CC BY
18
УДК 94(47). 084.3/084.5
Н.В. Офицерова
ИНФОРМАЦИОННЫЕ ДОКУМЕНТЫ О ВЗАИМООТНОШЕНИЯХ ЗАВОДСКОГО СООБЩЕСТВА И ВЛАСТИ В 1920-Х ГОДАХ: ПРОБЛЕМЫ И ИХ РЕШЕНИЯ
Понятие «заводское сообщество» ^егк£е-шешзсЬай;), введенное в историческую науку немецким ученым А. Людтке в 1970-х годах [20, с 160—161], находится в тесной связи с понятием «промышленное сообщество», которое понимается как совокупность различных групп людей — рабочих, мастеров, технической интеллигенции, администрации предприятий, занятых в промышленности [21, с. 83—91]. Заводское сообщество представляло собой определенный микрокосм, обладавший своими традициями и обычаями, культурой, нравами и моралью, имевший определенную структуру [23, с. 111].
В 1920-х годах на территории РСФСР/ СССР существовало три крупных индустриальных центра: Урал, Центральный район, Северо-Запад. В каждом из них заводское сообщество имело свою специфику. К таким особенностям мы относим степень общности деятельности и проживания, зависимость социальной жизни от фабрики/завода, социально-профессиональный состав работников и т. д.
Будучи частью общества, заводское сообщество, естественно, становилось объектом и субъектом властных отношений. Структуры промышленной повседневности были пронизаны невидимой сетью множества информационных каналов, обеспечивавших прямую и обратную связь с государством.
Власть в заводском пространстве была представлена на двух уровнях — местном и центральном. Местная власть на предприятии реа-лизовывалась в деятельности так называемого «треугольника» (администрация, партийная и профсоюзная организации). Центральная власть для большинства членов заводского сообщества чаще всего носила персонифицированный характер, воплощенный в конкретных государственных деятелях — В.И. Ленине, И.В. Сталине, Л.Б. Каменеве, Г.К. Орджоникидзе и др. Обращение к ним (а большинство «писем во власть» имеют конкретного адресата)
было последней надеждой в решении болезненных и волнующих вопросов.
В масштабе страны, области, губернии или уезда необходимые для руководства государства сведения транслировались через подразделения Информационно-статистического (впоследствии Информационного) отдела ЦК РКП(б)/ ВКП(б). Основные виды документов, содержавших важные данные о бытовой и промышленной повседневности, — информационные сводки (центральные и местные, «материалы по дефектам» [21, с. 83—91]); информационные документы местных руководителей («закрытые письма» секретарей губкомов и пр.); материалы по обследованию предприятий, губерний и учреждений; эго-документы.
Информационные сводки в силу своего обобщающего характера содержали относительно мало информации о заводском сообществе, его повседневных проблемах, особенностях взаимоотношений работников на предприятиях. В большинстве государственных информационных сводок и обзоров политико-экономического состояния страны рассматривались общие проблемы промышленности и рабочих и почти не упоминались проблемы инженеров, мастеров, администрации и технического аппарата предприятий. И все же в них можно найти определенные сведения о заводском сообществе.
Партийные комитеты и органы ВЧК/ГПУ в первой половине 1920-х годов активно собирали сведения о настроениях рабочих на государственных и частных предприятиях. Их интересовали следующие вопросы: недовольство рабочих и его причины; эпидемии и болезни; саботаж, участие в кампаниях; причины падения промышленности; забастовки всех видов; контрреволюционная и/ или антисоветская агитация; отношение к мероприятиям советской власти и т. д. [8, л. 2—12; 9, л. 2—15; 17, л. 16—27, 33—45]. Сводки этого периода дают представление об общей ситуации в стране, кратко характеризуя предприятия, на
которых существовали те или иные «ненормальности», носившие политический характер. Вся эта информация поступала «снизу»: от штатных и внештатных агентов ВЧК/ОГПУ, через перлюстрированную переписку, а чаще всего — через протоколы многочисленных профсоюзных, партийных, комсомольских собраний и заседаний на производстве.
С середины 1920-х годов, с появлением в рядах компартии серьезной оппозиции, обобщающие сводки по стране стали содержать более подробную информацию. Они сообщали уже не только о причинах недовольства рабочих и об их отношении к власти, но и уделяли внимание более узким вопросам. Так, например, в информационной сводке от 1 июня 1927 года перечислены предприятия, на которых произошли забастовки, сообщается об усилении антисемитизма в промышленном сообществе, охарактеризовано настроение населения в связи с разговорами о войне. По-прежнему в ней сделан упор на антисоветские высказывания среди рабочих: «Пусть начнется война, мы кое-кому покажем, в особенности коммунистам»; «Все равно скоро будет война, потому что эта власть большинству надоела...» [9, л. 11]. Приметой времени становится обязательное указание на партийную принадлежность недовольных. Именно во второй половине 1920-х годов властные структуры особенно внимательно отслеживали любые признаки недовольства, что отражалось и на информационной документации. Об этом свидетельствует расширение круга местных информационных сводок и справок, поступавших в ЦК ВКП(б) в конце исследуемого периода как от региональных парторганизаций, так и от центрального аппарата ОГПУ.
Обычным информационным каналом в первой половине 1920-х годов являлись многочисленные «закрытые письма» секретарей губ-комов, содержавшие конкретные и откровенные сведения о политических настроениях рабочих в различных районах губернии, результатах различных кампаний и, конечно же, об «антисоветской» деятельности [6, л. 20; 7, л. 8—12]. Например, вот что сообщал в своем письме за апрель—май 1926 года секретарь Череповецкого губкома Альф: «I. Настроение рабочих в общем удовлетворительное. Связанное с вопросами заработной платы и жилищных условий недовольство стоит весьма остро. Стекольный завод — 31 мая прекратили работу на 25 минут
200 человек, после разъяснения о тяжелом финансовом положении согласились подождать до 5 июня. Участвовали коммунисты и комсомольцы по 20 человек. Концессия "Мологолес" — по-прежнему антисемитизм, надписи на стенах "бей жидов, спасай Россию", из-за большого количества евреев среди служащих, иногда позволяющих себе иронически относиться к рабочим. Недоброжелательность рабочих к немцам. Некоторое влияние на рабочих оказывают 40 бывших городовых (10 из них пролезли в члены союза), попытка бывших людей сорвать демонстрацию, недоброжелательное отношение рабочих к немцам и евреям» [16, л. 4—5, 14].
Наряду с «закрытыми письмами» существовали многочисленные справки, материалы проверок и докладные записки по обследованию губерний (с преобладающим интересом к промышленной повседневности интересующих нас регионов) и отдельных предприятий местного или центрального происхождения. Подобные документы могли иметь как регулярный характер, так и связанный с различными конфликтами в промышленной среде.
Наиболее интересны «Справка о конфликте на Большой Дмитровской мануфактуре» (27 декабря 1927 года, автор — помощник заведующего информационным отделом ЦК ВКП(б) Б. Двинский) и «Материалы проверки фактов беспорядков, имевших место на Вышневолоцкой мануфактуре Тверской губернии» (1927 год, подписано секретарем Тверского губкома ВКП(б) Носовым). Рубеж 1927—1928 годов стал временем сворачивания новой экономической политики и апробации новых методов управления заводским сообществом в СССР.
Конфликт на Большой Дмитровской мануфактуре 8—9 декабря 1927 года был вызван «недоработками (до 5 рублей в месяц) из-за плохого качества сырья», грубостью директора мануфактуры Макарова, несвоевременностью реагирования партийных и профсоюзных органов на недовольство рабочих, задержкой в созыве комиссии с участием представителей профсоюза текстильщиков для решения создавшейся ситуации [10, л. 112]. Несмотря на признание различных «ненормальностей» на производстве, отмеченных как комиссией по ликвидации конфликта (8 декабря), так и совещанием «треугольников» (11 декабря), — грубость директора Макарова, «нечуткость со
стороны ячейки и фабзавкома к назревающему недовольству среди рабочих» — и привлечение виновных в фактическом удлинении рабочего дня к партийной и Советской ответственности, реального улучшения ситуации для рабочих не произошло [10, л. 112—113]. Власть продолжала поддерживать заводскую администрацию: «Осудить факт бросания работы без особого на то предварительного заявления рабочих в соответствующие организации...». Предложение рабочих «обязать хозяйственные и профсоюзные организации следить за фактическим заработком рабочих, не допуская понижения его, если оно происходит систематически не по вине рабочих» было отвергнуто [Там же]. Рабочие по-прежнему должны были действовать через бессильный или равнодушный профсоюзный комитет.
Беспорядки на Вышневолоцкой мануфактуре в том же Центральном районе имели большую продолжительность и более серьезный накал. Расследованием произошедшего занимался лично секретарь Тверского губкома ВКП(б) Носов. Первые сведения о конфликте появились уже в конце 1926 года в его докладной записке о положении дел в Вышневолоцкой парторганизации. «Непорядки» на мануфактуре — увольнение несогласных, ужасающие условия труда, плохое качество материалов, грубость администрации и мастеров по отношению к рабочим — не вызвали сочувствия в уездном партийном комитете. Рабочие начали самостоятельную борьбу с помощью обращений в Москву: «1. Ряд рабкоровских заметок в "Рабочей газете" и заявление нескольких работниц-ткачих. 2. Поездка рабочих в центр с жалобой на непорядки на фабрике... 5. Поездка работницы Бабкиной в ЦКК с 300 подписями» [3, л. 14].
Инструктор ЦК ВКП(б) Аронштам и секретарь губкома Носов называют причиной беспорядков поведение членов Вышневолоцкого парткома: некритичное восприятие как указаний губкома, так и рабочих масс («тенденциозный подход к Вышневолоцкой парторганизации»), увольнение и/или «травля» несогласных (беспартийный рабочий Вяземский стал чуть ли не «мучеником»; работницу Бабкину, ставшую «своеобразным фабкомом, куда жалуются, и ведущую за собой работниц», обвинили в контрреволюционности, мещанстве, перевели на малооплачиваемую работу с санкции фабкома, РКК и отдела труда) [Там же. Л. 16—20]. Недовольство
рабочих сосредоточивается на администрации предприятия и партийно-профсоюзных органах: рабочий Ткачев говорил о том, что на собраниях невозможно обсудить «наши дела и порядки»; работница Ткачева — о кумовстве, процветающем на фабрике [Там же. Л. 21—22]. В конце концов было принято решение восстановить на работе Бабкину и Вяземского, предупредить «грубого, но знающего свое дело» мастера Уткина, «более широко внедрять рабочую демократию и упорно работать по профсоюзной линии» [Там же. Л. 23-25].
Недовольство рабочих было смягчено, но ненадолго. Уже 29 декабря 1926 года начинаются остановки работы в прядильном, красильном и других отделах фабрики. Причины были все те же: плохое качество хлопка, технические недочеты, фактически беспрерывный 7-часовой рабочий день работниц-прядильщиц, понижение зарплаты, невнимательное отношение к рабочим (отопление в рабочих казармах не началось в срок, отсутствовала вентиляция, в жилых и рабочих помещениях не было ремонта, царила антисанитария) [Там же. Л. 1-2]. При решении данного конфликта рабочие вновь попытались задействовать центральную власть и отправить телеграмму в ЦК профсоюза текстильщиков. Председатель фабкома сначала поставил печать «без разбора, а когда узнал... позвонил на телеграф и отменил эту телеграмму». В забастовке участвовали как беспартийные рабочие, так и коммунисты с комсомольцами. Секретарь Тверского губкома ВКП(б) отметил «нормальную политическую окраску забастовки... но у рабочих появляется какое-то недоверие не к рабочим» [Там же. Л. 6-7].
Результатом забастовки стало обычное для того времени «половинчатое» решение конфликта: «а) Созвать специальную комиссию треста для изучения условий труда в связи с уплотнением рабочего дня и быта рабочих. б) Провести судебное следствие для разбора дел на местах о должностных преступлениях по заявлениям рабочих... д) Ударная работа по производственным совещаниям, систематическая работа с техническим персоналом. е) Укому предложить пересмотреть руководящий состав парткома и профкома на мануфактуре, провести воспитательную работу в рабочих массах о недопустимости забастовок — проблемы решать организационным порядком через профсоюз» [Там же. Л. 12—13]. В протоколе закрытого
собрания членов и кандидатов ВКП(б) было отражено решение: «за простой не платить, есть масса возможностей решать такие вопросы другим путем» [3, л. 12—16].
Таким образом, свои проблемы заводскому сообществу, в особенности рабочим, предлагалось решать без забастовок и желательно без обращения к центральной власти. Это стало обычной практикой власти, стремившейся обеспечить бесперебойность производства и политическую лояльность работников заводов. Профсоюзы, нередко равнодушные и безразличные к нуждам своих членов, оставались единственным органом, к которому следовало обращаться рабочим для решения возникающих проблем. И все же часть членов заводского сообщества пыталась обращаться «наверх», к руководству ЦК ВКП(б), ЦКК, СНК и др.
Рабочие активно высказывали недовольство своим положением в «нерабочее время», используя такие средства политической коммуникации, как заявления, жалобы и другие «письма во власть». Наибольшее количество негативных неформальных отзывов получали техническая интеллигенция, административный аппарат фабрик, заводов и трестов, а также коммунистическое и профсоюзное руководство предприятий и иногда страны.
При анализе дискурса подобных писем получается буквально следующее: рабочие — привилегированный класс, боровшийся против царизма, проливавший кровь за победу «мирового пролетариата», — во времена нэпа оказываются почти там же, где и были. Они не получили ничего и вынуждены наблюдать не только «жирующих нэпманов», но и спецов, управленцев, среди которых очень много «бывших». В их требованиях проявляется «какая-то обида на то, что их якобы не хотят понять... никто их не поддерживает» [3, л. 9]. Они вынуждены подстраиваться под навязанные правила игры и доносить — «стучать». Давняя традиция доносов широко распространилась в 1920-х — 1930-х годах. Мотивы «информаторов» были самыми разными. Иногда заметно желание изменить свое положение, возвыситься, оказаться в руководящем кресле не путем учебы, планомерной работы, повышения производственных показателей, а путем доноса. Это указывает на моральное разложение как рабочих, так и инженерно-технической интеллигенции, потерю значения
общечеловеческих ценностей. Но практика «писем во власть», жалобы имеют вековые традиции. Другое дело, что новая власть все-таки стала поощрять такую практику, и это стимулировало обращения. Не всякая жалоба — донос.
С другой стороны, как показала Ш. Фицпа-трик, уже в 1920-х годах донос воспринимался как героический поступок, совершенный вопреки мнению окружающих во имя абстрактного общего блага [24, с. 90—91].
Некоторые жалобы рабочих удовлетворялись, хотя и не так быстро, как им хотелось бы. Так, например, 23 октября 1926 года на имя председателя ВЦИК М.И. Калинина было отправлено коллективное письмо рабочих Мелекесского уезда, работавших на частного хозяина (завод братьев Одинцовых) и уволенных без выплаты 3-месячной задолженности. Несмотря на принятое Народным судом решение о выплате заработной платы, была подана апелляция в губернский суд, что повлекло за собой 3-месячное ожидание [14, л. 115]. Естественно, просьба о помещении этого письма в газету «Труд» выполнена не была, однако совместные усилия ВЦИК (зав. секретариатом Тихонов), ЦКК (Ярославский Е.Я.) и СНК (Рыков А.И.) привели к положительному для рабочих результату. 12 мая 1927 года прокурор по трудовым делам при Верховном Суде РСФСР Обухов направил письмо в секретариат ВЦИК: «Дело Одинцовых рассмотрено Нарсудом 6 участка Мелекесского уезда 2.01.1927 г. ... Приговорены к штрафу в сумме 1000 рублей с удовлетворением гражданского иска рабочих лесозавода по заявлению гр. Минина» [Там же. Л. 114, 117]. Однако такое решение было скорее исключением из правила, так как отношение к руководству частных предприятий было иным, нежели к администрации государственных фабрик и заводов.
Проблемы, затронутые в «письмах во власть», нередко решались в пользу инженерно-технических работников. Властные санкции к рабочим, связанные с доносами, применялись не с целью остановить поток жалоб. Главной задачей власти в промышленности оставалось ее восстановление и последующая реконструкция, для чего были крайне необходимы квалифицированные специалисты.
Недовольство рабочих использовалось для создания информационной сети на производстве. Члены заводского сообщества, чаще всего рабочие, становились добровольными помощ-
никами органов госбезопасности не только по идейным основаниям, но и в личных интересах. Например, на заседании бюро коллектива Гатчинского литейно-механического завода от 4 ноября 1925 года разбиралось заявление рабочего Ефимова о грубом обращении к нему администратора Прохорова. Прохоров подтвердил, что грубость возникла на почве распускания Ефимовым слухов о его «якобы пьянстве». Решение парткома гласило: «Указать тов. Прохорову о том, что личные конфликты надо разбирать как частному лицу» [19, л. 39].
Таким образом, доносительство, безусловно, поощрялось властью. И если в 1930-х годах одной из главных целей доносов и жалоб было желание выжить, то в 1920-х годах донос представлял собой скорее средство борьбы за улучшение своего положения. Трансформация целей доходила до крайностей — патологической ненависти к «бывшим». От требований дать «амнистию только для крестьян и рабочих, а не для нэпманов и бывших» [22, с. 194] часть рабочих и крестьянской бедноты переходят к требованиям пожизненного заключения или даже физического уничтожения бывших помещиков и должностных лиц царской России.
Порой ненависть к «бывшим» сочетается с ненавистью к государственной власти. Так, в некоторых анонимных письмах рабочие ругают власть: «Прошло 9 лет и чего же мы добились? Каждый год новый кризис и новые лозунги, которые даже не запомнишь» [Там же. С. 283—287]. Аномальные условия жизни 1914—1921 годов стимулировали у рабочих потребность в мире, спокойствии, достойной оплате своего труда. Отсутствие этого и усиление вмешательства государства в частную жизнь, в «приватное пространство» человека озлобляли часть рабочих, побуждали их к поиску виноватых.
К концу исследуемого периода все больше обвинений раздавалось в адрес советского руководства во главе со Сталиным или его главных оппонентов — Троцкого, затем Зиновьева и Каменева. Так, рабкор В.М. Стрельцов в конце 1926 года писал И.В. Сталину о результатах обследования северо-западных предприятий: «Горе Победителю! Против вас не только попы, профессора, торговцы, но и половина рабочих. Все говорят, что Россия не советская, а соловецкая» [12, л. 53]. Нередкими на партсобраниях стали такие высказывания, как: «О каких
антипартийных документах говорят коммунисты и почему их не публикуют в печати?» [18, л. 34]. Такие же вопросы задавали и в письмах, особенно в письмах к Сталину, получивших широкое распространение после 1925 года. Так, например, в коллективном анонимном письме беспартийных рабочих Свердловска ему были заданы такие вопросы: «1. Почему растет оппозиционная группа внутри компартии, партии Ленина, что она предлагает и чем конкретно занимается? 2. Почему все кричат о войне? Когда произойдет социалистическое перерождение?» [14, л. 266]. Часто спрашивали о том, почему снимают рядовых коммунистов, как правило, обвиняя их в принадлежности к оппозиции. Встречались обвинения власти в неправильной национальной политике и «потворстве евреям» [14, л. 270; 15, л. 44—45, 84]. Очевидно, рабочие действительно хотели знать суть разногласий между сталинским большинством и оппозицией, были недовольны сокрытием от них важной информации. Справедливости ради надо сказать и о том, что во второй половине 1920-х годов в промышленном сообществе распространяются вождистские настроения, формируется тяга к «сильной руке». Особенно это заметно при изучении откликов с мест на выступления оппозиции, на «шахтинское дело».
Например, подробная сводка материалов «Отклики с мест на шахтинское дело» от 5 апреля 1928 года, подготовленная информационным отделом ЦК ВКП(б), указывает на преобладание таких высказываний: «всех надо расстрелять, а то покоя не будет» (московские и уральские заводы), «хороших спецов нужно ценить, а таких, как шахтинские, — стереть с лица земли» (Сибирь), «с этими предателями Советской власти не надо церемониться, самые решительные меры в борьбе с ними» (ленинградские заводы, Судостроительный трест). Красной нитью в большинстве высказываний и писем по «шахтинскому делу» проходят требования: «строгое расследование, наказание по всей строгости закона» или даже «расстрелять!», а также «запоздали», «ни черта ГПУ не стоит, ЧК гораздо лучше работало» [4, л. 129—151].
Сбалансирование советской социально-политической системы предполагало создание соответствующего информационного поля. В этом контексте значимость для власти информации, поступавшей с письмами или доносами, не подвергалась сомнению. По замечанию
Ш. Фицпатрик, чрезвычайная чуткость власти к любым высказываниям населения позволяла отдельным рабочим манипулировать ею в своих интересах, открыто выражая свое мнение [24, с. 210]. «Письма во власть» показывают весь спектр оценок рабочими и официальной газетной пропаганды, и лозунгов при проведении кампаний, и различных событий внутренней и международной жизни, отношение к газетным публикациям, массовым кампаниям 1920-х годов, различным событиям внутренней и международной жизни. Они выполняют функцию обратной связи между промышленным сообществом и партийно-государственным аппаратом, являются материалом для изменения политического контроля.
Несмотря на частые негативные высказывания рабочих о руководителях государства, в целом им были свойственны идеализированное отношение к центральной власти и стремление к патерналистским отношениям в повседневной жизни. В письмах к руководителям государства часто используются такие определения, как «товарищ Сталин, говорят, ты мужик умный», «дорогой товарищ Сталин», «дорогой Серго», «уважаемый товарищ Рыков» [1, л. 2—3,
9-15; 2, л. 89; 5, л. 12-16; 11, л. 15; 13, л. 1-6; 14, л. 266] и т. д.
Таким образом, в рассматриваемый период власть пронизывала заводское сообщество множеством информационных каналов, предполагавших трансляцию как непосредственной личной информации, так и опосредованных сведений через собрания и заседания, сводки материалов по различным проблемам, информаторов в заводском пространстве и др. Эти каналы позволяли членам заводского сообщества высказывать свое личное мнение, манипулировать властью и время от времени добиваться своих целей. Правда, власть обладала еще большими возможностями для манипуляции сознанием и в результате всегда оказывалась в выигрыше, не в последнюю очередь из-за пассивности заводского сообщества, страха перед властью и друг другом, боязни войны и нового порабощения и невозможности объединения его членов в силу противоречий, искусно властью же и созданных.
Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ («Заводское сообщество и власть в Советской России 1920-х гг.»), проект № 10-01-00407а.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. ГАРФ. Ф. Р-374. Оп. 2. Д. 4.
2. Там же. Д. 8.
3. Там же. Оп. 27. Д. 1084.
4. Там же. Д. 1535.
5. Там же. Ф. Р-5446. Оп. 55. Д. 888.
6. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 33. Д. 43.
7. Там же. Д. 50.
8. Там же. Оп. 85. Д. 193.
9. Там же. Д. 217.
10. Там же. Д. 236.
11. Там же. Д. 489.
12. Там же. Д. 497.
13. Там же. Д. 505.
14. Там же. Д. 508.
15. Там же. Д. 529.
16. ЦГАИПД СПб. Ф. 9. Оп. 1. Д. 289.
17. Там же. 460.
18. Там же. Ф. 1151. Оп. 1. Д. 29.
19. Там же. Ф. О-1605. Оп. 1. Д. 315.
20. Людтке, А. История повседневности в Германии: новые подходы к изучению труда, войны и
власти [Текст] / Альф Людтке ; пер. с англ. и нем. К.А. Левинсона и др.; Герм. ист. ин-т в Москве. — М.: РОССПЭН, 2010. — 268 с.
21. Офицерова, Н.В. ГПУ/ОГПУ в системе политического контроля в промышленном сообществе Петрограда/Ленинграда в 1920-е гг. [Текст] / Н.В. Офицерова // Вестн. СПбГУ. Сер. 2, История. — 2008. — Вып. 4, ч. II.
22. Письма во власть, 1917—1927 : заявления, жалобы, доносы, письма в гос. структуры и больше-вист. вождям / Ин-т гос. упр. и соц. исслед. МГУ им. М.В. Ломоносова и др.; редкол.: А.В. Квашонкин, А. Берелович, Э. Чинелла [и др.]. Сер. Документы советской истории. — М.: РОССПЭН, 1998. — 663 с.
23. Ульянова, С.Б. История промышленной повседневности: опыт изучения [Текст] / С.Б. Ульянова // НТВ СПбГПУ. Сер. Наука и образование — 2008. — № 5.
24. Фицпатрик, Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история советской России в 30-е годы: город [Текст]: [пер. с англ.] / Шейла Фицпатрик. — М.: РОССПЭН, 2001. — 332 с.
