CC BY
87
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛЕТОПИСЬ И. С. ТУРГЕНЕВА
Александр Сергеевич СИДОРОВ,
кандидат культурологии, проректор по учебной работе Подольского социально-спортивного института, Подольск, Россия
e-mail: [email protected]
Ольга Юрьевна ЩЕРБАКОВА,
кандидат филологических наук, доцент кафедры гуманитарных дисциплин Российского университета кооперации, Мытищи, Россия
e-mail: [email protected]
Статья посвящена исследованию художественной летописи крупнейшего прозаика-классика И. С. Тургенева, изложенной в цикле рассказов «Записки охотника», а также в произведениях крупножанровой романной формы. Авторы отмечают, что Тургенев предпочитал строить своё романное повествование в резкой, кульминационно обострённой ситуации, приуроченной к конкретным событиям русской истории XIX столетия. В романе «Рудин» изображены лучшие черты культурного дворянства 30-40-х годов XIX века. В романе «Дворянское гнездо» изображены события последних лет крепостнической эпохи. Главный герой в итоге становится хорошим хозяином, выучившимся искусству пахотного дела, стремящимся обеспечить быт своих крестьян. Романы «Отцы и дети», «Дым», «Новь» отразили пореформенную эпоху русской действительности 60-70-х годов XIX века. Тургенев глубоко воплотил культурфилософские проблемы своей эпохи, его произведения схватывали малейшие всплески отечественной истории и даже нередко опережали настоящее. Ключевые слова: литература, искусство, история.
ARTISTIC SCRIPT I. S. TURGENEV
Alexander S. Sidorov, Ph.D. (Cultural Studies), Vice-rector for Academic Affairs of the Podolsk Social and Sports Institute, Podolsk, Russia
e-mail: [email protected]
Olga U. Shcherbakova, Ph.D. (Cultural Studies), Associate Professor of the Department of Humanities of the Russian University of Cooperation, Mytishchi, Russia
e-mail: [email protected]
The article is devoted to the study of the art chronicle of the largest classic writer I. S. Turgenev, presented in the cycle of stories "Notes of the hunter", as well as in the works of large-genre novel form. The authors note that Turgenev preferred to build
his novel narrative in a sharp climax acute situation, timed to the specific events of the Russian history of the 19s century. The novel "Rudin" depicts the best features of the cultural nobility of the 30-40s of the 19s century. The novel "The noble nest" depicts the events of the last years of the serfdom. The main character eventually becomes a good master, who has learned the art of arable farming, seeking to ensure the life of their peasants. Novels "Fathers and children", "Smoke", "Nov" reflected the post-reform era of Russian reality of the 60-70s of the 19s century. Turgenev deeply embodied the cultural and philosophical problems of his era, his works grasped the slightest splashes of Russian history and even often ahead of the present. Key words: literature, art, history.
С Тургеневым в староклассическую литературу и науку о ней вошла идея художественной летописи, воспроизводившей год за годом, десятилетие за десятилетием характерные события эпохи. Начальной главой в летописном творчестве писателя явились «Записки охотника» (1852). В них эскизно предстало русское крестьянство дореформенной поры в его типовом образно-психологическом изображении.
Заметим, первым основательно коснулся крестьянской темы А. В. Григорович («Деревня», 1845; «Антон-Горемыка», 1847). По словам М. Е. Салтыкова-Щедрина, «с (его) лёгкой руки мысль о том, что существует мужик-человек, прочно залегла и в русской литературе, и в русском обществе». Тургенев же, вслед за Григоровичем, зримо приблизил русского мужика к интеллигентно-культурному миру России, её общественной истории.
«Записки охотника» обернулись для писателя ссылкой в его родовое имение Спасское-Лутовиново Орловской губернии. Тургенев, как известно, первоначально собирался посвятить жизнь научной работе; но в ссылке у него внезапно родился родственный первому замысел заняться в крупножанровой художественной форме исследованием текущей истории России.
Тургенев предпочитал строить романное повествование не в его обыденной бытовой растянутости, а в резкой, кульминационно обострённой ситуации. Этим он структурно предвосхитил, кстати, трагедийную архитектонику Достоевского, но самым решительным образом отстранялся от неторопливого эпического стиля Льва Толстого. Известно, что в 1869 году Тургенев читал только что вышедшую эпопею «Война и мир» как романное произведение, отчего потом настоятельно советовал автору значительно сократить (как излишние) многие семейные и батальные сцены в изображаемой истории [2, с. 94].
Образное письмо Тургенева складывалось своеобычно: быстро свернувшаяся завязка, стремительный разбег сюжетной мысли, неожиданный, драматический спад кульминации. В итоге изображение общественной жизни захватывает сравнительно небольшой промежуток времени, отмеченный точными гранями хронологии. Если в жизненном действе Оне-
гина или Печорина «отразился век», то духовные устремления в Рудине, Лаврецком, Базарове укладывались в одно-два десятилетия. Жизнь этих героев будто вспыхивала, подобно росчерку молнии: история отмеряла им в безмерном «океане времени» напряжённую, но чрезвычайно короткую судьбу. Действие в романе Тургенева жёстко совмещалось с ритмами годового природного круга: оно завязывалось весною, кульминационно возрастало в знойные дни лета, а завершалось, резко ниспадая, под шум осеннего дождя и ветра или в «безоблачной тишине январских морозов». Тургенев показывает своих героев на всплеске максимального развития и расцвета их жизненных сил. Но именно тогда и заявляла о себе, по А. Шопенгауэру, некое неведомое и неумолимое «воление», с катастрофической силой опрокидывающее их жизнь: гибнет на парижской баррикаде Рудин; внезапно умирает, «не наломав больших дров в жизни», от простого пореза пальца Базаров; стреляется разочаровавшийся в безрезультатном «хождении в народ» Нежданов. Тургенев, верный либеральным воззрениям, перебирал в своём жанрово-романном исследовании героя за героем, ни одному не находя практического, полезно-необходимого применения. По верному замечанию Рудольфа Штайнера, он изображал «прежде всего страдающих людей, не способных по той или иной причине справиться с жизнью» [1, с. 122].
Роман «Рудин» (он был написан в Спасском-Лутовинове) создавался в период неудачно сложившейся для России Крымской войны, на пороге «великих реформ». Перед людьми тургеневского поколения время выдвигало вопросы решительные, кардинальные, требуя от них столь же решительного и прямого ответа. Разговоры и споры, прежде составлявшие смысл существования интеллигентствующей прослойки в дворянском обществе, теперь никого не удовлетворяли. Время бессодержательного слова уходило в прошлое, уступая новой эпохе, требовавшей от человека практического дела в жизни страны.
Роман в известной мере автобиографичен. Рудин по-тургеневски вобрал в себя лучшие черты культурного дворянства 30-40-х годов XIX века. Он обучался философии сперва в кружке Покорского (прототип -Н. В. Станкевич), затем в Берлинском университете. В Рудине также легко увидеть сходство с другом студенческих лет Тургенева М. А. Бакуниным.
Первоначально роман назывался «Гениальная натура». Под «гениальностью» автор понимал дар слова, талант просветителя, а под «натурой» - крепость воли, острое чувство насущных проблем в жизни страны, умение претворять слово в дело. Но по мере работы над произведением писатель понял, что такое заглавие только иронически снизит Рудина: в нём есть проблески «гениальности», но нет «натуры»; есть умение будить умы и сердца людей, но нет внутренних сил и способности вести их за собой. «Несчастье Рудина, - писал Тургенев, - состоит в том, что он России не
знает, и это точно большое несчастье. Россия без каждого из нас может обойтись, но никто из нас без неё не может обойтись». Рудин и сам догадывался, что напоминает «китайского болванчика», так что его во всех действиях постоянно «перевешивает голова» [цит по: 2, с. 79].
Рудин не любит, но влюбляется. Он быстро увлекается, чтобы тут же погаснуть в чувстве, удовлетворившись прекрасным мгновением влюблённости. По Тургеневу, это характерная черта идеалистов 40-х годов и последующих десятилетий XIX века. В письме, написанном Наталье, Рудин признаётся в своей чувственной слабости. Признание перемежается с самоанализом собственной натуры, что отдаёт явной перекличкой с мотивами лермонтовской «Думы» и пушкинским размышлением в «Евгении Онегине» об утраченной молодости души, о невозвратной потере «лучших желаний» и «светлых мечтаний» [3, с. 94].
Теперь, когда объяснение с Натальей завершилось с его стороны благостной просьбой «согласиться с маменькой» и обстоятельствами жизни, перед ним встала новая задача: а что дальше? В нём начинают проступать донкихотствующие черты русского странника-правдоискателя. Мотивы долгой дороги, бессмысленного странствия по свету приобретают в романе некий национальный и вместе с тем общественно-социальный колорит. Рудину немедленно хочется слово закрепить в конкретном деле, и он пробует углубить дно маловодной реки, пристраивается управляющим в чужом имении, пытается улучшить положение крепостных крестьян. Но все усилия на этом поприще оказались тщетными: по реке не пошли пароходы и крепостное насилие не исчезло в деревне.
В Рудине, по словам друга его студенческой юности Лежнева, просыпается в эту пору энтузиазм, это «самое драгоценное качество» времени. Его страннической судьбе скорбно вторит русский пейзаж. На дворе поднимается ветер, он со зловещим завыванием бьётся в стёкла, за которыми на время непогоды скрывается зябкое тело тургеневского героя. И когда буря стихает и герой выбирается на дорогу, неожиданно резко и нелогично меняется движение сюжетного действа. Оно принимает несколько искусственные, лабораторно измышленные очертания; Рудин решил проехаться с русским словом в Париж, не подозревая, однако, что русский человек, даже с блестящим умением говорить, как тонко заметил В. Г. Короленко, за границей оказывается «без языка». Вместо дружеского общения, на которое надеялся Рудин, ему безмолвно сунули в руки древко с чужим знаменем. С ним он, уже растерянно и молча повинуясь, и выбрался на чужую баррикаду, и тотчас был сражён чужой пулей за чужую идею...
Герой нового тургеневского романа, «Дворянское гнездо» (1859), Фёдор Лаврецкий мало говорит, но больше слушает. Ему есть кого слушать. Лиза Калитина, несмотря на совсем юный возраст, выдвинута Тургеневым на первый план. Она и заправляет сюжетным действием в романе. Лав-
рецкий, ожёгшийся в женитьбе на женщине необыкновенно красивой, но столь же пустой и пошлой, решился ещё раз отведать счастье. Кажется, и она, Лиза, на недолгое время поддалась этому искушающему чувству семейной жизни. Но внезапно, словно с того света, возвращается супруга Лаврецкого (слух о её смерти в Париже оказался ложным), и всё логично опрокинулось на круги своя.
Лиза Калитина не создана для семьи. Её назначение другое - замаливать грехи «загрешившегося» мира. Идеал Лизы прост, как сама мысль о Боге, любовь к которому всегда теплилась в ней ясным и ровным светом. Религиозное чувство убедило её жить, не причиняя никому страдания, бескорыстно прощать обиды ближним. По этой причине она сочла греховным своё чувство к Лаврецкому, не простившему своей жены, и преграда, вставшая между ними и разрушившая их счастье, представилась ей верховным справедливым наказанием. Лиза собралась уйти в монастырь.
Но не личная разбитая жизнь повела её туда, а мотивы более глубокие. «Я всё знаю, - заявила она, - и свои грехи, и чужие, и как папенька богатство нажил; я всё знаю. Всё это отмолить, отмолить надо». В этих словах явно угадывается формула «всяк пред всяким виноват», которая окончательно сложится в трагических романах Достоевского, и, кстати, особенно прозвучит в устах старца Зосимы («Братья Карамазовы»).
С уходом Лизы Лаврецкий почувствовал всю глубину собственной ненужности в жизни. Его переживания совпали по времени с мучительной работой дворянских комитетов, занимавшихся проблемой освобождения крестьян от крепостной зависимости сверху. Идеалист-мечтатель Лаврецкий, которого с детства искусственно ограждали от реальности, теперь всерьёз задумался о том, что ему, как самостоятельному хозяину, «придётся учиться пахать землю». Роман завершается эпилогом, отделённым временем от основного повествования на добрых восемь лет. Автор изобразил здесь своего героя совершенно в ином свете. Лаврецкий сделался «хорошим хозяином», он действительно выучился искусству пахотного дела и отныне привык трудиться «не для одного себя», но, насколько мог, «обеспечил быт своих крестьян».
Приближалась эпоха великих реформ. Для обновления русской жизни понадобились уже люди не слова, а дела. Кто эти созидательные работники? Откуда они должны прийти в Россию? Тургенев не сумел получить прямые ответы на эти вопросы от русской действительности, но образное представление о том, какими творцы новой эпохи должны быть, им было обрисовано в романе «Накануне», вышедшем в 1860 году.
Россия ещё не успела выдвинуть в эту пору своих настоящих героев, но ростки их уже пробудились в сознании молодой девушки Елены Стаховой и её возлюбленном иностранце. Елена - натура порывистая, впечатлительная, исполненная жажды деятельной любви. Ей было мало подавать
милостыню нищему или ухаживать за больным в «богоугодном заведении»; её могло бы удовлетворить разве что действо всепоглощающее, в которое она вложила бы свою душу.
Однако стремления Елены на этом поприще складывались крайне неясно и смутно. Никем не понятая ни в семье, ни среди друзей, она так и не смогла зацепиться за какие-либо реальные формы жизни на родине. В дневнике она сокровенно записывает: «О, быть доброй - этого мало; делать добро - да; это главное в жизни. Но как делать добро?» Ни Шубин, ни Берсенев, на которых она вначале остановила своё внимание, не дали ей положительного ответа на эти вопросы. Берсенев, этот интеллигентствующий отпрыск 40-х годов, весь сосредоточился на мечте продолжить с кафедры «дело» Грановского, однако далеко при этом не выдвигаясь, ограничивая себя «вторым номером». Ещё далее отстраняется от Елены своей настороженностью Шубин, натура художественная и вместе с тем до строгости равнодушная ко всему, что происходило окрест, составляя тем самым драматизм повседневности. И Елена, словно повинуясь стихийному чувству, невольно сделала свой выбор на болгарине Инсарове.
Инсаров - человек действия. Он скуп на слова, сух и педантичен в общении; но его сухость, говорит Тургенев устами Шубина, особо выделяя его над русским миром, «всех нас в порошок стереть может». Это и отличает данного иностранца от многих молодых людей в России; те напоминают собою «пустые сосуды», жаждущие «живой воды», которую кому-то надо ещё отыскать, чтобы влить в них. Инсаров кровно связан с родною землёю и собирается в любой час отправиться в Болгарию и включиться в борьбу за её свободу. Он весь замешан в своём сознании на этом главном жизненном замысле. Он готовится к действу бесстрашному, не задумываясь, ввязывается в потасовку с уличными хулиганами, умиротворяет поссорившихся земляков, много переводит с русского на болгарский и с болгарского на русский, составляет даже для русских болгарскую грамматику, хорошо понимая, что без России и русского участия его стране не добиться полного освобождения от туретчины.
Инсаров поразил Елену энергичной цельностью своей натуры. Она сердцем почувствовала, что он способен разрешить её сомнения, и, решительно порывая с семьёй и родиной, едет с ним на чужбину. Любовь к Инсарову отождествлялась для неё с любовью к общему делу, которому служит он и ради которого она потом останется в Болгарии, когда любимого не станет. Личное чувство вывело Елену Стахову на большую, всеславянскую дорогу выстраданной любви.
Современники Тургенева, особенно из среды нигилистов, с неодобрительным смущением отнеслись к концовке данного романа. Шубин прямо спрашивал Увара Ивановича, олицетворявшего русскую «чернозёмною
силу»: будут ли, и если да, то когда же будут у нас в России люди, подобные Инсарову?.. Но собеседник в ответ только «поиграл перстами и устремил в отдаление свой загадочный взор». Однако мысль о «русском Инсарове» явно тревожила писателя, и спустя два года он попытался его образно воспроизвести применительно к русской жизни в новом романном сочинении.
Тургенев не хотел видеть героев из числа революционеров-нигилистов или космополитически настроенных либералов. Но его болезненно привлекала сама российская действительность, в которой в непримиримом конфликте сходились жизненные силы одних и других. Изображению такой всеразъедающей схватки и посвящён роман «Отцы и дети» (1862). В нём два поколения приведены в жёсткое, постреформенное столкновение: одно - старое, потеснённое временем, воспитавшее в себе на докре-постнической идеологии культ любви, поэзии, дарового барского досуга; другое - новое, молодое, склонное к абсолютному отрицанию и материализации. Разлад между «отцами» и «сынами» не замыкается у Тургенева на родственных чувствах, но распространяется далее, захватывая сферы традиционного сыновнего приятия прошлого и настоящего в родном Отечестве. Отцовство предполагает неизбывную любовь старшего поколения к идущим на смену детям. Печальный драматизм конфликта в тургеневском романе и определяется нарушением устоявшейся семейственности в связях не только между поколениями, но ещё и между разъехавшимися социальными берегами русского общества. И «отцы», и «дети» ещё не доросли до идеи, которую первые «сообразовали» бы с первообразным Отцом, всё «благоволение которого в Сыне», а «дети» - с первообразным для всякого сыновства Сыном, в Котором находит полное успокоение «дух Отеческий» (архим. Феодор /Бухарев/).
Заметим, в споре барствующего либерала Павла Петровича с нигилистом-разночинцем Базаровым не может родиться истина, оттого что противоборствующие стороны неуклонно впадают в крайности, абсолютно разводящие их общие места: на каждое «да» одного здесь неуступчиво следует «нет» другого, заталкивая тем самым первого в космополитический либерализм, а его оппонента в топи нигилизма. Базаров жаждет ломки большой и безжалостной, чтобы всё вековечное и устоявшееся крошилось и рушилось. Ему непременно надо «место расчистить» и что-то, быть может, потом выстроить на нём; но что и когда выстроить и каким оно будет, это выстроенное, если из него убрать, скажем, духовное искусство Рафаэля и Пушкина, которое, по его словам, не более чем «чепуха и гниль», Базаров об этом как-то ещё не успел подумать. Его силы беспочвенно тратятся на пустые назидательные беседы с товарищем по университету Аркадием, на словесные (и несловесные) дуэльные схватки с хранителем дворянской старины Павлом Петровичем, на тихое и притя-
зательное внимание к «дворовой» жене Николая Петровича Фенечке с её нежными, алыми и пухлыми щёчками.
Не придя ни к чему определённому в судьбоносном назначении своего героя, Тургенев самым решительным образом собрался от него отделаться. Базаров порезал палец, заразился и помер. Смертельно заразиться возможно в жизни обыденной, бытовой; но в художественном произведении случайный исход канонически не уместен, поскольку всё сюжетное событие в нём определяется авторским замыслом: пришли «русские Инсаровы» в российскую действительность, но их время ещё не наступило...
Однако писателю ещё предстояло убедить читателя, что его Базаров - натура редкостная, героическая, и он показывает своего героя на смертном одре. Не совершив ничего героического в жизни, Базаров умирает как герой, не позволив себе в последние часы «повилять хвостом» перед вечностью. «Пока не трушу, а там забытье», - объяснит он своё душевное состояние «царственно» навестившей его Анне Сергеевне Одинцовой.
1860-е годы привнесли в творческое сознание Тургенева новые грани пессимизма, соотнесённые с явным сомнением в устроении мирской жизни по законам праведности и прогресса. История человечества всё более виделась писателю нескончаемым трагикомическим потоком «неизменного» и «неизбежного» [4, с. 105]. Эти мотивы нашли выражение в двух повестях - «Призраки» (1864) и «Довольно» (1865). Духовная неприкаянность, совпавшая с крахом либеральных надежд, отталкивала Тургенева от русской действительности и ещё сильнее скрепляла с чужой страной и чужой семьёй. То, что происходило в России, представлялось ему теперь непрочным и неопределившимся брожением, в котором всё разъезжалось и ничто не сходилось.
Свои сомнения и переживания этой поры Тургенев выразил в романе «Дым» (1867). Мир, по мысли писателя, вплотную подобрался к своему особому состоянию, в котором утрачены все проблески света: люди, сошедшиеся в жизненном действе, суетятся, ссорятся, спорят, «словно впотьмах». Из человека, казалось, навсегда ушла уверенность в себе.
Главный герой Григорий Литвинов с самого начала собирался стать скромным сельским хозяином и семьянином. Но прежде он попадает в круг соотечественников в Баден-Бадене и начинает задыхаться от их нескончаемой суетливости и пустословия. Жизнь, охваченная «газообразным клубением идей и мнений», будто опустила его на дно некой непролазно сгустившейся тьмы и душевной слякоти, и Литвинов, соприкоснувшись с нею, на какое-то время отстраняется от своих жизненных склонностей. Он предаётся страстному увлечению женщиной из аристократического круга, которая ещё в юные годы была его первой любовью. Ему почудилось, что
любовное чувство, связавшее их теперь, явится спасительным исходом от общей духовной одури.
Но Ирина уже отведала щедрую порцию развратной светскости; она привыкла к её обильным и даровым подношениям и в решительную минуту отказывается следовать за Литвиновым. Ему же теперь придётся искать «спасение» на родине. Он возвращается домой в поезде, устало и разочарованно поглядывает за окно и неожиданно с облегчением ловит себя на мысли, что вся эта нечистоплотная круговерть либералов и консерваторов, все эти пустозвонные революционные сходки в кружке Губарева или на пикнике генералов в Баден-Бадене, все эти славянофильствующие Потугины и иже с ними суть не более, чем дым из паровозной трубы, который, клубясь, цепляется за лесные посадки и тут же бесследно рассеивается.
Итоговую главу в историко-художественном исследовании России составил роман «Новь» (1876). Его явление совпало с драматическим «хождением в народ» революционно «нетерпеливых» нигилистов. Их действо, резко осуждённое Тургеневым, с некоторым сочувствием воспринимается «постепеновцем» Соломиным; но путь социального просвещения крестьянства, который они избрали себе с «детской неумелостью», объявляется им глубочайшим заблуждением.
Соломин в существе своём - великоросс. В нём органично сочетаются черты, которые Тургенев уже отмечал в «Записках охотника» в образах Хоря и однодворца Овсянникова: деловая «сметка», «себе на уме», склонность ко всему прикладному, жизненно необходимому.
Соломин, в отличие от Нежданова, Маркелова, отчасти Марианны, не «бунтует» народ, но собирается войти в его жизненное поле с чисто практической стороны. Он на артельных началах организует фабрику, строит библиотеку и школу. Именно такая «негромкая», «постепеновская программа», по мнению Соломина, и способна по-настоящему обновить лицо русской земли. Ибо в эпиграфе к роману сказано: «Поднимать следует новь не поверхностно скользящей сохой, а глубоко забирающим плугом».
Тургенев, с философическим умонастроением, воспитанный на сомнениях Г. В. Ф. Гегеля и Ф. Шеллинга, остро чувствовал трагико-драматически сложившуюся идею бытия, стремительную необратимость исторического времени. Это выработало в нём особое дарование к придирчивому, ничем не ограниченному созерцанию. Писатель очень тонко воспринимал всё естественное и обыденное и в этой обыденщине искал и находил воистину злободневное и прекрасное в своих быстро меняющихся очертаниях. Тургенев обладал изумительным качеством, позволявшим свободно отделять конечное от непреходящего, личное, субъективное от общего и полезно-необходимого. Это сообщало его образному письму живую полноту, подкупающую конкретность.
Тургенев, как признавался он сам, старался узреть и запечатлеть жизнь «в её преходящих образах», ясно понимая, что «слишком запаздывать нельзя» [цит по: 5, с. 152]. Его произведения своевременно схватывали малейшие всплески общественной истории и даже нередко опережали настоящее. Он безошибочно улавливал и то, что происходило в данный момент, и то, что только ещё намечалось, «носилось в воздухе».
Литература
1. Anthropos. Опыт энциклопедического изложения Духовной науки Рудольфа Штайнера : в 2 томах : в 7-ми разделах / сост. Г А. Бондарев. - Москва : Ин-т общегуманитарных исследований, 1999. - Том 2, разд. М^М. - 1999. - 889 с.
2. Батюто А. И. Тургенев - романист / АН СССР. Институт русской литературы. (Пушкинский дом). - Ленинград : Наука. Ленингр. отд-ние, 1972. - 389 с.
3. Есин А. Б. Психологизм русской классической литературы : Книга для учителя. - Москва : Просвещение, 1988. - 176 с.
4. Лебедев Ю. В. Тургенев. - Москва : Молодая гвардия, 1990. - 427 с.
5. Маркович В. М. И. С. Тургенев и русский реалистический роман XIX века (3050-е годы). - Ленинград : Изд-во ЛГУ, 1982. - 208 с.
