CC BY
1207
УДК 159.964.26 + 159.9 (09) (44) «19»
Д. Л. Шукуров
Имя Отца в психоаналитическом дискурсе Жака Лакана*
В статье рассматривается концептуальная категория психоаналитической теории Жака Лакана - «Имя Отца». Анализируются три регистра «отцовской метафоры» - символический, воображаемый и реальный, коммуникативные нарушения которых приводят к невротическим и психотическим расстройствам. Характеризуются роль и функции языка в конституировании психоаналитического субъекта.
In this article «The Name of Father» is considered as the conceptual category of the psychoanalytic theory of Jacques Lakan. The symbolical, the imaginary and the real registers of «a fatherly metaphor», communicative violations thereof lead to neurotic and psychotic disorder are analysed. The role and the functions of language in institutionalization of a psychoanalytic subject are characterized.
Ключевые слова: психоанализ, эдипов комплекс, язык, речь, бессознательное, субъект, психоз, невроз, символическое, воображаемое, реальное.
Key words: psychoanalysis, the Oedipus complex, language, speech, the unconscious, the subject, psychosis, neurosis, the symbolical, the imaginary, the real
П w w w
В современной отечественной гуманитарном науке психоанализ Ж. Лакана (1901-1981) становится объектом пристального исследовательского внимания. Однако, несмотря на достаточно большое количество публикаций последнего времени, посвящённых французскому психоаналитику, его концепция остаётся мало прояснённой и в недостаточной степени осмысленной отечественными специалистами [4]. В психологии, философии, лингвистике психоаналитическая концепция Ж. Лакана характеризуется обычно как структуралистское направление, в котором особое внимание уделено осмыслению роли и функции языка в конституировании человеческой психики [1].
В современной западной гуманитарной науке встречается более широкий и разносторонний подход к осмыслению психоаналитической теории Ж. Лакана как междисциплинарной концепции, которая сформировалась на стыке развития таких философских направлений ХХ века, как экзистенциализм и феноменология. Запад-
© Шукуров Д. Л., 2012
* Работа выполнена в рамках научного проекта «Русский литературный авангард и психоанализ в контексте интеллектуальной культуры Серебряного века», поддержанного грантом Президента РФ на 2012-2013 гг. для молодых российских ученых - докторов наук (МД-420.2012.6).
51
ные учёные рассматривают также лакановский психоанализ в контексте гегелевской философии, в связи с эстетикой сюрреализма, развитием кибернетики, математики и появлением такого направления в психиатрической мысли, как «антипсихиатрия». Подобный подход позволяет определить условия функционирования лакановского учения в дискурсе современного научного знания и предлагает обоснование психоаналитической концепции как междисциплинарного направления в системе гуманитарных наук [3]. Среди отечественных учёных такой исследовательской стратегии придерживается В. А. Мазин [9, 10].
Одна из ключевых психоаналитических категорий Ж. Лакана обозначена в его творчестве формулой «Имя Отца» и была связана с переосмыслением фрейдовского понятия «Эдипов комплекс». В данной работе мы рассматриваем логику лакановской психологической мысли при формировании этой концептуальной категории.
«Имя Отца» (именно так - с прописной буквы) в лакановском психоанализе - «означающее, которое даёт закону опору» [7, с. 168]
- категория, формирование которой связано с концептуальным для психоаналитической парадигмы понятием Эдипов комплекс.
Эдипов комплекс - концепт теоретических и клинических построений классического психоанализа. Это понятие постепенно перешло в дискурс повседневности, что часто приводит к упрощению, схематизации и даже профанации его глубоких содержательных оснований. Уже в эпоху Жака Лакана часто можно было встретить утверждение об устаревании понятия Эдипов комплекс, в частности, со стороны, представителей так называемой эго-психологии (Х. Хартманн, Э. Эриксон и др.), предпринимавших попытки обоснований новых подходов и методик в психоанализе.
Эдипов комплекс осмыслялся З. Фрейдом в двух параллельных, но, безусловно, взаимосвязанных друг с другом планах: во-первых, при исследовании такого феномена, как запрет на инцест и, во-вторых, в процессе анализа вытесненных в бессознательное фантазий и представлений, принадлежащих так называемой инфантильной сексуальности.
Результаты проведённой З. Фрейдом и в том, и в другом направлении исследовательской работы представляют сложную психоаналитическую панораму, которая включает не только открытия в области онтогенеза человеческой психики, но и эвристические для своего времени и необыкновенно продуктивные для современности идеи, приоткрывающие загадку происхождения культуры и характеризующие значение человеческого субъекта в ней.
З. Фрейд, обращаясь к данным этнографических исследований, отмечает общую для родовой структуры разных племён и народов строгость запрета на инцест, нарушение которого влечёт жестокость наказания («Тотем и табу», 1912/1913 [11]). Члены рода, принадлежащего к одному общему тотему, не могут вступать в брачные и сексуальные отношения. В архаических обществах и у примитивных народов, о психологии которых ведёт речь З. Фрейд, место религиозных и социальных установлений занимает система тотемизма. Представители одного тотема соблюдают и другие строгие обязательства помимо уже названного запрета эндогамии: не убивать животное тотема и воздерживаться от употребления мяса тотемистического животного (труды Дж. Фергюсона, Мак-Леннана, Л. Моргана, на которые ссылается З. Фрейд).
Важным наблюдением в исследованиях по тотемизму является указание на то, что тотем передается по материнской или отцовской линии, но при этом тотем выходит за границы кровного родства и не связан с местоположением. З. Фрейд изучает причины возникновения экзогамии в тотемистической системе, т. е. в такой системе социальных установлений, которая не связана напрямую с кровным родством.
Последнее обстоятельство делает неуместным наиболее распространённое объяснение возникновения запрета на родственные браки, обусловленного угрозой генетической деградации поколения: в силу того, что тотем выходит за пределы кровного родства, о такой возможности в случае тотемизма речь не идёт. Таким образом, согласно логике З. Фрейда, исходя только из природного плана, обосновать и объяснить тотемистическую систему невозможно.
Эту же мысль повторяют в своих работах К. Леви-Стросс («Элементарные структуры родства», 1949) и Ж. Лакан (в знаменитой «Римской речи» - «Функция и поле речи и языка в психоанализе», 1953 [8]).
У К. Леви-Стросса запрет на инцест предстает своего рода символическим оператором, приводящим в действие культуру, - оператором всеобщего обмена, который приводит к возникновению нового антропологического порядка культуры, делая недопустимыми некоторые союзы.
Ж. Лакан вслед за К. Леви-Строссом указывал на лингвокультурные основания этого запрета: «Закон этот (запрет на инцест -Д. Ш.), следовательно, достаточно ясно обнаруживает свою идентичность со строем языка. Ибо без именований родства никакая
53
власть не в силах установить порядок предпочтений и табу, поколениями плетущих и связывающих нити наследственности. Именно смешение поколений Библия и все традиционные законы предают проклятию как словесную скверну и пагубу для грешника. И мы прекрасно знаем, какое пагубное воздействие, вплоть до разрушения личности, может оказать на субъект фальсификация родственных связей, если ложь находит опору и поддержку в окружении» [8, с. 47].
Итак, тотемистические запреты выражаются в двух предписаниях табу: не убивать священное животное тотема и не иметь сексуальных отношений с женщиной, принадлежащей тотему. Преступления Эдипа, согласно психоаналитической логике, предстают как нарушения запретов, осуществляя диалектику неосознаваемых желаний.
Тотемное животное является символом власти и закона. В книге «Тотем и табу» З. Фрейд излагает миф об убийстве отца первобытной орды, его поедании - поглощении убийцами - братьями и возникновением чувства вины. Место мёртвого отца занимает тотемное животное, поклонение которому формирует новую социальную иерархию общины. Интерпретация этого мифа у З. Фрейда объясняет рождение культуры, в основании которой парадоксальным образом лежит преступление.
В соответствии с фрейдовской мыслью, убийство и память об убийстве приводит к власти Закона, порядка и появлению чувства вины: «...в эдиповом комплексе совпадают зачатки религии, нравственности, общества и искусства - в полном соответствии с положением психоанализа, что этот комплекс образует ядро всех неврозов, насколько они до сих были доступными нашему пониманию» [11, с. 153].
С интерпретацией Фрейда можно не соглашаться, однако безусловным исследовательским открытием является смещение Эдипова комплекса из плана отношений с родительскими фигурами в область социальных взаимоотношений. Этот аспект особенным образом раскрывается в поздних текстах З. Фрейда, в частности, в работе «Человек Моисей и монотеистическая религия» (1939) [12].
Таким образом, Эдипов комплекс выводится за узкие рамки семейной ситуации, извлекается из контекста отношений с реальным отцом и связывается с судьбой влечения.
Эдипов комплекс предстает основой 1) связи человека с культурой; 2) диалектики закона и желания; 3) половой идентификации.
54
Теория Эдипова комплекса в изложении Ж. Лакана уточняет, конкретизирует и развивает указанные аспекты. В то же самое время французский психоаналитик выделяет целые серии противоречий, сопутствующих психоаналитическому учению об Эдиповом комплексе.
Самое очевидное противоречие, по Ж. Лакану, заключается в следующем. В теории психоанализа постулируется, что все драмы Эдипова комплекса порождены избыточной ролью отца, его чрезмерным присутствием. Образ отца становится патогенным, с точки зрения одних психоаналитиков, - в случае его устрашающего характера; с точки зрения других - психические нарушения возникают в случае, если образ отца слишком мягок.
И то, и другое объяснение не устраивает Ж. Лакана, который предлагает для того, чтобы выйти из противоречия, следовать мысли З. Фрейда и окончательно вывести функцию отца из семейного комплекса. Ж. Лакан утверждает, что отцовская несостоятельность в семье не равна отцовской несостоятельности в Эдипове комплексе, в котором она нуждается в принципиально ином измерении, не совпадающем с измерением биографическим.
Психоаналитик обращает внимание на ряд положений.
1. Во фрейдовском учении речь идёт не просто об отце, а об отцовской функции, с которой связан запрет. Отец должен занимать свое функциональное место внутри фундаментальной для семьи триадической структуры. Функциональное поле отца в этой структуре всегда присутствует: даже в тех случаях, когда отец как физическое лицо отсутствует - ребёнок остаётся жить один с матерью -Эдипов комплекс может развиваться по нормальному, не патологическому сценарию.
2. Идея преждевременности рождения человеческого существа принципиальна в лакановском дискурсе. Это основополагающее положение З. Фрейда о биологической недостаточности младенца при рождении устанавливает безусловную важность для его выживания так называемого «первичного материнского другого». Категория «Другого» - в понимании Ж. Лакана - это то, что предшествует субъекту и предопределяет его. Отношения между родителями ещё до появления ребёнка на свет организованы речью (словом) и выстраиваются в рамках «законов языка». Ребёнок вынашивается, по Ж. Лакану, в «купели языка». Это та купель означающих, в которую погружается новорожденный, субъективируя её впоследствии на свой лад. Предысторию собственного довербального существова-
55
ния ребёнок обретает в слове, вербализует и делает своей личной историей. Предназначенная субъекту «сокровищница языка» оказывается вписанной в его структуру, которую Ж. Лакан называет «местом Другого».
3. Следующий, чрезвычайно важный момент лакановских размышлений: предметом вожделения ребенка являются не просто заботы матери, её физическое присутствие - предметом вожделения служит её желание. В данном аспекте мысли Ж. Лакан опирается на гегелевско-кожевский дискурс, в рамках которого основное желание в человеческом мире определяется желанием быть признанным.
4. Наконец, Ж. Лакан рассматривает именно функции отца, действующие в трёх регистрах - символическом, воображаемом и реальном. Мыслитель соотносит эти регистры с тремя «отцовскими» фигурами в психоанализе - Эдипом, Моисеем и отцом примитивной орды.
Символический отец - это особое означающее, которым устанавливается закон. Отец выступает в роли символической фигуры, ратифицирующей закон: «...если действительно существует что-то такое, в силу чего закон имеет своё основание в отце, - отмечает Ж. Лакан, - то убийство отца обязательно должно иметь место. Обе эти вещи тесно между собой связаны - отец, в качестве того, кто закон ратифицирует, является отцом мёртвым, то есть символом отца. А мёртвый отец - это и есть Имя Отца, которое на этом содержании и построено» [7, с. 169]. Именно это выражено в мифе об Эдипе: мёртвый отец - символ, в котором находится основание закона.
Для прояснения фигуры символического отца Ж. Лакан, начиная размышлять об Эдипе, ссылается на американского антрополога, этнографа и учёного Грегори Бейтсона, который утверждал, что этиология психотического расстройства не связана с уровнем фрустраций в паре мать - ребенок (здесь речь идёт лишь о сложностях коммуникации в этих отношениях). Г. Бейтсон ввёл понятие коммуникации, говоря о double bint - двух одновременных сообщениях в одном выбросе, одно из которых отрицает другое, что создает для субъекта безвыходную ситуацию, в которой он чувствует себя оказавшимся в тупике, что может иметь столь далеко идущие последствия для психического становления ребёнка. Другими словами, он подчеркивает важность сообщения, которое несёт организующий для субъекта характер. Именно Г. Бейтсон впервые использовал понятие «шизофреногенной матери» [2].
56
Отец воображаемый - тот отец, которого можно наделить некими атрибуциями, заимствованными из материнской речи. Отец реальный - это неконцептуализируемая точка, исключённая из символического ряда, но лежащая у его истоков.
Начало, сообщающее авторитетность закону, это и есть то означающее, которое Ж. Лакан называет Именем Отца или отцом символическим. Причём в этиологии психозов речь идёт о фундаментальной нехватке такого означающего, которое обусловливает сам факт наличия Закона. Это ключевой момент формирования отцовской метафоры в Эдиповом комплексе. Отцовская метафора является способом, с помощью которого ребёнок может получить ответ на загадку собственного существования, на вопрос о желании Другого. Так осуществляется процесс идентификации и субъектива-ции. Однако ещё раз подчеркнём, что отношения выстраиваются не с отцом, а с отцовским словом.
Ж. Лакан описывает три логических такта идентификационных процессов внутри Эдипова треугольника. Мы не углубляемся в их характеристику, поскольку эти процессы важны, прежде всего, для уяснения клинической картины в этиологии психоза. Обратим внимание на третий логический такт, который завершает этап формирования структуры субъекта и его вхождения в культуру. В этом логическом такте большое значение обретает отец реальности -отец, обладающий потенцией, дарующий, тот который говорит «да». Это этап выхода из Эдиповой ситуации - в субъекте устанавливается Идеал-Я: «Это момент, когда субъект, эдипово желание вытеснивший, выходит из этого испытания обновленный и снабженный Идеалом собственного я» [7, с. 336]. Таким образом, речь идёт о субъективном преобразовании и обретении пола: «Функция Идеала Я, - отмечает Ж. Лакан, - усвоение субъектом определенного сексуального типа или образца - образца включенного в более широкую экономию, которая может носить социальный характер» [7, с. 339].
Отец, который говорит «да», становится отцом обещания (в широком смысле - обетования): пусть использование твоего органа с матерью запрещено, но данный запрет становится обещанием на будущее с кем-то другим; инцестуозное желание осталось вытесненным интериоризованным запретом, трансформировалось в желание исполнения воли отца, данное в его обетовании.
В психозе, неврозе и перверсии Имя Отца, то есть отец в качестве символической функции, становится интернализованным объектом, подверженным деструкции. Это влечёт за собой серьёзные последствия, связанные с фундаментальной недостаточностью особого означающего - Имени Отца, которое обуславливает сам факт наличия закона. Закон Эдипа - это закон наложенного на мать запрета. В самом способе цензурирования детской сексуальности лежит лакановское разграничение психоза, невроза и перверсии через разные механизмы этого цензурирования - отбрасывание ^ег-werfung), вытеснение ^е^гапдипд), отказ от реальности или отклонение ^еИеидпипд).
Фигура матери в лакановском психоанализе - это тот первичный Другой, который изначально внушает чувство аннигиляционной тревоги (тревоги дезинтеграции). Ж. Лакан отказывается от идеи взаимодополнительности в паре «мать - дитя», поскольку мать осуществляет себя в режиме произвола - её появления и исчезновения, фрустрирующее и поощряющее воздействие происходит бессистемно: «Закон матери - это, разумеется, сам тот факт, что мать - существо говорящее; уже этого одного достаточно, чтобы мы по праву могли говорить о законе матери. И все же закон этот, если можно так выразиться, бесконтрольный. Для субъекта, во всяком случае, он состоит в том, что нечто, имеющее отношение к его желанию, всецело зависит от чего-то другого - чего-то такого, что хотя и выражено, как закону и полагается, членораздельно, но обусловлено при этом исключительно тем субъектом, который является его носителем, то есть благосклонностью или неблагосклонностью матери - матери, которая может оказаться как хорошей, так и дурной» [7, с. 216].
Пространство коммуникации в этой диаде напоминает безумный, непредсказуемый, бессвязный мир параноидно-шизоидной позиции, открытой и блестяще описанной М. Кляйн [5, 6]. Это пространство, нуждающееся в организующем принципе. Этим принципом и является отцовская метафора, которая конституируется в его Имени и его Именем.
Таким образом, Имя Отца - чисто логическая функция, которая преобразует непроницаемую волю Другого в желание, опирающееся на означающее, которое открывает возможность диалектических взаимоотношений между желанием Другого и желанием субъекта.
Символическая функция отца структурирует беспорядочный мир первичной коммуникации, придавая ему смысл. Отцовская метафора, находясь в основе Закона, открывает возможность возникновения смысла, упорядочивающего коммуникативные значения: «В основе этой метафоры лежит примитивное, темное, непроницаемое желание матери, для субъекта поначалу совершенно недоступное. На горизонте его появляется, однако, уже Имя Отца, опора порядка
- порядка, установленного цепочкой означающих. Я уже записывал вам однажды эту метафору в символической форме, представив её как отношение двух означающих, одно из которых занимает в ней две различные позиции - Имя Отца стоит в ней над Желанием Матери, а Желание Матери над его, этого желания, символизацией» [7, с. 555].
Список литературы
1. Автономова Н. С. Структуралистский психоанализ Ж. Лакана, Французская философия сегодня. - М., 1989.
2. Бейтсон Г. Шаги в направлении экологии разума / пер. Д.Федотова. - М., УРСС, 2005.
3. Дьяков А. В. Жак Лакан. Фигура философа. М.: Издательский дом «Территория будущего», 2010 (Серия «Университетская библиотека Александра Погорельского»).
4. Качалов П. Лакан: заблуждение тех, кто не считает себя обманутым // Логос. - 1992. - № 3. - С. 177-183.
5. Кляйн М. Зависть и благодарность. Исследование бессознательных источников. - СПб., 1997.
6. Кляйн М. Скорбь и ее отношение к маниакально-депрессивным состояниям // Вестник психоанализа. - 2002. - №1. - С. 44-63.
7. Лакан Ж. Образования бессознательного (Семинары: Книга V
(1957/1958) / пер. с фр. А. Черноглазова. - М.: Гнозис, Логос, 2002.
8. Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе. Доклад на Римском Конгрессе, читанный в Институте психологии Римского Университета 26 и 27 сентября 1953 года. - М.: Гнозис, 1995.
9. Мазин В. А. Введение в Лакана. - М.: Прагматика культуры, 2004.
10. Мазин В. Стадия зеркала Жака Лакана. - СПб.: Алетейя, 2005. - (Серия «Лакановские тетради»).
11. Фрейд З. Тотем и табу / пер. с нем. А.М. Боковикова. - М.: Академический Проект, 2007.
12. Фрейд З. Человек Моисей и монотеистическая религия // З. Фрейд. Психоанализ. Религия. Культура / сост. и вступ. ст. А. М. Руткевича. - М.: Ренессанс, 1991. - С. 135-256.
