиционирования, использует новые возможности для сохранения уже сформированного тренда, а именно для расширения влияния общественности на государственные решения, сохранения конкурентности идей и позиций, контролирования госчиновников и т. д. Речь идет лишь о поиске новых форм дискурсивного влияния граждан на структуры власти. В то же время надо признать, что авторитарные государства также используют возможности, предоставляемые новым временем, правда, в русле своих институциональных и структурных возможностей. Но внешне эти политические приоритеты неизменно сочетаются со стремлением сохранить очертания современного, следовательно, демократического государства, что неизбежно побуждает имитировать соответствующие политические отношения и институты, формы публичной власти.
Опыт последних лет дает возможность обобщить некоторые типичные приемы такого конструирования публичности. Первостепенное значение получает деятельность отечественного режима в информационном пространстве, где власть стремится максимально использовать свои прерогативы в медиасфере. Имеет смысл говорить о двух основных направлениях такой деятельности.
Во-первых, это информационное прикрытие всех форм использования административного ресурса, что направлено на усиление контроля над потоками социальной активности и консервацию механизмов представительства интересов и так или иначе отражается на построении диалога с общественностью. Формы этой деятельности режима крайне многогранны: от издания законов и формулировки правил, позволяющих приостановить деятельность неугодных партий, НКО или подвергнуть гонениям любых критиков режима до использования мобилизационного потенциала неформальных коммуникаций. Во-вторых, самостоятельной заметной тенденцией последнего времени стала и активизация властью идеологической составляющей публичного дискурса. Государство целенаправленно осваивает дискурсивные площадки, конструируя нужные ему формы массовых политических коммуникаций. Опираясь на современ-
ный опыт развития событий в российской политии, можно видеть, как правящий режим, сохраняя контроль над федеральными телеканалами и другими основными масс-медиа, использует целый спектр технологий по формированию публичного пространства. Внешне это проявляется в профилировании тематики политических дискуссий, избирательном освещении событий и фактов, замалчивании и пристрастном комментировании политических событий, селекции состава участников дебатов, цензурировании и редактировании текстов, придании событиям собственных смысловых значений, манипулировании фактами и дезинформации, запугивании и поощрении внутренней самоцензуры журналистов. На тех площадках, где властям приходится непосредственно общаться с представителями общественности, правящий режим самостоятельно отбирает гражданских участников дебатов, избегает соблюдения равенства с переговорщиками, сохраняя за собой право редактирования дискуссий, а также выступления с последующими комментариями (расставляющими «правильные» акценты в освещении события).
Показательным фактом, знаменующим долгосрочные цели режима по реформированию публичного пространства, стала поддержка властями инициатив ряда аффилированных структур, выдвинувших проект новой Конституции страны (Научный макет..., 2011). Предоставление для этого проекта, утверждающего целесообразность «патернализма» как основополагающего принципа организации власти, а «ответственности» граждан в качестве высшей политической ценности, страниц ряда центральных всероссийских изданий и телеканалов показывает несомненную заинтересованность правящего класса в создании в стране еще более жестких политических порядков. Советский и немецкий тоталитаризм начинался с попыток универсализации и легализации единых идеологических подходов, впоследствии распространенных на все социальное пространство и превратившихся в инструмент политических репрессий.
В сочетании с известными «антимитинговыми» законами популяризация такого рода концептуальных документов показывает явное усиление консервативного и даже реакционного крыла правящего режима, что доказывается неотъемлемой стороной этих информационно-политических стратегий, направленных на снижение активности (и дезориентацию) общественности, — активизацией политической риторики многих руководителей государства, открыто компрометирующих оппозиционные силы и любые формы протест-ных настроений граждан. Это дополняется точечной работой по вытеснению оппозиционных лидеров из публичной политики, распро-
странением компромата и провокационными действиями (перехватом и обнародованием персональных данных, запугиванием) и т. д.
Стремление властей максимально снизить протестную активность и популяризировать распространение «державных» идей показывает, что в настоящее время самой актуальной задачей общества является не укрепление рынка, расширение демократии, модернизации и прочие задачи, которые постоянно тиражируются в политологической литературе, а укрепление условий для правового применения государственного насилия. В этом смысле Россия, как и ряд слаборазвитых африканских государств, попадает в ситуацию, когда «контроль над насилием» становится условием ее и экономического роста, и политического развития (Норт, и др., 2012). Здравомыслящих людей не должны успокаивать обещания властей, сулящие скорые изменения или косметические реформы политической системы, которые не способны повлиять на трансформацию системы правления, оставляя нетронутым главный источник самовоспроизводства политических порядков — фактическую независимость исполнительной власти от законодательной, а также вытеснение общественности из властного дискурса.
Действия по укреплению информационно-политической и идеологической оболочки режима как зеницу ока берегут существующую систему принятия решений и сохраняют приоритеты властей в распределении ресурсов. По подсчетам специалистов, эта система управления в российском обществе сохраняет возможность ежедневного теневого перераспределения около 1 млрд долларов. Каждый день информационной игры с населением оборачивается потерями общества и перекладыванием на граждан издержек такой системы управления. Постановочные формы дискурса не отрицают наличия самостоятельных форм активности населения. В любом авторитарном государстве всегда существует узкий круг гражданских ассоциаций, пытающихся придать своей деятельности публичный характер. Однако в данном случае речь идет о создании правящим режимом особой сферы коммуникаций населения и власти, где частичные формы естественной активности граждан полностью поглощаются искусственно выстроенными формами дискурса. И этот факт массового использования постановочных технологий в информационном пространстве свидетельствует о превращении политического медиаменеджмента в главное орудие укрепления власти правящего режима. Ныне авторитаризм становится медиа ориентированным, медиакратическим режимом правления.
Медиатехнологии не являются единственными средствами вытеснения граждан из публичного пространства, к ним постоянно подключаются административные и кадровые механизмы, призван-
ные по-своему решать задачи укрепления власти и символизировать «обновление» общества. Одной из площадок, призванных продемонстрировать подвижки в совершенствовании механизмов представительства гражданских интересов и соответствующие кадровые изменения, является парламент. Фактически это — корпус «заднескамеечников», т. е. мало известных и в большинстве своем безликих людей, обладающих не авторитетом, а профессиональной лояльностью к властям и не оказывающих никакого влияния на позиции фракций или принимаемые Думой решения. Это — армия «правильного голосования», инструмент тех сил, которые имеют возможность продвигать те или иные законодательные проекты.
Общим знаменателем как информационной, так и организационно-кадровой работы авторитарных режимов, всей деятельности властей по конструированию публичного дискурса является: умиротворение общественности, снижение оппонирующих чувств, провоцирование у населения сочувствия тяготам власти, отвлечение массового внимания от наиболее острых социальных вопросов, манипулирование патриотическими чувствами. В социальном плане такой формат политико-информационной деятельности направлен как на поощрение лояльности, так и на консервацию традиционалистских форм общественного сознания, демонстрирующих многообразные типажи «квасного патриотизма», укрепляющих нетребовательность граждан к политическому руководству, незаинтересованность населения в контроле за властью.
Не случайно в организуемом властями инфопотоке постоянно воспроизводятся яркие образы хорошо известных мифополитиче-ских конструкций, активирующих традиционные народные архетипы («хороший царь - плохие бояре», «борьба с коварным внешним врагом»), героизирующие образ «защитника россиян», «отца нации» и др. Органической составной частью такой «патриотической» стратегии в российском обществе являются и прямое насаждение антиамериканизма, укрепление стереотипов «оборонной психологии» обывателей. Правда, в тех случаях, когда не удается достигнуть результатов в формате применения мягкой власти, правящие круги оперативно обращаются к методам полицейского надзора и за деятельностью неугодных СМИ, и за гражданскими ассоциациями.
Искусственно конструируемая публичность выступает как навязанная форма политического взаимодействия, изначально рассчитанная на снижение критической массы оппозиционности (дискомфорта), недопущение гражданского контроля над госаппаратом и в конечном счете дистанцирование населения от реальных рычагов перераспределения общественных ресурсов. Имитационные схемы
дискурса в таком случае выступают как сознательно конструируемая оболочка власти, инструмент ее самолегитимации и пролонгации установленных режимом порядков. Власть перехватывает у общества часть его властных функций, вытесняя на политическую обочину гражданскую энергию неравнодушных граждан.
Подобного рода факты демонстрируют «раздвоение» власти, которая ведет политический диалог сама с собой, дискутируя и за себя, и за общественность. В этих случаях в обществе, по существу, складывается параллельная сфера политической активности граждан, условно говоря, «подпольная публичность», демонстрирующая перенос идейных споров, конкуренции программ и идеологий на неофициальный уровень (например, в позднесоветское время — на кухни, неформальные кружки, семинары, самиздат, диссидентские сходки, полулегальные музыкальные вечера и т. д.). В таком случае, ни о каком репрезентативном выражении интересов или контроле граждан за госаппаратом и речи быть не может. Поэтому в этих обществах неминуемо складывается особая зона артикуляции гражданских интересов, демонстрирующая многоликие формы параллельного дискурса, существующего наряду с официальной политикой. Формируется квазипубличное пространство, свидетельствующее о минимизации конкурентного начала в массовом дискурсе и вытеснении граждан из политического пространства.
Имитационная стратегия самолегитимации режима проявляется и на других участках поля политики. Например, разрекламированные предложения «большого правительства» (о необходимости подписания Россией всех пунктов международной конвенции о противоборстве коррупции, создании антикоррупционного ведомства или же образования специальной структуры по управлению аппаратом государственной службы и т. д.), публично поддержанные властью, на деле были ею же и заблокированы. Такого рода факты ясно говорят о том, что публичная сфера стала охранительной зоной правящего режима, разрушающей связи гражданского сообщества с системой управления и потому принципиально ограничивающей регулятивные способности государства. Государственная власть превратилась в форму абсолютного господства элитарных коалиций. Не случайно специалисты подчеркивают, что сложившаяся в стране корпоративно-бюрократическая политическая система, демонстрирующая форму «дворцового правления» (И. Глебова), дает государству возможность осуществлять власть лишь «в рамках замкнутого пространства», ставя пределы ее осуществления в межрегиональном и мировом контекстах, «в условиях глобализации» (Перегудов, 2011, с. 307).
Понимание современных перспектив эволюции правящего в
России режима носит достаточно конкретный характер. И хотя его региональная карта дает широкий разброс ситуации с аренами публичных действий, все же общим залогом сохранения в ближайшем будущем имитационных форм публичности является отсутствие существенных издержек у базовых институтов государственной власти и управления. Структуры правящего режима не просто научились работать в условиях информационного прикрытия. Их способность переходить в латентный (квазисетевой) режим своего функционирования концентрирует усилия власти на искусственное конструирование необходимых режиму электоральных (а равно, административных, организационно-кадровых и проч.) процессов, создавая глубоко эшелонированную защиту интересов правящего класса от общества. В технологическом плане это позволяет режиму сохранять маневренность и устойчивость положения, воспроизводя базовые основания власти и осуществляя свои политико-административные функции в прежнем формате.
В то же время надо отметить появление в последнее время таких трендов и факторов, которые подрывают основания сложившегося баланса сил внутри элитарных коалиций, что может послужить источником существенных подвижек в организации правления и стать основанием для изменения в публичной сфере. В качестве таких факторов может рассматриваться углубляющаяся политическая диверсификация бизнеса, провоцирующая усиление конкуренции в элитарных слоях, повышение уровня самоорганизация гражданского протеста, резкое усиление информационной активности населения, активно использующего возможности социальных сетей и блогосферы, политические резервы смеховой коммуникации.
Это позволяет надеяться, что сложение политических потенциалов всех этих источников запустит ненасильственный механизм подлинного самообновления авторитарного режима, вернув публичной сфере статус главной арены гражданского самовыражения и контроля за государственной властью.
Литература
Государственная политика и управление: в 2-х ч. Ч. 1. / под ред. Л. В. Сморгунова. М.: РОССПЭН, 2007. 381 с. (State policy and management / ed. by L. V. Smorgunov. In 2 parts. P. 1. M: ROSSPEN, 2007. 381 p.)
Научный макет новой Конституции России. М.: Научный эксперт, 2011. (Scientific model of the New Constitution of Russia. M: Scientific expert, 2011.)
Норт Д., Уоллис Дж., Уэбб С., Вайнгаст Б. В тени насилия: уроки для обществ с ограниченным доступом к политической и экономической деятельности. М.: Высшая школа экономики, 2012. 48 с. (Nort D., Wallice Dzh., Uebb S., Vayngast B. In a violence shadow: lessons for societies with limited access to political and economic activity. M: HSE, 2012. 48 p.)
Перегудов С. П. Политическая система России в международном аспекте: институты и механизмы взаимодействия. М.: РОССПЭН, 2011. 431 с. (Peregudov S. P. Political system of Russia in the international aspect: institutes and interaction mechanisms. M: ROSSPEN, 2011. 431 p.)
Рейни Х. Дж. Анализ и управление в государственных организациях. М.: Инфра-М., 2004. 402 с. (Rhine H. Dzh. The analysis and management in the state organizations. M: Infra-M, 2004. 402 p.)
Сморгунов Л. В. Сложные сети в публичной политике: политическая мобилизация и лиминальный характер государственной власти // Сети в глобальном мире. СПб., 2012. (Smorgunov L. V. Difficult networks in public policy: political mobilization and liminalny character of the government // Networks in the global world. SPb., 2012.)
Соловьев А. И. Латентные структуры в управлении государством, Или игра теней на лике власти // Полис. 2011. № 5. С. 70-99. (Soloviev A. I. Latent structures in government or game of shadows on a power face // The Policy. 2011. N 5. P. 70-99.)
Фурман Д. Движение по спирали. Политическая система России в ряду других систем. М.: Весь мир, 2010.168 с. (Fuhrman D. Movement on a spiral. Political system of Russia among other systems. M.: Whole world, 2010.168 p.)
Шматко Н. А. Феномен публичной политики // Социс. 2001. № 7. С. 106-112. (Shmatko N. A. Phenomenon of public policy // Sotsis. 2001. N 7. P. 106-112.)
Duguit L. Trait de droit constitutionnel. Vol. 1-5, Paris,1921.
Macridis R. The Study of Comparative Government. New York, 1955.
