CC BY
52
ФИЛОЛОГИЯ
Вестник Омского университета, 2005. № 2. С. 86-89. лттто" йт
© Н.В. Орлова, 2005 ^ ^
ГРАММАТИКА ЭМОЦИИ: ВЫСКАЗЫВАНИЯ С ЭТИЧЕСКИМИ ПРЕДИКАТАМИ
Н.В. Орлова
Омский государственный университет им. Ф.М. Достоевского, кафедра русского языка
644077, Омск, пр. Мира, 55а
Получена 7 февраля 2005 г.
Analyzing gramma means in statements with ethical semantics author selects units to represent a morally painted emotion.
Предмет настоящей статьи и решаемые в ней задачи находятся на пересечении двух проблем -грамматического аспекта категории эмотивности и языковой концептуализации наивной этики.
Эмотивность рассматриваем в узком смысле - как такой компонент в значении языковых единиц, который отражает отношение субъекта к обозначаемой действительности в форме психических переживаний, т. е. как «лингвистический аспект категории эмоциональности» [1, с. 6]. Данное понимание соотносит эмотивность с экспрессивной функцией языка [2-4].
В современных исследованиях эмотивного кода языка сделан акцент на слове. Даже если в фокусе внимания автора оказывается коммуникативная единица и ее параметры, описываются, как правило, речевые механизмы, приводящие к акцентированию в слове того или иного эмоционально-оценочного смысла [5]. С другой стороны, как единицы лексического уровня рассматриваются модальные частицы и вводные слова, так что высказывания Ах, хорошая погода! и К счастью, хорошля погода признаются эмоциональными «за счет введения лексических средств, выражающих эмоции, в синтаксические конструкции нейтрального типа» [6, с. 86]. Представляется, однако, что указанные явления следует относить, по крайней мере, к лексико-грамматическим средствам языка, поскольку в данных случаях релевантно значение формально выделяемого класса единиц.
Хотя грамматика эмоций не является пока специально обсуждаемой проблемой, нельзя сказать, что лингвистика ничего не знает о грамматических средствах репрезентации психических переживаний. Отсутствие теоретических оснований для исследования «нелексической» эмотивности отчасти компенсируется концепциями, раз-
рабатывающими смежную проблематику. Прежде всего мы имеем в виду работы по экспрессивному синтаксису. Почему в данном случае можно говорить лишь о смежности - частичном совпадении объектов и предметов исследования? Эмоция непроизвольна, и эмотивные грамматические средства должны, по идее, выражать именно это ее свойство. Экспрессивное же понимается в синтаксисе либо как специальный прием письменной речи [7-9], либо как категория разговорной речи, связанная с понятием субъективной модальности [10]. В том и другом случае экспрессивное выступает как «средство воздействия, когда говорящий (пишущий) осознает преднамеренность использования определенных языковых средств» [6, с. 83] (выделено мной. - Н.О.). Другой синтаксической реальностью, имеющей области пересечения с категорией эмотивности, являются так называемые релятивы (коммуникативы), которые попали в поле зрения исследователей в связи с изучением разговорного диалога. Это непредикативные коммуникативные единицы, «состоящие из неполнозначных компонентов или де-семантизованных полнозначных» и функционирующие как «реакция на слова собеседника или ситуацию» [11, с. 114]. Они предназначены для выражения спонтанной реакции, в чем пересекаются с эмотивами, однако реакции не всегда эмоциональной, что выводит их за границы эмо-тивных средств.
Изложим свое представление об эмотивной грамматике, основанное на анализе лингвистической литературы по «экспрессивному синтаксису» [6; 9; 12] и структуре разговорного диалога [11-14]. Эмоция как психический феномен существует прежде всего в канонической ситуации диалога. В высказываниях разговорной речи реализуется некий набор грамматических средств
выражения эмоций. Этот «разговорный субстрат», подвергаясь структурно-смысловой обработке в письменной речи, становится фактом «экспрессивного синтаксиса». Естественно предположить, что существуют общие конструктивные принципы, которые организуют эмоциональность разговорной речи и экспрессию вторичных синтаксических конструкций-приемов. Что касается разговорной речи, то в состоянии эмоционального возбуждения, во-первых, ослабляется контроль за информативной стороной высказывания, так что продуцируется «лишнее» и не вербализуется «необходимое»; во-вторых, усиливается дискретность синтаксической организации речи. С перечисленными факторами эмотивности согласуется перечень «элементов экспрессивно-разговорного синтаксиса», приводимый Е.А. Иванчиковой: «восклицания, возгласы, фразы с сегментацией, с добавлениями, заминками, повторами» [12, с. 72]. Выделяемые исследователями системообразующие факторы в области экспрессивного синтаксиса обнаруживают формально-смысловую произ-водность стилистического приема от средств выражения эмоций в речи. Действительно, в письменной речи это «синтаксическая расчлененность», т. е. «нарушение синтагматической цепочки словоформ, организованных стойкими морфологическими показателями синтаксических связей» [6, с. 87], обусловленное синтаксической расчлененностью, дополняющее ее противопоставление экономных и избыточных структур [9].
Итак, грамматика языка располагает эмотив-ными ресурсами, куда входят как единицы (частицы, вводные слова, ряд релятивов), так и способы организации высказывания (повторы, пере-бивы, расчленение на фрагменты, всевозможные отступления от того «нулевого уровня», на котором действуют правила лексической и грамматической сочетаемости единиц). Признание наличия таких ресурсов в системе языка отчасти снимает проблему непроизвольности/ преднамеренности их использования. В ситуации разговорного диалога за релятивом типа Ну надо же; междометием Ой-ой-ой! либо лексическим повтором Ты, ты, ты виноват! стоит, как правило, «живая эмоция», а указанные средства являются эмотивами, используемыми по прямому назначению. В неканонической ситуации (публичное выступление, жанры письменной речи) аналогичные средства и производные от них средства-«приемы» выполняют иные функции - главным образом эстетическую, риторическую [6]. Важно, однако, то, что говорящий/ пишущий обращается к эмотиву. Не столь важно, переживает ли он состояние воодушевленности, гнева, гордости и т. д. либо, обладая необходимой когнитивно-языковой компетенцией, нарочито демонстрирует эти чув-
ства в целях воздействия на адресата.
Из признания того, что традиционно выделяемые средства «экспрессивного синтаксиса» являются «стилистически обработанными» эмотивами, вытекает возможность считать репрезентативными высказывания письменной речи. Что касается анализируемого здесь материала (высказываний из мемуарных и художественных текстов XX в.), то «разговорный субстрат» в нем гораздо чаще присутствует в «чистом» виде, нежели в стилистически обработанном. В свете сделанных замечаний кажется очевидным, что письменная речь позволяет зафиксировать не просто систему выразительных средств синтаксиса или средств экспрессивной изобразительности (понятие В.В. Виноградова, обращенное к художественной речи), но и одновременно систему средств выражения эмоций, а также соотнести средства экспрессивного синтаксиса с «производящей базой» - эмотивным кодом грамматики языка.
Гипотезу, связанную с языковой концептуализацией наивной этики, сформулируем следующим образом: эмоция с этическим основанием замечена языком, т. е. имеет специализированные средства выражения. Данное предположение опирается на общее положение о том, что наивная этика существует как самостоятельная номинативная область и выражается не только в языке (лексически), но и языковой формой (грамматически). Отсюда попытка выделить среди других эмотивы, специализированные на выражении этически окрашенных эмоций.
Специализированными средствами выражается осуждение. В арсенал эмоционального осуждения входят «этические» частицы а еще. . .; да что же это за. . . такой; «этические» междометные выражения эх, вы! (ты); вводные конструкции ты посмотри (на него), вы только гляньте (на него); выражение имей (же), которое, как правило, сочетается с обозначениями моральных ценностей и в котором ослаблена формально выраженная императивность: А еще комсомолец, наверное! (Катерли); Да что же это за любовь такая, интересно знать? (Катерли); А вы! Служить ленитесь! (Коняев); Нет, вы только гляньте, в какую философию полез! (Беляева); Имей же совесть! (Суров). Обратим также внимание на ряд конструкций со значением эмоционального осуждения, в которых данное значение не выводится из значений составляющих компонентов. В данном случае оказывается задействованным такой ресурс эмоциональной грамматики, как нарушение устойчивых лексических и грамматических связей языка: Видали (таких) N4-! Ведь это же надо т/! Один из повторяющихся компонентов в подобных конструкциях -
88
Н.В. Орлова
союз чтобы в неспецифическом значении: нужно inf. . . чтобы. . . !; где это видано, чтобы. . . !; . . .но чтобы inf? : Кто ты такой, чтобы. . . ? Это просто . . . чтобы. . . ! Рассмотрим примеры: Видали, слыхали таких правдолюбцев - до первого блага, до первого ордена! (Суров); Ведь это же надо увлечься жалким, ничтожным проходимцем! (Коняев); Нужно совсем не капельки не сочувствовать ему, чтобы спрашивать так! (Одоевцева); Где это видано, чтобы в наше время ни за что хватали? (Катерли); Это просто удивительно, чтоб так человека ненавидеть! (Катерли).
Косвенность некоторых высказываний-эмоти-вов усиливается за счет ложных вопросов. Вопрос для чего, как отмечено в [12], нередко содержит осуждающее удивление: Суетимся, мельтешим. Для чего'? Конструкции с зачем в разговорной речи регулярно выражают не вопрос, а эмоциональную неодобрительную оценку: Зачем ты на каждом углу об этом рассказываешь? Данный факт замечен Е.А. Земской в [15]. См. другие примеры ложновопросительных высказываний, где в вопросительной форме выражаются гнев, издевка, возмущение: Справедливости захотелось? (Суров); Что значит «все ради сына»? (Катерли); Она-то, она-то сама какова, а? (Коняев). Содержащие осуждение высказывания, построенные по моделям «этический предикат Р + захотелось», «что значит + повтор реплики собеседника», относятся к стереотипам этического дискурса. Заметим, что ложные вопросы-осуждения обыденной речи коррелируют с приемом риторического вопроса. Специфика стилистического приема на фоне только что проанализированных высказываний заключается в его обращенности к абстрактной ситуации, в использовании книжной лексики и грамматики: Разве кто-нибудь до конца честен, правдив и откровенен? (Одоевцева); Разве человек, истинно отдавшийся искусству, допустит такое легкомыслие ради наживы или ради призрачного успеха? (Петелин); Не лучше ль застыть в дьявольской гордыне и ответить палачам презрительным молчанием? (Мандельштам).
Другие грамматические эмотивы, задействованные в эмоциональном языке этики, не являются специфически «этическими» единицами. Наиболее частотным носителем эмотивного значения в высказываниях с этическими предикатами является восклицательная конструкция с модальной частицей. Ядро синтаксической эмотивности - конструкции с как, какой, сколько: Как жестока жизнь, как несчастен человек! (Одоевцева); Какой он злющий! (Одоевцева); Сколько искренности и доброжелательности излучали их лица! (Петелин). Обратим внимание на органич-
ность частицы сколько для репрезентации сферы «внутреннего человека». Будучи словом местоименного, т. е. неназывающего типа, сколько легко развивает коннотативные смыслы в высказываниях с разными предикатами. Ср.: Сколько снегу навалило! Однако соотношение дескриптивного и эмотивного начал в высказываниях о разных мирах разное: «количество искренности», в отличие от «количества снега», не поддается подсчетам. Неактуальность информативного начала выдвигает на первый план эмоцию.
Среди восклицаний с вводными конструкциями выделим конструкции с вводным предложением если бы ты (вы) знал(и). . . . Если б вы только знали, как я ее любил! И как я, несчастен! (Одоевцева). Отражаемые моральным сознанием тонкие и сложные межличностные отношения - область, в которой многое нельзя доподлинно «знать». Конструкция если бы ты(вы) знал(и), указывающая своей внутренней формой на ирреальную модальность, отражает невыразимость субъективно значимой информации. Очевидна неактуальность ее прочтения в основном значении условия.
Высокочастотны эмотивы, эксплуатирующие модель N1! Позицию N1 занимают наименования лица либо абстрактных антиценностей. В первом случае это оскорбления, обвинения в адрес собеседника или третьего лица. Здесь эмоциональные высказывания письменной речи воспроизводят речевое действие, которое применительно к канонической ситуации характеризуется словом обзывать или называть кем-то: Дура, тряпка! (Катерли); Жулик! Жулик! Шпана! Бандит! (Суров). Во втором случае говорящий чаще всего «выпускает пар», т. е. прежде всего эмоционально разряжается: Безобразие! (Петелин); Ведь это почти святотатство! (Мандельштам).
Средством эмотивной грамматики является лексический повтор. Повтор и градацию принято рассматривать как преднамеренные стилистические приемы. Мы полагаем, что генетически повтор восходит к естественной эмоциональной речи. В рассмотренных высказываниях лексические повторы обычны как (а) в авторской речи, так и (б) в единицах, имитирующих разговорную речь: (а) Страх - это просвет, это воля к жизни, это самоутверждение. Это европейское чувство (Мандельштам) и (б) Забыл, что я на седьмом месяце? И то, что мой отец умер, и никто, никто не даст мне больше десятку до получки? (Беляева); Молодой-то Солодовников оказался еще хуже своего отца ? - Хуже, хуже, просто бесстыдный мародер! (Петелин). Градация в некотором смысле тоже повтор, только более сложный, требующий подбора синонимических средств и выстраивания их в определенном
порядке. В нашей картотеке градация относится исключительно к авторскому повествованию. У него было самоуверенное, злое, почти наглое лицо (Одоевцева).
Самоперебивы и заминки, характерные для эмоциональной разговорной речи, лежат в основе приема умолчания, который на письме обозначается многоточием после не законченного в смысловом отношении фрагмента высказывания. См. пример имитации разговорного диалога в воспоминаниях: Я вам страшно благодарен. Если бы не вы. . . Я, кажется, не перенес бы, не смог... (Одоевцева). Кроме того, самоперебивы и заминки усиливают дискретность, вообще свойственную разговорной речи. В письменной коммуникации деление смысла на «куски» иногда оформляется как парцелляция: Но как будут историки восстанавливать истину, если всюду и везде на крупицу правды наслоились груды чудовищной лжи? Не предрассудков, не ошибок времени, а сознательной и обдуманной лжи? (Мандельштам).
Сделаем выводы. Во-первых, эмоции с этическим основанием выражаются с помощью специализированных средств (синтаксические конструкции с чтобы, вопросы-осуждения). Мораль эмоциогенна и как область сознания, и как сфера языковой репрезентации. Во-вторых, языковая репрезентация эмоций с этическим основанием обнаруживает общие свойства грамматики и семантики эмоций. Лексико-грамматическими средствами выражается такое свойство языка эмоций, как повышенная неизосемичность. «Экспрессивный синтаксис» письменной речи в значительной мере основан на принципах эмоциональной разговорной речи. Включенные в высказывания письменной речи единицы, которые грамматически не связаны с другими единицами этого высказывания (прежде всего частицы и вводные слова), являются факторами синтаксической расчлененности, поскольку разрывают синтагматическую цепочку синтаксически связанных словоформ. Генетически это единицы разговорной речи. Самоперебивы и заминки эмоционального устного дискурса в письменной речи оформляются как приемы умолчания и парцелляции. На нашем материале обнаруживается и свойственная языку эмоций избыточность. Она создается скоплением в одном высказывании однофункци-ональных частиц, лексическими повторами, приемом градации.
и методы его описания. Учеб. пособие к спецкурсу. Волгоград, 1983.
[2] Телия В.Н. Коннотативный аспект семантики номинативных единиц. М., 1986.
[3] Лукьянова H.A. Экспрессивная лексика разговорного употребления (проблемы семантики). Новосибирск, 1986.
[4] Шаховский В.И. Категоризация эмоций в лексико-семантической системе языка. Воронеж, 1987.
[5] Трипольская Т.А. Эмотивно-оценочный дискурс: когнитивный и прагматический аспекты. Новосибирск, 1999.
[6] Акимова Г.Н. Новое в синтаксисе современного русского языка. М., 1990.
[7] Виноградов В. В. Итоги обсуждения вопросов стилистики // Вопр. языкознания. М., 1955.
[8] Гвоздев А.Н. Очерки по стилистике русского языка. 3-е изд. М., 1965.
[9] Сковородников А.П. Экспрессивные синтаксические конструкции современного русского литературного языка. Томск, 1981.
[10] Шведова Н.Ю. Очерки по синтаксису русской разговорной речи. М., 1960.
[11] Колокольцева Т.Н. Антропоцентризм диалога (коммуникативы в диалоге) // Вопр. стилистики. Саратов, 1999. Вып. 28. С. 114-124.
[12] Иванчикова Е.А. Язык художественной литературы: синтаксическая изобразительность. Красноярск, 1992.
[13] Кормилицына М.А., Сиротинина О.В. О структуре разговорного диалога // Вопр. стилистики. Саратов, 1999. Вып. 28. С. 92-113.
[14] Викторова. Е.Ю. Коммуникативы в русской разговорной речи // Вопр. стилистики. Саратов, 1999. Вып. 28. С. 125-135.
[15] Земская Е.А. Категория вежливости в контексте речевых действий // Логический анализ языка. Язык речевых действий. М., 1994.
[1] Шаховский В.И. Эмотивный компонент значения
