CC BY
97
2. Значение дистантности: Dein Hitler macht sich scheints ziemlich eilig zu haben» (H. Jobst).
3. Значение социального статуса: Jetzt im Beschreiben war er der Sturmfbhrer Alwin, ein Mann, der ein Zillich - werden konnte, wenn man ihm dazu Gelegenheit gab. War doch auch Zillich mal bloss ein Alwin gewesen, ein Bauer droben bei Wertheim am Main (A. Seg-hers).
4. Значение вышеупомянутости: Er sch^pfte Verdacht, dass diese Buchstellen nur von Friedrich Nietzsche pers^nlich verstanden werden konnten, denn dieser Friedrich war nichts weniger als der Vater des bbermenschen (E.Strittmatter).
5. Значение партитивности: Und nun sollte er den Hitler, den Fbhrer, den Kanzler und alles miteinander beleidigt haben? (Е. Strit-tmatter).
6. Значение родства или принадлежности к какому-либо семейству: Monika ist eine Horten. Sie hat einen durchaus realen Sinn fbr das Leben (H.Konsalek).
Таким образом, уже в самой семантической структуре ИС заложена возможность не только называть, но и «означать». Это становится возможным при его речевом употреблении под воздействием других единиц, а также грамматических категорий и словообразовательных формантов. Дальнейшее изучение закономерностей такого воздействия на ИС представляется важным и актуальным для новых исследований в ономастике.
Литература
Верещагин, Е.М. Язык и культура: лингво-страноведение в преподавании русского языка как иностранного: метод. руководство / Е.М. Верещагин, В.Г. Костомаров. 3-е изд., перераб. и доп. М.: Рус. яз., 1983.
Ивин, А.А. Основание логики оценок / А.А. Ивин. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1970.
Мурясов, Р.З. Избранные труды по германскому и сопоставительному языкознанию / Р.З. Мурясов.Уфа, 1998. С. 132 - 149.
Николаев, Н.П. Прагматическая значимость имен собственных с детерминативами: автореф. дис. ... канд. филол. наук / Н.П. Николаев. Минск, 1999.
Хапсикоров, А.Я. Отражение и оценка / А.Я. Хапсикоров. Горький: Волго-Вят. кн. изд-во, 1972.
Г.В. ВОРОБЬЁВА, Е.А. МУХИНА,
Е.В. ХРИПУНОВА (Волгоград)
ИМЕНА СОБСТВЕННЫЕ В «КОЛЫМСКИХ РАССКАЗАХ» ВАРЛАМА ШАЛАМОВА
Рассматривается функционирование имен собственных в «Колымских рассказах» Варлама Шаламова. Выявленные закономерности использования антропонимов определены сквозь призму религиозного мировоззрения писателя. Шаламовская ономатология представляется авторам статьи ключом к разгадке вопроса о вере писателя, способствуя раскрытию специфики художественных образов в колымской эпопее.
Исследование имен собственных их функционирования в художественном тексте всегда является сложной, но весьма увлекательной задачей для лингвиста. Раскрытие авторской номинации помогает ответить на многие вопросы литературоведов и выступает неотъемлемой частью комплексного анализа произведения.
Между тем изучение антропонимов в тексте «Колымских рассказов» Варлама Шаламова в настоящее время остается за пределами научного рассмотрения. Анализ рассказа «Посылка», сделанный Кристианом Юргенсеном, содержит попытки определения роли личных имен на уровне отдельно взятого произведения. Однако колымская эпопея, включающая шесть циклов рассказов, выступает единым текстом, сегмент которого не может рассказать о целом.
«Именование есть действие Божие в человеке, человеческий ответ на него, проявление энергии Божией» (Булгаков: 274). Философия номинации, созданная Булгаковым, Флоренским, Лосевым, определяется как религиозная и опирается на христианское вероучение, согласно которому имя является важной связью с Богом. Достаточно вспомнить обряд крещения, включающий в себя как обязательный элемент имянаречение нового члена церкви. Варлам Шаламов, сын священника, был знаком как с работами религиозных философов, так и со смысловой наполненностью всех православных обрядов. Более того, вопрос о вере писателя, прошедшего самый страшный ад за всю историю человечества,
© Воробьёва Г.В., Мухина Е.А., Хрипунова Е.В., 2008 102
не представляется дискуссионным. Шала-мов, подобно Достоевскому, познавшему все ужасы каторги, в своих произведениях апофатически утверждал существование Бога.
В связи с этим следует отметить одну важную особенность ономатологии Варлама Шаламова. Герои «Колымских рассказов» лишены имени. Зачастую человек обозначается единственным антропонимом -фамилией. Так, в рассказе «Плотники» действуют Поташников, Григорьев, Арн-штем, в «Одиночном замере» расстрелян заключенный Дугаев, в рассказе «Ночью» мародерствуют Глебов и Багрецов. Это не только черта времени, в котором человеку вместо имени присваивался номер. Бесспорно, номинация по фамилии стала спецификой тоталитарного пространства, нивелировавшего личность. Автор «Колымских рассказов» не мог не испытывать на себе влияния языкового узуса. Другой причиной отсутствия имени у героев может быть названа и ограниченность человеческой памяти, не способной вместить в себя всех, кто прошел через лагерный жернов.
Однако глубинным смыслом данной особенности в шаламовской ономатологии выступает религиозно-философский аспект. Человек, утративший связь с Богом, утрачивает и свое имя. В рассказе «Заклинатель змей» персонаж по фамилии Платонов идет в услужение к представителям уголовного мира, который для автора всегда оставался дьявольским порождением лагерной политики. Совершают грех герои рассказа «Ночью», не испытывая никаких угрызений совести: «Белье мертвеца согрелось за пазухой Глебова и уже не казалось чужим» (Шаламов: 22). В рассказе «Дождь» некто Розовский мечтает надругаться над своим телом, являющимся образом и подобием Бога, совершая попытку членовредительства. Так или иначе персонажи колымской эпопеи забывают о Высшем начале, а потому лишаются последней связи с Творцом - своего имени.
Все три антропонима - имя, отчество и фамилия - все же присущи героям Варлама Шаламова. Но, следуя христианской традиции, писатель использует полное именование в том случае, если ему доподлинно известно о смерти персонажа. В рассказе «Первая смерть» была убита Анна Павловна. Примечателен тот факт, что фамилия женщины в тексте не упомина-
ется. Герой рассказа «Домино» врач Андрей Михайлович, спасший не одну человеческую жизнь, также остался без фамилии, а «сам он давно умер - туберкулез и майор Черпаков сделали свое дело» (Шаламов: 141).
«Фамилия фиксируется в документах и становится официальным стилистически нейтральным именованием, находящимся вне каких-либо эмоций» (Суперанская: 165). По отношению к погибшим в лагерной действительности автор колымской эпопеи, манифестировавший приверженность «но-
вой» прозы стилистике и правде документа, не мог остаться равнодушным переписчиком свидетельств о смерти, уподобившись герою рассказа «Почерк», который каллиграфически выводил фамилии тех, кто был приговорен к расстрелу.
Главной причиной использования имен умерших следует назвать православную традицию. Известно, что во время заупокойной службы упоминается исключительно имя, данное при крещении. Фамилия же, являясь порождением светской жизни, не служит раскрытию религиозного мировоззрения писателя, согласно которому человек до конца своих дней имеет право на покаяние и воскресение. Имя умершего героя сохраняет память о его носителе в обществе и историческом документе, функции которого выполняет колымский текст, а также дает надежду на возвращение к Богу в ином мире. Примечательно, что рассказ «Надгробное слово», вмещающий в себя традиционный жанр высокой риторики - собственно надгробное слово (Лейдерман: 180), по своим художественным задачам становится своеобразной заупокойной службой, в которой перечисляются полные именования всех, кто не пережил этого ада.
В некоторой степени нарушает ортодоксальные каноны следующий факт. Официальная церковь не упоминает в заупокойной службе имена тех, кто намеренно лишает себя жизни. Между тем в рассказах Варлама Шаламова самоубийцы обладают именем: Эдит Абрамовна (рассказ «Потомок декабриста») «бросилась в воду, утонула» (Шаламов: 246), вольнонаемный Серафим из одноименного рассказа различными способами пытался покончить с собой, и ему это удалось. Подобному авторскому отступлению от религиозной мора-
ли можно найти объяснения. Не случайно о судьбе влюбленной женщины Шала-мов говорит однородными сказуемыми, ха-рактеризущими ее действия и как самоубийство («бросилась в воду»), и как случайность («утонула»). Словно автор не в состоянии квалифицировать шаг героини как самый страшный грех в церковной иерархии. С другой стороны, некий элемент роковой случайности, беспомощности в борьбе с судьбой присутствует в семантике второго глагола и наводит читателя-атеиста ХХ в. на мысль о том, что в условиях лагеря самоубийство и членовредительство - объяснимый и единственный путь к избавлению от невыносимых издевательств над телом и духом.
Однако религиозное мировоззрение Шаламова не вступает в противоречие с христианской моралью. Герой-рассказчик пытается остановить пожилого агронома Розовского, который старался сломать себе ногу («Дождь»), чтобы избежать лагерных работ. Писатель грустно иронизирует над вольнонаемным Серафимом, который терпит неудачи в своем стремлении уйти из жизни. Упоминание имен самоубийц - это скорее следование иной авторской задаче: герой-рассказчик, в колымском тексте демонстрирующий шаламовское кредо, согласно канонам агиографического жанра, ощущает себя великим грешником по сравнению с любым другим умершим ранее, не успевшим пасть настолько низко, как сам рассказчик, т. к. «лагерный опыт -целиком отрицательный, до единой минуты» (Шаламов: 385). Не случайно герой-рассказчик в лагерной прозе писателя лишен не только имени, но и фамилии в большинстве рассказов. Зачастую автор включает себя в число персонажей колымской эпопеи местоимением «мы» (рассказы «Дождь», «Кант», «Сухим пайком» и др.). Но и в том случае, когда рассказчик отделим от других образов, он имеет право только на три фамилии, о которых мы скажем далее.
Бесспорно, в данном факте можно обнаружить формальные признаки документальной литературы и, в частности, мемуарного жанра. Тем не менее в безымянно-сти рассказчика следует искать отголоски традиций авторского самоуничижения, берущих свое начало в житийном жанре. Заметим, что попытки обозначить сходство с агиографическими произведениями уже предпринимались. Так, Е.В. Вол-
кова считает, что «... в особое шаламовс-кое взаимодействие вступает великая традиция древнерусской житийной литературы» (Волкова, 1996: 5).
Достаточно привести еще один пример - герой-рассказчик детально описывает свою подготовку к членовредительству: «Я поставил правую ногу под висящий камень, похвалил себя за спокойствие, поднял руку и повернул, как рычаг, заложенное за камень кайло. И камень пополз по стене в назначенное и вычисленное место. Но сам не знаю, как это случилось, - я отдернул ногу» («Дождь») (Шаламов: 37). Именно поэтому, словно помня о христианской заповеди «Не суди», Шаламов, сомневаясь в виновности геро-ев-самоубийц, оставляет им право на «юридический» пересмотр их дела, а значит, возможность покаяния.
Следует также отметить, что имя героя рассказа «Серафим» становится и неким оберегом. Автор, выступая в роли Творца, дает не столько наименование, сколько шанс остановиться и отказаться от грешных целей: герой сначала пьет кислоту, потом режет вены и прыгает в ледяную воду. Но не только «самозащита собственного тела сильнее желания умереть», но и имя, как связь с Богом, говорит о том, что не Бог оставляет человека, а человек забывает о своем Творце.
Мы уже говорили о том, что герой-рассказчик не обладает именем, однако на лишение себя жизни он не решается. Следует уточнить тот факт, что в тексте рассказов действительно имя отсутствует, однако незримая связь с Богом ощутима. В рассказе «Дождь», в котором шаламов-ский персонаж понял, что не покончит с собой, потому что «проверил свою жизненную силу» (Там же: 36), автор на это указывает: «Он звал меня по имени (курсив наш. - Авт.), и я откликнулся ему, не обращая внимания на угрожающий жест конвоира» (Там же: 38).
Связь героя-рассказчика с Высшим началом и даже мессианская функция персонажа обозначена в трех фамилиях, которыми Варлам Шаламов наделяет героя-рассказчика: Андреев, Голубев, Крист. Все антропонимы связаны между собой, а значит, составляют единую группу. Согласно одной из научных версий, русское слово крест восходит к заимствованному из германских языков имени Христа - Christ, Crist, Krist (Мифы народов мира: 13). А в
русской низовой традиции произошло полное отождествление слова крест с именем Христа. Поэтому этимологическое значение одной из трех фамилий - Крист - соотносимо именно с данным знаком высших сакральных ценностей.
С главным христианским символом связаны и другие антропонимы авторских ипостасей. Фамилия Андреев включается в ту же группу на основе ассоциативных связей с крестом святого Андрея. Известно также, что иногда схема, согласно которой человек или божество висит на кресте, дублируется птицей (Мифы народов мира: 13). В христианстве это голубь, являющийся символом Святого Духа. Отсюда фамилия Голубев, как и две другие, становится сакральным онимом, определяющим религиозно-философскую наполненность всей образной системы колымского текста. Герои Шаламова, подобно Христу, умирают, чтобы через крестные мучения и смерть возродиться к новой жизни. И начало подобного возрождения можно обнаружить в сюжетных схемах многих рассказов. Так, в рассказе «Сентенция» персонаж увидел, что жизнь постепенно возвращается к нему. Врач Андрей Михайлович (рассказ «Домино») практически воскрешает то, что осталось от человека, у которого было меньше половины нормального веса и температура тела тридцать четыре градуса.
В христианстве Иисус сразу после распятия спускается в ад, выводит праведников и возвращает им небесную родину. Данный христианский мотив становится ведущим в прозе Варлама Шаламова. Писатель проецирует ритуально-сакральное значение именования на колымский текст и тем самым высвечивает связь человека с Богом, которая может быть утрачена вместе с именем, полученным при крещении.
Литература
Булгаков, С. Философия имени / С. Булгаков. Париж, 1953; СПб., 1998.
Шаламов, В. Т. Избранное / В.Т. Шаламов. СПб.: Азбука-классика, 2002.
Суперанская, А.В. Современные русские фамилии / А.В. Суперанская, А.В. Суслова. М.: Наука, 1981.
Лейдерман, Н. «...В метельный, леденящий век»: О «Колымских рассказах» Варлама Ша-ламова / Н. Лейдерман // Урал. 1992. № 3.
Волкова, Е. Удар целебного копья: Два лика Варлама Шаламова / Е. Волкова // Лит. газ. 1996. 24 апр. (№ 17).
Мифы народов мира: энциклопедия: в 2 т. / Гл. ред. С.А. Токарев. М.: Сов. энцикл., 1982. Т. 2.
И.Е. ГЕРАСИМЕНКО (Тула)
О МЕСТЕ КОННОТАЦИИ В ТИПОЛОГИИ
АКСИОЛОГИЧЕСКИХ ЗНАЧЕНИЙ
Предложено описание трех типов
аксиологических значений - общеоценочные, частнооценочные и коннотативно-оценочные.
Установлено, что коннотация занимает
особое место в типологии аксиологических значений языка.
Эмотивно-оценочное отношение субъекта речи к действительности может выражаться:
1) собственно оценочными предикатами типа хороший, нравиться и т. п.;
2) предикатами, в которых постоянно сочетаются оценочные и дескриптивные семы типа осуждать, интересный, хулиган и т. п.;
3) дескриптивными предикатами, в которых при определенных условиях актуализируется оценочный смысл типа осел, лед, сказка и т. п. (Вольф, 1985).
Терминологически определим обозначенные предикаты: соответственно общеоценочные, частнооценочные и коннотатив-ные. Как видно, общепринятая типология аксиологических значений строится на основании соотношения дескриптивной и оценочной части в семантике номинативной единицы.
Общеоценочные слова обозначают только оценку со знаком «+» («хорошо») или «-» («плохо»). Этот тип реализуется прилагательными хороший и плохой, а также их синонимами с разными стилистическими и экспрессивными оттенками (например: отличный, прекрасный, великолепный, потрясающий, замечательный, скверный, дурной, поганый и т. п.). Отметим здесь, что такого рода слова сообщают не о свойст-
© Герасименко И.Е., 2008
