CC BY
9
О. Жукова
ГРАНИЦЫ ЭСТЕТИЧЕСКОГО: ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПРЕЦЕДЕНТЫ В РОССИЙСКОМ МЕДИЙНОМ И ПОЛИТИЧЕСКОМ КОНТЕКСТЕ
С культурологической точки зрения современное состояние России характеризуется как процесс вхождения в глобальный мир — в глобальное информационное общество на витке развития постиндустриальной цивилизации. Время-пространство культуры структурировано неоднородно, что создает принципиально мозаичный образ современного мира. Взгляд исследователя удерживает многообразие культурных миров: здесь и первобытная архаика до-письменных обществ, и религиозный традиционализм средневековья, и технологический универсализм лидеров цивилизационного развития. Идентичность этих обществ поддерживается социальными и политическими институтами, которые в большей или меньшей степени подвергаются трансформациям. В подобный процесс социокультурной самоидентификации включено российское общество. Оно с запаздыванием осваивает пятый информационный технологический уклад, с трудом справляясь с задачами экономической и политической модернизации, вследствие чего перевод высоких практик культуры (художественных, научных, религиозных и политических) в публичное пространство — пространство общественной коммуникации — драматически осложняется.
Оценивая этот универсальный процесс культурных трансформаций, затронувший без исключения всех субъектов современной истории, отметим, что информационное общество как некий общий социальный результат коммуникативной революции, совершившийся в рамках научно-технических достижений постиндустриальной цивилизации, идейного консенсуса по базовым основаниям социального и культурного бытия человека не имеет. Оно балансирует между культурой и варварством, гуманизмом и милитаризмом, агрессией и параличом политической воли. При этом современность удерживает в себе опыт национальных культур с присущими им мировоззренческими и ценностными установками. Можно говорить о проявлении контртенденции, сохраняющей разнообразие культурных практик, высоких и обыденных, в противовес активно распространяющемуся цивилизационному стандарту общества потребления. Стратегия унификации социальной и культурной жизни во имя прогресса парадоксальным образом запускает и процессы внутренней архаизации и варваризации обществ. Как представляется, современная художественная культура, которая активно осваивает новые коммуникативные каналы и информационные технологии, продолжает, как и прежде в истории, оставаться чутким барометром социальных и политических изменений на глубинном мировоззренческом и ценностном уровнях.
Очевиден тот факт, что пути развития художественной культуры России последних двух десятилетий крайне сложны. С одной стороны, в ней ясно различим стилистический разлом, обусловленный социальными потрясениями постсоветского периода. С другой стороны, прослеживается тенденция к освоению и наследованию базовой традиции, составившей неповторимый эстетический и духовный облик, прежде всего, русской культуры с ее запасом художественных достижений в ансамбле мировых культур. И если советская эпоха в своих вершинных проявлениях по отношению к великой русской классике стала новой классикой, развивая основной круг тем и сюжетов русской литературы, изобразительного искусства, театральные и музыкальные традиции, то с точки зрения исторической типологии художественной культуры России рубежный период ХХ — XXI вв. предстает как весьма противоречивый процесс. Культурные практики нередко противостоят друг другу в идейных платформах и метафизических интуициях, не только конкурируя, но и конфликтуя. Это демонстрирует, на наш взгляд, глубинную тенденцию формирования образа современности как постнеоклассического этапа развития культуры. Он характеризуется доминированием типа сознания, рефлексирующего над всей прежней исторической традицией, включающей в себя не только собственно российский культурный архетип, но и иные культурные предания, от которых, впрочем, можно и совсем отказаться, исповедуя философию контркультурного эпатажа, деструктивного нигилизма, ценностного релятивизма, антиэстетического трэша, китча и т.п.
Учитывая специфический тренд современной культуры с ее тотальной эстетизацией реальности и доминированием визуального мышления, которые обнаруживают себя в философии политических имиджей, диктате модных стилей, активном внедрении элементов шоу-бизнеса в политическую и медийную среду, привычке мыслить «картинками», нас будет интересовать следующий вопрос. Возможно ли, опираясь на культурологический метод исследования, интерпретировать художественные события с точки зрения их взаимодействия с практиками политических, религиозных и научно-образовательных институтов, формирующихся в медийной среде, в первую очередь в телевизионной. Как нам представляется, в этой ситуации продуктивен и анализ тенденций развития культуры, и их прогностическое описание, в центре которого — взаимодействие дискурсивных практик массмедиа, политики, религии, искусства, литературы, конституирующих общественное пространство современной России.
Исследователи, занимающиеся социологией искусства, религии и политики, поставлены перед необходимостью изобретения интерпретационных моделей, описывающих трансформирующуюся социокультурную реальность. При этом приходится различать и удерживать в едином смысловом поле несколько тем.
Первая связана с определением культурных особенностей современности, с изучением происходящих изменений ментального плана культуры, ее мировоззренческих оснований, духовно-ценностного ядра, с рассмотрением
динамики социокультурного развития, ведущей к образованию новых форм социальной жизни, определяющим фактором которой становится новые коммуникативные практики.
Вторая, характеризует условия и способ бытования высоких культурных практик в контексте современности с точки зрения системно-структурных свойств культуры, функционирования информации и знания в обществе.
Третья тема формулируется в границах философии культуры и социальной антропологии, касаясь проблемы социализации личности в виртуальной реальности (киберпространстве), изменения структуры культуротворческой деятельности и типов межличностной и общественной коммуникации.
Четвертая тема, некоторым образом объединяющая все вышеуказанные, может быть сформулирована в качестве философского вопроса культурологии: каким образом духовный и социальный опыт человека современности должен способствовать созиданию культуры и общественному развитию? За ним следует и другой вопрос: может ли новый социальный коммуникатор современности — телевидение и Интернет — взять на себя функцию медиатора и модератора общественного пространства, создав условия для самореализации субъектов социального творчества? В нашем случае все эти вопросы рассматриваются применительно к анализу российской культурно-политической ситуации, к тем событиям-прецедентам, столкнувшим различных игроков — государство, общество, власть, церковь, конкретных политиков, творческих и общественных деятелей — на политическом поле современной России.
Любое событие, получившее освещение в массмедиа, либо меняет вектор исторического процесса, либо уходит на периферию и забывается, но каждое претендует на внимание общества. Сегодня роль посредника между индивидом и обществом, личностью и социальными институтами отведена массмедиа. Удачно проведенные медиа-кампании гарантируют интерес и спрос на данное событие, его конкурентноспособность на рынке медийных товаров и услуг. С выверенной социологической точностью мастера новой коммуникации обращаются к потенциальной аудитории, способной заинтересоваться продуктом и купить его для удовлетворения разного рода потребностей — экзистенциальных, политических, экономических, эстетических, знаково-символических и т.п. При этом каждый производитель медиапро-дукции работает в своей нише, рассчитывает на тот или иной тип восприятия и запросов аудитории.
По данной универсальной схеме, очерчивая границы общественно-политического поля, работают телевизионные каналы, превратившиеся в своеобразные фабрики производства массового сознания. Именно они в современной России создают стандарт культурного потребления, осуществляя через него функцию социального контроля, именно они выступают идеологическим инструментом формирования «человека политического».
В плохо отлаженных отношениях между властью и обществом, перманентного изменения политической системы с целью сохранения своего неизменного правящего статуса элитными группами, российское телевидение превратилось в самостоятельную величину, опосредующую интересы доминантного меньшинства — властной элиты — и зависимого, обеспечивающего ее существование большинства. При освоении социокультурной укладности информационного общества, в отсутствии институтов, свойственных зрелым демократиям, в России произошла непрозрачная, гипетрофированная институализация массмедиа. Сначала они оказались под контролем олигархических групп, затем под контролем власти и правящей бюрократии, интересы которой срослись с интересами основных держателей акций корпоративного государства, которым сегодня по всем политологическим критериям, де факто, является Россия.
Приходится констатировать, что общество символического производства, бывшая советская страна в новых исторических условиях стала полигоном для апробации политических и иных технологий, использующих социально-коммуникативные каналы СМИ, их манипулятивные и симулятивные возможности в освещении реальных событий и процессов. Как отмечает в «Метамофозах власти» Э. Тоффлер, в информационном обществе власть знаний и информации становится решающей в управлении обществом, оттесняя на второй план влияние денег и принуждения1.
Виртуализация российского общества посредством телевизионных медиа происходит во всех сферах. В сфере экономики примером являются рекламные телевизионные пакеты, превращающие потребление товаров в потребление знаков этого товара. Как справедливо отмечают исследователи, «экономическая симуляция товара в рекламном послании начинает превалировать над его производством»2.
Но ярче всего процесс виртуализации заметен в конструировании политической реальности, что становится основной «производственной» темой отечественного телевидения. Политический дискурс достаточно жестко фильтруется, проходит селекцию на предмет лояльности к властной элите, идеологически накачивается и унифицируется в части тем и сюжетов. Вслед за Н. Луманом, оценивая роль российского ТВ в создании публичного политического пространства, мы можем сказать: «то, что мы знаем о нашем обществе и даже о мире, в котором живем, мы знаем благодаря массмедиа»3.Для большинства российского населения ТВ как источник информации практически безальтернативен. Медийный ресурс Интернет остается вторичной по значению системой информирования, либо вообще не используется для получения достоверной информации.
В условиях цензурируемой монополии на средства производства информации и на ее контент, российское общество попадает в тип зависимости, хорошо описанный П. Бурдье. По мнению известного социолога, «последствия цензовой логики, которая фактически управляет доступом к выбору предлагаемых поли-
тических продуктов, усиливаются эффектом олигополитической логики, которая управляет их предложением. Монополия производства, предоставленная малому числу производственных объединений, в свою очередь контролируемых профессионалами (добавим, лояльными и зависящими от власти профессионалами — О.Ж.), принуждение, довлеющее над выбором потребителей, которые тем полнее подвержены безусловной преданности известным ярлыкам и безоговорочному делегированию своих прав представителям, чем более они лишены социальной компетентности в политике и инструментов (как тут не вспомнить историю с рабочими с «Уралвагонзавода»! — О.Ж.), необходимых для производства политических выступлений и акций, — все это делает рынок политики несомненно одним из наименее свободных рынков», — заключает Бурдье4.
Напрашивается неутешительный вывод, что право на свободный поток информации, право на коммуникацию, выражаемую, в том числе свободой слова, печати и информации в современной России существует в авторитарной модели контроля СМИ, мимикрировавшей из социалистической модели с ее государственно-партийным, идеологическим воздействием на СМИ. Отсечение ведущими каналами критически настроенных по отношению к существующему порядку спикеров, недопуск релевантных этим мнениям групп в пространство легитимной политики не дает реализоваться модели социальной ответственности, адекватной уровню развития современных медиа в странах демократической традиции.
Другая важнейшая сфера общественной жизни, искусство и в целом события, связанные с художественным процессом, на центральных каналах телевидения практически отсутствуют. Они помещены в нишевый канал «Культура», ориентируясь на запросы целевой аудитории с классическим набором эстетических и этических ценностей. Исключение составляет показ новых кино- и телефильмов центральными каналами, имеющими, по мнению телевизионного руководства, общественную значимость, или созданные по их заказу, примером чего может служить отмеченный премией «Ника» телесериал по книге В. Гроссмана «Жизнь и судьба».
На наш взгляд, тенденцией виртуализации отмечены такие проекты канала «Культура» в 2012 году, как «Вся Россия», «Большая опера» и «Большой балет». Грандиозное смотр-шоу народных коллективов и этнографических ансамблей «Вся Россия» при всем своем региональном охвате и красочности наводит на мысль о симуляции народного творчества. Данная культурная акция, увы, выглядит единичной попыткой наверстать упущенное. В болезненном для современной России вопросе национальной политики эти культурные «костыли» являются слабым средством и свидетельствуют, скорее, о невостребованности народно-музыкальной традиции среди широких кругов населения, его нечувствительности к эстетическому запасу национальных культур. Показательно, что всплеск интереса к фольклору был инспирирован не усилиями российских
культурных политтехнологов, а общеевропейским успехом «Бурановских бабушек», как, своего рода, «прикол» или экзотический прецедент.
Что касается проектов «Большая опера» и «Большой балет», как и проекта «Битва хоров» на канале «Россия», то идея интерактивного шоу явно заимствована, и при всей интриге сюжета не оставляет впечатления прорывного новаторского предприятия, следуя по стопам «Танцев со звездами» и других подобных интерактивных «сериалов». Традиционным, но приятным исключением в этом списке остается международный телевизионный музыкальный конкурс «Щелкунчик».
Приходится признать, что государство сегодня не может расставить приоритеты и четко сформулировать основные направления культурной политики, репрезентантом чего является сетка и содержание передач государственных телевизионных каналов, которые то спорадически вспоминают о народном творчестве, то принимаются за популяризацию классического искусства. В этом государственном тренде находится и минимизация расходов на научно-образовательную и культурную сферы, в ситуации, когда средства щедро отпускаются на виртуальные проекты типа «Сколково» или зимнюю олимпиаду в субтропиках.
Часть интеллектуально-творческой элиты России поражена в своих правах, лишена выращенных ими научных институтов, часть подпала под «скромное обаяние» гламура, масскульта и экономической прагматики рынка кино, искусства и литературы. Потеря аудитории идет и в киноискусстве, и в музыкальной культуре, теряющей самый главный свой ресурс — грамотного слушателя. Продуманной политики, позволяющей использовать технологический и экономический потенциал страны в культурно-образовательных целях, нет, точнее, нет соединения воли и интересов общества, бизнеса и государства в интересах личности и общества.
Таким образом, с социологической и культурологической точки зрения, из трех основных функций телевизионных СМИ — информационной, призванной доносить до масс актуальную информацию, регулирующей, формирующей общественное сознание и стереотипы социальных действий, и культурологической, социализирующей и транслирующей высокие образцы мировой культуры, — реализуется, главным образом, регулирующая функция. Акцент переносится на социальный контроль, средствами исполнения выступают манипулирование и управление общественным сознанием через навязывание идеологических штампов, социальных стереотипов, пониженных образцов культуры гламура и потребления, мифологических конструктов истории и т.п. Как пишет исследователь, «используя идеальные цели как инструмент манипуляции, принуждающий общество к согласию на поддержание данного социального порядка, правящая элита гарантирует себе возможность использовать его членов для реализации собственных социальных мотивов. Системная манипу-
ляция прекращает работать только тогда, когда общество начинает понимать, что декларируемые идеальные цели не есть для него благо или что правящая элита не способна их достигать»5.
Складывается такая ситуация, при которой телевизионные медиа, «заливающие эфир» специфическим контентом, вместо того, чтобы выстраивать новый общественный дискурс, превращаются в агента статусных групп. В ситуации объявленной властью политической и экономической модернизации, они работают на архаизацию социальных отношений, приводя их к традиционалистской модели. Примечательно, что для подобных социокультурных и политических задач самым «естественным» и одновременно самым «культурным» материалом оказывается история. Телевидение активно включается в процесс самообоснования новой культурно-политической традиции. Оно создает такие комментаторские сюжеты (как например, «процесс», организованный А. Мамонтовым над «Пуси-райот») и транслирует такие «аргументированные» мнения, которые заслоняют суть дела.
Тем самым телевидение вписывается в социальную мифологию новой российской эпохи, будучи самым массовым каналом общественной коммуникации, самым демократичным в структуре потребления, социально направленным, востребованным временем, организующим культурное общение, предлагающим актуальный анализ современности и несущим определенную идеологическую нагрузку. Оно выполняет все функции, за исключением двух главных — интеллектуальной рефлексии над тем, что говорится и показывается, и верификации того, что преподносится зрителю в качестве новостной, художественной, развлекательной или иной медийной продукции.
На активное наступление современности телевидение отвечает языком «коллективного бессознательного», продолжая участвовать в сотворении нового-старого культурно-политического и эстетического мифа. Целостность этого мифа до некоторой степени удерживает общество от социального хаоса и распада, но удерживает его в старой социально-исторической матрице. Вся опасность заключается в том, что, конструируя настоящее, оно вместе со своими заказчиками-патронами не видит будущего, следовательно, лишает себя исторической перспективы.
1 Тоффлер Э. Метамофозы власти. — М., 2002. С. 36-38, 402, 406.
2 Трунов А.А., Черникова Е.И. Технологии «паблик релейшнз» в трансформирующейся цивилизации модерна. — СПб., Алетейя, 2007. С. 124.
3 Луман Н. Реальность массмедиа. — М., 2005. С. 8.
4 Бурдье П. Социология политики. — М., 1993. С. 185.
5 Эйдман И. Прорыв в будущее. Социология Интернет-революции. — М., 2007. С. 203—204.
