CC BY
28"Культурная жизнь Юга России"
58 ^^^^^^^^^^^^^^^^
№ 1 (35), 2010
5. Донской комитет Партии Народной Свободы // Донская жизнь. 1906. 9 апр.
6. Греков А. М. К истории земельного вопроса на Дону, в связи с современным положением и решением его // Сборник области Войска Донского статистического комитета. Вып. 7. Новочеркасск, 1907. С. 92-93.
7. Захарьев Н. А. К аграрному вопросу в Донской области // Донская жизнь. 1906. 2 июня.
8. Программный проект по аграрному вопросу казачьей парламентской фракции // Русь. 1907. 20 мар.
9. Там же; Петровский А. И. Донские депутаты во 2-й Государственной думе: историч. справка. СПб., 1907. С. 123-124.
10. Программа Донского отдела «Союза 17 октября». П. 69 // Донской край. 1906. 2 дек.
11. Там же. П. 70-71.
12. Там же. П. 72.
M. V. BRATOLYUBOVA. PROJECTS OF THE SOLUTION OF THE AGRARIAN QUESTION IN PROGRAM AIMS OF LIBERALS OF DON AT THE BEGINNING OF THE XX CENTURY
Political positions of liberals of Don at the beginning of the XX century in the agrarian question solution are analyzed in the article. The author reveals how specificity in political aims of liberals of Don has been influenced by features of the political, social and economic status of Don region.
Key words: liberalism, agrarian question, Don region at the beginning of the XX century, the Cossack specificity.
Х. А. КАСУМ0В
«ИДЕЯ КАВКАЗА»: РЕПРЕЗЕНТАЦИИ В ДИСКУРСАХ
в статье анализируются интеллектуальные, социополитические и социокультурные предпосылки формирования «идеи Кавказа» и кавказоведения в российском научном, политическом и литературном самосознании XIX века.
Ключевые слова: ориентализм, кавказоведение, «идея Кавказа».
Подготовка к строительству империи совершается внутри культуры, указывал Эдвард Саид, положивший начало направлению метадискур-сивного анализа, показывающему, как западная мысль конструировала понятие Восток. В своей ставшей уже классической книге исследователь обозначил термином ориентализм западные дискурсивные практики создания обобщенного образа восточного человека и общества. Образа, который, во-первых, мыслится как антитеза европейскому обществу и человеку и, во-вторых, служит идеологическим, культурным и психологическим обоснованием колониализму - отношениям, опирающимся на господство и подчинение [1].
В таком контексте следует рассматривать образ Кавказа как своеобразную полу- или недоориен-тализированную часть историко-географического пространства, основные характеристики которого отличаются и от цивилизованного Запада, и от экзотичного, но отсталого Востока. Однако отличия не исчерпывают суть дела: подобно Востоку Э. Саида, Кавказ выступает в качестве конституирующего иного в процессе формирования образа цивилизованной России. Оппозиция «цивилизация - дикость» сформулирована в рамках именно такого дискурса. У многих путешественников из России и стран Европы при упоминании о Кавказе нередко можно встретить восточные или полувосточные мотивы, выражающиеся в описаниях варварства и дикости [2]. Верифицировать подобные оценки невозможно; просто известно, что они достаточно тенденциозны: для наблюдателей во многом обусловлены господствующими
дискурсами. Степень и характер тенденциозности остаются невыясненными.
В самом утверждении о бедности, отсталости и дикости Кавказа никакой тенденциозности нет. Но насколько соответствовали действительности те описания и объяснения природы дикости, которыми пользовались авторы записок, воспоминаний, путевых заметок и официальных документов? Где в каждом конкретном случае проявилось искреннее (ментальное) заблуждение, где - сознательное изобретательство, а где - умолчание?
Большинство «западных» писателей (среди которых поэты, романисты, философы, политтео-ретики, экономисты и государственные деятели), создавая работы, касающиеся населения, истории, обычаев, «духа», судьбы Кавказа, отталкивались от базового различия между Россией и Кавказом. Можно обозначить сложившиеся таким образом дискурсы, их репрезентации и практики термином «кавказоведение».
Как утверждал исследователь П. Бурдье, взаимообмен между течениями («полями») [3] кавказоведения был достаточно постоянен, а с конца ХУШ века стал интенсивен, упорядочен и даже регулируем как движение. В результате этого кавказоведение стало исторически и материально определенным направлением познания. Приблизительно с конца ХУШ века кавказоведение стали воспринимать как институт, цель которого - изучать, анализировать Кавказ, чтобы управлять им. Таким образом, оно выступило особым стилем доминирования, властвования над Кавказом и реструктурирования «идеи Кавказа», к которому вполне уместно при-
№ 1 (35), 2010
"Культурная жизнь Юга России" ^
менить понятие дискурса, предложенное М. Фуко [4]. Не рассмотрев кавказоведение как дискурс, невозможно понять дисциплину, посредством которой Россия управляла Кавказом и вплоть до окончания Кавказской войны конструировала его - политически, военно, культурно, научно и образно-эстетически.
Все, кто писал о Кавказе, анализировал его или действовал в отношении Кавказа, не могли не принимать во внимание ограничения, накладываемые на идеи и практики полем кавказоведения: сформировалась целая сеть интересов, неизбежно привносимых в любую ситуацию, когда речь идет о такой специфической сущности, как Кавказ. Поэтому, так же как и «Россия», «Кавказ» - это идея, которая имеет свою интеллектуальную историю и традиции понимания, систему знаков и словарь, что обеспечивает реальность «идеи Кавказа», ее присутствие в России и для России. Таким образом, две историко-политико-географи-ческие сущности поддерживают и до некоторой степени отражают одна другую.
Конечно, необходимо констатировать некоторые разумные ограничения. Неверно и то, что «Кавказ» - исключительно абстрактная идея, конструкция, не имеющая соответствий действительности. Сообщества и культуры Кавказа, их история и практики обладают реальностью, причем превосходящей все то, что пока сказано о них в России и других инокультурных странах.
Вместе с тем без изучения уже сказанного невозможно понять всерьез культуру и саму историю в сложной конфигурации ее сил. Исходить из того, что «идея Кавказа» была создана просто из потребностей «воображения и эстетики», -значит допускать серьезную ошибку. Отношения между Россией и Кавказом всегда были отношениями власти, предполагающими различную степень доминирования и «гибридизации». Ни в коем случае не следует полагать, что структура концепта «Кавказ» есть не более чем совокупность мифов и иллюзий.
Необходимо выявить в кавказоведческом дискурсе весьма тесные связи с поддерживавшими его социальными, экономическими, политическими и культурными институтами и практиками. Это подтвердит, что мы имеем дело не с «иллюзией о Кавказе», а с образом, порожденным и воспроизводящимся, объективируемым и инкорпорируемым в массив теории и практики многих поколений. Иначе говоря, с системой знаний о Кавказе и инструментом своеобразной инфильтрации Кавказа в российское сознание, усиливающим и делающим по-настоящему продуктивными идеи, которые поступают из кавказоведения в культуру вообще.
Результаты культурной гегемонии такой империи, как Россия, придавали репрезентациям Кавказа прочность и силу, никогда не отклоняясь от некоего коллективного представления о нас в противоположность им. «Идея Кавказа» была частью «стратегии преимуществ», которая предо-
ставляет российскому человеку целый ряд взаимосвязей и отношений с Кавказом без потери относительного превосходства над ним. Под эгидой формировавшегося комплекса знаний о Кавказе приблизительно с начала XIX века функционировал образ, пригодный для научного исследования, для показа в музее, для того чтобы служить теоретической иллюстрацией антропологических, биологических, лингвистических, религиозных и исторических взглядов и т. д. Господствующее западное сознание конструировало образ Кавказа (в частности, понятия «черкес», «горец» и др.) сквозь призму собственных интересов, противопоставляя нас (европейцев, русских) им (кавказцам).
Интерес России, а вскоре и Европы к Кавказу носил политический, экономический и военный характер, но породила этот интерес именно культура. На наш взгляд, кавказоведение не является ни сферой, которая пассивно отражена в культуре, науке, институтах; ни корпусом текстов о Кавказе; ни выразителем какого-то «российского» проекта, направленного на то, чтобы «держать в подчинении кавказский мир». Это распространение политического сознания на эстетические, научные, экономические, этнографические, исторические и филологические тексты; это выражение не только географической оппозиции Россия - Кавказ, но также отношений подчинения, поддерживаемых и укрепляемых такими средствами, как научные достижения, филологические реконструкции, природно-географические, этнографические, антропологические описания.
Таким образом, существовавший и развивавшийся в поле кавказоведения дискурс не находился в прямых отношениях с обычной политической властью. Он существовал в неравном обмене с различными ее составляющими: культурной (суждения, оценки и каноны вкуса, стиля, текстов, ценностей), морально-этической (представления о том, что мы знаем, понимаем или делаем нечто такое, чего не могут знать, понимать и делать они); был важной частью интеллектуально-политической культуры Российской империи XIX века.
Литература и примечания
1. SaidE. W. Orientalism. London, 1978.
2. См.: ПолиевктовМ. А. Европейские путешественники по Кавказу 1800-1830-х годов. Тбилиси, 1946; Адыги, балкарцы и карачаевцы в известиях европейских авторов XIII-XIX вв. Нальчик, 1974; Эйдельман Н. Я. «Быть может за хребтом Кавказа...» (Русская литература и общественная мысль первой половины XIX в.: кавказский контекст). М., 1990; Сопленков С. В. Дорога в Арзрум: российская общественная мысль о Востоке (первая половина XIX в.). М., 2000 и др.
3. Подробнее о теории полей см.: Альманах Российско-французского центра социологии и философии Ин-та социологии РАН. М.; СПб., 2001.
4. Фуко М. Археология знания / пер. с фр. и общ. ред. Б. Левченко. Киев, 1996; Он же. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М., 1999.
"Культурная жизнь Юга России" № 1 (35), 2010
60 —
КН. A. KASUMOV. «THE IDEA OF THE CAUCASUS»: REPRESENTATIONS IN DISCOURSES
Article analyzes intellectual, social, political and cultural prerequisites of the formation of «the idea of Caucasus» and the «Caucasology» in Russian scientific, political and literary self-consciousness of the XIX century.
Key words: orientalizm, caucasology, «the idea of the Caucasus».
И.М.СКИБИЦКАЯ
ПРОБЛЕМЫ РУССКОЙ КОЛОНИЗАЦИИ ЗАКУБАНЬЯ НА ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОМ ЭТАПЕ КАВКАЗСКОЙ ВОЙНЫ
(1860-1864 годы)
в статье отражена сущность политики русского командования в процессе колонизации Закубанья в конце Кавказской войны.
Ключевые слова: колонизация Закубанья, Кавказская война, казачество.
Заселение казаками Закубанья и Черноморского побережья стало важнейшей составляющей стратегии русского командования в войне на СевероЗападном Кавказе в 1860-1864 годах. Казачья колонизация должна была служить действенным средством в достижении основной цели - покорении горцев и прекращении их набегов. Такой смысл вопросу колонизации стали придавать с момента назначения в 1856 году главнокомандующим Кавказской армией князя А. И. Барятинского. Он понимал, что заселение Закубанского края займет несколько лет и должно будет проводиться в значительных масштабах.
Поскольку предстояло решить основной вопрос: где взять необходимое количество переселенцев, детальную разработку проекта колонизации князь поручил новому начальнику Кубанской области генералу Н. И. Евдокимову. Уже 14 ноября 1860 года генерал предоставил главнокомандующему подробный план, согласно которому все горцы выселялись на равнины, прилегающие к левым берегам Кубани и Большой Лабы. Нагорные и предгорные места заселялись казаками. На всем пространстве между Лабой и восточным берегом Черного моря, по предгорьям и в нагорной части, граф Евдокимов планировал обустроить порядка 50-60 станиц с населением 200-300 семей в каждой. Всего, по его мнению, процесс покорения горцев мог продлиться пять лет, ежегодно должно было «водворяться» в среднем до 12 станиц (от 300 до 360 семей). Для заселения 60 станиц в Закубанье было необходимо 18 000 семей (90 000 душ обоего пола). Он подсчитал, что только во внутренних станицах 1-й и 4-6-й бригад Линейного войска проживали 20 000 семей (100 000 душ), этого было достаточно для заселения Закубанья. Однако возлагать всю тяжесть колонизации на линейцев Евдокимов не хотел и предложил А. И. Барятинскому взять на переселение от Линейного войска 40 000 и от Черноморского 45 000 душ обоего пола, а в Натухайский округ переселить Азовское казачье войско, насчитывавшее 4740 душ мужского пола. Чтобы уложиться в рам-
ки предложенного пятилетнего срока, Евдокимов считал необходимым начиная с 1862 года в течение четырех лет переселять с Дона по 1000 семей в год. Граф был уверен, что в противном случае (при использовании старой практики) процесс заселения мог затянуться на двадцать лет.
Общее количество затраченных средств на водворение 60 станиц должно было составить 1 338 068 руб. [1].
В апреле 1861 года главнокомандующий фельдмаршал А. И. Барятинский отдал по Кавказской армии приказ о постройке за Кубанью новых станиц и переселении туда, фактически поголовно, жителей старых станиц Кубанской области. К переселению готовили станицы Щербиновскую, Конеловскую, Спицевскую, Сергиевскую, Александровскую, Круглолесскую и Грушевскую. В связи с необходимостью заселения большим числом казачьих семей предгорий по обоим скатам Кавказа от Лабы до Анапы главнокомандующий распорядился вовлекать округа по очереди: начать с Ейского, как наиболее удаленного от театра военных действий, затем перейти к Екатеринодарскому и Таманскому [2]. Чтобы осуществить столь масштабный проект колонизации, А. И. Барятинский стремился создать новое казачье войско, способное безропотно выполнять любые приказы военного командования. В октябре 1860 года им был подготовлен проект реорганизации казачьих войск, согласно которому Черноморское казачье войско переименовывалось в Кубанское казачье войско, в его состав поступали первые шесть бригад Кавказского линейного войска, а остальные бригады образовывали особое войско, получившее название Терского [3]. Видный кубанский историк П. П. Короленко отмечал, что по проекту Барятинского Черноморское и Кавказское линейное войско не только были «перетасованы как колода карт», но и лишены своего названия [4].
Черноморцы не могли смириться с возможностью отрыва от земель, дарованных Екатериной II их дедам, и переселением целых станиц в горы.
