CC BY
88
УДК 398.23
HOMO RIDENS / ЧЕЛОВЕК СМЕЮЩИЙСЯ. ПОЗНАВАТЕЛЬНОЕ ЗНАЧЕНИЕ ЮМОРА У ЖИВОТНЫХ И ЧЕЛОВЕКА
СП. Щавелёв
Курский государственный медицинский университет, г.Курск e-mail: [email protected]
В истории философии и современных гуманитарных науках смех рассматривается как одно из видовых отличий Человека разумного. Между тем, к сегодняшнему дню уверенно прослежены эволюционные предпосылки чувства юмора у приматов и других высших животных. Улыбка и смех имеют разное, но одинаково необходимое значение для общения в группе себе подобных. Помимо главной -эмоциональной своей роли, комизм содержит и когнитивный потенциал. Он обеспечивает так называемый социальный интеллект, то есть способность соразмерять свои цели и методы с интересами других участников труда и игры, профессии и досуга.
Ключевые слова: зоопсихология, этология, современная эпистемология; юмор, смех, познание.
«Собака обняла меня, Обнюхала и улыбнулась, И небо золотого дня В глазах коричневых качнулось. А ведь слывет свирепым псом, Цепным буяном, недотрогой».
Г.А. Шенгели.
«Юмор — это стыдливость, игра ума. Ежедневное нравственное и духовное омовение... Юмор — это в конце концов разум».
Ж. Ренар. Дневник.
Когда в постсоветской России философы стали пересматривать свой интеллектуальный багаж и избавляться от обветшавших схем марксизма-ленинизма, очередь со временем дошла от «научного коммунизма» с «историческим материализмом» до теории познания,
именуемой тогда гносеологией. Ее модель человеческого сознания и познания отличалась чрезмерной абстрактностью, восходящей к теориям философской классики, вплоть до Канта и Гегеля. Субъектом познания считался некий условный человек, а точнее его информационная модель по выработке и использованию знаний. Психологический и социально-исторический контексты знания не учитывались, выводились за скобки философского анализа. Акцент на взаимосвязь познания с предметно-практической деятельностью не спасал положения: практика понималась советскими марксистами одномерно - как сугубо материальная, обязательно преобразующая, причем насильственно, действительность. Практика же охранительная, по поддержанию традиций, сохранению реальности, ненасилию, а тем более практика духовного самосовершенствования, во внимание не принимались [См.: 12; 47].
Российские теоретики познания уже с рубежа 1980-1990-х годов пошли по проверенному их собратьями антропологами, социологами, политологами пути заимствования передовых западных трактовок и в знак смены идейных вех переназвали свою дисциплину эпистемологией [30]. В соответствии с выбранным для философского анализа материалом можно стало говорить об эпистемологии генетической, эволюционной, исторической, социальной и т.д. [31; 18; 53; 56]. Тем самым метапредставления о познании углубились и расширились, стали, так сказать, стереоскопическими. Идейной платой за это достижение стало размывание границ философской теории познания и отдельных гуманитарных наук, откуда философы без зрения профессиональной совести взялись черпать не только фактический, но и концептуальный материал [54].
Одним из ключевых моментов упоминаемой реформы теории познания стало изменение представлений об его субъекте. Последний предстал уже не аморфным человеком белой расы, мужского пола и христианских (или революционных) убеждений, а куда более сложной и динамичной конструкцией. По аналогии со структурой естествознания, субъект постижения реальности может теперь рассматриваться на мега-, макро- и микроуровнях. Включать в себя такие подразделения, как человечество («голая обезьяна», по Д. Моррису [33]), раса [46], этнос [22], социальный страт [34], пол/гендер [36], возраст, профессия, конфессия, идеология и т.д. [53]. Результатом активности сложного
субъекта познания выходит уже не только отражение наличной реальности, но и ее преображение, вольное или невольное, в опыте «чистого разума» / хитрости; мудрости / глупости; сомнения / убеждения. Деятельность и знание; биология, культура и когнитивные способности людей и зверей в такой исследовательской модели наконец-то стали единой системой [55].
Если так широко понимать познание и мышление, то одной из необходимых и важных их характеристик выступит остроумие. Хотя эта способность - понимать и творить смешное - вообще-то не ограничивается когнитивностью, а представляет собой вполне самостоятельное, полноценное качество личности, особое явление жизни и культуры. «Смех есть радость, - заметил Спиноза, - а посему сам по себе благо» [43 с. 559].
С другой стороны, нужно признать, что смех и юмор не всегда предполагают друг друга. Не только и не столько удачные шутки вызывают хохот окружающих; сплошь и рядом он возникает спонтанно, как общепонятный сигнал общественного единения, наподобие совместного воя в стаях волкообразных животных. «Это громогласное, напоминающее отрывистый лай проявление эмоций говорит о том, что симпатии взаимны и всё благополучно» [16, с. 106]. По крайней мере у всех приматов смех является обязательным выражением игры, хотя бы и конкурентной, но при которой любые действия игроков на самом деле безобидны, условны. Благодаря их смеху о том же оповещаются все окружающие.
При всем том в психологической и социальной норме юмор вызывает разной интенсивности смех всегда и везде, что и оправдывает тему моего рассмотрения. В этой своей роли индекса антиагрессивности смех, как видно, представляет собой одну из сторон неотении -частичной задержки онтогенеза, когда уже взрослые особи сохраняют в своем облике и поведении детские черты. А ведь ребенок в норме смеется куда чаще старика. Один из моих учителей по философскому факультету Ленинградского университета Василий Петрович Тугаринов как-то сказал: «Не может быть счастливым дом, где не слышно детского смеха...» Имеется экспериментальное подтверждение соответствующих - инфантилистических моментов антропогенеза [11]. Человек сумел сохранить в себе больше детских черт, включая смешливость, чем все
остальные животные, и потому всё же смог гигантски масштабировать объединения себе подобных, а не истребить их в бесконечных войнах.
Среди философов, начиная с Аристотеля, да и других гуманитариев широко распространено мнение о том, что смех является видовой привилегией Человека разумного и животные лишены чувства юмора. Так, по мнению Д.С. Лихачёва, «бесспорное отличие человека от животного и от самого совершенного компьютера - умение смеяться. Машина может определить смеховую ситуацию, но она никогда не рассмеётся сама» [27, с. 311]. Главный интеллигент позднего СССР поспешил с этими выводами. У лингвистов сложилось другое мнение на сей счет: компьютерные программы-шутники уже работают в полном соответствии с базовыми принципами теории юмора. К рубежу ХХ-ХХ1 веков в составе искусственного интеллекта появились-таки виртуальные агенты, способные шутить и понимать шутки [19].
Этой же способности оказались не чужды и животные. На самом деле у чувства юмора, как и у любой другой психосоматической реакции, имеются глубокие эволюционные корни в животном мире. Просто философы в массе своей думают, что Ч. Дарвин написал только один труд - «Происхождение видов...» (1859). Но в другой работе - «О выражении эмоций у человека и животных» (1872) с присущей ему вообще гениальностью он почти на двести лет упредил целый зоологический поворот в современной антропологии. Зоологи, этологи, психологи, генетики нашли у зверей и птиц не только интеллект [2; 6; 13; 40; 42 и др.], но и самые настоящие переживания - эмоции, типологически сходные с человеческими: грусть, радость, страх, гнев, удивление, отвращение. Базовые эмоции сегодня считаются обусловленными природой человека, а не его культурой. Антропоморфизм из жупела превратился за последние годы в респектабельный принцип понимания человека и других животных [13, с. 83]. Среди прочего в поведении животных оказался усмотрен и реабилитирован юмор.
Сравнение людей и животных в эмоциональном отношении позволило отличить такие внешне обычно сопряженные явления, как улыбка и смех. Обнажение зубов в улыбке ведет свое происхождение от защитного рефлекса, от гримасы испуга. При социальном взаимодействии стайных животных улыбка служит сигналом
подчинения. Страх тут смешан с жаждой одобрения. «Человеческая улыбка происходит от нервной усмешки, наблюдаемой нами у остальных приматов. Мы включаем ее, чтобы погасить намечающийся конфликт -это опасение не покидает нас даже в самой дружественной обстановке» [13, с. 97-98]. Ведь большинство эмоциональных состояний представляют собой сплав из нескольких разных чувств.
Смех же функционально отличается от улыбки, и вот он у человека развит гораздо больше, чем у животных. Вообще-то смеховые звуки восходят к жизненным шумам удовлетворенной безопасности организма. При достижении их максимума. Но у тех же приматов типологически смеховая реакция происходит гораздо тише и короче, ведь слишком громкие и долгие звуки способны привлечь хищников. Для обезьян, каждый день кочующих в поисках очередного ночлега, жизненно важно соблюдать конспирацию. А люди первыми и до сих пор единственными на планете (если не считать муравьев да термитов) обзавелись постоянным жилищем, базой, из которой добытчики уходят за ресурсами, и куда возвращаются к самкам, старикам и детям [45]. В таком стойбище, под защитой костров и собак [52], можно и посмеяться в свое удовольствие. Так что смех, в отличие от амбивалентной улыбки, представляет собой суперэмоцию успеха, выражение превосходства над чем бы то ни было.
Именно смех явственно обнаруживает полное единство, слияние психологии и физиологии в организме и душе. Хохот низвергает кабинетные умозрения философов, которые придумали себе какую-то «психофизиологическую проблему». Материализм, идеализм, дуализм напоминают известную притчу о нескольких слепых, что определяли породу слона, хватая его за разные части тела. Настоящий смех на момент лишает личность свободы воли и тем самым напоминает ей об ее истинной - генетически ориентированной природе. Не случайно язык сравнивает его с «ржаньем» лошадей, ведь он снимает стресс, стимулирует сердце и легкие, вздергивает гормональный статус организма. И при всем том остается социальной манифестацией, победой над антиценностями политики, идеологии, религии. Разоблачает всех и всяческих «голых королей» и вечно избираемых президентов. Как известно, анекдоты про правителей служат зарницами их ухода с политической сцены.
Биологическая природа улыбки и смеха видны по их непроизвольности. Ведь человек порой улыбается или даже смеется и тогда, когда остается наедине с самим собой. А в ситуации общения время от времени пытается скрыть усмешку, оборвать смех, если они могут задеть кого-то из референтных ему окружающих лиц.
Попытки однобоко мыслящих гуманитариев объявить смех непознаваемым и растворить его в глубинах сознания и мышления, трактуемых сугубо культурологически; разорвать «смех ума» и «смех тела» [17] вообще сданы теперь в архив спекулятивной мысли.
В истории гуманитарной мысли юмор чаще всего и рассматривался как эстетическая, искусствоведческая категория. Что само по себе хорошо, продуктивно, только, как выяснилось последнее время, недостаточно. Первую книгу, специально посвященную «Остроумию, или искусству изощренного ума» (1648 год), сочинил испанский писатель-иезуит Бальтазаро Грасиан (-и-Моралес), ведущий теоретик барокко [8]. Он метко подметил, что античность оставила нам специальные разработки логики и риторики, но обошла вниманием юмористику. Оно и понятно, добавлю, - эллинские философы уверенно шли от мифа к логосу, они первыми в мире открыли настоящую науку, пусть и только теоретическую. А юмористика относится не к умозрительной по своему определению науке, а к миру самой жизни и общению с этим миром цельной личности. В жизненном мире, в отличие от абстрагированного философией да наукой разума, то и дело происходит, по Грасиану, сопоставление двух или трех далеких понятий, связанных единым актом разума, но уже практического. Тем самым устанавливается отношение остроумия как разновидности духовного творчества к логическому (истина) и художественному (красота). Подобно логическому, остроумие, являясь «актом разума» остроумца, и обращаясь к разуму аудитории, пользуется понятиями. Но в отличие от акта рассудка, от логического рассуждения, остроумие пользуется прямым сближением далеких понятий, тут же их сочетая, непосредственно сопоставляя, и таким образом открывая новую истину. Так что остроумие не доказывает, как силлогизм, а только высказывает -предоставляя слушателю или читателю самому оценить правильность утверждаемой связи, полагаясь всецело на культуру «изощренного ума».
В итоге перед нами символ духовного творчества как такового, а не стандартные рецепты по известным поводам.
С другой стороны, непосредственность связи, изящность сочетания, гармоничность сопоставления роднит остроумие с художественным творчеством, с наслаждением от созданий искусства, убеждающих, покоряющих нас интуитивно - одной своей красотой. Но это красота, апеллирующая к нашей способности мыслить, не к органам чувств, как в изобразительных искусствах или музыке; это красота самой мысли, а не словесных форм ее выражения и украшения, не внешняя красота фигур, тропов, с которыми имеет дело риторика, искусство красноречия.
Теория остроумия у Грасиана, таким образом, перебрасывает мост от логики к стилистике и эстетике, или, по школьно-традиционной терминологии этого иезуита, от «диалектики», второй из «семи свободных наук», к третьей, к «риторике», - возвышаясь над ними обеими. «Остроумие тоже имеет свои доказательства, но если в логических дисциплинах главное - убедительность, а в риторических -красноречие, то здесь главное - красота» самой мысли (6, с. 13). И «чем красота является для глаз, а благозвучие для ушей, тем для ума является остроумие». А стало быть, в сфере проявления ума эстетически «царит острая мысль, повелевает остроумие».
В последующей истории мысли попытки монографически объяснить остроумие встречались нечасто. У А. Бергсона в трактате «Смех. Эссе о сущности комического» (1900) акцентирована положительная роль юмора как средства исправления общественных нравов. Тут великий интуитивист спорит с Платоном и Аристотелем, которые подозревали смех в попытках подорвать единство полиса; с Гоббсом, видевшим в юморе подавление сильным слабого; с Локком, сводившим юмористический эффект к эгоистическому удовольствию. Среди оппонентов Бергсона стоит выделить З. Фрейда с его версией смешного как психологического преодоления культурных ограничений [48]. Побеждая в споре с ними, Бергсон, однако, преувеличивает социальность юмора. Его предположение - «одинокому не бывает смешно» [5, с. 39] - недальновидно, о чем я писал выше. Попытки на практике подтвердить тезис Бергсона, сравнивая смеховой эффект шуток и разных по численности аудиториях, не убеждают.
Феномен комического, перенесенный из природы в культуру, чрезвычайно многогранен. Оглядываясь на историографию проблемы, нужно признать, что смеховые пласты человеческой истории глубже всего вскрыты филологами - фольклористами да литературоведами. Потому, быть может, что в их непосредственном ведении находится свод юмористических по жанру текстов, сколько возможно запечатлевших динамичнейшую атмосферу комизма [См. образцы: 4; 23; 35; 44 и др.]. Шире же и глубже всего развернул культурно-исторические картины смеха М.М. Бахтин, которому - вот парадокс - советская контрразведка сломала жизнь и здоровье [3]. А он открыл праздничную природу смеха в любом социуме, как бы не отличались его формы по времени и месту периодической карнавализации жизни.
Если же обратиться к отечественным работам по логике и методологии науки и практики, то вряд ли мы обнаружим остроумие в предмете их исследований - человеке мыслящем и действующем. Российская философия серьезна донельзя. В чем, между прочим, можно усмотреть ее концептуальную незрелость, идейную вторичность по сравнению с западной. Первым у нас написал в своей кандидатской диссертации о взаимосвязи юмора, остроумия и творчества врач-психотерапевт Александр Наумович Лук (1928-1982) [24; 25; 26].
Однако и западные социологи сравнительно недавно выдвинули юмор в число принципов этоса науки [7] и психологии ученого.
Между тем хорошо известно, сколь высоко ценят юмор и как охотно шутят представители наиболее интеллектуальных профессий -ученые и художники, а также наиболее сложных и рискованных видов практики. Незаменима роль комического, фарсового начала в общенародной, традиционной культуре. «Какая, к дьяволу, работа, / зачем поэтова строка, / без неожиданной остроты, / без золотого юморка?», - резонно ставил вопрос Я.В. Смеляков в стихотворении «Чувство юмора». Чтобы остаться сапиенс, хомо должен быть время от времени лэтус, т.е. веселящимся, или же риденс, смеющимся. Смех воплощает в себе полноту и правоту жизни. Он поддерживает самосознание человека как личности, связывает собой духовную и телесную ипостаси людского бытия.
Будучи порой жестковат для нашего самолюбия, умный смех еще чаще целителен, бодрящ относительно душевных и физических сил и
теоретика, и практика. «...Люди искони смеялись над физической трудностью, чтобы одолеть ее в себе самом, - отмечает С.С. Аверинцев, -смех - зарок, положенный на немощь, которую человек сам себе запрещает, и одновременно разрядка нервов при повышенном напряжении» [1, с. 10].
Если же «не понимает человек шутки, - подчеркнуто в переписке А.П. Чехова, - пиши пропало! И знаете - это уже не настоящий ум, будь человек хоть семи пядей во лбу» [51, с. 363]. «Юмор, - дополняет современный комедиограф, - требует, прежде всего, ясности мысли и четкости формы. Иными словами, чтобы донести до зрителя комизм ситуации или характера, нужно выразить это конкретно, точно и объективно» [38, с. 153]. Как видно, остроумие вбирает в себя целый «букет» сугубо познавательных, мыслительных способностей личности.
Именно затронутые - интеллектуальные аспекты комического заслуживают эпистемологической оценки философа и психолога. Обратим внимание на спектр прямых значений соответствующего термина на русском и других языках: острый, отточенный, изощренный, тонкий, блестящий, быстрый, моментальный, полный, разящий и тому подобный ум. Как видно, перечисленные эпитеты отражают сразу несколько граней полноценного интеллекта.
Во-первых, оперативность, даже моментальность разумных реакций на быстротекущую жизненную ситуацию. Так называемый «задний ум» или же «остроумие на лестнице» - не более чем бледная тень невостребованного во время разума. Само выражение «лестничный ум» приписывают Д. Дидро. Для науки, вообще теории, не имеет никакого значения, когда пришла блестящая идея в голову - в помещении или за его дверями, сегодня или завтра, лишь бы вообще она когда- и где-нибудь посетила нас. А вот в самой жизни, на практике общения требуется всегда своевременная, свежая реакция на ход событий. «Иногда, - замечает Т.Б. Любимова, - для того, чтобы оценить хорошую шутку, надо немножко и подумать. ... Но не слишком много и не слишком долго. Иначе эффект комического пропадает» [26, с. 10]. Интуитивное, импровизационное начало присутствует на первом плане сознания удачливого шутника по сравнению с дискурсом, резиньяцией. В этом, наверное, основное отличие практического разума от научно-теоретического.
Физиологи стремились обнаружить связь разного рода шуток с теми или иными подсистемами головного мозга человека. Как оказалось, каламбуры (игра слов) и семантические шутки («Почему акулы не едят юристов? В порядке профессиональной солидарности») активизируют префронтальный кортекс, отвечающий за управление поведением и вознаграждением за успешные действия. Каламбуры (с их словесной ононимией) еще воздействуют на зону Брока, где кроется центр речи. То есть этого рода шутки как бы празднуют победу грамматики. У маленьких детей видеоклипы с шутками положений активизировали те доли мозга, где обрабатывается неожиданная информация. Так что юмор в целом суть маленький праздник при победе над поначалу непонятной внезапностью [10].
Во-вторых, интеллект утончается, закаляется и тренируется только в живом общении людей, вариантом которого выступают самоанализ, диалоги с самим собой. Остроумие по своей природе рассчитано на восприятие и усвоение другим человеком, или другой стороной твоего же эго; оно, как правило, обслуживает совместные трудовые или игровые усилия сотрудников, сомыслителей. Юмор служит широко распространенным паролем для установления и поддержания атмосферы непринужденного общения между в чем-то близкими друг другу людьми, какие бы этнические, возрастные, социально-политические и иные барьеры их ни разделяли. И в этой, и в прочих своих ипостасях смех широко варьируется по своему качеству - от грубого, площадного хохота до утонченного, рафинированного намека. Понаблюдав, над чем охотно смеется человек, можно многое узнать об его интеллектуальных и прочих возможностях, о характере его природы и культуры.
В-третьих, щеголяя в обличье шутки, остроты, насмешки и других формах, разум подчеркивает свои эстетические, художественные достоинства. По словам Б. Грасиана, «изощрённый ум, в отличие от рассудка, не довольствуется одной лишь истиной, но стремится к красоте» [8, с. 74]. При удачном сочетании того и другого, знания и вкуса наблюдается своеобразный эффект их взаимного усиления, детонации в шутящем и смеющемся над шуткой сознании.
Комизм, далее, служит незаменимым средством разоблачения ложной мудрости и использования притворной глупости для защиты, в качестве своеобразного громоотвода против чуждых, враждебных людям
сил, природных и особенно социальных. Функция смеха, - как видно из всемирной истории шутовства, клоунады, вообще приправленной юмором крамолы, - обнажать, обнаруживать правду, раздевать реальность от покровов этикета, церемониальности, искусственного неравенства, от всей сложной знаковой системы данного общества. Обнажение ведь уравнивает всех людей и фокусируется на их телесной, биологической основе.
По данным этнографии, профессиональный или добровольный клоун - необходимая в этнической, сословно-классовой, территориальной общности людей социально-психологическая роль. Шут как бы противопоставлен коллективу в целях сплочения, санации последнего. Увенчанный реальным или воображаемым дурацким колпаком собрат выступает арбитром в проблемах нравственности, он внешне и внутренне отличается от «нормальных» соплеменников, включая верховных правителей, дабы иметь право обличать всех и вся, служить своего рода зеркалом социума, его болей и болезней. В традиционных обществах публичное осмеяние общинника, нарушившего обычай, выступает одним из самых эффективных средств общественного воздействия на нарушителя приличий, нередко доводимого насмешками соплеменников до самоубийства. Юродивые, блаженные в христианстве, суфии в исламе - «мудрые безумцы» [50], равно как и парадоксальные ответы способных послушников на неразрешимые логически загадки-коаны наставников в практическом буддизме [29].
Схожую - оздоровительную, призывную, протестную роль играли серийные анекдоты и «писатели-сатирики» в психологическом климате посттоталитарных, авторитарных обществ. Их официально зажимали, но подпольно слушали все, включая осмеиваемых начальников. А при любом тоталитаризме трикстера ждали тюрьма и казнь. Например, неподражаемого шутника Николая Робертовича Эрдмана (1900-1970) сослали в 1933 году на три года в глухую Сибирь за такую «Колыбельную»: «В миллионах разных спален / спят все люди на Земле. / Лишь один товарищ Сталин / никогда не спит в Кремле».
Очень часто смех - индивидуальная и коллективная оборона сознания от косности, отсталости мышления и слабости характера, поощрение их «напряженности и эластичности - двух друг друга дополняющих сил, на которые жизнь предъявляет спрос», как выразился
на сей счет А. Бергсон. Подлинный юмор противостоит шаблону в человеческой деятельности, бросает вызов прошлому опыту с позиций будущих возможностей. Отдавая должное здравому смыслу, остроумие помогает увидеть его ограниченность.
Заодно смеющаяся маска нередко призвана скрыть настоящее выражение человеческого лица, на котором вольно невольно отражаются движения души. В жизни не всегда стоит обнаруживать собственные познания, способности и подлинные настроения. Порой мы подражаем античным героям, которые с помощью тонкой иронии скрывали свои истинные знания и намерения от завистливых и коварных богов и других героев (как, например, Одиссей в пещере циклопа Полифема).
Оборотной стороной гносеологических и методологических достижений и преимуществ юмористики являются опасные для окружающих, агрессивные примеси к ней - лукавство, издевка, унижение человеческого достоинства, допускаемые беспощадным острословом. Духовная «кислота» юмора способна уязвлять возвышенные и плохо защищённые стороны души того, над кем смеются. Впрочем, любой инструмент можно использовать как на благо, так и во зло людям. Остроумие без связи с элементарным тактом, забывающее о гуманизме, чаще всего теряет в своих познавательных и регулятивных возможностях, отравляет разум «вирусом» непрактичности.
Дополнительное измерение комизма - активный отдых мысли от энергичной работы, смена серьезных размышлений и ответственных решений на свободную игру ума знаками и образами, значениями и смыслами. По идее того же Бергсона, комикование суть момент сознательного «ослабления сознания», преднамеренная «рассеянность воли», «моментальная анестезия сердца» относительно главных задач деятельности. Отсюда - разрешительный, очистительный эффект осмысленного смеха, помимо прочего хорошо снимающего «стресс познания», если воспользоваться модной терминологией. «Учиться надо только весело. Чтобы знания переваривались, - говаривал Анатоль Франс, - надо поглощать их с аппетитом». Паучья серьезность особенно резко контрастирует с обликом любимого учителя, способного воспитателя.
Ободряющая, поддерживающая функция ёрничества в экстремальных обстоятельствах жизни и деятельности широко известна.
Не только из фольклорных паремий, но и с помощью классической беллетристики. Так - с неизменной шуткой-прибауткой - выходят из сложнейших передряг неподражаемый Сэм Уэллер из пиквикского клуба Ч. Диккенса, «милые жулики» О. Генри, бравый вояка Йозеф Швейк журналиста-сатирика Гашека, наши Василий Тёркин, Иван Чонкин, Сандро из Чегема и остальные герои литературной юмористики. Остротами, самоиронией, каламбурами и другими искрами комического интеллект как бы сигнализирует о своей жизнеспособности, уверенности в успехе действия, просто неподавленном существовании. В повседневной жизни и работе «юмор - обыкновенная маска, но она помогает преодолевать растерянность от сложного и непонятного вокруг, - делится опытом писатель и моряк В.В. Конецкий, - смущение души реализуется в материи звуковой волны: "хи-хи" или "ха-ха". В юморе, конечно, есть ложь, но это ложь жизневерия» [20, с. 131].
Поразительно, когда юмор остается с человеком даже на самой грани его физического существования. Не только, допустим, на войне или в больнице, но и в тюрьмах, пересыльных этапах, концентрационных лагерях. Судя по произведениям К.Д. Воробьёва, В.Т. Шаламова, В.С. Гроссмана, Е.С. Гинзбург, А.И. Солженицына и немногих других бытописателей последних кругов земного ада, по устным воспоминаниям выживших узников, с которыми автору этих слов пришлось немало пообщаться, более или менее осмысленные шутки, наравне со стихами, служили своего рода «психологическими витаминами» для исстрадавшихся от голода, холода и издевательств узников. «Бухта Нагаева. Магадан. Дикое слово - цинга. Помнится, дядя из дома просил юмора и чеснока», - свидетельствует Ф. Искандер.
Видимо, потаенная, подспудная миссия остроумия состоит в том, чтобы подчеркнуть автономность человеческого духа от непосильных, вредных бранному телу, слишком абсурдных по сравнению со здравым смыслом обстоятельств жизнедеятельности. Неповинность данного индивида в безумных правилах бесчеловечной жизненной игры, навязываемых человеку внешней, отчуждающей силой природы или общества, - так можно понять «юмор висельников», смех обреченных. Практический разум против неразумной, преступной практики. В этом случае остромыслие есть завещание разума. Как у легендарного Франсуа Вийона, сочинившего известную эпитафию в ожидании казни.
Итак, смехотворчество, кроме всего прочего, представляет собой прикладную диагностику и одновременно психологическую терапию духа и тела. Остроумие позволительно рассматривать как метаинтеллект, относительно самостоятельный уровень человеческого сознания, несводимый к общеизвестным и принятым в философии (рассудку и разуму, здравомыслию и теории и т.п.). Перед нами в некотором роде резерв познания и мышления на случай непредвиденных трудностей, средство против самоуспокоенности, застоя ума. В достижимом идеале смех примиряет человека с другими людьми и нежелательными обстоятельствами, если это возможно. Чем возненавидеть кого-то; или что-то, лучше и легче посмеяться над ними. Носитель действительно практичного разума тем самым по определению остроумен. Истинный юмор противостоит глупости и служит одним из важнейших показателей жизненной мудрости.
Список литературы
1.Аверинцев, С.С. Бахтин, смех, христианская культура // М.М. Бахтин как философ. М.: Наука, 1992. С. 1-16.
2.Акерман, Дж. Эти гениальные птицы. М.: Альпина нон-фикшн, 2018. 486 с.
3.Бахтин, М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М.: Художественная литература, 1990. 541 с.
4.Белкин, А.А. Русские скоморохи. М.: Наука, 1975. 172 с.
5.Бергсон, А. Смех в жизни и на сцене. СПб.: Век, 1900. 181 с.
6.Бернс, Г. Что значит быть собакой. И другие открытия в области нейробиологии животных. М.: Альпина нон-фикшн, 2019. 333 с.
7.Гилберт, Дж. Н., Малкей М. Открывая ящик Пандоры. Социологический анализ высказываний ученых. М.: Прогресс, 1987. 269 с.
8.Грасиан, Б. Остроумие, или искусство изощренного ума // Испанская эстетика. Ренессанс. Барокко. Просвещение. М.: Искусство 1977.
9.Даймонд, Дж. Третий шимпанзе. Два процента генотипа, которые решили всё. М.: Аст, 2013. 475 с.
10.Демецкая, А. Фармакология смеха // Фармацевт-практик. 2014. № 4-5. С. 14-15.
11.Дугаткин, Л., Трут Л. Как приручить лису (и превратить в собаку). Сибирский эволюционный эксперимент. М.: Альпина нон-фикшн, 2019. 296 с.
12.Духовная практика / Под ред. С.П. Щавелева. Курск: КГМУ, 2017. 548 с.
13. Де Вааль, Ф. Истоки морали. В поисках человеческого у приматов. М.: Альпина нон-фикшн, 2014. 376 с.
14. Де Вааль, Ф. Достаточно ли мы умны, чтобы понимать животных. М.: Альпина нон-фикшн, 2017. 404 с.
15. Де Вааль, Ф. Политика у шимпанзе. Секс и власть у приматов. 3-е изд. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2018. 272 с.
16.Де Вааль, Ф. Последнее объятие мамы. Чему нас учат эмоции животных. М.: Альпина нон-фикшн, 2020. 442 с.
17.Карасев, Л.В. Философия смеха. М.: РГГУ, 1996. 224 с.
18.Касавин, И.Т. Социальная эпистемология. Фундаментальные и прикладные проблемы. М.: Альма, 2013. 560 с.
19.Козинцев, А.Г. Компьютерные программы-шутники и теория юмора // Московский лингвистический журнал. 2009. № 11. С. 215-219.
20.Конецкий, В.В. Вчерашние заботы (путевые дневники). СПб.: Астрель, 2009. 349 с.
21.Курцвейл, Р. Эволюция разума, Или бесконечные возможности человеческого мозга, основанные на распознавании образов. М., Эксмо, 2018. 352 с.
22.Линн, Р. Расы. Народы. Интеллект. М.: АСТ, 2014. 379 с.
23. Лихачёв, Д.С., Панченко А.М., Понырко Н.В. Смех в Древней Руси. Л.: Наука, 1984. 295 с.
24.Лук, А.Н. Остроумие. Логико-эстетический и психофизиологический анализ, перспективы моделирования. Автореф. дис. ... канд. филос. наук. Киев [Без изд.], 1967. 16 с.
25. Лук, А.Н. О чувстве юмора и остроумии. М.: Искусство, 1968. 191 с.
26. Лук, А.Н. Юмор, остроумие, творчество. М.: Искусство 1977. 184 с.
27.Лихачёв, Д.С. Раздумья. М., 2001.
28.Любимова, Т.Б. Комическое, его виды и жанры. М.: Знание1990. 62 с.
29.Майданов, А.С. Коаны чань-буддизма как парадоксы // Майданов А.С. Противоположности и парадоксы (Методологический анализ). М.: Канон реабилитация. С.318-353.
30.Маркова, Л.А. Социальная эпистемология — в контексте прошлого и будущего. М., Канон+, 2017. 272 с.
31.Меркулов, И. Эпистемология (когнитивно-эволюционный подход). Т. 1. СПб.: Изд-во РХГУ, 2003. 472 с.; Т. 2. СПб.: Изд-во РХГИ, 2006. 416 с.
32.Монтгомери, С. Душа осьминога. Тайны сознания удивительного существа. М.: Альпина нон-фикшн. 317 с.
33.Моррис, Д. Голая обезьяна. М.: КоЛибри, 2016. 848 с.
34.Нисбет, Р. Что такое интеллект и как его развивать. Роль традиций и образования. М.: Альпина нон-фикшн, 2016. 322 с.
35.Пропп, В.Я. Проблемы комизма и смеха. Л.: Искусство, 1972. 179 с.
36.Риппон, Дж. Гендерный мозг. Современная нейробиология развенчивает миф о женском мозге. М.: Эксмо, 2019. 560 с.
37.Робертс, Э. Приручение. 10 биологических видов, изменивших мир. М.: Колибри. 464 с.
38.Рязанов, Э.А. Неподведенные итоги. 4-е изд. М.: Вагриус2005. 633 с.
39.Сапольски, Р. Записки примата. Необычайная жизнь ученого среди павианов. М.: Альпина нон-фикшн, 2018. 424 с.
40.Сапольски, Р. Кто мы такие? Гены, наше тело, общество. М., Альпина нон-фикшн, 2018. 290 с.
41.Сапольски, Р. Игры тестостерона и другие вопросы биологии поведения. М.: Альпина нон-фикшн, 2020. 322 с.
42.Сафина, К. За гранью слов. О чем думают и что чувствуют животные. М.: КоЛибри, 2018. 560 с.
43.Спиноза, Б. Избранные произведения. В 2 т. Т. 1. М.: Госполитиздат, 1957. 632 с.
44.Сумцов, Н.Ф. Разыскания в области анекдотической литературы. Анекдоты о глупцах // Сборник Харьковского историко-филологического общества. Харьков: Типография Харьковского историко-филологического об-ва, 1898. 201 с.
45.Уилсон, Э. Смысл существования человека. М.: Альпина нон-фикшн, 2018. 216 с.
46.Уэйд, Н. Неудобное наследство. Гены, расы и история человечества. М.: Альпина нон-фикшн, 2018. 377 с.
47.Философия войны и мира, насилия и ненасилия / Под ред. В.П. Римского. М.: Академический проект, 2019. 462 с.
48.Фрейд, З. Остроумие и его отношение к бессознательному. СПб.: Азбука-классика, 2006. 283 с.
49.Фритт, К. Мозг и душа. Как нервная деятельность формирует наш внутренний мир. М.: Аст, 2015. 335 с.
50.Хачатрян, Е. 2011. Юродство в христианстве и исламе // Wayter's Ыо§. Проект Sufism.ru.
51.Чехов, А.П. Собрание сочинений. В 12 тт. М.: Художественная литература, 1963. Т. 11.
52.Шипман, П. Захватчики. Люди собаки против неандертальцев. М., Альпина нон-фикшн, 2016. 296 с.
53.Щавелёв, С.П. Практическое познание. Философско-методологические очерки. Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1994. 232 с.
54.Щавелёв, С.П. [Рец. на кн.:] Энциклопедия эпистемологии и философии науки. -М.: «Канон +», РООИ «Реабилитация», 2009. 1248 с. // Вестник Российского гуманитарного научного фонда. № 4. С. 198-202.
55.Щавелёв, С.П. Практическое знание // Социальная эпистемология: идеи, методы, программы / Под ред. И.Т. Касавина. М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2010. С. 160-178.
56.Эволюционная эпистемология: проблемы, перспективы / Отв. ред. И.П. Меркулов. М.: Российская политическая энциклопедия, 1996. 194 с.
HOMO RIDENS / LAUGHING MAN. COGNITIVE VALUE OF HUMOR IN ANIMALS AND HUMANS
S.P. Schavelev
Kursk State Medical University, Kursk e-mail: [email protected]
In the history of philosophy and modern humanities laughter is considered as one of the specific differences of Homo sapiens. Meanwhile, the evolutionary preconditions of a sense of humor in primates and other higher animals are certainty traced. Smile and laughter have different but equally necessary meanings for communication in a group of animals. In addition to emotional role, which is the main one, the comic element also contains cognitive potential. It provides the so-called social intelligence, which is the ability to balance someone's goals and ways with the interests of other participants in work and play, work and leisure.
Keywords: psychology of animals, ethology, modern epistemology, humor, laughter, cognition.
