CC BY
180
References
1. Agapkina T.A. Silence // Slavic mythology: Reference Dictionary. -Moscow: International Relations, 2002. - Pp. 303-304.
2. AfanasyevA.N. Russian folk tales (complete edition in one volume). - Moscow.: Alpha-book, 2008.
3. Barsht K.A "Rubbish Wind" by Andrei Platonov: dispute with Descartes // Bulletin of Tomsk State Pedagogical University. Series: Human Sciences (Philology). - 2005. - № 6 (50.) - Pp. 62-67.
4. Bible. - Moscow: Russian Bible Society, 2005.
5. Varlamov A. Andrei Platonov. - Moscow: Molodaya Gvardia, 2011.
6. Vinogradova L.N. Another world // Slavic mythology: Reference Dictionary. - Moscow: International Relations, 2002. - Pp. 444-446.
7. Heller M. Andrei Platonov. In search of happiness. - Moscow: MIK, 2000.
8. Gunther H. "Mixing of living beings": the man and the animal by Andrei Platonov // Website of the journal "New Literary Review." - URL: www.nlobooks.ru/node/1008
9. Zabolotskii N. The face of a horse // Zabolotskii N. Columns, poems, poem. - St. Petersburg: Severo-Zapad, 1993.
10. KarasevL.V. Driving on a slope (emptiness and matter in the world of Andrei Platonov) // Problems of Philosophy. - 1995. - № 8. - P. 123-143.
11. Karasev L.V. Mark off childhood ("permanent" in A. Platonov) // Problems of Philosophy. 1990. № 2. Pp. 26-43.
12. Malygina N.M. Andrei Platonov: poetics of "return". - Moscow: TEIS, 2005.
13. Malygina N.M. The art world of Andrei Platonov. - Moscow: MPU, 1995.
14. MeletinskyE.M. The hero of a fairy tale. - Moscow - St. Petersburg.: Academy of Cultural Studies, Tradition, 2005.
15. PlatonovA.P. In a beautiful and violent world: Novels and Stories. - M.: Fiction, 1965.
16. Platonov A.P. Notebooks. - Moscow: Russian Academy of Sciences Institute of World Literature, 2006.
17. Platonov A.P. Happy Moscow: novels, novellas, short stories. - Moscow: Vremya, 2011.
УДК 82.091-4 Е.А. МИХЕИЧЕВА
доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой русской литературы ХХ - ХХ1 веков и истории зарубежной литературы Орловского государственного университета E-mail: inoliterat@maH.ru A.B. ЛАВРУШИНА
аспирант кафедры русской литературы ХХ - ХХ1 веков и истории зарубежной литературы Орловского государственного университета
UDC 82.091-4
E.A. MIKHEICHEVA
doctor of Philology, professor, Head of Department "The Russian Literature of the XX-XXI centuries and History of Foreign Literature", Orel State University E-mail: inoliterat@mail.ru A.V. LAVRUSHINA
postgraduate student, Department "The Russian Literature of the XX-XXI centuries and History of Foreign Literature", Orel State University
ХРОНОТОП «БЕРЛИН - РОССИЯ» В ЦИКЛЕ РАССКАЗОВ В.В.НАБОКОВА «ВОЗВРАЩЕНИЕ ЧОРБА» CHRONOTOPE "BERLIN - RUSSIA" IN V. NABOKOV'S SHORT STORY COLLECTION "THE RETURN OF CHORB"
В данной статье рассматривается пространственно-временная организация рассказов В.В. Набокова как отражение художественной системы писателя и как способ выражения идейно-художественного своеобразия его «малой» прозы. Типы хронотопов и их функционирование в антонимичной паре «Россия - Берлин» (свое - чужое) способствуют пониманию духовных исканий писателя-эмигранта.
Ключевые слова: Набоков, Россия, Берлин, хронотоп, пространство, время, герой, город, рассказ.
In the article spatio-temporal design of Nabokov's short stories is analysed as a reflection of author's artistic system and a way of expressing the singularity and originality of his works. Certain types of chronotope and their functioning in the antinomic pair "Russia - Berlin" (home - foreign) help to understand writer-emigrant's cultural search.
Keywords: Nabokov, Russia, Berlin, chronotope, space, time, the hero, the city, short story.
Владимир Владимирович Набоков принадлежал Набоков не считал случайным совпадением то обсто-к младшему поколению первой «волны» русской ятельство, что он родился в один день с Шекспиром эмиграции. Дата его рождения - 22 апреля 1899 года. и через сто лет после Пушкина: это было одним из
© Е.А. Михеичева, А.В. Лаврушина © E.A. Mikheicheva, A.V. Lavrushina
свидетельств собственной исключительности.
В отличие от своих старших собратьев по перу, покинувших Россию сформировавшимися и успевшими прославиться художниками, - А.Н.Толстого, А.И.Куприна, К.Д.Бальмонта, Д.С.Мережковского, З.Н.Гиппиус и других, Владимир Набоков успел опубликовать в России лишь один поэтический сборник (1916), который состоял из подражательных, юношески незрелых стихов. Поэтому не только «взросление», но и «рождение» его как поэта, прозаика, драматурга, литературоведа, переводчика, энтомолога и обладателя других ярких талантов приходится на годы эмиграции.
Набокова невозможно понять без учета двух составляющих его творчества: «тоска изгоя по земле, в которой он родился», объясняет его стремление во что бы то ни стало «удержать Россию» - в памяти и в творчестве, и необходимость приспосабливаться к чужому пространству, чтобы хоть как-то существовать в нем. Этим объясняется обязательное наличие двух пространственно-временных координат в его произведениях: России - прекрасного, незабываемого и невозвратного прошлого, и Германии (Франции, Чехословакии, США) - чужого, лишенного какого бы то ни было «духовного уюта» настоящего.
Особенно мучительное раздвоение ощутимо в его произведениях 20-х годов, когда он под псевдонимом Владимир Сирин писал свои «русские» романы и рассказы. Сборник «Возвращение Чорба» в первом издании (Берлин, 1930) включал в себя как стихи, так и прозу. В него вошло 15 рассказов, первый из которых, опубликованный в 1925 г. в газете «Руль», дал название циклу. Тема «возвращения» безраздельно владела писателем в эти годы. Действие рассказов происходит в меблированных комнатах в берлинских кварталах, в убогих квартирках внаем. Пространство эмиграции позволило воспринимать Россию как сновидение, как миф, как светлое воспоминание о прошлом.
В одном из стихотворений, вошедших первоначально в сборник «Возвращение Чорба», Набоков писал:
Как тяжело к окну прошаркаю, как захочу вернуть все то, дрожащее, весеннее,
что плакало во мне, и - всякой яви совершеннее -сон о родной стране.
[«Паломник», 4, 55].
Берлин в 1920-е годы был одним из перевалочных пунктов для русской эмиграции. Бежавшая от большевизма интеллигенция старалась уехать подальше - во Францию, Италию, Чехословакию, где условия жизни были лучше, где русские не воспринимались как вчерашние военные противники. В то же время русское население Берлина в то время было весьма значительно. Открывались русские издательства, газеты, журналы, рестораны для русских и с русской кухней. Везде слышалась русская речь. В Берлине,
несмотря на кризис, эмигрант мог найти работу. Но именно здесь особенно явным было осознание того, что России прежней уже не будет.
И.В. Гессен в книге «Годы изгнания» писал о своем ощущении Берлина в те годы: «Несмотря на немецкое гостеприимство, в чужой среде мы не могли не чувствовать себя инородным телом, в особенности по мере того, как из гостей, к которым любезные хозяева стараются примериться и угождать, мы превращались в сожителей, цыганским наклонностям коих все настойчивей противопоставлялись в повседневном быту заскорузлые традиции, закоренелые обычаи и навыки и, главным образом, пожалуй, феноменальная расчетливость, исторгавшая иногда невольный крик изумления» [1, 52-53].
Набоков «возможно, и не любил Берлин, но город, несомненно, был тем горизонтом, на фоне которого обретали плоть и действовали его персонажи» [7, 19], - так определил место и роль Берлина в жизни и творчестве писателя один из исследователей. Обитая в разных немецких пансионах, Набоков в свои произведения включал приметы русского неприкаянного быта в Берлине. Исследователь С. Сомова замечает: «Эти улицы, дома, отраженные в причудливой мозаике набоковского письма, в его двоемирном изображении складывались в город Набокова, которым не любуешься, в образы горожан, к которым нескрываемое презрение. .. .У Набокова очевидна воля к сохранению своей культурной идентичности в чужой среде... Сопротивление раме социально-культурной среды порождает желание вырваться, возникает психологический комплекс порога, ситуации временности, ожидания, надежд на другое, поиска путей за пределы этой жизни - найти Россию в другой стране» [6, 18-19].
Почти во всех рассказах цикла «Возвращение Чорба» действие происходит в Берлине; исключение составляют рассказы «Порт» (Франция), «Рождество» (Россия). Сюжетообразующим началом в рассказах цикла становятся хронотоп Берлина и хронотоп России, то есть жизнь персонажей в пространственно-временных изменениях, в сменяющих друг друга положениях и обстоятельствах, в постоянных «параллелях» между прошлым и настоящим. Причем существенным представляется тот факт, что эти хронотопы составляют устойчивую пространственную оппозицию и соответствующие им внутренние границы.
Наиболее ярко эта оппозиция выражена в рассказе «Письмо в Россию». Письмо из Берлина, адресованное бывшей возлюбленной, живущей в России, начинается с воспоминаний: «Друг мой, далекий и прелестный, стало быть, ты ничего не забыла за эти восемь с лишком лет разлуки, если помнишь даже седых, в лазоревых ливреях, сторожей, вовсе нам не мешавших, когда, бывало, морозным петербургским утром встречались мы в пыльном, маленьком, похожем на табакерку, музее Суворова. Как славно целовались мы за спиной воскового гренадера!» [5,
47]. «Мелочи прошлого» - это то, что, по мнению Набокова, удерживает в нас воспоминания. С другой стороны, ожидание - «особенность интенции человеческого сознания, направленного на будущее» [2, 62], - в случае с героем Набокова сведено к нулю.
Автор письма рассказывает о жизни ночного Берлина. Описание изобилует деталями, погружающими в атмосферу большого города, с его автомобилями, кинотеатрами, трамваями, дешевыми гостиницами, манекенами в витринах магазинов, танцклассами и людьми, живущими в тесных клетках многоквартирных домов. Обитатели Берлина - миловидная девица со старым догом, «полная проститутка в черных мехах», «немолодой, усатый господин, с утра приехавший по делу из Папенбурга», «равнодушный вежливый привратник», «равнодушная старуха», кладбищенский сторож - «тяжкий калека на костылях, скрипевших при каждом размахе тела» [5, 50], - явно контрастируют с внешне вполне благополучной жизнью города.
Сквозь внешне нейтральный тон письма проступает тоска героя по другой жизни. Так, рассказывая, как проходит через мост поезд, «освещенный, хохочущий всеми окнами», герой проговаривается: «...я невольно воображаю теплые страны, куда укачу, как только добуду те лишние сто марок, о которых мечтаю - так благодушно, так беззаботно» [5, 49]. Описывая танцующих молодых людей в кабачке, он с горечью признается: «. а за дверью - моя верная, моя одинокая ночь.» [5, 50]. Заявляя, что «совершенно счастлив», блуждая «по улицам, площадям, по набережным вдоль канала», он чувствует «губы сырости сквозь дырявые подошвы». Смерть семидесятилетней старушки, повесившейся на могиле умершего мужа, кажется ему «детской улыбкой в смерти». Героя поражает своей значимостью символика случившегося - «белый невысокий крест», «приставшие желтые ниточки там, где натерла веревка», «серповидные следы, оставленные ее маленькими, словно детскими, каблучками в сырой земле у подножья» [5, 50]. И слова героя об «этой легкой и нежной смерти» заставляют думать, что у него самого неоднократно возникали мысли о самоубийстве.
Вся жизнь в Берлине - ненастоящая, как в кинематографе, который выводит на экран «более или менее дрессированных людей» [5, 49] или «глицериновую слезу, стекающую по щеке громадного женского лица», а иногда показывает скопище людей, толпу, являющуюся воплощением одиночеств. «Счастье мое - вызов», - утверждает лирический герой: вызов равнодушному городу и всему тому, «чем Бог окружает так щедро человеческое одиночество» [5, 50]. Письмо в Россию - попытка хотя бы мысленно вернуться в прошлое и сравнить теперешнюю жизнь с тем счастливым временем, «когда выходили из этих старинных сумерек, как обжигали нас серебряные пожары Таврического сада.» [5, 47-48].
Время в рассказе «Письмо в Россию» статично и динамично одновременно: герой описывает события
одной ночи и утра, но на самом деле - это вся его теперешняя, настоящая жизнь, состоящая из таких вот повторяющихся отрезков времени.
Пространство в рассказе, с одной стороны, открыто - это пространство всего города, с другой стороны, замкнуто, ибо из него невозможно вырваться. Единственное, что составляет смысл теперешней жизни героя, - возможность пересечь границу узкого пространства комнаты и выйти в пространство более широкое - на улицу, где можно наблюдать не свою, а чужую жизнь. Происходит резкое деление времени и пространства на «свое» и «чужое».
Слияние «малых» хронотопов в единый «большой» хронотоп является особенностью эпических произведений. Рассказ «Письмо в Россию» включает в себя пространственно-временную организацию меблированной комнаты, улицы, кладбища... Как правило, человек на улице теряет свою индивидуальность, сливаясь с людским потоком и уподобляясь ему. У героя рассказа «Письмо в Россию», находящегося на границе и сбоку основного людского потока, нет иного выхода, как слиться с самой ночной улицей, стать частью ее, превратиться в безличность: «Прокатят века (...) .все пройдет, все пройдет, но счастье мое, милый друг, счастье мое останется, - в мокром отражении фонаря, в осторожном повороте каменных ступеней, спускающихся в черные воды канала.» [5, 50].
Частные хронотопы могут находиться в составе общего хронотопа: переплетаться, сменяться, сопоставляться, противопоставляться. Примером такого взаимодействия пространственно-временной организации Берлина и России является рассказ «Звонок».
Герой рассказа Николай Степанович в годы революции и гражданской войны «повоевал, нехотя и бессердечно», потом «перешел к белым» [5, 38]. Эмигрировав из России («.наконец, Россия дала ему отпуск, по мнению иных, - бессрочный» [5, 38]), он «побывал и в Африке, и в Италии, и почему-то на Канарских островах, и опять в Африке, где некоторое время служил в иностранном легионе». Семь лет скитаний во многом изменили его: «. он окреп, огрубел, лишился указательного пальца, изучил два языка - итальянский и английский». Прежним остались лишь его смех да тяга к странствиям - «это великолепное шатание по свету, волнение свободы, свобода, о которой мечталось в детстве» [5, 39].
В памяти Николая Степановича продолжала жить Россия, которая «долго держала его» и старалась удержать - «Тверью, Харьковом, Белгородом, -всякими занимательными деревушками.», и мать, уехавшая в эмиграцию. «Господи, какая сутолока на Николаевском вокзале. Не стой так близко, сейчас поезд тронется. Ну вот, - прощай, моя хорошая.» [5, 38], - эта картина прощания с матерью - семилетней давности - отчетливо встает у него перед глазами. Зная, что мать в Берлине, Николай Степанович принимает решение найти ее.
В Берлине многое напоминает о родине: «На улицах там и сям накрапывала русская речь.», «Опять русские!». О далеком русском напоминала и вывеска, где значилась фамилия их семейного дантиста: «Зубной врач И.С. Вайнер. Из Петрограда». Берлин в силу этого представляется частью России: «В этой заблудившейся русской провинции, наверное, все друг друга знают» [5, 40].
Николай Степанович помнит облик матери при прощании на вокзале, но не может воспроизвести целостно ее образ, в памяти сохранились только детали: «.. .темные волосы с налетом седины у висков, большой бледный рот, потрепанный макинтош, в котором она была в последний раз, и усталое, горькое, уже старческое выражение, которое появилось на ее увядшем лице в те бедственные годы» [5, 42]. Осознавая, что семь лет - срок большой, Николай Степанович волнуется перед встречей: «Она, должно быть, здорово постарела»; «Как она встретит его? Нежно? Или грустно? Или совсем спокойно?» [5, 41].
Сомнения героя оправдались: свидание с матерью было полно неловкостей, недоговоренностей, сковывало чувства обоих. Так, на лестнице Николай Степанович «два раза споткнулся», в доме погасло электричество, и звонок не зазвонил; встреча с матерью произошла в темноте, при этом Николай Степанович «толкнул что-то (вероятно, подставку для зонтиков)», потом «опять стукнулся (на этот раз о полуоткрытую дверь, которая со звоном захлопнулась)» [там же]. Главная неловкость встречи сына с матерью после семилетней разлуки состояла в том, что мать с нетерпением ждала вовсе не сына, а молодого любовника («великолепный, облитый блестящим кремом пирог, двадцать пять праздничных свечечек, две тоненьких рюмки» [5, 46]). Напрасно пытается сын вернуть ее в прошлое - несвоевременность его визита становится очевидной. И он это чувствует по поведению матери: «Она была странно рассеянна, словно прислушивалась не к его словам, а к чему-то постороннему, грозящему и неизбежному.». Да и сам облик матери не кажется ему знакомым: «. после того, как он рассмотрел ее искаженное красное лицо, ее искусственно желтые волосы, - ему казалось, что и голос ее уже не тот» [5, 44]. Звонок в парадной, попытка Николая Степановича открыть дверь, запрет матери, ее рыдания, и - очередное прощание: «Прощай, моя хорошая» [5, 47]. Возвращение сына к матери так и не состоялось: оказалось невозможным пробить стену отчуждения, и главной причиной тому было «чуждое» пространство - Берлин, оторванность героев от пространства «родного» - от России.
Повышенная насыщенность художественного пространства, как правило, сочетается с пониженной интенсивностью времени, и наоборот: слабая насыщенность пространства - с насыщенным событиями временем. Для Николая Степановича время то мчится в его обычной жизни: «Во время путешествия забываешь названия дней: их заменяют города» [5, 44], то тянется - это ощущается и по общей тяжелой ат-
мосфере, царящей в комнате, и по молчанию, которое то и дело возникает между ним и матерью: «Оба замолчали. Она опять села. А Николай Степанович старался себя заставить обнять ее, приласкаться к ней, спросить.» [5, 45]. Упоминанием о странствиях героя, о давности его прощания с Россией и с матерью автор отдаляет события во времени: складывается ощущение, что герой - человек в возрасте, проживший очень долгую и сложную жизнь. На самом деле герою всего лишь 28 лет, и у него впереди вся жизнь: «Завтра утром я покачу дальше. (...) Мне хочется теперь на север, - в Норвегию, что ли. А то на море, китов бить» [5, 47].
В ценностных ориентациях кроется глубокое отличие героев рассказа «Письмо в Россию» и «Звонок». Один так и не нашел своего места в жизни, оторвавшись от России; другой ведет насыщенную жизнь, отсюда и Берлин воспринимается им иначе -как часть России, и разочарование не останавливает его движения в пространстве и во времени.
Николай Степанович попадает в замкнутое пространство комнаты матери из открытого свободного пространства своих путешествий. Ему тяжело находиться в этой маленькой комнате не только из-за неловкости, возникающей при общении с матерью, но и потому, что он давно свободен от опеки, от тесноты общения, он предоставлен самому себе: «. да и вообще я - вольная птица.» [5, 45]. Из этой маленькой душной комнатки («Ну вот, - можно свечи тушить, -а то сидим прямо как в склепе») герой выходит опять на свободу, в открытое пространство, частью которого становится воспоминание о прошлой жизни, о навсегда потерянной матери, о России.
В рассказах Набокова, где сюжетообразующим началом становится хронотоп Берлина, мотив чужбины, чужого города напрямую связан с субъективным временем повествователя. Русские эмигранты в Берлине представляли собой не однородную массу: одни чувствовали себя вырванными из привычной знакомой среды и терялись среди незнакомого и враждебного мира, другие, напротив, ощущали себя вполне комфортно. Но во многом отношение к тому, что окружает в повседневной жизни, напрямую связано с мирочувствованием персонажа.
Молодой человек из рассказа «Благость», скульптор, ждет возлюбленную на берлинской улице близ Бранденбургских ворот. Сегодня мир воспринимается им как нечто враждебное: «черные занавески, висевшие, как клочья рваных знамен» в мастерской, «черепичные крыши Берлина, - очертанья их менялись, благодаря неверным внутренним переливам стекла»», утро - «прищуренное, жалкое», люди - «усталые и хищные лица», «нечисто выбритые», «в глазах - мутная тошнота» [5, 118-119]. Такое настроение - следствие ссоры с возлюбленной и подозрений в ее неверности. Герой, простояв «с час, быть может, больше» [5, 120], продрогнув, вернулся в свою мастерскую, так и не дождавшись любимой.
Важную роль в рассказах Набокова играют второ-
степенные персонажи, они помогают раскрыть внутренний мир героя. Как и в создании образа главного героя, важную роль играют детали. Набоков скрупулезно описывает внешность продающей открытки старушки и обстановку вокруг нее. Одежда свидетельствует о том, что не от хорошей жизни вышла она на улицу: «На ней было что-то вроде короткого тулупчика - желтый плюш, сборки у поясницы», «добрые, тихие складки на маленькой круглой шляпе, на потертых утиных сапожках». Трогательное что-то было и в том, как она садилась на табурете («табурет был слишком для нее высок, ей пришлось сперва поерзать, подошвы ее тупых сапожков попеременно отделялись от панели» [5, 120]), и как смотрела на людей - с надеждой («. они пошли дальше, ничего не купивши, а старушка только улыбнулась, вставила обратно открытки, углубилась опять в свою красную книгу» [5, 122]). Герой, ожидающий свидания, уже не отделяет себя от продавщицы (она «тоже ждала»). Оба соединяются в отчаянии от несбывшихся надежд: «Мне становилось холодно. Папироса тлела криво и горько. Волны неприязненной прохлады обдавали грудь. Покупатель не шел» [5, 120].
Ключевым в рассказе становится эпизод, когда солдат с гауптвахты дает замерзающей продавщице горячий кофе с молоком: «Я никогда не видал, чтобы пил человек с таким совершенным, глубоким, сосредоточенным наслаждением. Она забыла свой лоток, открытки, холодный ветер. (...) Она пила долго, пила медленными глотками, благоговейно слизывала бахрому пенки, грела ладони о теплую жесть. И в душу мою вливалась темная, сладкая теплота. Душа моя тоже пила, тоже грелась - и у коричневой старушки был вкус кофе с молоком» [5, 121]. Картина соучастия, душевного тепла, которое возникает между солдатом и старушкой, меняет что-то и в самом герое: «. я почувствовал нежность мира, глубокую благость всего, что окружало меня, сладостную связь между мной и всем сущим. (...) Я понял, что мир вовсе не борьба, не череда хищных случайностей, а мерцающая радость, благостное волнение, подарок, не оцененный нами» [там же].
Меняется и мир вокруг героя: радость «дышит вокруг меня повсюду, в пролетающих уличных звуках, в подоле смешно подтянутой юбки, в железном и нежном гудении ветра, в осенних тучах, набухающих дождем» [5, 121]. В элементах городской жизни он увидел «изумительные маленькие движения» - косичку девочки, «крупные косые капли дождя», «божественная печаль в лиловатом овальном глазу у лошади», вспомнил свою уютную мастерскую, ощутил «мягкую щепотку мысли, начинающей творить», и стук каштанов о крышу трамвая воспринимал «с чувством пронзительного счастья» [5, 122]. Меблированная комната-мастерская, которую снимал скульптор и которая давила на него («среди мусора, гипсовых осколков, в пыли высохшего пластилина»), теперь представляется ему уютной и теплой.
В рассказе «Катастрофа», герой которого Марк
живет в ожидании самого счастливого момента своей жизни - свадьбы с любимой женщиной, интересно представлено пространство города, который весь пронизан солнечными лучами, «волшебными, неожиданными казались эти верхние выступы, балконы, карнизы, колонны, резко отделяющиеся желтой яркостью своей от тусклых фасадов внизу» [5, 115], во всех направлениях пересекается трамваями, прохожими, самим Марком, его «двойником». Какая-то деталь, выбивающаяся из круга привычных вещей, упрямо предостерегает Марка, сулит ему несчастье в будущем, указывает на приближение смерти. И уже находясь между жизнью и небытием, Марк продолжает видеть пространство, яркое и праздничное, при котором время неуклонно идет вперед: «Волнуясь и блистая, празднично и воздушно уходила в небесную даль вся эта зодческая прелесть, и Марк не мог понять, как раньше не замечал он этих галерей, этих храмов, повисших в вышине» [5, 116]. Хронотоп города с площадью, улицей - открытым, уходящим в бесконечность пространством - вступает в противоречие со временем человеческой жизни, которое резко ограничено смертью.
Таким образом, анализ рассказов В.Набокова, предпринятый в данной работе и других исследованиях (см. статью Е.А. Михеичевой «Философский рассказ в творчестве В.Набокова», [3]), дает нам основание полагать, что мир набоковских героев пронизан временными и пространственными представлениями, бесконечно многообразными и глубоко значимыми. В его рассказах имеет место время биографическое (детство, юность, зрелость, старость), историческое (происходит смена эпох, поколений), космическое (бесконечность времени и пространства), календарное (смена времен года), суточное (день - ночь, утро - вечер). Философский смысл приобретает соотнесенность прошлого, настоящего и будущего как в масштабе вселенной, так и в краткой человеческой жизни.
Таким образом, сюжетообразующими в цикле рассказов В.Набокова «Возвращение Чорба» становятся хронотопы Берлина и России. «Семантика» составных частей - это «частные хронотопы», включенные в универсальный и всеобъемлющий образ пространства-времени, который также распадается на составляющие.
1. Хронотоп меблированной комнаты (маленькое, душное пространство) - «Звонок», «Возвращение Чорба» (гостиничный номер), «Порт», «Письмо в Россию» (съёмная комната). И в этом предельно суженном пространстве чужого города героев посещает прошлое, связанное с Россией (свое, родное). К этой категории примыкает хронотоп комнаты -маленького флигеля («Рождество»), кабака («Порт», «Путеводитель по Берлину», «Бахман»).
2. Хронотоп двора - (полузакрытое пространство) близок к хронотопу комнаты, но отличается меньшей закрытостью. Хронотопу двора противопоставлен хронотоп пустыря (полуоткрытое простран-
ство);
3. Хронотоп улицы, площади, где происходит или слияние героя с толпой, с улицей («Сказка», «Письмо в Россию»), или возникает их противостояние («Картофельный Эльф»);
4. Хронотоп города, характеризующийся еще большей открытостью пространства. Время, связанное с хронотопом Берлина, - неприглядное настоя-
щее и иллюзорное будущее.
5. Хронотоп страны - максимальная открытость пространства и времени. Подобной открытостью в рассказах Набокова обладает только прошлое - все то, что связано с Россией. Берлинское настоящее и даже иллюзорное будущее для русских эмигрантов ограничено хронотопом комнаты, двора, улицы, города (и других чужих городов).
Библиографический список
1. Гессен И.В. Годы изгнания. Жизненный отчет. Париж: YMKA - PRESS, 1979.
2. Гусев Д.В., Желтикова И.В. Эсхатология и ожидание будущего в мифологическом мышлении // Ученые записки Орловского государственного университета. № 1 (35), 2010.
3. Михеичева Е.А. Философский рассказ в творчестве В.В.Набокова //Жанр философского рассказа в русской литературе рубежа Х1Х-ХХ веков. Орел, 2008.
4. Набоков В. Круг / Вст. ст. А. Битова. Л.: Худож. литература, 1990.
5. Набоков В.В. Рассказы. Воспоминания / Сост., подгот. текстов, предисл. А. С. Мулярчика. М.: Современник, 1991.
6. Сомова С.В. Психологический комплекс граница - порог - рама в судьбах и творческой рефлексии писателей русской эмиграции в Германии 20-х - 30-х гг./ Граница и опыт границы в художественном языке. Вып. 5. Самара: Самар. Гуманит. Акад., 2007. - Отдельный оттиск.
7. Шлегель К. Восприятие города: Набоков и таксисты // Культура русской диаспоры: Владимир Набоков. Материалы научной конференции. Таллинн - Тарту, 14-17 января 1999. Таллинн, 2000.
References
1. GessenI.V. Years of exile. Lifelong Records. - Paris: YMKA - PRESS, 1979.
2. Gusev D.V, Zheltikova I.V. Eschatology and the expectation of the future in the mythological thinking / Scientific Notes of Orel State University. - № 1 (35), 2010.
3. Miheicheva E.A. Philosophical narrative in Nabokov's works // Genre of philosophical story in the Russian literature at the turn of XIXth century. - Orel, 2008.
4. Nabokov V.V. The Circle / Introductory article by A. Bitov. - Leningrad: Khudozhestvennaya Literatura, 1990.
5. Nabokov V.V. Short stories. Memories / Compiler, editor: A.S. Mulyarchik. -Moscow: Sovremennik, 1991.
6. Somova S.V. Psychological complex boundary - threshold -frame in the fates of writers and creative reflection of Russian emigrant writers in Germany 1920-30s. / The boundary and experience of the boundary in the literary language. Issue 5. - Samara: Samara Humanitarian Academy, 2007. - Reprint.
7. Schlegel K. The Perception of the city: Nabokov and taxi-drivers / / Culture of the Russian Diaspora: Vladimir Nabokov. Materials of Scientific Conference / Tallinn - Tartu, 14-17th January 1999. - Tallinn, 2000.
