CC BY
146
РО! 10.34216/1998-0817-2019-25-4-88-94 УДК 821.161.1.09"19"
Тихомиров Владимир Васильевич
доктор филологических наук, профессор Костромской государственный университет
И.С. АКСАКОВ - ЛИТЕРАТУРНЫЙ КРИТИК
В статье отмечается, что И.С. Аксаков продолжил линию развития литературной критики своих предшественников-славянофилов (И.В. Киреевского, А.С. Хомякова, К.С. Аксакова, Ю.Ф. Самарина) и значительно изменил принципы и подходы анализа русской литературы. Он менее категоричен в требованиях верности русских писателей православным основам, для него важен прежде всего интерес писателя к русскому народу, его традициям, к русской истории. Автор статьи констатирует, что Аксаков более объективно, по сравнению со своими предшественниками-славянофилами, оценил творчество А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Ф.И. Тютчева. В своих критических оценках И. Аксаков отчасти сближается со сторонниками почвеннической критики.
Ключевые слова: И.С. Аксаков, эволюция русской славянофильской критики, славянофилы, почвенники, русская история, народ.
И.С. Аксаков (1823-1886), которого можно назвать «младшим» славянофилом, на протяжении всей своей жизни, почти до конца XIX века, поддерживал традиции старшего поколения в отстаивании основных принципов славянофильской программы общественной и литературной мысли, или, как утверждал он сам, «народного направления». В то же время в том, что касалось отношения к русской литературе и понимания задач литературной критики, он был менее категоричен в оценке своих идейных оппонентов - западников.
Сам И.С. Аксаков следующим образом сформулировал свою общественную позицию, которая, несомненно, повлияла и на позицию литературную: «Наше знамя - русская народность. Народность вообще - как символ самостоятельности и духовной свободы, свободы жизни и развития, как символ права, до сих пор попираемого теми же самыми, которые стоят и ратуют за право личности, не возводя своих понятий до сознания личности народной!» [3, с. 254]. Это цитата из опубликованной в журнале «Русская беседа» статьи «Об издании в 1859 году газеты "Парус"» (1858. Т. 6. Кн. 12), однако изложенные здесь мировоззренческие принципы были дороги И. Аксакову всегда. В его высказывании ощутим полемический выпад в адрес сторонников европейской цивилизации, ставящих во главу общественного развития права личности, в то время как русские славянофилы отстаивали первенство «личности народной», то есть общины, мира, коллектива. Естественно, этот философско-исторический и этический принцип проявился и в литературной позиции И. Аксакова.
Началом литературно-критической деятельности И. С. Аксакова можно считать опубликованную в «Московском сборнике» 1852 года некрологическую статью «Несколько слов о Гоголе» в связи с кончиной писателя. В соответствии с жанровыми особенностями некролога речь в нём идёт преимущественно о Гоголе-человеке, однако его человеческие качества, несомненно, проецируются на художественное творчество. Гоголь всегда был для
И. Аксакова, как и для его старших коллег-единомышленников, образцом православного писателя-подвижника и нравоучителя, однако автор статьи обратил преимущественное внимание на сложности и противоречия духовного и художественного пути покойного.
По мнению автора некролога, не скоро «ура-зумеется вполне всё глубокое и строгое значение Гоголя, этого монаха-художника, христианина-сатирика, аскета и юмориста, этого мученика возвышенной мысли и неразрешимой задачи!.. <...> Долго страдал он, отыскивая светлой стороны и пути к примирению с обществом, как того жаждала любящая душа художника, искал, заблуждался (только тот не заблуждается, кто не ищет), уже не однажды думал, что найден ответ. Но не удовлетворялось правдивое чувство поэта» [3, с. 250].
И. Аксаков нашёл своё объяснение тесной связи художественных и нравственных принципов в творчестве Гоголя, источник которой - глубокая религиозность писателя с осознанием противоречивой природы человека. На этом основано мнение критика о том, что «едва ли найдётся душа, которая бы с такой нежностью и горячностью любила добро и правду в человеке и так глубоко и искренно страдала при встрече с ложью и дрянью человека. Как на нравственный подвиг, требующий чистого деятеля, смотрел он на свои литературные труды.» [3, с. 251].
Писатели XIX века достаточно часто высказывали своё мнение о литературных произведениях в частных письмах, поскольку эпистолярный жанр в ту эпоху был очень популярен. Не был исключением и И.С. Аксаков. Он в течение ряда лет активно переписывался с И.С. Тургеневым, несмотря на то, что их взгляды на общественно-исторические и литературные проблемы значительно отличались. Личные контакты нередко оказывались сильнее идейных разногласий, к тому же Тургенев и Аксаков оба обладали незаурядным художественным вкусом и чутьём, любили и ценили русскую литературу, что позволяло им находить общий язык в оценке многих литературных явлений.
88
Вестник КГУ ^ № 4. 2019
© Тихомиров В.В., 2019
4 октября 1852 года Аксаков пишет Тургеневу: «Я сам перечитываю теперь "Записки охотника" и не понимаю, каким образом Львов (В.В. Львов -московский цензор. - В. Т.) решился пропустить их. Это стройный ряд нападений, целый батальный огонь против помещичьего быта. Всё это даёт книге огромное значение, независимо от её литературного достоинства». Давая высокую оценку книге в целом и отдельным рассказам в частности («Контора», «Бурмистр», «Бирюк», «Хорь и Калиныч» и др.), Аксаков, при всём уважении к И.С. Тургеневу, высказал достаточно принципиальные замечания, касающиеся в основном речевых характеристик героев книги. Он пишет: «В "Записках охотника" встречаются очень часто такие натянутые сравнения, такие претенциозные остроты, такая изысканная наблюдательность, как будто любующаяся собою и всем говорящая: какова наблюдательность, а? - что я удивляюсь, как ваш строгий и разборчивый вкус допустил всё это. К чему все эти шуточки и остроты, часто ни к селу ни к городу, насчёт старых девок, кислых форте-пьян... рыхлых купчих. и проч., и проч? <...> На этот счёт так остроумно острят водевильные писатели, что вы могли бы не оспаривать у них первенства в этом отношении. Ничего подобного нет в "Муму"» [1, с. 224].
Замечания Аксакова относительно художественности книги Тургенева достаточно строги и демонстрируют не всегда присущий славянофилам интерес именно к эстетическим особенностям литературных произведений. Не менее категоричными оказались его претензии к передаче писателем народной речи - в сравнении с другими авторами книг о народе. «Я вообще против употребления крестьянской речи в литературе так, как она является у Григоровича и отчасти у Вас, - отмечает Аксаков. - Это не свободная крестьянская речь, а копировка, стоящая, по-видимому, больших усилий. Григорович, желая вывести на сцену русского мужика вообще, заставляет его говорить рязанским наречием, Вы - орловским, Даль - винегретом из всех наречий. Мне кажется, можно вложить в уста русскому мужику русскую крестьянскую речь без этого жалкого коверканья слов, без резких ужимок, составляющих особенность местную, а иногда и личную, и не одинаковых в каждом месте. Видно, что Вы копируете и к тому же частёхонько не доглядываете; у Вас, например, мужик беспрестанно говорит: удивительно. Вы могли, конечно, услыхать это слово от одного мужика, но вообще крестьяне этого выражения не употребляют. Думая уловить русскую речь, Вы улавливаете только местное наречие» [1, с. 224]. Критические замечания автора письма, как видим, достаточно строги.
Интересно, что И.С. Тургенев даже не попытался защититься от этой критики. Он согласился с замечаниями И.С. Аксакова. В ответном письме
от 28 октября 1852 года он пишет: «Всё, что Вы говорите о "Записках охотника" - я подписываюсь обеими руками... Я, право, могу уверить Вас, что мне иногда кажется, будто эта книга писана не мною, так уж я далёк от неё. Напряжённость и натянутость, которые слишком часто в ней попадаются - отчасти могут быть извинены тем обстоятельством, что когда я писал её - я был за границей» . И далее читаем: «Ваше замечание насчёт мужицкой речи совершенно справедливо». Подобную «дагер-ротипность» «надо бросить - или, если без неё не выходит живо - бросить перо» [6, с. 288, 289].
Своеобразные суждения И.С. Аксакова о комедии А.Н. Островского «Не в свои сани не садись» были высказаны в письме И.С. Тургеневу от 11 марта 1853 года. Вот его мнение: «Впечатление, производимое этою пьесою на сцене, не только силою своею побеждает все предубеждения, но едва ли с каким-либо прежде испытанным впечатлением сравниться может. Вполне понятна эта пьеса только в театре. Но пьеса - чисто временщица, то есть вполне принадлежит времени и глубже не зачерпывает. Бородкин - главное лицо - не характер, а представитель известного сословия и положения. Нравственное достоинство человека, заслонённое до сих пор смешною внешностью и купеческою ложною образованностью, здесь ярко выступает на сцену в состязание с представителем другого сословия, в котором нет ничего смешного, всё comme il faut и уместно, но в котором зато не оказывается никакого нравственного достоинства. Впрочем, едва начнёт стираться эта смешная купеческая внешняя физиономия, тогда поблёкнет контраст между внутренним достоинством и внешним его выражением и пьеса утратит своё теперешнее общественное значение» [2, с. 28].
В отзыве Аксакова о пьесе Островского следует обратить внимание на два момента. Во-первых, И. Аксаков, как и другие славянофилы, признаёт возможной тенденциозность, ангажированность искусства (отсюда выражение, что «пьеса - чисто временщица»), хотя художественная сторона литературного произведения, как это было видно из характеристики «Записок охотника», тоже приветствуется, и не в последнюю очередь. Во-вторых, судя по оценке автором письма характера и нравственных качеств купеческого сына Бородкина в сравнении с дворянином Вихоревым, славянофилы видели в русском купечестве, в отличие от почвенников, не средоточие народной культуры (таковым представлялась лишь стихия крестьянской жизни), а нечто межеумочное, испорченное городской полуцивилизованной средой, своего рода русский вариант буржуазного быта.
Центральной работой И.С. Аксакова а историко-литературном и литературно-критическом плане, несомненно, стал биографический очерк «Фёдор Иванович Тютчев», написанный вскоре
после смерти поэта и впервые опубликованный в 1874 году. Значительное место в очерке занимает характеристика поэтического творчества Тютчева, на её изложении мы и остановимся.
По мнению автора очерка, Тютчев - «чистокровное порождение европеизма», и в тоже время он «один из малого числа носителей, даже двигателей нашего русского самосознания», несомненно, близкий славянофилам. Тютчев-поэт сформировался, когда русская мысль стремилась «стать в сознательное, философское отношение к русской народности» [3, с. 308]. Далее И. Аксаков утверждает: «Тютчев не только пришёл к выводам, совершенно сходным с основными славянофильскими положениями, но и к их чаяниям и гаданиям. <...> Он с самого начала как бы судил Запад» [3, с. 311]. Но при этом поэт, констатирует критик, в отличие от последовательных славянофилов, жил «вне церковной бытовой русской стихии» , что не помешало ему «уразуметь русские народные нравственные идеалы» [3, с. 318, 319].
Автор очерка рассматривает поэзию Тютчева как исторически и национально обусловленную. По его мнению, «Тютчев принадлежал. к так называемой пушкинской плеяде поэтов. <...> .На его стихах лежит тот же исторический признак, которым отличается и определяется поэзия той эпохи» [3, с. 321]. Интересна мысль Аксакова об особой исторической роли русской литературы, на долю которой «досталось высокое призвание быть почти единственной воспитательницей русского общества», причём «от самых первых, слабых искр европейского знания, пользуясь готовой чужой. формой». Это признание особенно знаменательно в устах сторонника славянофильской идеи. По его мнению, именно русской поэзии «предстояло, силой высших художественных наслаждений, совершить в русском обществе тот духовный подъём, который был ещё не под силу нашей. несамостоятельной науке, и ускорить процесс нашего народного самосознания». Русская поэзия выявила «всё разнообразие, всю силу и красоту русского языка. до гибкости и прозрачности, способной выражать наитончайшие оттенки мысли и чувства» [3, с. 322]. В России поэзия - «вид какого-то священнодействия», «самостоятельное явление духа», образец «поэзии бескорыстной, самой для себя, свободной, чистой, не обращённой в средство для достижения посторонней цели» [3, с. 323].
Славянофилы вообще не были сторонниками чистого искусства, но в данном случае Аксаков рассуждает о том периоде развития русской поэзии, когда «свежесть формы и искренность чувства» «были нужны, были серьёзным, необходимым, историческим, а потому в высшей степени полезным делом» [3, с. 324]. В таком плане рассматривается Аксаковым и творчество Тютчева, отличающееся «внутренней искренностью» как «при-
знак прежней поэтической эпохи» или «какой-либо старой живописной школы» (по «непосредственности творчества») [3, с. 325]. Рассуждения о поэзии у Аксакова близки романтической эстетике, у Тютчева он находит образец субъективного творчества, повод для которого - «всегда в личном ощущении, впечатлении и мысли». Отсюда в его стихах - «особенная прелесть задушевности и личной искренности» [3, с. 328]. В отличие от многих исследователей творчества Тютчева, относящих его лирику к разряду философской поэзии, поэзии мысли, Аксаков подчёркивает, что «мыслью и чувством трепещет вся его поэзия. Его музыкальность не в одном внешнем гармоническом сочетании звуков и рифм, но ещё более в гармоническом соответствии формы и содержания» [3, с. 329].
В лирике Тютчева Аксакова более всего привлекают картины природы, исполненные, по его мнению, «такой же бессмертной красоты, как бессмертна красота самой природы!» У поэта нет «фотографической точности» пейзажных картин, его задача не в «описании» природы, а «в воспроизведении того же именно впечатления, какое произвела бы на нас сама живая натура». Такой способностью, по мнению критика, кроме Тютчева обладал только Пушкин. Аксаков склонен объяснять яркую образность и в то же время «простоту» и «краткость» тютчевского стиха отчасти тем, что поэт как будто хранил русский язык для поэзии, «в более целостном виде, не искажённом через частое употребление» [3, с. 336], так как в быту пользовался им редко.
В любовной лирике Тютчева Аксаков отмечает «совершенное отсутствие грубого эротического содержания» и то, что «жизнь сердца» в ней «отразилась. только той стороной, которая одна и имела для него цену, - стороной чувства, всегда искрен-ного, со всеми своими последствиями: заблуждениями, борьбой, скорбью, раскаянием, душевной мукой» [3, с. 342].
Самым важным отличием Тютчева-поэта И. Аксаков считает «неразлучный с его поэзией элемент мысли. <.> Большей частью мысль и образ у него нераздельны. <.> Он. мыслил образами» [3, с. 343]. Очевидно, учитывая сложившееся представление о Тютчеве как «поэте мысли», критик сопоставляет его лирику с творчеством других поэтов этого направления в русской поэзии, прежде всего с А.С. Хомяковым и Е.А. Баратынским, и подчёркивает преимущество Тютчева в умении художественно воспроизвести «саму плоть мысли». По его мнению, у Хомякова мысль «перевешивает художественную форму в ущерб себе и ей», а у Баратынского «чувство всегда мыслит и рассуждает. <.> Он трудно ладит с внешней художественной формой; мысль иногда торчит сквозь неё голая». У Тютчева же «не то что мыслящая поэзия, - а поэтическая мысль. не чувство
рассуждающее, мыслящее, - а мысль чувствующая и живая» [3, с. 344].
Аксаков не останавливается на философских истоках лирики Тютчева, однако отмечает, что во многих его стихотворениях «раскрывается. нравственно-философское созерцание поэта», его «внутренняя душа», «ноющая тоска, какая-то скорбная ирония», причём «тоска у Тютчева происходила... от присутствия. идеалов в его душе - при разладе с ними всей окружающей действительности» [3, с. 349].
Особняком представляются критику стихи Тютчева политической направленности, откровенно тенденционные, которые, по мнению Аксакова, не подлежат эстетической критике, зато в них нет «духовного раздвоения», самоиронии, «нравственной тоски», поскольку политические убеждения поэта были «цельны до односторонности», до «героических звуков», в целом ему чуждых [3, с. 351]. Политическая лирика - не его стихия, хотя «талант его был способен. к разнообразному стихотворному строю» [3, с. 352]. Будучи не только родственником поэта (женат на старшей дочери Тютчева Анне Фёдоровне), но и духовно близким ему человеком, И. Аксаков подчёркивает в его поэзии самовыражение личности, отмечает, что поэзия эта трепещет «внутренней жизнью души поэта», что для неё характерна «художественная зоркость и воздержанность в изображениях... пушкинская трезвость, точность и меткость эпитетов», «во всём и всюду дыхание мысли, глубокой, тонкой, оригинальной. всегда согретой сердцем. при совершенной простоте, естественности, свободе... <.> .Без малейшего отзвука тщеславия, гордости. суетности, щегольства» [3, с. 354]. Понимание лирики Тютчева как проекции внутреннего мира поэта - основной посыл критического анализа Аксаковым его поэзии.
Отношение славянофилов к творчеству А.С. Пушкина было неоднозначным и претерпело значительную эволюцию. Старшее поколение (А.С. Хомяков, К.С. Аксаков), признавая талант поэта и роль в русской литературе, считали его слишком «европейцем», чтобы признать «своим». Позиция И.С. Аксакова в этом отношении была иной, более терпимой и объективной. В очерке о Тютчеве он несколько раз с большим сочувствием упоминает Пушкина. Характеризуя эпоху 1820-х годов, когда формировался Тютчев-поэт, автор отмечает: «Гений Пушкина ищет содержания в народной жизни» [3, с. 307]. В другом месте Аксаков пишет, имея в виду творчество Пушкина: «Приходится поистине изумляться упругости и мощи этого гения, который - не благодаря, а вопреки всем внешним условиям - успел в короткий срок своего поприща дойти до той художественной трезвости и полноты, какую явил он в позднейших своих творениях» [3, с. 241].
Систематизировавшая многочисленные факты творческих перекличек и оценок творчества Пушкина И. Аксаковым Н.Н. Вихрова констатирует: «И. Аксаков пронёс благоговейную любовь к Пушкину через всю жизнь и, как представитель славянофильства, неоднократно предпринимал попытки "вписать" пушкинское творчество в славянофильскую концепцию народности литературы» [4, с. 3]. Из всех литераторов-славянофилов именно И.С. Аксаков дал самую высокую оценку творчества великого русского поэта.
Центральным и итоговым суждением И. Аксакова о Пушкине стала, несомненно, его речь, произнесённая 7 июня 1880 года на торжественном заседании, посвящённом открытию памятника поэту в Москве. По значимости её можно сравнить и известной речью Ф.М. Достоевского по этому же случаю. Знаменательно, что И. Аксаков своё выступление начал цитатой из столь дорогого ему Ф.И. Тютчева: «Тебя, как первую любовь, России сердце не забудет!» Он постоянно подчёркивает связь «художественных достоинств» Пушкина с «народной стихией», «которой вся обвеяна и согрета его поэзия». Аксаков как будто пересматривает характерное для его предшественников-славянофилов более старшего поколения сдержанное отношение к Пушкину, подчёркивая, что в его поэзии присутствует «вечная. историческая печать весны и её свежести. новоявленной радости, первого озарения русских сердец светом неложного русского искусства. При этом, утверждает оратор, только «печать даров. народного духа» позволяет поэту «явить миру новые стороны духа общечеловеческого» [3, с. 264, 265]. Аксаков подчёркивает «особенное историческое» значение русской поэзии и прежде всего Пушкина в формировании «нашего народного самосознания», и решающую роль в этом, по его мнению, сыграло мастерство художественной формы: «Только великий. мастер-художник, только. жрец чистого искусства, никаких задач вне искусства не знающий, но притом с живой русской душой, мог совершить такой великий исторический общественный подвиг» [3, с. 269].
В силу специфики жанра публичной речи Аксаков не даёт подробного анализа творчества Пушкина, но находит такие глубокие, ёмкие и самостоятельные характеристики, нередко обусловленные особенностями его миросозерцания, что их трудно изложить иначе, кроме подробного цитирования. Мало кто из современников И.С. Аксакова так глубоко понимал значимость и содержательность художественной формы. Дух славянофильской идеи, утверждавшей приоритет русской народности во всех сферах жизни, проявился у Аксакова в утверждении взаимозависимости и обусловленности национального, общечеловеческого и эстетического факторов: «Правда русской народности могла завоевать себе всемирное гражданство
в искусстве только через безусловную в самой себе правду искусства. <.> Именно потому, что Пушкин был служителем чистого. искусства, не обращал поэзию умышленно в орудие разных предвзятых идей и теорий. не ставил себе внешнею целью "пользу". только потому и явился он таким беспредельно полезным общественным деятелем». Он был «цельный художник с живою русскою душою» [3, с. 269], в котором вопреки воспитанию сохранился русский человек. Пушкин не ставил перед собою целью быть народным, «народная стихия» возникает в его творчестве естественно, свободно и искренне, и никто до него «не воспроизводил ни в стихах, ни в прозе нашей простой сельской природы с такою простотою истины и с такою теплотой сочувствия» [3, с. 272].
В самой художественности Пушкина И. Аксаков находит национальное русское начало: «Пушкин как художник тем именно и дорог и замечателен и отличается от большинства. европейских поэтов, что он всегда искренен, всегда прост, всегда свободен, никогда не позирует, не рисуется... не носится с своим "я"». Ещё одно специфическое качество Пушкина-поэта подчёркивает критик -«это чувство реальной, жизненной правды, чуждающейся фальшивых идеалистических прикрас, но в то же время, сквозь отрицательные стороны предмета, умеющее распознать и положительные его стороны, с присущей им красотой» [3, с. 273].
Высоко оценивая художественность пушкинского творчества и как будто принимая самодостаточность художественной формы в его поэзии, И. Аксаков, кажется, противоречит принятой славянофилами установке на обязательную нравственную, поучительную составляющую искусства. В то же время критик как будто прозревает глубинные смыслы пушкинских образов и в самой их эстетической сущности обнаруживает нравственное, духовное начало. В его представлении о творчестве Пушкина эстетическое и этическое в нём сопрягаются, а духовные ценности приобретают национальный характер. По мнению Аксакова, Пушкин «первый в нашей литературе отнёсся. к воспроизведённым им явлениям русской бытовой жизни с их положительной стороны», жизненная правда у него «согрета и освещена тёплым светом сочувствия, но в то же время ограждена. от ложной окраски тонкою, незлобивою иронией! <.> Вот эта способность шутки, это присутствие иронии в уме - тоже коренная, народная черта истинно русского человека, -утверждает Аксаков. - Такой грациозной шуткой и доброй умной иронией, прикрывающей иногда лёгкой формой глубокую серьёзную мысль. изобилует поэзия Пушкина» [3, с. 273]. В то же время поэт прекрасно сознавал раздвоение собственной прозаической жизни и высокого искусства.
Постоянно подчёркивая, возможно излишне категорично, «русскость» Пушкина, И. Аксаков как
будто стремится сблизить его творчество со своими представлениями о том, каким оно должно быть по его мнению. Следует признать, что он во многом прав, исправляя то несколько прохладное отношение к Пушкину, которое имело место у его более старших единомышленников. Не только эстетическая, но и этическая позиция Пушкина, по мнению критика, имела национальные истоки. Аксаков утверждает, например, что в Пушкине не было бай-роновской гордыни, что «он был поэтом дневного белого света, а личной гордости в нём нет и тени». Сама объективность Пушкина, способность «постигать предмет в нём самом, как он действительно есть. гнездится в глубинах русского духа. <.> Воспитывается она в русском народе самым общинным хоровым строем его жизни» [3, с. 276].
Интерес Пушкина к истории Аксаков тоже связывает с его глубоким национальным «историческим чувством», утверждая, что он «и в современности чувствовал себя всегда как в исторической рамке, в пределах живой, продолжающейся истории» [3, с. 278]. Немаловажное качество Пушкина-поэта и человека констатирует Аксаков, подчёркивая, что, «сохраняя всегда во всём полную нравственную свободу и независимость художника, Пушкин не был певцом ни официальных торжеств, ни официального величия; был чужд и слепого, узкого национального эгоизма». Ему свойственно «уважение к своей земле, признание прав своего народа на самобытную историческую жизнь и органическое развитие». В представлении Аксакова Пушкин становится по существу нормой, эталоном русского народного писателя, как его понимали славянофилы. И не просто писателя, поскольку, по мнению критика, «не одному только искусству указал он путь, но всей вообще русской мысли. в слове и в жизни» [3, с. 279]. Подобное представление об исторической роли Пушкина -писателя и мыслителя оказывается близким к известной формуле идеолога русского почвенничества А.А. Григорьева «Пушкин - наше всё».
Славянофильская тенденция явно присутствует в характеристике Аксаковым пушкинского творчества, в выводах автора речи: Пушкин «зовёт» «к плодотворному служению истине на поприще правды народной» [3, с. 280]. Однако сама эта характеристика оказалась достаточно интересной, самостоятельной и заслуживающей внимания. Критик совмещает эстетический принцип анализа с национально-историческим и нравственно-психологическим, однако, что не свойственно традиционным взглядам славянофилов на литературу, без ссылок на необходимость религиозной сущности художественного творчества.
Сравнительно небольшие, но в своём роде примечательные наблюдения о русских писателях, в частности о Л.Н. Толстом и И.С. Тургеневе, записал И.С. Аксаков в отдельных газетных заметках,
опубликованных в издававшейся им в 1880-е годы газете «Русь». Например, по поводу рассказа Л. Толстого «Чем люди живы» (Толстой Л. Чем люди живы // Русь. 1881. 19 декабря) автор заметки пишет, что в творчестве этого писателя «кроется способность выразить в строго реалистической форме самые неуловимые, тончайшие, самые возвышенные, именно христианские движения души, дать им. художественную, такую же тонкую плоть и воздействовать ими на душу читателя». Л.Н. Толстой «стал художником внутренно просветлённым, для которого освятилось искусство, раскрылся целый новый мир художественного творчества и нравственного служения» [3, с. 281]. Интересно, что в эти же годы мысли о глубинной религиозности художественного творчества Льва Толстого неоднократно высказывал почвенник Н.Н. Страхов [5, с. 67-72]. Именно о такой литературе, в которой художественность пронизана религиозно-этическим смыслом не в качестве дидактического привеска, а органично, когда эстетизируется само нравственное начало произведения, мечтали славянофилы. Нужно отдать должное проницательности И. Аксакова - читателя Л.Н. Толстого.
Совсем другие достоинства оценил Аксаков в творчестве И.С. Тургенева после смерти писателя. Ему посвящены два небольших критико-публици-стических отрывка, опубликованные в газете «Русь» соответственно 1 сентября и 1 октября 1883 года. Автор отмечает, что Тургенев всегда раскрывал «нашему. сознанию какую-нибудь новую сторону русской общественной жизни, внутренний смысл возникающих в ней явлений и направлений. <.> .Смерть его образует пустоту, которую заменить некем и нечем, вызывает - по крайней мере в литературно-общественной среде - скорбное чувство обеднения и сиротства» [3, с. 282].
Аксаков не против общественной роли литературы, но, как и другие славянофилы, он предпочёл бы авторскую тенденцию, близкую к своей литературно-общественной позиции. Поэтому он, правда, в достаточно мягкой форме полемизирует с тургеневским «западничеством» - «несомненно возвышенным и гуманным, но более или менее неопределённым, малосодержательным, почти беспочвенным, более эстетическим, чем нравственно-доблестным. сильно космополитическим.». Стоит заметить, что упрёки в адрес Тургенева в неопределённости его идеалов с тем же успехом можно адресовать и самому Аксакову и всему течению славянофильства, тоже отличавшемуся утопичностью общественной программы.
Между тем Аксаков признаёт, что у русских «западников» имеются немалые общественные заслуги, прежде всего в противостоянии с таким социальным злом, как крепостничество. Он считает, что Тургенев «своими "Записками охотника" - едва ли не самым лучшим из его созданий - сослужил.
своему отечеству и народу поистине добрую службу», причём писатель «умел воспроизводить не одни только отрицательные, но иногда, с невольным сочувствием, и некоторые положительные черты русской народной жизни» [3, с. 282]. Веря в «западноевропейскую цивилизацию» и «прогресс», Тургенев, как утверждает Аксаков, в движении прогресса в России «с свойственной ему чуткостью. угадал и возвёл в типы многие болезненные явления нашего развития; при этом правда художника, вопреки его собственному желанию, брала верх над неправдою мыслителя» [3, с. 283].
Противопоставление сфер художественной и мыслительной в творчестве того или иного писателя стало традицией в русской критике ещё со времён Белинского (достаточно вспомнить его оценку творчества Гоголя в соотнесении с натуральной школой) и оказалось близким в том числе и славянофилам, как и всем литераторам, которые принимали принцип ангажированности искусства и стремились использовать его в своих целях.
В другом критико-публицистическом фрагменте из газеты «Русь» 1883 года, условно названном издателями «Тургенев и молодые поэты», Аксаков утверждает: «К чести нашего знаменитого писателя можно сказать, что тенденциозность его была чрезвычайно бледна, почему именно и не навредила высшим условиям искусства». В своих персонажах Тургенев «воспроизвёл в ярких образах всю духовную бескостность и дряблость или озлобленную несостоятельность российского беспочвенного человека» [3, с. 285]. По мнению критика, творчество Тургенева - урок подлинного искусства для молодого поколения, которое, «попав под полосу писарев-ского влияния, под видом "прогресса" попятилось назад и осталось, по крайней мере в области литературного развития, духовно искалеченным и круглым невеждой» [3, с. 284]. Следовательно, Тургенев в своём критическом отношении к русским «прогрессистам» (читай - «нигилистам») в глазах И. Аксакова оказывается чуть ли не его союзником.
По сравнению со своими предшественниками -славянофилами старшего поколения - И.С. Аксаков оказался человеком с более широким кругозором в отношении к литературе и литературной критике. Сохраняя верность основным постулатам славянофильской литературной программы, он был более терпим к инакомыслию, к художественному творчеству и литературной позиции своих оппонентов, в частности западников. Он признавал значимость и общественной направленности, и художественной формы в литературном произведении, причём, в отличие от многих радикально настроенных литераторов своего времени, в самой художественной форме находил содержательное начало. Большой заслугой И. Аксакова-критика стало более глубокое понимание, по сравнению с другими славянофилами, творчества А.С. Пушкина.
Библиографический список
1. Аксаков И.С. Письмо И.С. Тургеневу 4 октября 1852 года // Труды Всесоюзной библиотеки им. В.И. Ленина. - М.: Соцэкгиз, 1939. - Сб. 4. - С. 224.
2. Аксаков И.С. Письмо И.С. Тургеневу 11 марта 1853 года // Русское обозрение. - 1894. - № 9. - С. 28.
3. Аксаков К.С., Аксаков И.С. Литературная критика. - М.: Современник, 1981. - 384 с.
4. ВихроваН.Н. И.С. Аксаков и «пушкинский вопрос» в русской литературе: автореф. дис. . канд. филол. наук. - Великий Новгород., 1999. - 24 с.
5. Тихомиров В.В. Н.Н. Страхов о своеобразии литературно-эстетической позиции Л.Н. Толстого // Русское литературоведение на современном этапе: материалы VII Междунар. конф. - М.: МГГУ им. М.А. Шолохова, 1999. - С. 67-72.
6. Тургенев И.С. Переписка: в 2 т. - М.: Худ. лит., 1986. - Т. 1. - 608 с.
References
1. Aksakov I.S. Pis'mo I.S. Turgenevu 4 oktyabrya
1852 goda // Trudy Vsesoyuznoj biblioteki im. VI. Lenina. - M.: Socekgiz, 1939. - Sb. 4. - S. 224.
2. Aksakov I.S. Pis'mo I.S. Turgenevu 11 marta
1853 goda // Russkoe obozrenie. - 1894. - № 9. - S. 28.
3. Aksakov K.S., Aksakov I.S. Literaturnaya kritika. - M.: Sovremennik, 1981. - 384 s.
4. Vihrova N.N. I.S. Aksakov i «pushkinskij vopros» v russkoj literature: avtoref. dis. ... kand. filol. nauk. - Velikij Novgorod., 1999. - 24 s.
5. Tihomirov V.V. N.N. Strahov o svoeobrazii literaturno-esteticheskoj pozicii L.N. Tolstogo // Russkoe literaturovedenie na sovremennom etape: materialy VII Mezhdunar. konf. - M.: MGGU im. M.A. SHolohova, 1999. - S. 67-72.
6. Turgenev I.S. Perepiska: v 2 t. - M.: Hud. lit., 1986. - T. 1. - 608 s.
Вестник КГУ .J № 4. 2019
94
