CC BY
235УДК 27-67:27-727
ХРИСТИАНСКИЙ ВЗГЛЯД НА ЯЗЫЧЕСТВО: ДУХОВНАЯ КОНКУРЕНЦИЯ ИЛИ
ОРГАНИЧЕСКАЯ НЕСОВМЕСТИМОСТЬ?
© Бухараев Ярослав Владимирович (протоиерей Кирилл Бухараев), к. ист. н., доцент
Казанский (Приволжский) федеральный университет, Казанская православная духовная семинария (Россия)
Вероучительная непримиримость христианства по отношению к язычеству общеизвестна: сказать, что христианство по своей внутренней интенции категорически не имеет с язычеством ничего общего, означает сказать избитую банальность. Другое дело, что, видимо, в каждую эпоху, в связи с изменениями социальных условий, обществу, не отягощённому в большинстве своём богословскими знаниями, необходимо новое прочтение этого факта. Церковь же, в свою очередь, в тот или иной исторический период стоит перед необходимостью выработки некой апологетической позиции, соответствующей изменившимся социальным условиям, которая была бы понятна обществу.
Проблема в том, что христианский взгляд на взаимоотношения с любыми другими религиозными системами исходит из осознания собственной исключительности, в то время как для секулярной науки (равно как и для системы демократических прав и свобод) все религии равноправны и, возможно, даже равноценны. В результате, в религиоведческом арсенале появляются теории «рационального выбора религии», «религиозной мобилизации», «рыночной религиозной ниши», «религиозной экономики», «религиозного предложения» (religioussupply-sidetheory), «рационального выбора модели религии» [Руткевич 2012: 208], в которых любые разногласия между религиями, даже по вероучительным вопросам, рассматриваются в контексте «конкуренции» на «рынке религиозных услуг». Есть подход, где конкуренцию религий между собою рассматривают с оккультных позиций - в данном случае всё сведётся к «борьбе эгрегоров». Вообще, выражения «конкуренция религий», «рынок религиозных услуг» стали общеупотребительными и чаще применяются далеко за пределами собственно научного обихода - в этом легко убедиться, набрав эти выражения в Интернет-поисковиках. В любом случае, в приведённых выше форматах невозможно сколь-нибудь адекватно отразить христианский взгляд на язычество.
Начнём разговор о христианском отношении к язычеству с самого термина «язычество». В русской лингвокультуре этот термин является производным от слова «язык», которое в данном случае означает не только саму речь, не только некое наречие, свойственное определённому племени, но и собственно само племя, народ - именно такой набор значений воспроизводит «Полный церковно-славянский словарь» [ПЦСС: 849]. Соответственно, термин «язычество» можно несколько вольно обозначить как «народную религию». Естественно, что у каждого народа она будет своя. Но уже упомянутый словарь определяет само язычество, более жёстко придерживаясь христианских позиций: «Язычество=идолопоклонство, многобожие, политеизм, поклонение идолам, как мнимым божествам» [ПЦСС: 850].
И вот тут мы сталкиваемся с принципиальной христианской позицией, которая не позволяет найти с язычеством хоть какие-то точки соприкосновения: с христианской точки зрения языческие божества являются мнимыми. Это не означает, что с точки зрения христианства те или иные существа духовного мира, почитаемые у различных народов, не существуют вовсе. Существуют, но не обладают божественным достоинством, относятся исключительно к разряду падших ангелов, о чём весьма недвусмысленно сказано в Псалтири, ветхозаветной книге Священного Писания, содержащей духовные гимны: «Ибо
20
все боги народов - идолы, а Господь небеса сотворил» (Пс. 95, 5)1. Языческие боги не имеют никакого отношения к сотворению мира (ибо «Господь небеса сотворил»), и, если в тех или иных древних мифологиях им приписывается такая роль, то это есть искажение истинного положения дел, инспирированное самими же демоническими силами. Кстати, в ветхозаветном иудаизме впервые «Бог» и «Господь» используются как синонимы, чего не могло вместить языческое сознание. Сотворивший мир, в языческих мифологиях, как правило, устранён последующими поколениями богов или же самоустранился, то есть Творец не является Господином мира, а мир отдан узурпаторам, установившим в мире жестокие и несправедливые законы.
Непримиримость ветхозаветного иудаизма по отношению к любым проявлениям язычества общеизвестна - ветхозаветное законодательство жёстко демаркирует иудеев -единственных монотеистов дохристианской эпохи - от всех прочих племён мелочными установлениями, опутывавшими жизнь иудея на всякое время и во всяком деле так, чтобы выполняя Закон, у него не осталось шанса даже внешне быть похожим на язычника. Религиозный закон предписывает иудеям не иметь никакого общения с языческими народами, даже не разговаривать с ними; пройдя через языческие селения, положено было отрясать пыль с одежды и ног, чтобы даже так, посредством бездушного вещества, языческая зараза не прилипла бы к иудею. А в вопросе об участии иудеев в языческих религиозных обрядах иудейский Закон запредельно строг - единственное и неотвратимое наказание, полагавшееся за это, - смерть (например: «Ворожеи не оставляй в живых» - Исх. 22, 18; «Приносящий жертву богам, кроме одного Господа, да будет истреблён» - Исх. 22, 20). Это непримиримое отношение к язычеству как явлению (но не к язычникам как к людям вообще и носителям Образа Божьего) христианство от иудаизма унаследовало.
Мнимость, ложность языческих божеств в представлении христиан является не просто некой принятой априори аксиомой. Эта позиция может быть исчерпывающе обоснована теологически - естественно, при этом надо находиться на позициях креационизма. Обоснование это будет достаточно пространным и построено преимущественно на обращении к авторитету и содержанию Священного Писания.
Итак. Мир создан Богом по предвечному замыслу, в числе прочих творений был создан и человек, причём создание человека венчало Творение, то есть человек был создан в последнюю очередь. Первозданные люди, то есть Адам и его жена до грехопадения и, соответственно, до изгнания из рая, находились в состоянии непосредственного богообщения. Это выражалось в даровании Богом человеку заповедей: «возделывать и хранить» рай (Быт. 2,15) , заповедь о том, что пищей человеку будут плоды деревьев (Быт. 2, 16), и единственная запретительная заповедь - не вкушать плодов с «древа познания добра и зла» (Быт. 2, 17). Также Священное Писание говорит о такой форме взаимодействия человека с Богом как соработничество Творцу: Бог приводил к Адаму животных и Адам нарекал им имена (Быт. 2, 19-20).
Дело ещё в том, что человек, согласно христианским представлениям, занимает совершенно особое место в мироздании, поскольку является обладателем уникального соединения двух естеств: физического тела, являющегося принадлежностью видимого нам физического мира, и безсмертной2 души, которая совершенно иноприродна физическому миру, то есть не состоит, например, из неких неизвестных науке элементарных частиц, имеющих пусть и исчезающе малую, но всё-таки массу. Собственно, человек является единственным во всём мироздании личностным существом, обладающим двумя природами:
1 Церковнославянский текст содержит ещё более выразительный перевод: вместо «идолы» - «бесы», т. е. демоны. В данном случае эти разночтения перевода не должны создавать у читателя смущения: идол есть изображение демона из веществ материального мира (образ, икона), через которое осуществляется взаимодействие людей с изображённой нематериальной сущностью.
2 Церковная традиция продолжает придерживаться этого дореформенного написания приставки «без» перед шипящими звуками, мотивируя это тем, что проведённая в первые годы большевистского режима языковая реформа сознательно насыщала письменную речь «бесами».
21
другой вид личностных существ - ангелы - бесплотны, то есть являются исключительно духовными существами, лишёнными какой-либо телесности; животные же, обладая физическим телом, лишены личностной природы, а в падшем мире лишены безсмертия души - для животных безсмертие возможно только на уровне вида. Эта особенность человека не случайна - согласно Божественному замыслу человек призван стать возглавителем всего видимого нами мира. «Человек в определённом смысле является формирующим принципом всего земного бытия» [Леонов 2013: 32]. Человек задумывался как некий транслятор Божественных энергий в тварный (сотворённый Богом) мир, через человека мир должен был воспринимать эти энергии и совершенствоваться. Первозданный человек в раю обладал известным совершенством, но это совершенство не было конечным, человек был создан Богом совершенствующимся, способным к теозису (обожению).
Однако это состояние было нарушено грехопадением, преступлением той самой единственной запретительной заповеди. Собственно, грех вообще есть преступление божественных установлений. Мало того, что заповедь была нарушена - когда Бог предложил людям покаяние3, эта возможность была людьми фактически отвергнута, люди вместо покаяния прибегли к самооправданию. В результате, грехопадение имело катастрофические последствия: состояние природы первых людей кардинально поменялось, божественная благодать, ранее обитавшая внутри человека, теперь была вытеснена грехом, человек стал подвержен тленности и смерти. Вместе с человеком исказился и мир: по словам апостола Павла «Посему, как одним человеком грех вошёл в мир, и грехом смерть перешла во всех человеков...» (Рим. 5, 12). Поскольку Бог не может соединиться ни с чем нечистым и греховным, первые люди были им отвергнуты, прокляты - «проклятием», согласно Катехизису святителя Филарета (Дроздова), именуется осуждение греха праведным судом Божиим.
Важно понимать, что проклятие - это не месть за совершённый людьми поступок, разделивший их с Богом, но средство к исправлению. Исправление, в первую очередь, лежит на пути избавления человека от гордости, которая и есть корень грехопадения. Человек, лишённый всецелой подпитки Божественными энергиями, в полной мере начинает ощущать собственную несамобытность4, то есть зависимость в своём бытии от Бога, что должно приводить к осознанию собственного духовно-нравственного ничтожества, и, в свою очередь, должно рождать смирение и покаяние. Всё это требуется для того, чтобы вернуть человека на тот путь, что был ему предначертан и предложен Богом. Бог, однажды сотворив человека и предназначив человеку определённую роль в деле Божественного домостроительства (так принято именовать творение и дальнейшее существование мира), не может отменить собственных определений относительно него. По словам апостола Павла «.дары и призвание Божие непреложны» (Рим 11, 29). Есть русская поговорка, иллюстрирующая этот тезис: «Бог дважды не судит», то есть Бог не меняет своих решений, а, следовательно, если человеку Божественным замыслом предназначена определённая роль, то так оно и будет. Бог не хочет погубить своё возлюбленное творение, а хочет восставить его на выполнение предначертанного. Но есть одно «но» - падший человек не может исполнять то, что ему предназначено Богом. Вместо того чтобы служить посредником в излиянии Божественной благодати в тварный мир, человек становится источником не преображения, а искажения этого мира: «Тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего её.» (то есть человека) «... вся тварь совокупно стенает и мучается доныне. » (Рим. 8, 20-23).
Главный итог грехопадения состоит в том, что люди лишились возможности непосредственного богообщения - Божественная благодать более не вливается в человека
3 В греческом языке это слово имеет отличное от славянского происхождение: то, что мы в русской лингвокультуре выводим отталкиваясь от Каина, первого убийцы (раскаяние означает стремление более не подражать Каину), в греческом звучит как «метанойя», то есть буквально - «перемена ума».
4 Единственным самобытным существом в мироздании является Бог, поскольку Он не зависит ни от чего или от кого-либо как по началу Своего бытия, так и в самом Своём бытии.
22
путём, казавшимся столь «естественным» во время жизни первозданных людей в раю. Как существо несамобытное, человек нуждается в восстановлении связи с Богом - человеку потребовалась религия. Термин «религия» хоть и имеет дохристианское происхождение, но провиденциально указывает именно на то, что этот социальный институт является не людской выдумкой, а божественным установлением. В буквальном переводе на русский это слово означает «восстановление связи». В христианском контексте очевидно, что это восстановление утраченной связи с Богом.
Действительно, Священное Писание, повествуя о жизни людей после утраты рая, практически сразу даёт нам основания говорить о том, что уже первое поколение рождённых на Земле от падших прародителей имело религиозный культ. Повествование четвёртой главы книги Бытия недвусмысленно указывает на этот факт - Каин и Авель приносили жертвы Богу от плодов своего труда; жертву Авеля Бог принял, а Каинову жертву - нет (Быт. 4, 3-6). Логично предположить, что Адам и Ева рассказывали своим потомкам обо всём, с ними произошедшем, равно как Бог открывал людям5 необходимость установления богопочитания в ритуализированных формах. В дальнейшем ветхозаветном повествовании упоминания о принесении жертв и устроении специально предназначенных для этого мест -жертвенников - становятся регулярными: например, Ной, выйдя из ковчега, устроил жертвенник и принёс Богу жертвы (Быт. 8, 20-21), Авраам, ещё до перемены имени, будучи Аврамом, создал жертвенник (Быт. 12, 7), и этот ряд может быть продолжен.
Таким образом, жизнь древнего человечества в качестве неотъемлемого элемента содержала практику принесения жертв и создания специализированных мест для этого. Правда, опираясь на свидетельства Священного Писания, ничего определённого о содержании этих древних культов мы сказать не можем - нам известен только сам факт их наличия. Можно сказать, что линия, идущая от Ноя и Авраама, может быть названа, под теологическим углом зрения, «древней истинной религией», в том смысле, что в её рамках почитался истинный Бог. В дальнейшем эта линия нашла своё воплощение в иудейской религии в том её виде, как она сформировалась после исхода иудеев из Египта и дарования им Синайского законодательства. Повторимся, данное законодательство отличалось тем, что предельно жёстко демаркировало иудеев от всех прочих по той причине, что в тот период религиозные представления всех народов, кроме иудеев, с христианской точки зрения, не могут считаться истинными, основанными на почитании истинного Бога.
Отдельный вопрос заключается в том, в каком соотношении находятся ветхозаветная древнейшая религия, ветхозаветный иудаизм и христианство. Все их можно рассматривать как последовательные стадии одного процесса. Но между первыми двумя и христианством есть серьёзная разница: христианство возникает после искупительной Крестной Жертвы Христа, когда для верующих во Христа и признающих его Господом и Богом открывается возможность спасения, то есть попадания души в рай по разлучении её с телом. До этого момента человек живёт под законом греха, так что никто, даже праведники, не могли рассчитывать на то, чтобы оказаться в райских селениях6. В этом смысле христианство позиционирует себя как религию, имеющую преемство от иудаизма, но куда более совершенную и высокую. Ветхозаветное Откровение с христианских позиций носит неполный, «пропедевтический» характер (апостол Павел пишет о Законе как о «детоводителе ко Христу» - Гал. 3, 24), в то время как новозаветное Откровение рассматривается как полное и не нуждающееся в каких-либо дополнениях. Соответственно,
5 В Ветхом Завете немало мест, где говорится о том, что Бог прямо обращается к тому или иному человеку и указывает ему, что он должен сделать. Эти факты не должны смущать в том смысле, что по изгнании из рая человек лишён непосредственного богообщения - противоречия здесь нет. Бог проклятием связал согрешившего человека, но никак не Самого Себя.
6 Те немногочисленные праведники, что оказались в раю до Крестной Жертвы Христа, были взяты на небо «в теле», то есть не испытав физической смерти, по особому произволению Божию. Церковное предание говорит всего о нескольких ветхозаветных праведниках, удостоившихся такой чести: допотопный патриарх Енох, пророки Моисей и Илия. Существует мнение, что перед Вторым Пришествием Христа они на краткий миг испытают физическую смерть, чтобы общее правило даже в этом не было бы нарушено.
23
все прочие религии с христианских позиций будут считаться, как минимум, менее совершенными (это относится к монотеистическим религиям), либо ложными - все остальные кроме монотеистических.
Откуда же взялись все эти многочисленные религии, основанные на почитании явлений и предметов видимого мира, или на почитании неких потусторонних сущностей -«богов с маленькой буквы»? В самом общем виде христианский ответ на этот вопрос таков: появление подобных религий является результатом забвения истинного Бога, и, соответственно, подмены объекта поклонения. Происходит это, естественно, не без активного участия в этом деле самих демонических сил. Можно сказать, что язычество есть проявления такого типа социального поведения как ритуализм (по Р. Мертону): форма сохранена и даже приобретает незыблемую сакральность, но истинный смысл производимых действий забыт, не осознаётся и подменяется неким новым, искажённым смыслом (или же рефлексия относительно смысла производимых действий отсутствует вовсе).
Данная позиция предельно чётко выражена в «Слове на язычников» Афанасия Великого: «Идолослужению предшествует зло как причина. Люди, научившись примышлять себе не сущее зло, вообразили себе также не сущих богов» [Афанасий Великий: 135]. Он отдельно указывает, что зло онтологически ничтожно и не существует как самостоятельное начало: «В начале не было зла. Но люди впоследствии сами против себя начали примышлять и воображать злое. Отсюда же, конечно, образовали себе и первую мысль об идолах, не сущее представляя как сущее» (выделено мною - Я. Б.) [Афанасий Великий: 126-127]. Святитель Афанасий указывает, что первоначально, до грехопадения, первый человек «с непостыдным дерзновением умом был устремлён к Богу», но затем люди «вознерадев о совершеннейшем и поленившись постигнуть его, охотнее взыскали того, что ближе к ним; ближе же к ним были тело и телесные чувства. Посему уклонили они ум свой от мысленного, начали же рассматривать самих себя. впали в самовожделение, предпочетши собственное созерцанию божественного, . забыли о своих силах, дарованных Богом в начале» [Афанасий Великий: 128]. Таким образом, возникновение идолопоклонства (читай - язычества) есть прямое следствие падшего состояния человека, уклонившегося от следования правым путям Божиим.
У Августина Блаженного в работе «О граде Божием» глава XXXIII седьмой книги называется «О том, что только христианская религия могла обнаружить хитрость лукавых духов, услаждающихся человеческим заблуждением», недвусмысленно указывая на то, что согласно христианским представлениям, любое язычество есть продукт уклонения человека от правых путей, начертанных Богом, в общение с падшими духами. Августин Блаженный пишет, что «Благодаря этой одной истинной религии (христианству - Я. Б.) обнаружилось, что боги язычников суть нечистые демоны, которые под видом душ умерших или мировых тварей желали почитаться в качестве богов, надменно услаждались якобы божескими почестями, а на деле - вещами преступными и гнусными, не допуская обращения человеческих душ к истинному Богу. От их зверского и нечестивого господства человек освобождается, когда начинает веровать в Того, Который для восстановления падшего явил пример такого же уничижения, с какой гордостью они пали» [Августин: 317-318].
Вообще, святые отцы Церкви первых столетий христианства уделяли полемике с язычеством серьёзное внимание, поскольку христианство распространялось именно в языческой среде, а язычество как социокультурная форма абсолютно доминировало как в Римской империи, так и за её пределами. В эпоху раннего христианства подавляющее большинство христиан происходили именно из язычества - язычество, таким образом, было, как это ни покажется парадоксальным, социальной базой христианства. К рубежу Ш-1У веков, по примерным оценкам, около десятой части населения Римской империи, несмотря на гонения, исповедовало христианство. К самим носителям языческой религиозности христиане относились так, как и заповедано в Евангелии - с любовью к грешнику, но с ненавистью ко греху, что и привлекало всё большее количество выходцев из язычества ко Христу. Объектом же христианского неприятия и отвержения были не язычники, а их
религия. Одним из факторов, привлекавших в Церковь язычников, стали многочисленные чудеса, происходившие по молитвам христиан - период раннего христианства называют ещё «эпохой чрезвычайных дарований». Также и акты мученичества, явленная христианами стойкость в исповедании веры, не могли остаться без удивлённого внимания языческого мира - христиане готовы были умереть за свои убеждения, хотя для того, чтобы избежать смерти, им было достаточно отречься от Христа и принести жертвы языческим богам. Примечательно, что в греческом языке слово мученик («мартарос») имеет совершенно отличный от русского смысловой оттенок - буквально это слово на русский следовало бы перевести как «свидетель» или «исповедник», то есть мученичеством за Христа запечатлевается вера. Один из наиболее известных апологетов эпохи раннего христианства Тертуллиан прямо говорит о том, что мученики своей гибелью не ослабляли, а усиливали Церковь: «Кровь мучеников - семя Церкви».
Оказалось, что языческий мир двухтысячелетней давности был подготовлен к восприятию христианской проповеди. В подтверждение этого тезиса позволим себе привести достаточно пространную цитату из книги «Христос и первое христианское поколение» епископа Кассиана (Безобразова): «Языческий мир был подготовлен к восприятию христианского благовестия. Религии эллинистическо-римской эпохи были религии искупления. Со времени Александра Великого народы Восточной Европы и Передней Азии жили в атмосфере непрекращающегося страдания. Эллинистические государи боролись за власть над миром, и нескончаемые войны держали их подданных в постоянном напряжении. Не было справедливости и в социальных отношениях... Ответом на страдание была жажда спасения. Неудивительно, что Восточный культ монарха получил широкое распространение в эллинистической среде. Было бы совершенно неправильно объяснять обожествление царей исключительно угодливостью и лестью. Цари боролись за власть, и их борьба заставляла страдать народы. И в окончательной победе сильнейшего была надежда на спасение. Исторически, такое успокоение и принесла победа Рима. Но ещё раньше водворения Pax Romana, человечество ответило на страдание религиями искупления. Оно искало спасения в мистериях Восточных богов. Потому и отозвалось оно с такой радостью на благовестие спасения во Христе. Мало того: не одна только жажда спасения делала языческий мир восприимчивым к христианскому благовестию. В почитании царей языческий народ сроднился с идеей богочеловека. Резкой грани между богом и человеком не существовало и для древнего эллина, поскольку в мифологии обычным мотивом было рождение героя от бессмертного небесного отца и смертной земной матери. Это - языческое рождение от девы. Больше того: постоянной темой восточных мистерий был природный миф: весеннее воскресение страдающего и умирающего бога. Эти аналогии не должны смущать христианского религиозного чувства, и было бы неправильно толковать их, вместе с древнейшими отцами, как бесовскую насмешку над христианством. Языческое обожествление героев, мифы о рождении от девы, о страдании и воскресении бога были теми робкими шагами - впотьмах и ощупью, - которыми языческий мир шёл к полноте христианского откровения. Этим путём его вели не бесы, а промыслительная десница Божья. Христианское благовестие давало ответ на смутные вопросы языческого мира» [Безобразов 2006: 219-220].
Отдельно следует остановиться на вопросе о гонениях на христианство в Римской империи. Римский культ имперской эпохи был, с одной стороны, предельно веротерпимым -любой народ, подчинённый Риму, вправе был рассчитывать на уважение к своим религиозным особенностям. Именно для этой цели в Риме был построен знаменитый Пантеон, куда помещали изображения многоразличных божеств со всей территории империи, что символизировало незыблемость Pax Romana.
Для того чтобы считаться в Риме законной, религия должна была соответствовать двум критериям: критерий места, то есть принадлежность к определённому народу, и критерий времени, то есть достаточная древность, связанная с историей данного народа [Дворкин 2006: 78]. С этой точки зрения, формально даже презираемые римлянами иудеи
обладали законной религией, хотя и отказывались почитать языческих богов. А вот христианство оказывается в этой системе координат совершенно неприемлемым для римского языческого сознания.
Кроме того, римский культ не обладал автономией от государства, что проявлялось в отсутствии собственно религиозного права, профессионального жречества, отделённого от государства и т. д. Принесение жертв римским богам оказывалось тестом на политическую лояльность, который для любого язычника в пределах Римской империи не представлял проблемы, равно как для любого язычника вообще. Когда богов много, почему бы не почтить ещё нескольких? Почему бы помимо почитания своих богов, не оказать «на всякий случай» дань почтения ещё каким-то богам? Вообще, римляне относились к почитанию богов не очень-то серьёзно. И только для христиан вопрос о принесении языческих жертв в качестве своего рода гражданской присяги оказывался принципиальным, поскольку то, что возможно для многобожника, оказывается совершенно неприемлемым для монотеиста.
Парадокс, но языческие идолы для христиан оказываются более реальными, нежели для самих язычников. Позволю себе привести в качестве примера мнение одного из наиболее резких критиков христианства середины III в. Цельса , который в своей книге «Истинное слово» утверждал, что для римлян их идолы не более, чем символы, а вот христиане поклоняются именно идолам. Но для христианина воздать почести демоническим силам, как бы безобидно это ни выглядело внешне, является категорически неприемлемым. Апостол Павел так и пишет: «Не преклоняйтесь под чужое ярмо с неверными, ибо какое общение праведности с беззаконием? Что общего у света с тьмою? Какое согласие между Христом и Велиаром? Или какое соучастие верного с неверным? Какая совместимость храма Божия с идолами?» (2 Кор. 6, 14-16). Христиане самим фактом неприятия языческих богов (или их изображений) объективно бросают вызов язычеству, но вот само римское язычество на этот вызов ответить не может по причине своей недостаточной структурированности. Зато на этот вызов отвечает римское государство, поскольку отказ от участия в государственном культе - это выпад в сторону государства.
Важно отметить, что при всей своей вероучительной миролюбивости, в духовной плоскости христианство есть религия непримиримой войны. У апостола Павла в послании к Ефесянам так и сказано: «.наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных» (Еф. 6, 12), то есть, если перевести на более понятный язык - мы воюем не с людьми, мы воюем с демонами. Напомним ещё раз, языческие боги христианами однозначно определяются как существа демонические. Земная часть Церкви именуется не только «странствующей», то есть находящейся на пути к Богу, но и «воинствующей», то есть ведущей войну. Христианин в чине крещения именуется «воином христовым», причём это выражение восходит именно к первым столетиям христианства. В рамках чина Оглашения (сегодня это начальная часть Крещения) совершается так называемое «отречение от сатаны», когда крещаемый трижды отрекается от сатаны, затем трижды подтверждает это отречение, и в конце на слова священника: «И дуни и плюни на него», дует в западную сторону8 и совершает плевок. «То что совершает здесь оглашаемый, это плевок в лицо сатане» [Малков 2011: 88], это не только знак презрения, но и вызов на борьбу. Монахи эпохи раннего монашества (IV-V вв.) уходили в пустыни, места безводные и практически не приспособленные для жизни не затем только, чтобы убежать подальше от мирских искушений. По представлениям, унаследованным ещё от древнеегипетской религии, в пустыне обитают силы, враждебные человеку, и на борьбу с этим неприятелем и уходили подвижники. Кстати, на Руси, совсем в других природно-климатических условиях,
7 Сама книга Цельса до нас не дошла, но её содержание известно нам благодаря апологетическому труду Оригена «Против Цельса».
8 Алтари христианских храмов ориентированы на восток, алтарь символизирует собою райские селения, и, соответственно, в противоположной стороне символически расположен стан неприятеля - демонических сил, возглавляемых сатаной.
подвижники уходили не в пустыню, но в глухие леса, также наполненные демоническими полчищами - в житиях преподобных русских святых немало сюжетов о подобного рода борьбе.
Другой вопрос, когда христианство становится государственной религией Римской империи, Церковь чем дальше, тем больше оказывается в плену у государства. За дело христианизации начинает бороться государственная власть, а не сама Церковь, со всеми вытекающими отсюда последствиями: так же как ранее государство боролось с христианством, оно начинает бороться с язычеством. Методы были практически идентичными, что не удивительно, поскольку государство само по себе есть некий аппарат управления, претендующий на монопольное применение легитимного насилия, но не всегда обременённый наличием нравственных ограничителей. Обольщаться фактом христианизации правящей элиты не следует: в реальной жизненной практике эти люди умудрялись сочетать декларативную и формально-обрядовую принадлежность к христианству с пристрастием к развлечениям, ведущим свое происхождение из языческого Рима: конные бега, сражения гладиаторов, театр (это не тот театр, который проводит зрителя через катарсис и нравственно возвышает, скорее, наоборот) и т. д. Христианство в восприятии правителей зачастую представало как новая идеология - Pax Christiana, пришедшая на смену Pax Romana. Так что говорить, что бумеранг, запущенный языческим государством в эпоху гонений на христианство, вернулся, и ударил теперь по язычеству, было бы не совсем правомерно - сменился лишь объект преследований, а институт, их осуществляющий, и используемые при этом методы остались прежними.
Христианизация Северной, Центральной и Восточной Европы проходила, в известной мере, под действием тех же политических мотиваций. Применение государственного насилия, в большей или меньшей мере, в ходе распространения христианства в Европе было делом обычным, хотя каждый случай индивидуален - даже поверхностный обзор данного вопроса заслуживал бы отдельной статьи. Можно сказать, что в борьбе христианства с язычеством мы можем обнаружить две составляющие - государственную и собственно церковную. Да, эта демаркация носит отчасти искусственный характер, поскольку правители, шедшие на применение насилия в отношении язычества, также являлись членами Церкви. Да и церковники, особенно, из числа приближённых к власти, в этом вопросе тоже порой руководствовались не столько Евангельскими заповедями, сколько соображениями государственной пользы (хотя эта позиция достаточно ловко маскировалась лозунгом «Ad majorem gloriam Dei» - «К вящей славе Божией»). Но даже в этих условиях в истории христианизации Европы всегда можно найти собственно христианскую, отличную от государственной, линию миссионерской деятельности. Практически в любой стране Европы мы можем найти христианских миссионеров, приводивших язычников ко Христу не «огнём и мечём», а собственным примером, жертвенным служением. Такие миссионеры зачастую становились мучениками за Христа, и, одновременно, небесными покровителями христианизированных ими стран или областей. В качестве примеров можно привести: из православных - христианизатора Брянской земли преп. Кукшу Печерского, из католиков -св. мученика Геллерта Будапештского.
Таким образом, если в концентрированном виде отобразить позицию христианства по отношению к язычеству, можно сказать, что она распадается генерализованно на две ветви -церковно-государственническую и собственно церковную, евангельскую. В рамках первой противостояние язычеству склонно уклоняться в плоскость политико-идеологическую, с использованием соответствующих методов: христианизация рассматривается здесь как в лучшем случае цивилизаторство, культуртрегерство. В худшем - как идеология, способная объединить в некое гомогенное целое разрозненные в культурном отношении общности. И христианизация оказывается в таком формате вопросом государственного развития или даже государственной безопасности. Подобная постановка вопроса, конечно, имеет право на существование - в политике, в науке, но - не в Церкви. Именно к этой составляющей истории христианизации предъявляют претензии неоязычники, претендующие на
«правопреемство» от исторического язычества. Автору этих строк приходилось неоднократно выслушивать, выражаясь современным профанным языком, «предъявы» за, например, новгородских волхвов, пострадавших в ходе христианизации Северо-Западной Руси, и т.д. - в этой проблематике у неоязычников на сегодняшний день уже сформировалась целая мифология.
А вот ненасильственное христианское миссионерство в своём отношении к язычеству (без разницы - историческое оно или с приставкой «нео») исходит не из соображений практической социально-политической пользы. Главную мотивацию в рамках этого подхода можно обозначить как сотериологическую - проповедь Христа здесь совершается во исполнение евангельской заповеди: «.идите научите все народы, крестя их во имя Отца, и Сына и Святаго Духа» (Мф. 28, 19). Вера во Христа как Спасителя мира и принятие Святого Крещения, согласно христианским воззрениям, открывают каждому человеку возможность спасения души - повторимся, что прежде Крестной Жертвы Христа ни один человек не мог рассчитывать на то, что его душа по разлучении её с телом попадёт в рай. Кстати, понимание этого факта наложило серьёзнейший отпечаток на ветхозаветный иудаизм, с его острым ожиданием Мессии и одновременным акцентом не на потустороннее, а на посюстороннее воздаяние. По совершении Крестной Жертвы и Воскресения Господа Иисуса Христа для верующих во Христа открывается возможность спасения души. Да, это ещё не окончательное преодоление последствий человеческой падшести - это произойдёт только во Второе Пришествие. И уж, тем более, не гарантия рая в посмертии по факту принадлежности к христианству. Но для тех, кто нелицемерно следует за Христом, становится возможным обожение, то есть «воскресение души прежде общего воскресения мертвых». И поскольку «Бог всем человекам хочет спастись и в познание истины прийти» (1 Тим. 2, 4), язычникам следует проповедовать Христа и приводить их, насколько это возможно, ко Христу. Не затем, чтобы увеличить церковную «массовку» или усилить христианский «эгрегор». А затем, чтобы, если возможно, все люди спаслись.
Может возникнуть вопрос: а возможно ли спасение помимо христианства? Христианский ответ на этот вопрос отрицательный. Священное Писание на этот вопрос отвечает недвусмысленно: «Кто будет веровать и креститься, спасён будет; а кто не будет веровать, осуждён будет» (Мк. 16, 16); «.слушающий слово Моё и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную, и на суд не приходит, но перешёл от смерти в жизнь» (Ин. 5, 24). Данной позицией определяется и истинный пафос христианского миссионерства: привести всех ко Христу, к единственному источнику спасения. Ибо нигде, кроме как во Христе, спасения нет - Он есть Спаситель всего человечества в целом, но чтобы воспринять спасительные плоды Искупительной Жертвы Христа, надо в Него веровать. То есть, с христианской точки зрения, ни язычник, ни атеист, пусть даже весьма порядочный с точки зрения светской этики, спастись не могут. Сей факт нисколько не может служить к превозношению христиан над прочими верованиями, поскольку принадлежность к христианству сама по себе спасения также не гарантирует.
В свете вышеизложенного становится понятно, что у христианства с «миром», с «культурой» есть ещё одна точка преткновения - христианство отнюдь не выступает за сохранение в неизменном виде культур современных языческих народов, консервацию их в виде некоего «экспоната», представляющего культурное наследие. Множество языческих культур уже было христианством преобразовано, а не уничтожено: скажем, греки, став православными, не перестали быть греками. Вообще, христианство в имеющуюся уже культуру того или иного народа привносит внешне не так уж и много, позволяя этой культуре сохранить самоидентичность, но, в то же время, приобрести новый культурообразующий стержень, вокруг которого теперь будет строиться вся жизнь христианизированного народа. Этот путь описан в Евангелии в притче о закваске (Мф. 13, 33), которая в небольшом количестве, будучи помещённой в муку, существенно меняет качество всего вещества.
В России применительно к малым народам, сохраняющим приверженность язычеству, Православная Церковь не только высказывает эту позицию, она её реализует на практике: в рамках миссионерской деятельности Священное Писание переводится на множество национальных языков (а это задача сама по себе сложная и нетривиальная), даже если народ численно весьма невелик. На национальные языки переводится и богослужение. Другой вопрос, что помимо религиозной составляющей, в случае с малыми народами мы имеем дело с наслоением на их христианизацию действия других социальных процессов, в частности, этнических. Христианизация сама по себе не сделает представителя малого народа русским -она сделает его христианином, но, одновременно, может создать объективные условия для его ассимиляции в русскую культуру, но это уже другая история.
Источники и материалы
1) Августин - Блаженный Августин. Творения. Т. 3: О граде Божием. Кн. I-XIII / сост. и подгот. текста к печати С. И. Еремеева. СПб.: Алетейя; Киев: УЦИММ-пресс, 1998.
2) Афанасий Великий - Творения иже во святых отца нашего Афанасия Великого, архиепископа Александрийского. Ч. 1. - Изд. 2-е, испр. и доп. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1902. 473 с.
3) Безобразов 2006 - Кассиан (Безобразов), епископ. Христос и первое христианское поколение. 4-е изд., испр. и доп. М.: Русский путь, ПСТГУ, 2006. 576 с.
4) Дворкин 2006 - Дворкин А. Л. Очерки по истории Вселенской Православной Церкви: курс лекций. Изд. 3-е, перераб. и доп. Н. Новгород, 2006. 936 с.
5) Леонов 2013 - Леонов В. А. Основы православной антропологии: учебное пособие / Прот. Вадим Леонов. М.: Издательство Московской патриархии РПЦ, 2013. 456 с.
6) Малков 2011 - Малков П. Ю. Введение в литургическое предание. Изд. 3-е, перераб. и доп. М.: Изд-во ПСТГУ, 2011. 352 с.
7) ПЦСС - Полный церковно-славянский словарь / сост. Григорий Дьяченко. М.: Отчий дом, 2004. 1122 с.
Список литературы
1) Руткевич 2012 - Руткевич Е. Д. «Новая парадигма» в социологии религии: Pro и Contra // Вестник института социологии. 2012. № 6. С. 208-233.
