Грамматика манипулятивной коммуникации Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

И. В. БЕЛЯЕВА

ГРАММАТИКА МАНИПУЛЯТИВНОЙ КОММУНИКАЦИИ

Манипуляция как вид скрытого речевого воздействия осуществляется с помощью различных языковых средств, в том числе грамматических форм. Наиболее часто в манипулятивной коммуникации используют потенциал глагольных категорий времени и залога, именной категории числа.

Ключевые слова: морфологическая форма, манипуляция, прагматика, грамматическая категория, речевое воздействие.

Как известно, в исходном значении под манипуляцией понимают «обращение с объектами с определенными целями», в переносном - «ловкое обращение с людьми как с объектами, вещами». Метафоричность понятия складывалась постепенно, причем важным этапом было обозначение этим словом действий фокусников, искусство которых основано на знании человеческого восприятия и шире - на знании психологии человека. Под влиянием этого образа о манипуляции стали говорить как о психологическом воздействии, которое, во-первых, производится скрытно (объектом не должны быть замечены ни сам факт воздействия, ни его направленность), во-вторых, осуществляется с применением мастерства и знаний (особых технологий), в-третьих, имеет своей целью внушение реципиенту полезных для отправителя речи идей и эмоций («односторонний выигрыш»).

Три значения слова «манипуляция» выделяет «Словарь лексических трудностей русского языка»: «.Манипуляция {франц. Manipulation от лат. manipulus - горсть) 1. книжн. Сложный прием, сложное действие над чем-либо при работе ручным способом, а также ряд действий, движений, совершаемых с определенной целью; 2. Показ фокусов, основанных на ловкости рук, на быстроте и точности движений кисти и пальцев. 3. перен., неодобр. Проделка, махинация, подтасовка фактов для достижения неблаговидных целей» [1].

По нашим наблюдениям, именно в третьем (метафорическом и оценочном) значении это слово особенно частотно и продуктивно в современном русском литературном языке. Манипулятиенът - это производное, которое, как правило, соотносится с метафорическим значением субстантивной лексемы.

Манипуляцию определяют как скрытое (неочевидное, незаметное для реципиента) воздействие; оно является духовным, психологическим (а не физическим), и его обьектом служат психические структуры человека. Цель манипулятивной коммуникации - побуждение адресата к каким-либо действиям, необходимым (выгодным) манипулятору и заведомо невыгодным манипулируемому. Считается, что чаще всего манипуляции удаются благодаря фокусированию внимания реципиента на второстепенных вещах, которые заслоняют от него действительно важные для принятия решения обстоятельства. Нередко к критериям манипуляции относят и «мотивационное привнесение», т. е. формирование «искусственных» пот-

ребностей и мотивов для изменения поведения в интересах инициатора манипулятивного воздействия. Сегодня это явление привлекает пристальное внимание социологов, политологов и психологов. Само слово «манипуляция» в эпоху, когда в полной мере осознана роль коммуникативных технологий для достижения самых разноплановых целей, стало одним из самых актуальных. Одновременно сформировалось стойкое убеждение, что данный феномен необходимо изучать и описывать даже на уровне словарей. Так, В. Д. Девкин (в статье, обращающей внимание на актуальные, но еще не созданные типы словарных изданий) пишет: «Интересны для прагмалингвис-тики, но очень сложны для составления словари манипулятивных (выделено нами. - Авт.) речевых техник, типовых конструкций осуществления разных типов обмана» [2|.

Как правило, различаются три вида словесного воздействия: приказ, манипулирование и убеждение. Первый и третий виды объединены тем, что воздействуют на логическую сферу человеческого сознания: и приказ, и убеждение должны быть ясными, конкретными, логически прозрачными; манипуляция же воздействует исключительно на воображение и не выдерживает логического анализа. Наиболее полноценным видом речевого воздействия является, безусловно, убеждение (однако это не исключает широкого распространения манипулятивных техник и манипулятивной риторики).

Манипуляция есть разновидность воздействия. Г. Франке называет ее «психическим воздействием, которое производится тайно, следовательно, в ущерб тем лицам, на которых оно направлено». Речевая манипуляция - это «использование скрытых возможностей языка для того, чтобы навязать слушающему определенное представление о действительности, отношение к ней, эмоциональную реакцию или намерение, не совпадающее с тем, какое слушающий мог бы сформировать самостоятельно» [3]. О манипулировании говорят тогда, когда поведение, на обеспечение которого оно направлено, представляется противоречащим интересам объекта речевого воздействия. Иными словами, при сопоставлении честного аргумента-тивного речевого воздействия на партнера и манипуляции им бросается в глаза следующее: при нормальном ходе событий манипулируемый, скорее всего, не будет вести себя так, как желательно манипулятору.

^ ^ "Культурная жизнь Юга России "

№ 1 (30), 2009

О языковом (речевом) манипулировании правомерно говорить тогда, когда инструментом манипуляции выступает то, что называется значимым варьированием. Из множества описаний некоторого положения дел отбираются именно те языковые средства, которые несут в себе необходимые говорящему (манипулятору) оттенки значения, ассоциации и вызывают соответствующий эмоциональный отклик у реципиента.

Нередко различают активную и пассивную формы манипулирования, при этом пассивной (или мягкой) является тактика замалчивания. Такое деление, конечно, относительно и условно, потому что утаивание информации и замалчивание правды есть разновидность лжи. К активным формам манипуляции можно отнести известные со времен античности уловки, аналогичные подмене тезиса (случаи, когда говорящий в процессе рассуждения намеренно доказывает положение, отличное от того, которое было им предъявлено) или квезиции - некорректно сформулированного вопроса, побуждающего адресата оправдываться.

Феномен манипулятивного воздействия активно изучается психологами, социологами и политологами (С. Кара-Мурза, Н. Доценко, Г. По-чепцов, В. Знаков, Б. Бессонов и др.). Хорошо описаны манипулятивные стратегии и тактики (имитация критичности и наглядности, рекла-моподобная аргументация, создание фантомов и т. д.). Лингвистика только в последние годы (в связи с общей переориентацией на антропоцентрические и прагматические аспекты языковых единиц и категорий) обратилась к описанию вербальной составляющей манипулятивных технологий. В лингвистических трудах указываются такие приметы манипулятивного дискурса, как использование «универсальных» (генерических) высказываний, маскировки под пресуппозиции, «комуникативный саботаж» (случаи, когда в диалоге предыдущая реплика игнорируется, а в ответ вводится новое содержание), подмена нейтральных понятий эмоционально-оценочными коррелятами и наоборот, ложные аналогии, тематические переключения и т. п.

Однако грамматический ярус в этом плане остается совершенно не исследованным. Как известно, термин «грамматика» неоднозначен: в узком смысле это «морфология и синтаксис», в широком - объем понятия включает «фонетику, фонологию, морфемику, словообразование, морфологию, синтаксис» (последнее понимание отражено, например, в «Русской грамматике» 1980 г.). По утверждению В. П. Даниленко [4], укоренившееся мнение не опирается на лингвистическую традицию, ибо еще Бодуэн де Куртене называл лексикологию «отдельной ветвью грамматики», а Ф. де Соссюр доказывал, что нелогично исключать лексикологию из грамматики. Объектом грамматического изучения обычно бывают не слова, как они даны в словаре (они ему вряд ли поддаются), а отношения между отдельными единицами. Но в то же время ясно, что многие из этих отношений могут быть выражены с равным успехом как грамматическими средствами, так и отде-

льными словами. Если И. А. Бодуэн де Куртене и Ф. де Соссюр лишь теоретически поставили вопрос о необходимости включения лексикологии в грамматику, то В. Матезиус и Л. Вейсгербер, сделавшие это на практике, считали, что в основе дисциплинарной структуры грамматики должна лежать периодизация речевой деятельности говорящего, направленная на построение нового предложения. Однако чаще (Л. В. Щерба, В. В. Виноградов и др.) лексикология не включалась в состав грамматики (хотя и подчеркивалась их тесная связь) и противопоставлялась ей, как минимум, по трем позициям:

1) грамматика содержит правила использования тех или иных лексических единиц в речи, тогда как лексика представляет собой систему слов, к которой такого рода правила применяются;

2) грамматика содержит строевые элементы языка, а лексика - знаменательные элементы;

3) «грамматическое» относится к «лексическому» так же, как «типовое» к «единичному».

Выбор одной грамматической формы из двух возможных может существенно изменить представляемую картину событий. Структурирующий эффект грамматической формы совершенно очевиден при сравнении пассивной и активной конструкций: Полиция захватила демонстрантов и Демонстранты были захвачены полицией. Здесь грамматические формы содержатся в скрытом виде, но вполне очевидно указывают на разные события. В первом случае речь идет об активности действий полиции (полиция совершила акцию, полиция вела наступление). Во втором - говорится о демонстрантах, которые вели себя таким образом, что полиция была вынуждена предпринять действия (демонстранты действовали, демонстранты вели себя вызывающе). Ср. различные причинные отношения у синонимических выражений: Полиция предприняла решительные действия и Полиция была вынуждена предпринять решительные действия.

Но не только выбор активной или пассивной формы неявно воздействует на восприятие причинных отношений адресантом. Решающей в этом процессе и осмыслении ситуации в целом оказывается грамматическая форма.

Функционально-стилистическая репрезентация времени в языке традиционно рассматривается применительно к имеющимся (выделенным лингвистикой) стилям и жанрам речи. В последние годы такой традиционный подход дополнен анализом временных характеристик отдельных дискурсов. Форма настоящего времени передает не пред-положение-пожелание будущего и не фиксирует результат прошлого действия в настоящем, а утверждает предполагаемое как реальное, т. е. действительно настоящий факт, событие, действие. Кроме того, это и точка отсчета в системе глагольных времен: указание на момент речи есть проявление постоянства данного факта. Вневременное, постоянное, вечное, образно говоря, вливается в конкретно вещное [5]. Как справедливо отмечает А. А. Мирошниченко, индикаторами лингвои-деологемы могут быть не только любая единица

языка и синтаксическое или семантическое отношение, но также и их значимое отсутствие [6]. Так, многие исследователи тоталитарного дискурса считают характерной чертой языка «левых» ущербное представление о времени, поскольку из временной парадигмы оказалось вынутым настоящее. Подобное обращение с концептом «время» было предопределено идеологическими соображениями. Коммунисты говорили только о «проклятом» прошлом и «светлом» будущем. Нового мира еще нет, но он непременно будет и уже начат постройкой. «Левыми» была создана утопическая теория ускорения времени, а само оно ощущалось как нечто, постоянно торопящее человека, и такому его восприятию немало способствовали типичные грамматические формы.

Выбор грамматического средства нередко диктуется не только референцией, но и «человеческим фактором»; категории, которые принято считать отражательными, напрямую отсылающими к внеязыковой действительности, воплощаются на коммуникативном уровне при непосредственном участии адресанта (ср. введенное в грамматические описания последних лет понятие «фигура наблюдателя»), Интенции говорящего, его взгляд на мир диктуют выбор грамматической формы (при всей облигаторности и заданности последней), в том числе тропеической грамматической формы. Аллеотеты, или грамматические тропы, составляют важную часть теории элокуции. Во многих своих чертах описанные еще античными грамматиками, они являют собой доказательство того, что и грамматика (а не только лексика) обладает образно-художественной предметностью и конкретностью. Облигаторность и унифицированность грамматических категорий не препятствует их возможностям выступать в качестве тропе-ических средств, однако аллеотеты реализуются, как правило, в «сильных», лингвокреативных, а не обыденных текстах.

Как известно, с помощью тропеических средств отражается не только объективная действительность, но и позиция адресанта по отношению к действительности. Выбор сравнения или метафоры есть одновременно означивание и оценка. Лексические тропы традиционно рассматриваются в лингвистике с точки зрения возможностей воздействия на адресата, в том числе и манипу-лятивного. Хорошо известны возможности лексических метафор (вплоть до роли «ключевого понятия эпохи» - базис, надстройка, перестройка и т. д.) и эвфемизмов (зачистка вместо «военная операция, боевые действия», побочный ущерб - о погибших при бомбардировке людях, которые не были прямым объектом, и т. д.). Вопрос же о возможностях грамматических средств участвовать в манипулятивном воздействии на адресата до сих пор не только не решен, но даже не поставлен.

Грамматисты, сравнивая лексическую и грамматическую метафоры, уже давно обратили внимание на то, что в традиционной - отправитель речи явно манифестирует свой взгляд на мир, свои идеи, пристрастия, предпочтения, а в случае с грамматической - этот взгляд оказывается в из-

вестной мере завуалированным. Грамматическая образность имплицитна, поэтому аллеотета лишена назойливой идейности, нередко свойственной обычной метафоре, а значит, именно грамматические тропы более пригодны для целей скрытого манипулятивного воздействия.

Наряду с лексической гиперболой, как известно, существует и тропеическое употребление формы числа - множественное гиперболическое. Это контекстное значение формы множественного числа, которое передает особую взволнованность адресанта, его неспособность (ввиду переполняющих чувств) видеть предметы и события в их истинном масштабе. В современных СМИ старинное множественное гиперболическое трансформировалось в так называемое «множественное сенсационное». С помощью такой формы единичный (возможно, уникальный) факт предстает как множественный или даже типичный. В газетном заголовке Жители Подмосковья откапывают на своих огородах пушки и снаряды единичный случай, описываемый в статье (житель Подмосковья обнаружил на своем дачном участке боевой снаряд эпохи Великой Отечественной войны), выдается за типичный с помощью формы множественного числа имени и зависимых слов. Для реализации множественного сенсационного важна установка автора на квазитипизацию (на основе мнимой денотативной множественности).

Манипулятивным может быть и единственное синекдохическое число, которому справедливо приписывают особую коннотацию «плакатнос-ти». В. Селюнин в статье «Черные дыры экономики» (Новый мир. 1989. № 10) приводит пример штампа советского времени «Все для человека, все во имя человека», отрефлектированного в серии «грамматических анекдотов». «Молва приписывает Леониду Ильичу бессмертную максиму: "Партия решила обеспечить всем необходимым советского человека, и вы, товарищи, знаете этого человека"».

Можно встретить и другие вариации подобного употребления: «Возвращается с партийного форума житель Чукотки. Окружили его, спрашивают: "Ну, как там, рассказывай". - "Однако очень хорошо. Везде лозунги, призывы. Один запомнился: Все для человека, все во имя человека! И не поверите, однако я видел этого человека! Он сидел в президиуме и даже сделал главный доклад"» (История СССР в анекдотах. Смоленск, 1991).

Формы множественного числа личного местоимения первого лица имеют большие мани-пулятивные возможности. Еще М. Е. Салтыков-Щедрин обратил внимание на то, что мы «у газетчиков звучит нахальнее, чем я». В либеральной публицистике XIX века были распространены формулировки «Мы не раз говорили», «Мы предупреждали», «Мы предвидели», которые придавали «репутацию» сказанному и переводили индивидуальное мнение, оценку в разряд коллективных. Расцвет таких формулировок приходится на советский период с его идеологией приоритета коллективного над индивидуальным. Типичными

120 "КулътУРная жизнь Юга России "

m 1 (30), 2009

были выражения с неопределенным референтным индексом («В институте считают...», «Есть мнение, что... » и т. п.).

Однако транспозиция местоимения мы не есть примета только собственно советского дискурса. Ср., например, так называемое «мы докторского участия»: «Как мы себя сегодня чувствуем?» (обращение врача к пациенту). В этом случае помимо замещения субъекта действия происходит, по терминологии психологов, «пристройка» (этим термином обозначают вертикальную составляющую психологического пространства взаимодействия, в которой отражается взаимное «расположение» партнеров по общению). Инклюзивный характер местоимения мы предопределил его активное использование политиками всех времен и рангов в качестве идеологемы единения.

Таким образом, аллеотеты, формирующие не столько имплицитные текстовые смыслы, сколько подтекстовые значения, могут быть оценены как высокоманипулятивные. Конечно, в арсенале языковых средств вообще и грамматических единиц в частности нет таких, которые предназначались бы только для нечестного, манипулятивного воз-

действия на реципиента. Однако из этого не следует, что лингвистику не должны интересовать те языковые ресурсы, которые могут быть употреблены и используются в манипулятивных целях.

Литература

1. Лексические трудности русского языка: слов,-справ. / А. А. Семенюк (рук. авт. коллектива), И. Л. Городецкая, М. А. Матюшина и др. М., 2003.

2. Девкт В. Д. О неродившихся немецких и русских словарях // Вопросы языкознания. 2001. № 1. С. 86-87.

3. Франке Г. Манипулируемый человек. М., 1988. С. 26.

4. Даттенко В. П. Еще о грамматическом статусе лексикологии щ Филологические науки. 2005. № 5. С. 28-35.

5. Сосновскс/я Т. И. Социальная детерминация грамматических форм в современном русском литературном языке: дис. ... канд. филол. наук. Ростов н/Д. 2006. С. 104.

6. Мирошниченко А. А. Толкование речи. Основы лингво-идеологического анализа. Ростов н/Д, 1995. С. 24.

I. V. BELYAEVA. GRAMMAR OF MANIPULATIVE COMMUNICATION

Manipulation as a kind of hidden speech influence is carried out with the help of different language means including grammar forms. Verbal categories of time, voice and noun category of number are used in manipulative communication more often.

Key words: morphological form, manipulation, pragmatics, grammar category, speech influence.

М. К. Ш0КУЕВА

О ПРИРОДЕ «СВЯЗАННОГО» КОРНЯ КАБАРДИНСКОГО ГЛАГОЛА, ИЛИ О «СОЗВЕЗДИЯХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ» В ЯЗЫКЕ

(Опыт синергетического описания языка)

В статье рассматривается кабардинский глагол как сложная самоорганизующаяся система с множеством вариантов нелинейного развития. Особая роль в этой системе отведена субъекту - наблюдателю.

Ключевые слова: кабардинский глагол, синергетика, вероятностная модель языка, наблюдатель.

Последнее десятилетие характеризуется становлением новой научной парадигмы в языкознании XXI века - лингвосинергетики. Любые объекты окружающего мира представляются нашему сознанию как системы. Синергетический подход в лингвистике предполагает рассмотрение языка в качестве открытого сложног! самоорганизующейся нелинейного системы. Такой взгляд был предвосхищен В. Гумбольдтом, отмечавшим, что «языки возникли не по произволу и не по договору, но вышли из тайников человеческой природы и являются саморегулируемыми и развивающимися звуковыми стихиями» [ 1 ].

Синергетическое видение языка предполагает рассмотрение его как открытой системы, способной к обмену информацией с окружающей средой

и к самоорганизации. Элементы системы всегда стремятся к ее равновесному состоянию. Однако под влиянием случайных хаотических колебаний (флуктуаций) наступает момент, когда система подходит к переломной точке ветвления (бифуркации), где она должна совершить дальнейший выбор развития. Формирование системы происходит в акте случайного выбора. Нелинейность предполагает многовариативность путей ее дальнейшего развития. Как отмечает М. Ю. Казаринов, «одной из главных особенностей нелинейных уравнений является множественность решений даже при вполне определенных начальных условиях, т. е. наличие бифуркаций» [2].

Такая многовариативность проявляется на всех уровнях языковой системы. Более того, каждую