CC BY
57
Дятлов А. В.
доктор социологических, наук,
г. Ростов-на-Дону ИННОВАЦИОННЫЕ ГРУППЫ НАСЕЛЕНИЯ:
В ПОИСКАХ социетальности
В 1992 г. Т.И. Заславская провозгласила плодотворным изучение структуры российского общества, как целостной системы групп и слоев, деятельность и взаимодействие которых лежит в основе социального механизма трансформации российского общества1. Предлагаемая схема факторов, акторов и механизмов социальных изменений фиксирует сложное состояние тех или иных групп, скрывая самомотивацию, деятельный коэффициент, ресурсообеспеченность. К примеру, социальное дно состоит из низкоквалифицированных рабочих, как явствует из классических описаний постсоциалистического реформирования (А. Пшеворский). В составе социальных аутсайдеров 25% бывших высококвалифицированных рабочих, 10-15% представителей интеллигенции, попадающих под влияние «социальной эксклюзии». Можно исследовать социально-психологическую «несовместимость», личностные предрасположенности, подвергшие спуску вниз некоторые обстоятельства жизни и крушение планов жизненного устройства.
А. Инкельс, исследуя рост социальной и этнической сопряженности в американском обществе 50-60-х гг. ХХ в., отмечал, что «те, у кого имеются возможности для стабильности, могут не использовать их из-за отсутствия соответствующей мотивации. Среди тех, кто пытается использовать такие возможности, одни будут достаточно способны для этого, другие - нет»2. Почему выходцы из одного социального слоя становятся субъектами социального действия, когда остальные как бы целенаправленно попадают в ситуацию жертвы? Уровень стабильности является не психологической, а социальной характеристикой. Также и в исследовании субъективного измерения социальной трансформации, если отойти от концепта «решающей роли верхов», открывается изумительный мир разнородных устремлений и мотиваций, успешно реализованных стратегий и глухого социального отчаяния. Не следует забывать, что российское общество вышло из «советского» прошлого,
1 Заславская Т.И. Социетальная трансформация российского общества. М., 2002.
С. 377.
2 Американская социология. Перспективы. Проблемы. Методы. М., 1972. С. 53.
50
как бы ни отрицалась историческая, культурная и социальная преемственность.
Ученые Института экономики РАН определили следующие признаки российского уклада жизни:
1. Вторичность материально-экономических факторов по отношению к политике, государству, духовной жизни человека; высокая роль внеэкономических факторов успеха, моральных, духовных стимулов к труду.
2. Традиция отношения к богатству, собственности в духе коллективизма, общинности, равенства и социальной справедливости.
3. Соборность, понимаемая как общенациональный, всеобщий, межкорпоративный, конфессиональный способ выработки и утверждения общенациональных ценностей, достижения национального согласия.
4. Особое, сакральное отношение к государству и его интересам, как высшей ценности, наличие государственности «особого рода», наднациональной, универсальной в культурном плане, которая никогда не была государственностью только русских.
5. Уникальность государственности, состоящей в совпадении в ней понятий цивилизации, общества, экономики.
Деструктивными качествами прошлого называются:
1. Негативные проявления в отношениях людей к собственности, закону, дисциплине;
2. Патриархальные пережитки в семейно-родственных, этнических, земляческих отношениях, препятствующих становлению гражданского общества1.
Исчезновение в процессе социальной трансформации интеллигенции, интеграция ее небольшой части во властные структуры и предпринимательский слой, маргинализация «массового» ядра и слабость, периферийность новых интеллектуальных слоев, на наш взгляд, существенно понижает объяснительную мощь предлагаемой схемы. В ценностных предпочтениях 60% россиян «делание денег» отождествляется с успехом, творчество занимает скромную 10-12 позицию. Классы-«осколки» и предпринимательские слои характеризуются отношениями социального индифферентизма, культурный коллапс связан с отсутствием групп-референтов, которые могли бы представляться и восприниматься обществом носителями базисных социальных ценностей. Инновационность предпринимателей локализована в теневых практиках, которые влияют на социальное самочувствие и функционирование социальных институтов, способствует превращению государства в «агента сделок».
1 Стратегия реформирования экономики России. Аналитический доклад ИЭ РАН // Вопросы экономики. 1996. № 3. С. 18.
Отношение россиян к государству как высшей сакральной ценности не препятствует отчуждению от государства в социальной повседневности, недоверию как к гаранту социального и правового порядка. Устойчивость нового порядка возможна, если социальная система содержит механизмы управления внутренними конфликтами, которые угрожают общественной интеграции. В ходе действия этих изменений возникает адаптивная новизна, которая, в свою очередь, способна вызвать внутри системы изменения при сохранении нормативных основ общества1. Если же ценности неоднородны и различные социальные группы придерживаются противоположных векторов развития, социальный порядок основывается либо на насилии, навязывании, либо отступлении от механизмов формального контроля, реализации практик, дающих совокупный эффект стагнации. В России не сложилось ни сильного государства, ни авторитетного гражданского общества: акторы трансформационного процесса (элита, бизнес) реализуют ресурсный монополизм в собственных интересах, пытаясь представиться, презентироваться целями государства или экономики. Зависимость этих важных сфер социальной жизни от консолидированности или раздела внутри элиты выражается в «переделах собственности», информационно-психологических войнах, неправовом применении права. Очевидно, большинству населения отводится роль «статистов», адаптантов или жертв социальных изменений, что делает социальное творчество, социальную инициативу бесполезной, даже вредной на пути самоадаптации.
Поэтому вероятны исход за пределы российского социума или перемена профессии, стратегии, «социальное исключение». Управление изменениями сосредоточено на поддержании квазистабильности, инсценировке традиций государственности (а-ля Никита Михалков) и не вызывает значительного стремления к разнообразию инновационного потенциала, потому что приходится сомневаться в готовности чиновничества и хозяйственной элиты к реальным структурным изменениям в экономике, политике и социуме. «Рост без развития» базируется на применении потенциала «прошлого» и имеет целью создание дополнительных стабилизационных основ (контроль над СМИ, обеспечение деятельности «силовых» структур, легитимация социальной политики). Ясно, что эксплуатируется остаточный ресурс доверия населения к государству, стремление заменить доверие строго социальной зависимостью2.
Между тем 34,3% россиян считают, что велика вероятность того, что экономика будет продолжать деградировать, жизнь еще больше ухудшится; 27,1% полагают, что Россия и в экономическом, и в политическом отношении попадет в полную зависимость от Запада;
1 Становление нового социального порядка в России. Краснодар, 2000. С. 10.
2 Семилин А. Проблема доверия. М., 2002. С. 202.
52
26,4% опасаются установления авторитарного режима, а 17,5% - что Россия распадется на ряд практически независимых государств1. Инновационность, как известно, возникает из осознания социальных интересов и готовности действовать в целях конструктивных изменений. Социальный пессимизм ориентирует на индивидуализацию образа жизни и ситуативные стратегии, уход от социального контроля и социальной ответственности. Нетрудно догадаться, что катастрофическое сознание предрасположено к паразитическим инновациям и выстраиванию «инкубированных» социальных пространств, девальвации социальных ресурсов.
Мы далеки от того, чтобы впадать в маргинализирование по поводу «хапков», владельцев природных ресурсов, так как инновационность, творчество проявляется в «погоне за ресурсами», конструировании различных механизмов уклонения от социальной и гражданской ответственности, просто элементарных норм социального порядка. Сковывание конструктивной социальной инновации является следствием социоструктурного упрощения, социокультурных механизмов «самоадаптации» и внедрения потребительских ценностей. Так называемая идеология «большого приобретения» взывает к социальной активности группы «негативной мобилизации» (чиновничество, теневых бизнесменов, дельцов от культуры). Социальный пессимизм вполне удобен высшим слоям общества: примирение с обстоятельствами большинства населения ни на шаг не помогает решению проблемы развития, но создает атмосферу социальной апатии, возможности «квазиавторитаризма», квазидисциплины.
Волнующие россиян «вечные вопросы» опустились до уровня обычных социально-бытовых проблем, выживания (уровня зарплаты, работы коммунальных служб, личной безопасности), и большинство считают неперспективной саму постановку обозначенных проблем, так как от «их позиции ничего не зависит» (72% опрошенных). Конечно, 40% россиян хотели бы видеть Россию приоритетной, рыночной, правовой, но только 8% полагают, что «Запад поможет», 12% верят в самотрансформацию элиты, а 21% не уверены, что как-то могут влиять на происходящие процессы.
Вероятно, для массового социального самочувствия характерен перенос в индивидуализацию: невозможность развиваться на макросоциальном уровне переориентирует индивида на личное жизнеустройство, личностно-ориентированные системные инициативы. Если особенностями переструктурирования российского общества является новая бедность и маргинальность, которые обусловлены нисходящей социальной мобильностью, интеллектуальный и мобилизационный потенциал не влияют на социальную карьеру
1 Россия на рубеже веков. М., 2000. С. 416.
53
большинства россиян. Образование перестало быть тем социальным лифтом, который помогает подниматься по социальной лестнице и получать высокие доходы1. Российское общество перестало быть механизмом гарантированного профессионально-должностного восхождения и не выполняет роль «активатора» социальной конкуренции, механизма отбора достойных. В стране, где на образование затрачивается 2-3% годового бюджета, «бедность» института образования компенсируется частными практиками зарабатывания денег агентами образования. Дисфункциональность профессиональной аттестации снижает возможности социальной помощи учителям, процедурной оценки знания. Образование рассматривается большинством молодых людей (45%) как общий, входной билет в «мир успеха», который не обязательно гарантирован.
Это проявляется в образовательных предпочтениях российской молодежи, ориентированной на престижное, а не на качественное образование. Эрозия академических традиций, рост коммерческих услуг и потеря квалифицированных преподавателей только частично компенсируется диверсификацией профессионального обучения и возможностями самоопределения выпускников вузов. Открытие более 500 негосударственных образовательных учреждений не оправдало надежд на качественный сдвиг в социализации молодежи: новоиспеченные вузы усиленно функционируют по принципу «мгновенного успеха», не заинтересованы в развитии материально-технической и научно-исследовательской базы, выстраивании системы профессиональной самостоятельности. То, что качество образования ниже, чем в государственных вузах, «задано» траекторией коммерциализации, господства формулы рыночного обмена без реализации «рациональной занятости» выпускников. Иначе говоря, и государственные, и частные вузы игнорируют рынок труда, озабочены логикой «выживания» и подчиненности группам «получения прибыли из образования». Здесь уместно высказывание М. Вебера, что классовые различия основаны не только на отношениях к средствам производства, но и другим ресурсам. Образование «без новшеств и доверия» просто перестает быть средством мобильности, принадлежности к группам с позитивным социальным статусом.
Социальная мобильность образования не является эффективно применимой, так как в обществе не действуют механизмы «меритократии», привлечения и поощрения талантливых людей. Российские социальные неравенства (межперсональные связи, контроль над ресурсами) отклонило достиженческие стратегии через механизмы «образования» и «трудовой самоотверженности». Ясно, что инновационная деятельность российского общества не может опираться
1 Щербакова Л.И. Наемные работники в России. Опыт социологического анализа. Ростов н/Д, 2001. С. 83.
на протестантскую элиту, которая, по исследованиям М. Вебера, относится к уникальному социокультурному финалу Северной Европы XVII в. и не может быть воспроизведена в обществе с традициями православной аскезы и артельного труда. Не менее важно, что российское общество переживает исчезновение интеллигенции как эталона нравственности, совести или инициатора общественных изменений. Интеллигенция, как пишет Ж.Т. Тощенко, утратила право выступать от имени народа и ей требуется немало времени для социальной рефлексии, выработки адекватных поведенческих стратегий. В советский период ресурс интеллигенции, какое бы отчуждение не ощущалось, состоял в государственной службе, системе профессионально-должностных статусов. Современная российская элита в основном оценивает и воспринимает интеллигенцию как «интеллектуальную обслугу» (некоторая часть творческих работников), с пренебрежением относится к ее «ядру», «новым бедным». Во многом ресурсообеспеченность определяет характер инновационной деятельности и ее значимость в социально-групповых и личностных стратегиях.
Прежде всего, инновационность не стала социальным и культурным императивом, т.е. сложно определить группу, которая выступала бы носителем конструктивных социальных изменений. Борьба за распределение ресурсов или ресурсная компетенция в виде эрзацев («дешевое» образование, массовое здравоохранение, досуговая деятельность) очерчивает групповые «пространства», в которых инновация характеризуется поиском так называемой информации, личностных связей или индивидуальной социальной мобилизацией. «Мы ничего не требуем, но и ничего не должны» - девиз социального абсентеизма, который набирают силу среди так называемых основных социальных слоев. П. Штомпка отмечает, что разрыв между прошлым и новым статусами вынуждает к инновации1. Однако маргинальность, неопределенность социального положения многих россиян приводит к социальной фрустрации, настроениям шока, растерянности, озлобленности. Воспроизводится эгоцентризм, желание «примкнуть», интегрироваться в систему социальной зависимости и «должностного дарования». Единственной группой, избежавшей маргинализации, можно назвать российское чиновничество, численность которого удвоилась по сравнению с советским периодом. Инновация деятельностных представителей «государственного сословия» определяется укреплением распорядительных функций и «институциональным прорывом», как реализации права сильного при беззащитности слабого (Т.И. Заславская). Поэтому российская бюрократия не заинтересована в инновации, как условии профессиональной деятельности.
1 Штомпка П. Указ. соч. С. 301.
В.Э. Бойков осуществил экспертный опрос представителей администраций субъектов РФ для выявления потребности в работниках определенного типа (табл. 1).
Таблица 1
Типы работников Эксперты -представител и руководства Работники аппарата федеральных
администраци й субъектов и региональных
РФ органов власти
Управленцы, способные
синтезировать и предвидеть ход событий 86,7 65,0
Аналитики, обеспечивающие
научную основу управления 63,0 64,0
Производственники-организаторы
хозяйственной деятельности 56,0 73,0
Исполнители, способные
контролировать безусловную
реализацию принятых решений, программ и планов 46,7 60,0
Политологи, переговорщики, способные ладить с политической
оппозицией 33,3 41,0
Внешне доминирует ориентация на повышение качества управленческой деятельности. Но В.Э. Бойков подчеркивает, что только 6% государственных служащих обладают послевузовской профессиональной подготовкой, а 40% имеют возраст старше 50 лет1. Очевиден перекос в сторону «независимого» от общества управления и увлечения методами принуждения и насилия. Характерно, что большинство опрошенных не спешат позитивно относиться к социальному контролю, осуществлять чисто управленческие функции.
Российская бюрократия ориентируется на конформистское большинство, социально осколочные и социально зависимые слои общества. Большинство (45%) управленческого персонала
«перетекло» из советской «мобилизационной» эпохи и привыкли к каталапсической экономике и управляемому обществу. Использование институционально-правовых свобод в качестве ухода от социальной ответственности и «устранения конкурентов» входит в отечественные ноу-хау, что сродни паразитическим инновациям бизнес-среды. Бюрократия стремится к избыточному регулированию социального
1 Бойков В.Э. Государственные служащие: штрихи коллективного портрета // Социологические исследования. 1997. № 6. С. 105.
56
ресурсообмена при освобождении от социальных обязательств государства. Ш. Эйзенштадт подчеркивает, что «преобразовательные способности российского общества сводились к минимуму в результате усилий «центра» по предупреждению социального протеста и отдалению потенциально институциональных элит»1. Российская бюрократия ориентирована на выработку субдоминантных отношений между властью и бизнесом, социальная ответственность интерпретируется односторонне, как ответственность общества перед властью. Таким образом, разгрузка чиновничества от нормированного ресурсораспределения, обеспечения по профессионально-должностному и социально-трудовому критериям при сохранении привилегии «бесконтрольного управления» результируется в «раздачу ресурсов» сообразно критериям «негласного вознаграждения» или «участия в прибыли».
Инновационные импульсы российской бюрократии связаны с созданием механизма адаптивных изменений к ресурсозакрытой экономике и ресурсозависимому обществу. Маргинализация права, восстановление административного ресурса, «дарованные вольности» напоминают отношения вассала и сюзерена, что дает основание говорить о российском неофеодализме. Лояльность к вышестоящим чиновникам и соблюдение субординационных норм входит в обязательные условия профессиональной легитимности. Согласимся с тем, что, будучи законодателем и основным актором социальных трансформаций в российском обществе, бюрократия не могла упустить шанса в раздаче собственности, создала «легитимных собственников», зависящих от воли «распределителей ресурсов»2. Сформировалась группа, абсолютно свободная от социальных обязательств перед конкретными социальными группами, так как ни одна группа не имеет необходимого «ресурса давления». Социальная структура форматизирована в той степени, что делает маловероятным массовые движения социального обновления. Самодостаточность российского чиновничества закрепилась в отходе от советского равенства в дефиците и отказе приблизиться к «равенству возможностей» модерна. Ориентация чиновничества на квазистабильность понятна в контексте нарастающего дефицита ресурсов развития. Появление нового поколения профессиональных управленцев, как условие самореформирования чиновничества, находится в стадии проектирования. Дважды (1996, 1998 гг.) провозглашалась идея «конкурсного отбора» чиновников, но так же как проведение тендоров по приватизации госсобственности, она была предназначена для
1 Эйзенштадт Ш. Указ. соч. С. 178.
2 Белов М.Т., Любченко В.С. Властная элита: процессы трансформации российского социума. Ростов н/Д, 2002. С. 55.
57
демонстрации изменений, но не для реализации структурных и функциональных перемен в российском чиновничестве.
Предпринимательский класс, по признанию Т.И. Заславской, скорее «воображаемая», чем реальная группа, так как включает резко различающиеся по доходу, образованию, квалификации, престижу и влиянию на власть слои. Критерий «распоряжения собственным капиталом» уязвим: получение прибыли может ограничиваться самопотреблением и иметь другие социальные последствия в статусных позициях разного уровня. Более точно определение «самозанятости», свободное распоряжения личностными ресурсами и возможности автономного принятия экономических решений. По разным данным, российские потребители тратят 20-40% доходов на взятки государственным чиновникам, что свидетельствует не столько об их легитимных практиках, а сколько о системе должностной ренты, существенно влияющей на поведение бизнес-класса, как социального клиента бюрократии. По составу (12% экономически активного населения) доминируют соучредители и самозанятые, т. е. лица, совмещающие функции управления и исполнения, представители полумаргинальных групп, не имеющие статуса наемного работника. Так называемая «индивидуальная трудовая деятельность» характеризуется стратегией выживания и использования собственных профессиональных качеств и умений.
Если же не включать «индивидуалов» в бизнес-класс, то предпринимательство как немногочисленный класс частных собственников (5-6% населения), демонстрирует «операционный» стиль жизни, озабоченность сохранением достигнутого статуса.
Инновации предпринимательского класса связаны с институционализацией неправовых практик, как оптимального способа «обмена» с государственным чиновничеством. Мотивация «развития бизнеса» заметно уступает «повышению доходов» и «удовлетворению потребностей», поскольку «преуспевающий» бизнес становится «удобным объектом» для обладателей должностной ренты и не «застрахован» от «произвола» по закону или давления криминальных структур. 36% российских бизнесменов признаются, что пользуются услугами так называемой «крыши» (государственной или негосударственной): самостоятельное поведение рискогенно, так как не выработаны правила «исполнения обязательств», монополии права со стороны гражданского общества. Российские предприниматели обоснованно предполагают, что значительное повышение доходов не только не стимулирует техническое обновление и экономический рост, но и препятствует им1. Большинство предпринимателей, собственников вполне освоили навыки «быстрого делания денег», доверительных отношений с бюрократией, что способствует инновационности в виде
1 ТощенкоЖ.Т. Парадоксальный человек. М., 2001. С. 132.
58
«самоинвестирования», вкладыванию средств в обеспечение личной безопасности и непроизводительное потребление. Воспроизводство социальных ресурсов, напомним, основано на профессионализме, безупречном и творческом отношении к профессиональной деятельности.
Мнение россиян о личных качествах предпринимателей показывает, что в качестве основных социальных качеств представлены энергичность, порядочность, безучастное потребительское отношение к людям. Это указывает на «самомотивирование», замкнутость и недоверие со стороны других слоев населения. За предпринимателями не признается статус социально-референтной группы: их поведенческие стереотипы пригодны для достижения личного успеха, но противоречат общественным интересам. И дело здесь не в социальной зависимости, что было бы естественно для общества социальных контрастов. Российский предпринимательский класс утвердился в отношениях с бюрократией, как клиент, однако не готов к диалогу с обществом, чему в сильной степени препятствует политика «нелегитимного вмешательства» чиновничества. Заметим, что основным социальным ресурсом предпринимателя называется инициативность, однако за ней просматривается потребительское отношение к людям, инструментальное отношение к образованию, здравоохранению, спорту по принципу личного выбора, рыночного «спроса и предложения».
Только 10% предпринимателей заняты социально-филантропической деятельностью, 2-3% участвуют в реализации социальных программ. Большинство ограничивается уплатой налога: как подчеркивают респонденты, они платят «сильным», государственным чиновникам и не намерены «расщедриваться» на помощь слабым. Социальный эгоизм предпринимателей значительно снижает престижность их инновационной деятельности: 53% россиян полагают, что цель предпринимателей - это их личное дело, и общество не получает никакого выигрыша. Даже если участие крупного бизнеса (ЮКОС, Лукойл, Интеррос) в реализации социальных программ регионов (компьютеризация школ, поддержка талантливых студентов, профессиональная реабилитация бывших «северян») обозначено, то социальные инвестиции составляют в доходах не более 2-3%. Средний и мелкий бизнес ориентирован на социальных партнеров и его социальная значимость определяется предоставлением новых рабочих мест и выплатой налогов в местный и федеральный бюджеты. В целом благодаря структуре мелкого и среднего предпринимательства в стране обеспечены работой 6,5-7 млн человек, что гораздо скромнее аналогичных показателей в восточноевропейских странах.
Особенность мелкого предпринимательства выражается в чрезмерной эксплуатации труда, нарушении трудовых прав работника, установке возможностей для профессиональной самореализации.
Ресурсная база российского предпринимательства построена на ограничении социальной инициативы наемных работников и поддержании рынка «ресурсной зависимости». В частности, говоря о перспективах развития предпринимательства, большинство представителей этой группы делает упор на создание льготных условий для собственной деятельности и неохотно соглашается с конкуренцией и транспарентным обменом. Воспроизводится схема «ресурсного распределения», в которой предприниматели обретают статус «привилегированной группы», связанной с государственным чиновничеством неофициальными нормами ослабления налогового бремени, поощрения развития «серого» бизнеса. Иными словами, институционализируется инновационная практика «полюбовных соглашений», при которой общество не становится бесполезным и рост социального благосостояния предпринимателей не влияет на социальную динамику неадаптированных слоев населения. А. Пшеворский указывает, что в ситуации отсутствия профессиональных умений, которые могут быть правильно использованы в рыночной экономике, и у бюрократии, и у предпринимателей появляются соблазны использовать должность и собственность для перекачки социальных ресурсов, чтобы не просто перестраховаться от «выброса на улицу», а придать своему социальному статусу стабильность1. Инновация оказывается сладким запретным плодом, потому что «рыночная» некомпетентность большинства российских предпринимателей, освоение схем «ухода», первичность накопления капитала в сговоре с чиновниками, которые создают режим благоприятствования для экономики «принуждения», определяют предпочтения в выборе инноваций. Несмотря на нелюбовь к государству, интересы российского бизнеса пока зациклены на заимствовании государственных ресурсов, спекуляции на социальной ресурсозависимости бывших производительных классов.
Если бизнес-слой сформировался из людей, мобилизованных к социальному позиционированию негативной солидарностью, то интеллигенция была включена в социально-трансформационные процессы «невольно», без элементарных предадаптивных навыков. В советский период этот «средний класс» характеризовался устойчивым социальным воспроизводством, гарантированным доходом и относительно автономным образом жизни. Ценностные ориентации интеллигенции были основаны на ее компетентности, профессионализме и желании обмена символического ресурса на властный. Изменения, социальные и экономические, принудительные по своему влиянию, развеяли социальные мифы, идеологическую основу единства интеллигенции. «Сегодня в России средний класс, с одной стороны, весьма мобилен, а с другой - представляет собой конгломерат
1 Пшеворский А. Указ. соч. С. 249.
социально-профессиональных групп, интересы которых в сложившихся условиях трудно привести к «общему знаменателю»1. В условиях мобилизационного общества для интеллигенции важна идеократия, культрегерская функция, что компенсирует низкие стандарты потребления. Но у большей части интеллигенции отсутствуют навыки «напористости», деловитости, востребованности в экономике неструктурированного обеспечения. Российские исследователи подчеркивают, что кризис социальной сферы, переход большинства населения на режим «самовыживания» делают интеллигенцию «проседающим слоем»: ее беспомощность проявляется и по сравнению с бизнес-классом, ориентированным на максимизацию прибыли, и базисными слоями, знакомыми с натуральным домашним хозяйством и привычными к роли «жертв преобразований».
Так как миф «исключительности» интеллигенции не поддерживается аморфной структурой социального неравенства и ни один класс ей ничем не обязан, интеллигенция вынуждена вырабатывать собственные мобилизационные и адаптивные стратегии. Преуспевает небольшая часть, примкнувшая к «победителям» или готовая к социально-профессиональной и культурно-ценностной переориентации. Но даже «идеологи реформ» не могут быть отнесены к «олигархам», лидерам приватизированной российской экономики. Безусловно, они входят в слой людей, принимающих важные экономические и политические решения, но также безусловно и то, что они остаются чужими, хотя и полезными для государственного чиновничества и бизнес-слоя. К тому же на интеллигенцию переложили вину за чрезмерную цену преобразований, ее критикуют за профессиональную и социальную некомпетентность, хотя перфекционистские проекты использовались бюрократией в собственных групповых интересах. А. Пшеворский подчеркивает, что осуществление реформ сопряжено с риском исполнения. Бюрократия, действующая по законам воспроизводства, проводит преобразования таким образом, чтобы оказаться в выгоде, и если конкретные изменения подрывают основы ее социального комфорта и должностные преимущества, реформы саботируются или переводятся на другие социальные слои.
Выскажем предположение, что на интеллигенцию пришелся «удар», который предназначался чиновничеству. Учитывая социально-профессиональную неоднородность, идеологизированность и «несамостоятельность» социальных интересов, примыкание к основным классам, был осуществлен сдвиг в иммобилизации интеллигенции, как носителя рациональной бинарности - коммунистического прошлого. Эксплуатация прогрессизма и социальной зависимости интеллигенции
1 Горшков М.К. Некоторые методологические аспекты анализа среднего класса в России // Социологические исследования. 2000. № 3. С. 11.
61
создает ситуацию «добровольной подчиненности», делегирования интересов различным группам «практического действия». Инновационность интеллигенции на макросоциальном уровне блокируется механизмами «управляемой бюрократии», на микросоциальном - инерционными социальными претензиями, эрозией норм и ценностей профессионализма.
М.К. Горшков отмечает, что путь к успеху лежал не через наличие знаний и опыта, не через трудолюбие, а через близость к большим деньгам и связям1. Так называемый средний класс представляет неустойчивое образование по критериям условных доходов и самофинансирования, не имеет устойчивого социального статуса (в 1998 г. 60% опустились на более низкие социальные позиции) и не может претендовать на замещение интеллигенции. Главное, на наш взгляд, во включенности среднего класса в систему распределения экономических ресурсов, где ведущие позиции отданы «представителям» высшего бизнес-класса. Воспроизводство социальных ресурсов, обладатели которых могли бы составить конкуренцию проводникам ресурсозакрытых стратегий развития, переведено на режим «адаптации», что делает невозможным согласование базисных ценностей и «инновационного проекта» для российского общества. Если верно, что достижение высокого уровня материального благосостояния приводит к существенному снижению материальной мотивации людей в пользу постматериалистических ценностей2, то интеллигенция нуждается в помощи извне, так как ее жизненный уровень резко снизился: в разряд нуждающихся попали 80-85% российских бюджетников и от них нельзя ожидать мобилизации в ближайшей перспективе. Но если прогресс российского общества зависит от человека социального, реализации творческого потенциала, интеллигенция обязана самоопределиться, прекратить апеллировать к макросоциальному уровню, социальным институтам и наладить социальную кооперацию базисных слоев населения.
Основной социальный ресурс интеллигенции - в выполнении медикаторной роли между разными социальными группами и слоями российского общества. Но не на уровне мифа «нравственной совести нации», а закрепления социальной альтернативы мобилизационному и инерционному сценариям развития, которые реализует государственная бюрократия. В современной российской экономике интеллигенция составляет определенную интеллектуальную прослойку, является носителем передовых технологий и пользователей Интернета. Персонал концернов «Энергия», ОКБ «Сухой», «Ильюшин» по социальным качествам превосходит представителей мелкого и среднего бизнеса.
1 Горшков М.К. Указ. соч. С. 114.
2 Иноземцев В.Л. Экспансия творчества - вызов экономической эпохе // Политика. 1997. № 5. С. 114.
Предложенный Т.И. Заславской проект перехода интеллигенции в мелкий и средний бизнес социально неэффективен, поскольку бывшие интеллигенты в «диком рынке» не интегрируются, а скорее маргинализуются и депрофессионализируются, как показывают исследования В.А. Мансурова, С.В. Барсуковой. Размывание интеллигенции в структуре современного российского общества не конструктивно, так как, с одной стороны, снижает ответственность государства за поддержку инновационного потенциала интеллигенции, а с другой - мешает самостоятельной идентичности и создает иллюзию «личных достижений», примыкания к элитным и субэлитным слоям общества.
В результате интеллигенция теряет ресурсы «саморазвития» и не приобретает качеств «базисной группы», которые вынуждают к перемене идентичности на основе утраты личностного потенциала, потери устойчивости социального статуса и социального престижа. Думается, что основной проблемой интеллигенции являются не отношения с властью1, а трансформация в современный социально-профессиональный слой, как субъект новейших технологий и этики профессионализма. Если отказаться от понятия интеллигенции в ее традиционном, характерном только для России культурно-этическом смысле, структурные и функциональные изменения дают возможность «наращивать» сектор социально ориентированной экономики и социальных коммуникаций вне официальных институтов, используемых агентами трансформационного процесса для реализации ресурсообретения.
Изменения «снизу», влияние социальных микроэффектов на социальное макробытие (П. Штомпка) конструктивны в период ослабления социальных институтов. Поэтому плодотворна инновационная деятельность интеллигенции в социальной микросреде, межгрупповом взаимодействии, в отличие от участия в подготовке утопических проектов по «подъему культуры, науки и образования». В России увеличился слой «бывших интеллигентов», как социальный
о
маркер2 неадаптированности, фрустрированности и неисполнившихся ожиданий.
В профессиональном отношении перспектива интеллигенции - в сфере социализации, символического обмена и создании инновационных полей в экономике, сферах услуг и потребления. Сейчас интеллигенция занимает субдоминантное положение в восприятии государственного чиновничества и бизнес-класса, отстранена от социального управления. Как показали социологические исследования, 47,8% опрошенных считают, что для успешного продвижения прежде
1 Наумова Т. В. Интеллигенция и пути развития российского общества // Социологические исследования. 1995. № 3. С. 44.
2 10 лет реформ глазами россиян. М., 2001. С. 40.
63
всего нужны связи, 42,4% полагают наиболее важным первоначальный капитал, 29,7% делают упор на трудолюбие. Лишь на четвертом месте среди факторов продвижения оказалась пользующаяся спросом профессия - 27,6%, на пятом - знания и опыт, 19,7% делают ставку на молодость, а 16,1% - на умение рисковать1. Качества интеллигенции (знания, опыт, профессия) оцениваются не высоко по причине «ресурсозатратности» рыночной экономики и доминирования групп с «распределительной» идеологией. Часть интеллигенции (10-12%) сделала выбор на интеграцию во власть, 20,4% осуществили политику «перемены профессии», но в выигрыше оказался только каждый пятый. Демодернизация экономики и общества влияет на расстановку достиженческих стратегий: опыт неудачного использования доверительных отношений усиливает инсценированные инновации. С другой стороны - творческая интеллигенция (ученые, высококвалифицированные специалисты) находится под мощным экономическим и социально-репрессивным прессингом, подвержена социовозрастной и социокультурной регрессии, социальной депривации. Как же трансформировать знания и опыт в эффективный социальный ресурс?
Одинаково маловероятны и ожидания новой генерации бизнесменов, и бюрократов, потому что российская элита репродуцирует сторонников квазистабильности, и предчувствие кризиса, который якобы заставит элиту обратиться к интеллигенции, может привести к окончательному распаду России. Инновационный потенциал может быть реализован в режиме «эндогенных изменений», повышении социальной самодеятельности интеллигенции, создании групп «практического действия», занятых как лоббированием интересов в политике и экономике, так и ростом структур социальной инициативы (местное самоуправление, профессиональные политики, культурно-просветительские союзы). Российская интеллигенция, и это точно подмечено Ж.Т. Тощенко, - самый «анархический» и самый государственный класс. «Духовные мечты, общемировая озабоченность, сложная система сострадания и жертвенности, наконец, культ духовного начала как противоположного материализму - все это как раз и составляющее наиболее характерные черты интеллигенции, было чем-то «сверх», дополнительным по меркам западного рынка. В принципе все эти сантименты были изменены. Но невостребованная российская действительность с ее медленным приближением к капитализму не только позволяла существовать «низменным» людям, но даже как бы поощряла их в их трудах и бдениях»2. Интеллигенция была «праздным классом», подвижником духовных ценностей, отстранена от борьбы за
1 Авраамова Е.И. Социальная мобильность в условиях российского кризиса // Общественные науки и современность. 1999. № 3. С. 10.
2 На перепутье. М., 1999. С. 34.
собственные интересы и не стремилась к материальному вознаграждению за интеллектуальную деятельность. Современный капитализм с принципом «плутократии» сделал «лишней» всю интеллигенцию, а не отдельных ее представителей. Интеллигенция не смогла конструировать социальные отношения с другими группами, так как медленно осознала, что игра «заступничества» и жизнь за счет «нелюбимого» государства закончилась.
Советский интеллигент конца 90-х гг. ХХ в. был намерен вступить в постиндустриальное общество и растерялся, когда ему предложили перспективу «выживания». Сейчас высказывается много упреков, что преобразования носили антиинтеллектуальный характер, скорее антиинтеллигентский, потому что ресурсообеспеченные группы могут обойтись наемными интеллектуалами, базисные слои - собственными мирами и стратегиями.
Интеллигенция превращается в группу наемных работников, за исключением представителей категории свободных профессий. Следовательно, «достойное партнерство» возможно в совместной деятельности «работодателей» и работников, согласования интересов социальных групп для их конструктивного взаимодействия1. Вероятно, перспективы открываются в постоянной борьбе за свои социальные и гражданские права, использование легитимных механизмов давления на правовые и социальные институты. Кстати, интеллигенция вяло относится к использованию правовых механизмов своих интересов, занимая только четвертое место после бизнесменов, инженеров и военнослужащих. Пикеты, голодовки, петиции неэффективны в обществе, где каждая группа стремится реализовать социальные преференции. Интеллигенции еще предстоит осознать, что социальный престиж, ресурсы влияния определяются возможностью конструктивной альтернативы «самоадаптации», избавлением от социальной неприкаянности и отношением к государству как участнику переговоров, а не «покровителю».
Избавление от «государственной зависимости» и «анархизма» интересов является «первым шагом» к социальному позиционированию. Неудача с «хождением во власть», в малый и средний бизнес показывает необходимость поиска инновационных стратегий, связанных с воспроизводством социальных ресурсов. Р.Г. Яновский называет человека разрушителем личностных ресурсов2. Эта характеристика относится к интеллигенции, как социальной группе, растратившей свой потенциал на упрочнение позиций новых российских элит. И чем быстрее будет пережит и осмыслен период заблуждения и последовавшего социокультурного шока, тем более реальны
1 Щербакова Л. И. Указ соч. С. 186.
2 Яновский Р.Г. Гуманизм и наука ХХ века. Наука и инновации в период становления постиндустриального общества. М., 1998. С. 6.
65
перспективы интеллигенции как инновационной группы. Артикулирование социально-групповых интересов позволит избавиться от синдрома «заступничества», диалог с социальными группами, как способ цивилизованного разрешения социальных конфликтов, приведет к новой социально-профессиональной идентичности. Социальные инновации, планируемые изменения с целью повышения социальной эффективности требуют образованных, воспитанных в духе профессионализма лидеров. И здесь еще необходимо перехватить инициативу у групп-монополистов экономических и властных ресурсов, скорее приверженных к монологу с обществом. В отличие от них интеллигенция сохранила потенциал «социальной респонсивности», среди респондентов из интеллигенции наибольший процент интересующихся общественными проблемами (в четыре раза выше, чем у других социальных групп).
Наиболее блокирующим фактором инновационной деятельности, на наш взгляд, является не недопустимо низкий уровень жизни населения1, а элитная опека социальных ресурсов как цель социальной деятельности дискриминационно настроенных слоев. Поэтому становление группы, статус и перспективы которой зависят от состояния «воспроизводства» ресурсов, видится наиболее оптимальной альтернативой порочному циклу «ресурсозакрытости». Как показывают социологические исследования, в обществе нарастает усталость и осознание бесперспективности «делания денег» на переделе собственности и сырьевом хищничестве. Профессиональная компетентность одновременно и причина, и следствие материальной и духовной бедности общества, источник девиантного поведения и жизненных трагедий, фактор социального риска2. Модель «распределения ресурсов» предрасположена к управлению через насилие, а не через знание, потому что «делание» основывается на квазистабильности и паразитической инновации и принципиально отвергает конструктивную инновационность, замещает творчество редистрибуцией и разделением «своих и чужих». Интеллигенция с огромным культурным достоянием, горьким жизненным опытом «развенчания иллюзией», переопределения идентичности имеет перспективы «лидерской» инновационной группы, наводящей мосты между адаптированными и традиционалистскими слоями населения.
1 Найбороденко Н.М. Прогнозирование и стратегия социального развития России. М., 2003. С. 218.
2 Тощенко Ж. Т. Указ. соч. С. 333.
