CC BY
96
ворящего снижать категоричность высказывания
за счет использования соответствующих языковых средств.
Таким образом, категоричность высказывания должна изучаться в двух взаимосвязанных аспектах — семантическом и прагматическом: семантика категоричности ориентирована на выявление языковых знаков, способствующих повышению или понижению категоричности суждения; прагматика — на определение и описание тех ситуативных факторов, которые обусловливают степень категоричности высказывания.
Библиографический список
1. Анищенко И. Г., Вагин В. Н. Понятие знака в науке и искусстве [Электронный ресурс]. — URL: http://www.raai. org/about/persons/vagin/pages/znak.doc (дата обращения: 24. 06.2013).
2. Падучева, Е. В. Семантические исследования / Е. В. Па-дучева. — М. : Школа «Языки русской культуры», 1996. — 464 с.
3. Goffman, E. On Face-Work: An Analysis of Ritual Elements in Social Interaction / E. Goffman // Psychiatry: Journal of Interpersonal Relations 18:3 (1955). 213 — 231 rpt. in: Interaction Ritual. — 320 p.
4. Brown, Penelope. Universals in Language Use: Politeness Phenomena / Penelope Brown and Stephen Levinson // Questions and Politeness Strategies in Social Interaction, ed. Esther N. Goody. — Cambridge : Cambridge Univ. Press, 1978(1987). — P. 56 — 310.
5. Yule, G. Pragmatics / G. Yule. — Oxford : Oxford Univ. Press, 1996. — 250 p.
6. Leech, G. N. Principles of Pragmatics / G. N. Leech. L., 1983. - 250 p.
7. Грайс, Г. П. Логика речевого общения / Г. П. Грайс // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16. Лингвистическая прагматика. — М. : Прогресс, 1985. — С. 217-238.
8. Ожегов, С. И. Толковый словарь русского языка: 80 000 слов и фразеологических выражений / С. И. Ожегов,
Н. Ю. Шведова. — 4-е изд. — М. : АЗЪ, 1997. — 944 с.
9. CALDT - Cambridge Advanced Learner's Dictionary &
Thesaurus © Cambridge University Press [Электронный ресурс]. — URL: http://dictionary.cambridge.org/dictionary/
british/ (дата обращения: 24.06.13).
10. Бондарко, А. В. К теории поля в грамматике: залог и за-логовость (на материале русского языка) / А. В. Бондаренко // Вопросы языкознания. — 1972. — № 3. — С. 20 — 35.
11. Топка, Л. В. Речеповеденческая ситуация: универсальное и этноспецифическое / Л. В. Топка // Вестник Иркутского государственного лингвистического университета. Сер. Филология. — 2009. — № 2 (6). — С. 111 — 116.
12. Верещагин, Е. М. Лингвострановедческая теория слова / Е. М. Верещагин, В. Г. Костомаров. — М. : Русский язык, 1980. — 320 с.
13. Карасик, В. И. Языковой круг: личность, концепт, дискурс / В. И. Карасик. — Волгоград : Перемена, 2002. — 477 с.
14. Карандеева, Л. Г. Ситуативно обусловленная вариативность просодических характеристик директивных иллокути-вов : автореф. дис. ... канд. филол. наук : 10.02.04 / Л. Г. Каран-деева. — Тамбов, 2006. — 25 с.
15. Беляева, Е. И. Грамматика и прагматика побуждения / Е. И. Беляева. — Воронеж : Изд-во ВГУ, 1992. — 168 с.
16. Остин, Дж. Слово как действие / Дж. Остин // Новое в зарубежной лингвистике. — 1986. — Вып. 17. Теория речевых актов. — С. 22— 130.
МАЛЫШКИН Константин Юрьевич, ассистент кафедры русского языка как иностранного, соискатель по кафедре русского языка и лингводидактики. Адрес для переписки: flashbackostya@gmail.com
Статья поступила в редакцию 05.07.2013 г.
© К. Ю. Малышкин
уДК 8211611 К. А. ОЖЕРЕЛЬЕВ
Омский государственный педагогический университет
ХУДОЖЕСТВЕННОЕ
СВОЕОБРАЗИЕ ЛИРИКИ К. С. АКСАКОВА 1840-1850-х гг.
В статье раскрываются художественные особенности гражданской поэзии К. С. Аксакова, получившей плодотворное развитие после 1840 г. В работе показана генетическая связь поздней лирики Аксакова с социально-политическими и эстетическими концепциями славянофилов, раскрыты близость творческого мировоззрения поэта художественным исканиям современников (Ф. И. Тютчева, Н. М. Языкова, А. С. Хомякова) и полемика с ними. Статья адресована студентам и специалистам в области русской поэзии XIX в.
Ключевые слова: лирика, поэты-славянофилы, поэтика, литературная полемика, гражданская поэзия.
Гражданская поэзия К. С. Аксакова (1817— 1860) занимает важное место в историко-литературном процессе XIX в. Лирическое наследие славянофила стало предметом научного изучения таких видных отечественных литературоведов, как А. Н. Пыпин, С. А. Венгеров, С. И. Машинский, В. И. Кулешов,
Г. В. Косяков, М. П. Лобанов. В частности, Г. В. Косяков изучает художественную картину мира братьев Аксаковых: «Если К. Аксаков в поэзии ищет слияния с природным миром, то лирический субъект И. Аксакова нацелен на духовное самоуглубление, молчание...» [1, с. 44]. В этой связи изучение поэзии
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 4 (121) 2013 ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 4 (121) 2013
К. С. Аксакова представляет бесспорный литературоведческий интерес.
В литературном процессе к началу 1840-х гг. на первый план выдвигается эпический род литературы. В русской поэзии в контексте литературной полемики между представителями «чистого искусства» и гражданской поэзии ведется напряженный поиск новых тем, эстетических принципов, художественного языка. Постепенно преодолевается жанровый характер мышления, намечается тенденция к сближению стихотворной и прозаической речи. Поэтический стиль К. С. Аксакова 1840— 1850-х гг. эволюционирует в сторону реализма, сохраняя в то же время специфическую аллегоричность и метафорику. Его отличают близость к разговорной речи, ориентация на звучащее слово, ораторский характер слога, манифестация собственно славянофильских идеологических и историко-культурных концепций.
В послании «А. Н. Попову» (1842) Аксаков преодолевает свое прежнее апологетическое отношение к немецкой культуре и общественной жизни. В ранней лирике К. С. Аксакова Германия представала как квинтэссенция западноевропейской духовности. Так, в стихотворении «Путь» (1835) славянофил вспоминает, что всегда считал Германию страной с высокой философской культурой:
И часто я к стране избранной
Летел воздушною мечтой [2, с. 312].
Напутствуя товарища перед его поездкой в Германию, лирический герой проводит характерное для славянофилов разграничение Востока (Русь, Москва) и Запада (Германия, Берлин). Художественные определения и характеристики, используемые Аксаковым для описания разных культурных миров, помогают восстановить оригинальную славянофильскую поэтическую концептосферу Руси и Германии. Например, в образе «Родной Руси» сфокусированы следующие самобытные признаки: «приволье и пространство», «младая, девственная краса», «живой наряд и убранство», «надежда», «вера», «Москва», «Кремль», «кресты и главы золотые», «колокола». «Жизни полная Москва» противопоставлена «ложному виду» германской столицы. Берлин представлен славянофилом как город имитации, повсеместного делячества, лицемерия и эгоцентризма:
И крик и брань в стране возникли той,
Движенье там и шумно и нестройно [2, с. 380].
Неспособность современной Германии предложить новые великие идеи миру, ее «сила разрушенья» привели к кризису культуры, гуманизма, в связи с чем возникает образ «толпы пигмеев». Напротив, Русь, олицетворяющая собой гармонию и единство природных просторов и широты человеческого духа, является единственной культурной альтернативой западноевропейской цивилизации. Образ Москвы как исконно русской (в противовес С.-Петербургу) столицы рассматривается в синтезе с понятиями «надежды», «веры» и «жизни». Финал послания представляет собой пожелание другу не забывать родной край и помнить о подлинном духовном центре мира — России (Руси).
В другом послании «Н. М. Языкову (Ответ)» (1844) К. С. Аксаков откликается на известное посвящение Н. М. Языкова «Константину Аксакову», в котором русский поэт, близкий славянофилам,
высоко оценивая Аксакова, тем не менее ставит ему в укор некоторые уступки идейным противникам. Оба послания написаны одинаковым стихотворным размером — четырехстопным ямбом, близким к разговорной речи. К. С. Аксаков, используя оксюморон, тонко определяет посвящение Языкова как «дружелюбный укор». Славянофил опровергает мнение Языкова об излишней своей открытости оппонентам. Аксаков выбирает интонацию дружеской полемики с Языковым:
Нигде и ни в какое время
Тому руки я не подам,
Кто чтит тот град, народа бремя,
Всея России стыд и срам [2, с. 383].
К. С. Аксаков использует характерную для славянофилов оппозицию «Москва—С.-Петербург». Западников Аксаков сравнивает с червями, а город на Неве обозначает как «столицу грязи». В послании
Н. М. Языкова образ С.-Петербурга вызывает ассоциации с блудницей Вавилонской:
А матерь русских городов,
Сменить на пышную блудницу
На Вавилонскую готов! [3, с. 623].
С западниками в произведении Языкова связываются такие оценочные понятия, как «гордая наука», «торжествующая ложь», «неметчина лукавая». «Не наш», в понимании Н. М. Языкова, — это «блистательный лакей». Западники, согласно такому толкованию, не желают знать «истину святую» своего Отечества и находят успокоение в искусственно созданном мире внешней подражательности и культурного эпигонства.
В произведении К. С. Аксакова идейные споры тем не менее не умаляют добродетелей и чести оппонентов. Аксаков, обращаясь к Языкову, призывает последнего достойно отнестись к врагу, который честен и непреклонно отстаивает свою правду, даже если она чужда русскому поэту:
Но пусть и в разъяренной сече
Ты чтишь достойного врага [2, с. 384].
Славянофил отмечает, что уважение к врагу имеет давнюю традицию в истории человечества, приводя в пример полулегендарных героев «Илиады» — ликийца Главка, бившегося за Трою, и грека Диомеда. Эти воины обмениваются оружием на поле брани, вспомнив, что их предки были дружны и завещали им жить в мире. Проведенная К. С. Аксаковым параллель акцентирует наличие у враждующих славянофилов и западников основы для примирения, а именно — принадлежности к русскому народу, родной культуре, общим предкам, завещавшим мир и согласие.
В сатирическом памфлете «Союзникам» (1844), распространявшемся в списках, К. С. Аксаковым выведены конкретные современники поэта, в нужный для себя момент демонстрировавшие показную преданность России. Лирический герой с первых строк подчеркивает различия между истинными патриотами, причисляя к ним славянофилов, и сторонниками теории официальной народности:
Не за одно стоим мы дело;
Вы чужды и противны нам [2, с. 384].
Под «озлобленным мордвином» в памфлете подразумевается известный чиновник, реакционер, мемуарист Ф. Ф. Вигель, известный своими доносами на Т. Н. Грановского, П. Я. Чаадаева, Н. М. Языкова. В образе «писателя запоздалого» выведен поэт М. А. Дмитриев, резко критиковавший В. Г. Белинского. А упоминание в тексте наемного французского кондотьера Ж. Маржерета символично в связи с его предательством: вначале воевавший в русской армии французский авантюрист перешел затем на сторону самозванца Лжедмитрия I.
Славянофил дает псевдопатриотам следующие оценки: «разъяренный», «тревожный», «злой и мстительный народ». Средством сатирического разоблачения в памфлете К. С. Аксакова является антитеза: истинно народный «голос смелый и прямой» противопоставлен «злобному шипенью» мнимых заступников русского народа и православной культуры. Сторонников официального патриотизма славянофил именует «союзниками гнилыми». Название послания-памфлета имеет подчеркнуто саркастическое звучание.
Посвящение К. С. Аксакова «Москве» (1845) развивает славянофильскую концепцию Москвы как истинной духовной столицы православия, России и всего человечества. Столица России замкнула великую историческую триаду «Константинополь — Киев — Москва». Автор воплощает художественный образ соборного города, тождественного всей России:
И всю Россию называют
Великим именем твоим [2, с. 385].
В лирике А. С. Хомякова образы Киева и Москвы также занимают значимое место. В художественном мире славянофила Киев — «русской славы колыбель», «чудный град», наследующий византийскую духовную традицию и объединяющий все русские земли («Киев», 1839). Повторяя горькую участь Константинополя, столица Киевской Руси пала в открытом сражении, предварительно проиграв метафизическую битву. Соблазненность Киева иноземным блеском, внешней мишурой и стремление подражать Польше предопределили собственно военное поражение. Хомяков акцентирует внимание на внешнем и внутреннем характере измены Киева, говоря об отсутствии верных воинов, сынов Волыни, Галича:
Их сманили, их пленили
Польши шумные пиры [4, с. 226].
В стихотворении «Кремлевская заутреня на Пасху» (1849) Хомяков создает оригинальную метафорическую картину предутренней Москвы: облаченная в «ризу ночную», столица смиренно ждет «часа святого». Пасхальное таинство, символизирующее воскресение и вечную жизнь во Христе, переосмысляются Хомяковым как возрождение былого величия Москвы. Торжественный глас, возвещающий победу над смертью Спасителя, звучит также гимном неизбежному возвращению России к Москве как центру православного мира:
Он с высоты нам песнь одну поет —
Свободы песнь, песнь конченного плена! [4, с. 244].
В лирике К. С. Аксакова Москва неразрывно связана с понятиями «древней славы», «святого имени»,
«необъятной страны», «великого имени», «страны родной», «царственной власти». В образе Москвы как последнего оплота христианства и сакрального центра «земли» сконцентрирована мысль славянофила о мессианской роли древней столицы.
Славянофил вновь заостряет проблему культурной оппозиции Москвы и С.-Петербурга. Естественный ход истории, по мнению К. С. Аксакова, был нарушен, когда «воздвигся гордо город новый». Русский поэт считает перемещение столицы в С.- Петербург ошибкой, которая чревата гибельным исходом. Однако стоит отметить отсутствие единства по данному вопросу в среде славянофилов и близких им поэтов. Если для А. С. Хомякова и К. С. Аксакова типичны идеализация допетербургского периода русской истории, воспевание старинных городов (Новгород, Киев) и ценностная антитеза Москвы и С.-Петербурга, то в лирике Ф. И. Тютчева развивается мысль о закономерном единстве всей отечественной истории. Так, в небольшом лирическом тексте «Русская география» (1848—1849) Тютчев признает роль Москвы и С.-Петербурга как равновеликих столиц Руси — России в наследовании византийского пути:
Москва и град Петров, и Константинов град —
Вот царства русского заветные столицы...[5, с. 286].
В послании «Поэту-укорителю» (1845) К. С. Аксаков полемизирует с А. С. Хомяковым, откликаясь на его стихотворение «Не говорите: «то былое.» (1845). Оба текста написаны четырехстопным ямбом. Хомяков с не свойственной для славянофильской лирики интонацией тотального самоосуждения обличает всю русскую историю за ее непоследовательность и беспечное отношение к своему будущему. Он призывает русский народ к беспощадному покаянию за прошлые прегрешения и ошибки:
Молитесь, кайтесь, к небу длани!
За все грехи былых времен [4, с. 239].
К. С. Аксаков саркастически называет гневную проповедь Хомякова «подвигом покаянья». Однокоренные поэтические лексемы «гордо», «гордый», традиционно связанные с изображением западников, Аксаков сознательно применяет по отношению к славянофилам. Так, поэтическая сатира Хомякова охарактеризована Аксаковым как недопустимое («гордое») самовозвеличение над народом.
К. С. Аксаков видит для России серьезную опасность в покаянии ради покаяния, которое часто бралось на вооружение врагами и «клеветниками России» как средство сокрушения русского национального духа. Хомяков, по мнению Аксакова, необдуманно стирает границу между конкретными историческими ошибками России и самим феноменом Руси, который при неуемном покаянии и порицании может быть необратимо разрушен. Поскольку Хомяков видит в исторической судьбе России и русском народе некое клеймо, концентрацию обреченности и предательства, Аксаков считает своим долгом уточнить начало несчастий Отечества. Главным грехом для своего поколения К. С. Аксаков видит «постыдную измену» своему пути, отступление от исторической миссии Руси. В послании эксплицитно проявлены точные исторические приметы времени, когда страна совершила ошибочный выбор:
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 4 (121) 2013 ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 4 (121) 2013
То — жалкий лепет слов чужих,
То — равнодушие, презренье
Родной земли и дел родных!.. [2, с. 387].
Появление и развитие европеизированного «света», новой книжной «литературы», рационалистического просвещения, по мысли К. С. Аксакова, подрывают основы национальной культуры («лоск заемный чуждых стран», «пышный блеск благо-творенья», «спесь ученых обезьян»). Сатирический образ «обезьяны» представлен и в литературно-критических статьях К. С. Аксакова о словесности Петровской эпохи («Взгляд на русскую литературу с Петра Первого», кон. 1840-х гг.), наследии Н. М. Карамзина («О Карамзине», 1848), где он выступает синонимом слепого копирования западных явлений культуры и науки. В отличие от А. С. Хомякова, К. С. Аксаков предлагает покаяться за конкретную измену — слепое подражание западноевропейской культуре, забвение самобытных форм русского быта, отражающих сущностные стороны православного миросозерцания. Славянофил подчеркивает несправедливость критики Хомякова в адрес патриархального быта русского народа: «Не там тот грех, где Русь и нужда!..».
Стихотворение Аксакова «Возврат» (1845) можно считать программным среди других лирических текстов гражданской тематики. Мотив «возврата» (к себе, родной истории, культуре) становится ключевым в поэзии К. С. Аксакова и других славянофилов в 1840— 1850-х гг. Один из важнейших смысловых рефренов («Пора домой!») активно использовался в патриотической публицистике XIX в. И. С. Аксаков дословно воспроизвел призыв К. С. Аксакова в заглавии статьи «Пора домой!» («Русь», 1881, особое прибавление к № 17, 10 марта).
Лирический текст К. С. Аксакова характеризуется торжественной и оптимистической интонацией. На ритмико-мелодическом уровне мы видим преобладание лексических повторов («Конец, конец.», «Друзья, друзья!»); отсутствие строф позволяет создать поэтический аналог ораторской речи. Страстный гражданский монолог начинается с признания факта долгожданного обретения родной почвы. В тексте также звучит мотив раскаяния:
Оторваны могучею рукою,
Мы бросили Отечество свое [2, с. 390].
Аксакову не присуще стремление искать внешних виновников ошибочного выбора России. Уход в сторону по ложному пути поэт трактует как всеобщую вину. Постоянная ориентация на все чужое, в итоге приведшая к жизни по западному образцу, показана как помутнение разума, обусловившее «долгое странствие» русского народа. Сама мода на европоцентризм быта и культуры представляется Аксакову преходящим явлением («Слетел туман!»). Славянофил особенно обличает «изменников, предателей» из среды русской интеллигенции:
В чужой земле ничто их не смущало,
Сухой душе там весело жилось [2, с. 391].
Образы «песен старинных», «земли родной», «народного столицы торжества» (Москвы) формируют троичную модель идеального славянофильского видения Родины:
1. Народная, фольклорная основа Руси (песни, обряды);
2. Материальный территориальный субстрат (земля, почва);
3. Духовный центр, сердце православной культуры (Москва, столица).
Наряду с историософскими оппозициями «свои —чужие», «Москва—С.-Петербург», выраженными имплицитно, в лирический текст К. С. Аксаков вводит центральную славянофильскую антитезу «Запада» и «Востока». Последние четыре стиха аллегорически символизируют закат западного мира и близкую победу Востока:
Восток горит, день недалек, светает —
И скоро солнце красное взойдет! [2, с. 392].
В стихотворном посвящении «Петру» (1845) К. С. Аксаков отходит от отечественной поэтической традиции торжественного восхваления политических и социальных реформ русского императора, начало которой было положено М. В. Ломоносовым, а вершиной стала гражданская лирика А. С. Пушкина. Славянофил создает богатый противоречиями, сложный образ Петра I, в котором равно соседствуют величие и слабость, благие помыслы и жестокость («великий гений», «муж кровавый», «сильный», «могучий муж»). Среди качеств личности правителя поэт особо выделяет «силу», «отвагу», «дух высокий». Однако с образом Петра I в стихотворении К. С. Аксакова также связаны мотивы кровавой расправы и страха, которые выступают в единстве и дополняют друг друга. С мотивом кровавой расправы связаны экспрессивные образы и художественные детали «окровавленного топора», рук, обагренных «кровию родной». В образный ряд насилия включены художественные детали, характеризующие реформы императора в области образования и науки. К. С. Аксаков убежден в преходящем характере внешнего насильственного порядка, установленного Петром I. Русский поэт, известный своим неприятием государства как социального института и противопоставлением государства народной общине и земщине, утверждает вневременное свойство русского духа сохранять свои внутренние законы и традиции. Невозможность заключить народную стихию в ограниченные, чуждые рамки реализуется посредством аллегорического образа народа как широкого моря («народа волны»). Данный образ уже в раннем творчестве Аксакова, как и в лирике других русских романтиков, был иносказанием жизни, свободы и универсальности.
В лирическом тексте акцентирована идея личной и историософской ответственности Петра I за его насильственные преобразования. К. С. Аксаков противопоставляет изначальный «благородный труд, стремленье» русского народа к лучшему жизнеустройству и эгоцентризм Петра I:
В его не верил убежденья
И весь закрыл его собой [2, с. 393].
Метафора «печать проклятия» в тексте посвящения отсылает читателя к ставшей широко известной полулегендарной анафеме Евдокии Лопухиной городу на Неве («Петербургу пусту быти»). Образ С.-Петербурга, художественно воплощенный К. С. Аксаковым как эпицентр нравственного тлена и бездуховности («град, пирующий у моря», «гнездо и памятник насилья»), созвучен символике прозы Н. В. Гоголя и Ф. М. Достоевского. В финале с С.- Петербургом связана апокалиптическая символика
(«Твой град рассыплется во прах!»), а с Москвой — образный ряд освобождения, расцвета.
Итак, лирика К. С. Аксакова 1840—1850-х гг. активно вовлечена в широкий контекст историко-литературных, эстетических, историософских и политических споров и дискуссий. Поэзии Аксакова свойственны полемичность, направленность на конкретного адресата, сближение с разговорной речью, ораторское начало. Отличительной содержательной особенностью гражданской лирики К. С. Аксакова 1840—1850-х гг. является наличие аксиологического выбора, выраженного через множество различных оппозиционных пар («Восток-Запад», «добро — зло», «свобода-тирания», «Допетровская Русь — Петровская Россия»), решаемого в пользу самобытности русского пути.
Библиографический список
1. Косяков, Г. В. Поэтическая функция образа бессмертной души в лирике И. С. Аксакова / Г. В. Косяков // Вестник Ново-
сибирского государственного университета (история, филология). — 2006. — Т. 5, вып. 2. Филология. — С. 43 — 46.
2. Поэты кружка Н. В. Станкевича / Гл. ред. В. Н. Орлов. — М.—Л. : Советский писатель, 1964. — 616 с.
3. Языков, Н. М. Полное собрание стихотворений / Н. М. Языков. — М.—Л. : Academia, 1934. — 927 с.
4. Хомяков, А. С. Трагедии и стихотворения / А. С. Хомяков // Полное собрание сочинений Алексея Степановича Хомякова. В 8 т. — М. : Университетская типография на Страстном бульваре, 1900. — Т. 4. — 420 с.
5. Тютчев, Ф. И. Полное собрание сочинений / Ф. И. Тютчев. — СПб. : Изд. Товарищества А. Ф. Маркс, 1912. — 712 с.
ОЖЕРЕЛЬЕВ Константин Анатольевич, аспирант кафедры литературы и культурологии.
Адрес для переписки: blue_eyes_hawk@mail.ru
Статья поступила в редакцию 26.06.2013 г.
© К. А. Ожерельев
уДК 81 Л. В. ПОПОВА
Омский государственный педагогический университет
СООТНОШЕНИЕ ПОНЯТИЙ «КОНЦЕПТ», «ПОНЯТИЕ», «ЗНАЧЕНИЕ»
В РУСЛЕ КОММУНИКАТИВНОКОГНИТИВНОЙ ПАРАДИГМЫ_____________________________
Одним из дискуссионных вопросов коммуникативно-когнитивной парадигмы является соотношение «концепта» и «понятия», «концепта» и «значения», «концепта», «понятия», «значения». В статье рассматриваются самые распространенные точки зрения исследователей по данному вопросу по мере их появления. Разведение указанных понятий является важным аспектом при лексикографическом описании терминов когнитивной лингвистики.
Ключевые слова: когнитивная лингвистика, концепт, понятие, значение, лингвистические характеристики.
Любой серьезный исследователь, который проводит разного рода научные концептуальные изыскания, а тем более при метаязыковом описании, непременно обнаруживает, что лингвисты, определяя статус концептов, их признаки, так или иначе рассматривают термин «концепт» либо в соотношении с термином «понятие», либо с термином «значение», либо анализируют все три термина. Обзор литературы показывает, что одним из дискуссионных вопросов комуникативно-когнитивной парадигмы является соотношение концепта и понятия. (Демьянков, 2001, 2007; Карасик, 2002, 2005; Маслова, 2005; Пименова, 2011), концепта и значения (Маслова, 2005; Попова, Стернин, 2006; Пименова, 2011), концепта, понятия, значения. (Маслова, 2005; Воркачев, 2007; Массалина, Новодранова, 2009). Лингвисты и ког-нитологи отмечают как объединяющие, так и отличительные свойства / черты концепта, понятия, значения. Рассмотрим самые распространенные точки
зрения ученых по данному вопросу по мере их появления, поскольку разведение данных понятий является важным аспектом при лексикографическом описании терминов когнитивной лингвистики.
В. З. Демьянков полагает, что «понятие и концепт, непременно присутствующие в научном дискурсе, — исторические дублеты, русское понятие калькирует латинское conceptus. Однако в современном (научном и ненаучном) узусе эти термины расходятся в употреблении» [1, с. 35]. Ученым рассмотрена история употребления термина концепт в «родном ареале» (в романских языках: в латыни, французском, испанском, итальянском) и в «чужом ареале» (в русском, английском и немецком языках). Для этого им был обследован большой корпус текстов различных жанров. Предметом рассмотрения стали не сами концепты, а то, как «мы о них говорим, употребляя метаязык». Ученый приходит к выводу, что в указанных разнообразных узусах
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 4 (121) 2013 ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
