УДК 316.3
ИМПЕРСКИЙ МИФ - «МЕТАУРОВЕНЬ» ПОЛИТИЧЕСКОЙ МИФОЛОГИИ
А.Г. Иванов
В статье рассмотрены особенности имперского мифа, сочетающего в себе два уровня социальной мифологии - «архаический» и «конъюнктурный», и отличающегося от обычного политического мифа потенциальной способностью продуцировать дополнительные смыслы, придавая общественным процессам новые измерения. Автор приходит к выводу, что в настоящее время социальный миф имеет больше шансов стать имперским в крупных государствах с доминированием традиционной или харизматической легитимности.
Ключевые слова: имперский миф; «архаический» и «конъюнктурный» уровни социальной мифологии; современный социальный миф; политическая мифология; идеология; легитимность.
THE IMPERIAL MYTH - A «META-LEVEL» OF POLITICAL MYTHOLOGY
A.G. Ivanov
The article deals with the specific characteristics of the imperial myth, which combines two levels of social mythology - «archaic» and «conjunctural», and differs from the simple political myth by the potential ability to produce additional meanings, giving new dimensions to social processes. The author comes to the conclusion that nowadays the social myth has more chances to become imperial in large states where traditional or charismatic legitimacy dominates.
Key words: imperial myth; «archaic» and «conjunctural» levels of social mythology; contemporary social myth; political mythology; ideology; legitimacy.
Статья выполнена в рамках гранта РФФИ 17-33-01056 а2 «Мифы о прошлом в современной медиасреде:
практики конструирования, механизмы воздействия, перспективы использования»
В последнее время, когда речь идет о государстве и об идеологии, ключевое значение приобретают процессы мифотворчества, которые в политической сфере зачастую находят отражение в определенных идеологических построениях. Можно сказать, что фактически мифотворчество институциа-лизируется через конкретные идеологии. Более того, каждое государство через господствующую в нем идеологию - формальную или неформальную - использует какой-либо миф или комплекс мифов. К примеру, в США распространен миф об американской исключительности. Но в центре нашего внимания в данной статье будет имперский миф.
Имперский миф можно рассматривать как своеобразную квинтэссенцию воплощения социального мифа в идеологии, квинтэссенцию эксплуатации идеологией социального мифа. Он возникает на определенной стадии развития государства, когда формируется общественный запрос на «имперскую мифологию». Однако назвать имперский миф просто политическим мифом, на наш взгляд, означает исказить его смысл, сузить его значение, подменить историю происхождения.
Политическая мифология традиционно произрастает из интересов, она вторична и разрабатывается группами идеологического воздействия. Что касается имперской мифологии, то здесь этого недостаточно: необходимо именно совпадение интересов, политической элиты, с одной стороны, и с другой стороны, населения. То есть задаваемая элитой «имперская мифологическая картина мира» должна практически совпадать с общественными ожиданиями. Процесс формирования данной картины мира происходит примерно таким способом, который описан у К. Манхейма, когда «интеллигенция» задает обществу интерпретацию мира. Так, слой интеллектуалов, интеллигенции, по мнению К. Манхейма, становится со временем организованным в виде касты и монополизирует право проповедовать, учить и создавать свою интерпретацию мира. Это обусловлено двумя социальными факторами: «Чем в большей степени он становится выразителем некоего строго организованного коллектива (например, церкви), тем сильнее он склоняется в своем мышлении к "схоластике". Задача этого слоя -придать догматически связывающую
силу тем способам мышления, которые прежде были значимы только для определенной секты, и тем самым санкционировать онтологию и гносеологию, имплицитно содержащиеся в этих формах мышления. Это преобразование вызвано необходимостью являть собой единый фронт в глазах посторонних. Второй характерной чертой этого монополистического типа мышления является его относительная отдаленность от открытых конфликтов повседневной жизни; следовательно, оно и в этом смысле "схоластично", то есть академично и безжизненно. Этот тип мышления складывается не в непосредственной борьбе за решение жизненных проблем, не как результат испытаний и заблуждений или попыток господствовать над природой или обществом - он прежде всего удовлетворяет собственно потребности в систематизации, в силу которой все факты религиозной сферы и других сфер жизни соотносятся с традиционными данными и неконтролируемыми предпосылками» [6, с. 14-15].
Говоря об имперской мифологии, сразу следует отметить, что она выражает характерную черту социальной мифологии. Особенностью современной социальной мифологии является ее «двухуровневость»: сочетание «архаического» и «конъюнктурного» уровней. При этом «архаический» уровень содержит устойчивые архетипи-
ческие образы, мифологемы и ритуалы, выработанные коллективно, в то время как «конъюнктурный» уровень предстает в качестве «мифологии идей», содержит результаты рациональной целенаправленной деятельности мифотворцев. Это обстоятельство определяет отличие социальной мифологии от частных мифологий, одной из которых является политическая мифология.
Основным недостатком любой политической мифологии считается, что такого рода мифология является «сильно рационализированной», имеет черты академизма, схоластики, то есть в известном смысле характеризуется отсутствием изначальной яркости, живучести, жизненности, которые в определенной мере свойственны социальному мифу. Такое отсутствие жизненности политического мифа означает не столько его гибель и трансформацию в нечто иное, сколько невозможность выполнять ряд позитивных, цементирующих, идентификационных функций. «Безжизненность» политического мифа оборачивается его трансформацией в догматическую идеологию, и одновременно с этим в обществе происходит пресыщение данным политическим мифом, общество становится менее динамичным, не способным к адекватному восприятию существующих политических мифов. В таком состоянии в более ста-
тичном обществе происходит нарушение баланса: вклад политической элиты в виде конструирования политических мифов становится избыточным. Общество оказывается объективно неспособным успешно функционировать в режиме, где только правящий класс оказывается заинтересованным в существовании «прежних политических мифов». Их приходится поддерживать искусственно, что не в полной мере отражает сущность современного социального мифа, разворачивающегося, помимо «конъюнктурного», также и на «архаическом» уровне. Несостоятельность политической мифологии демонстрирует пример СССР 1970-х годов: «К началу 70-х годов прошлого века советский миф постепенно теряет одно из необходимых свойств: он перестает восприниматься в качестве абсолютного знания, на основе которого члены общества осознают и оценивают происходящие события и принимают значимые решения. При этом "живой" миф долгое время продолжает существовать в виде текста, который при необходимости успешно вербализуется как в политическом дискурсе, так и на личностном уровне, однако как сам текст, так и содержащиеся в нем и постоянно воспроизводимые символы и ритуалы лишаются своей символической составляющий» [4, с. 126].
От умения политической элиты продуцировать «последовательные» социальные мифы, в том числе и политические, зависит стабильность социального развития до определенного времени. В случае же резких изменений, новаций может происходить слом устоявшихся моделей взаимодействия, приводящий общество к дезинтеграции, к изменению общественного сознания. В случае с СССР ярким примером, который привел к изменению ситуации в стране, стал феномен «перестройки».
Говоря о проблемах, связанных с функционированием политических мифов, нельзя не упомянуть о легитимности, так как именно от доверия к власти, к политическим лидерам во многом зависит, как долго смогут функционировать политические режимы с присущей им идеологией и мифологией.
Так, М. Вебер в зависимости от мотивов подчинения власти выделяет три основных типа легитимности:
- традиционную (основанную на обычаях и традициях, привычке повиноваться власти, вере в священность существующих порядков: власть носит личный характер, передается по наследству, освящается традиционными нормами и религией, она сакральна);
- харизматическую (ее источником являются качества личности харизматического лидера; этот тип легитимно-
сти обладает меньшей устойчивостью и запасом прочности, так как основывается на эмоционально-личностном отношении вождя и массы, то есть любая ошибка власти может привести к утрате ее харизмы, доверия народа к ее представителям);
- рационально-легальную (основанную на формально-рациональных процедурах и законах, на рационально понятом интересе, побуждающем людей подчиняться решениям правительства) [3].
Традиционная легитимность (традиционная власть, традиционное государство) свойственна монархиям; харизматическая легитимность наиболее характерна для периодов революционных перемен как переходная форма власти от традиционной к рациональной; рационально-легальная легитимность свойственна современным демократическим государствам.
Следует также отметить, что легитимность может осуществляться на различных уровнях:
- идеологическом (признание народом целей и ценностей данного политического режима, его идеологии);
- структурном (признание народом эффективности и законности существующих политических институтов, устройства государства);
- персональном (доверие населения к конкретным политическим элитам и политическим лидерам).
Имперский миф отличается тем, что возвышается над национальными и групповыми мифами, над любыми политическими мифами и представляет собой, с одной стороны, метауровень политической мифологии, с другой -современный социальный миф. В тех государствах, где в сознании граждан находится место для имперской мифологии, всюду возможно обнаружение дополнительных смыслов в общественных явлениях и процессах. В своей известной работе «Мифологии» Р. Барт приводит именно такой пример: «...я сижу в парикмахерской, мне подают номер "Пари-матча". На обложке изображен юноша-негр во французской военной форме, он отдает честь, глядя куда-то вверх, очевидно на развевающийся там трехцветный флаг. Таков смысл зрительного образа. Но и при наивном, и при критическом восприятии мне вполне понятно, что означает этот образ для меня: он означает, что Франция - это великая Империя, что все ее сыны, без различия цвета кожи, верно служат под ее знаменем и что лучший ответ хулителям так называемого колониализма - то рвение, с каким этот чернокожий служит своим "угнетателям"» [2, с 241]. Преимущество и основной эвристический потенциал имперского социального мифа заключен в этом бартов-ском двойном смысле, когда наглядность означаемого (в вышеуказанном
случае - «французская имперскость») проступает сквозь означающее (конкретная картинка на обложке).
Показателен в отмеченном выше бартовском двойном смысле пример из российской действительности при проведении государственной политики памяти. Речь идет о коннотациях даты 7 ноября, когда власть решила связать знаменательную дату не с революционными событиями 1917 года, а с состоявшимся в 1941 году парадом на Красной площади, имеющим сегодня, по мнению политического руководства, гораздо большее символическое значение: «...наблюдается крайне любопытная символическая подмена: событие, являвшееся по своей сути коммеморацией, само становится источником для коммемораций, приобретая, тем самым, самостоятельное значение. Суть этой подмены заключается в стремлении сфокусировать общественное внимание на параде 1941 г. в противовес революции 1917 г. В выступлениях политических деятелей и в официальных комментариях, сопровождавших историческую реконструкцию парада 1941 года в 2011 году, подчеркивается значимость этой даты, но только в связи с битвой под Москвой, положившей начало разгрому захватчиков» [1, с. 143]. Фактически здесь мы говорим уже о современных мифо-ритуальных практиках, представляющий собой явление обще-
ственной жизни, некую рационализированную, регламентированную форму общественного поведения, в ходе реализации которой, однако, проявляются и часто выходят на первый план основные свойства мифологического сознания [5]. Кроме того, современные мифо-ритуальные практики наглядно демонстрируют фактически весь спектр проявлений, относящихся к элементам политической и в широком смысле социальной мифологии. Например, актуализация исторической памяти через проведение парада в символическом месте; парада, посвященного сакральным датам, лидерам; парада, участие в котором зачастую способствует трансляции новых смыслов и ценностей.
Возвращаясь к имперскому социальному мифу, следует отметить, что грамотное нахождение и конструирование дополнительных смыслов посредством такого мифа и апеллирование к этим смыслам при реализации государственной политики (особенно, применительно к Российской Федерации, при реализации национальной политики) может получить отклик со стороны населения, что позволит в полной мере использовать огромный потенциал социального мифа. Главное здесь - не замыкаться на одних и тех же интерпретациях, а постоянно обновлять смыслы в зависимости от изменения ситуации в мире и обществе,
следить за «конъюнктурным» уровнем социальной мифологии.
В настоящее время социальный миф, на наш взгляд, имеет больше шансов стать имперским в крупных государствах; в государствах с доминированием традиционной или харизматической легитимности. Легитимность при этом может осуществляться на всех отмеченных выше уровнях, однако, на наш взгляд, наиболее важно проследить функционирование имперского мифа на структурном уровне легитимности. В частности, изменение мнения о социальных институтах (в результате несоответствия реальности представлениям о ней) может многое объяснить относительно дальнейшего развития имперского со-
циального мифа. Так, дискредитация отдельных социальных институтов (например, политических партий, армии) может существенно подорвать действенность имперских социальных мифов, стать одним из факторов распространения новых социальных мифов, которые уже могут не характеризоваться органичным сочетанием «архаического» и «конъюнктурного» уровней.
Следует заключить, что каждое государство через господствующую в нем идеологию эксплуатирует комплекс социальных мифов. Квинтэссенцией воплощения социального мифа в идеологии, эксплуатации идеологией социального мифа в политической сфере является имперский миф.
Список литературы
1. Аникин Д.А. Топология социальной памяти: методологические основания и стратегии репрезентации / Д.А. Аникин. - Саратов : Изд-во СГУ, 2014. - 172 с.
2. Барт Р. Мифологии / Р.Барт. - М. : Изд-во им. Сабашниковых, 2004. - 320 с.
3. Вебер М. Избранные произведения / М.Вебер. - М. : Прогресс, 1990. - 808 с.
4. Евгеньева Т.В., Титов В.В. Образы прошлого в российском массовом политическом сознании: мифологическое измерение / Т.В. Евгеньева, В.В. Титов // Политическая наука. - 2017. - № 1. -С. - 120-137.
5. Иванов А.Г. Мифо-ритуальные практики: культурный феномен, элемент традиционного и основа современного мифологического сознания / А.Г. Иванов // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. - 2009. - № 87. - С. 7-18.
6. Манхейм К. Идеология и утопия / К. Манхейм // Диагноз нашего времени. - М. : Юрист, 1994. - С. 7-276.
References
1. Anikin D.A. Topologja social'noj pamjati: metodologicheskie osnovanija i strategii reprezentacii. -Saratov: Izd-vo SGU, 2014. - 172 s.
2. Barthes R. Mifologii. - M.: Izd-vo im. Sabashnikovyh, 2004. - 320 s.
3. Weber M. Izbrannye proizvedenija. - M.: Progress, 1990. - 808 s.
4. Evgen'eva T.V., Titov V.V. Obrazy proshlogo v rossijskom massovom soznanii: mifologicheskoe izmerenie // Politicheskaja nauka. -2017. -№ 1. -S. 120-137.
5. Ivanov A.G. Mifo-ritual'nje praktiki: kul'turnyj fenomen, jelement tradicionnogo i osnova sov-remennogo mifologicheskogo soznanija // Izvestija Rossijskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta im. A.I. Gercena. -2009. -№ 87. -S. 7-18.
6. Mannheim K. Ideologija i utopija // Diagnoz nashego vremeni. - M.: Jurist, 1994. S. 7-276.
Цитирование: ИВАНОВ А.Г. (2018) Имперский миф - «метауровень» политической мифологии //Гуманитарные исследования Центральной России. 2018. № 3. С. 96-103.
Citation: IVANOV A.G. The imperial myth - a «meta-level» of political mythology. Humanities researches of the Central Russia = Gumanitarnye issledovanija Central'noj Rossii. 2018, no. 3, pp. 96-103.