CC BY
31
на некоторые дополнительные осложнения, вызванные вмешательством братьев, история заканчивается счастливо.
Таков, в общих чертах, реконструируемый Стооп-ван Паридон сюжет. Что касается текста как такового, то предлагаемые ею толкования многих мест, во всяком случае, оригинальны, даже если и не убедительны; кроме того, они сопровождаются довольно подробным обзором мнений предшествующих комментаторов. Значительная часть новых толкований основана на гипотезе о “veiled language”, т. е. языке эвфемизмов, которым якобы пользуются герои. Практически это означает, что в самых невинных словах и оборотах предлагается видеть обеденный смысл, причем особенно высокая концентрация иносказаний якобы обнаруживается в портретах персонажей. Надо заметить, что здесь Стооп-ван Паридон развивает тенденцию, к сожалению, свойственную (хотя обычно в более мягкой форме) целому ряду вполне достойных комментариев последнего столетия и.
Похоже, что мы имеем дело с преувеличенной реакцией против пуританской морали, господствовавшей не так уж давно (а также, поскольку речь идет о Песни Песней, с реакцией против аскетичной средневековой экзегезы). Комментаторы все еще опьянены свободой от прежних рамок, а что с ней делать, не очень хорошо понимают. Тут чувствуется что-то наивно-подростковое: «Читателям, как и юным влюбленным, трудно решить, как далеко следует зайти»12. Что ж, если исследование Песни Песней за две тысячи лет едва достигло подросткового возраста13, значит, до старости ему еще далеко, а впереди нас ждет не только много вздорных идей, но много и удивительных открытий.
Я. Д. Эйделькинд
11 Тут уместно будет процитировать Майкла Фокса: «Их [Песни Песни и египетской любовной лирики] любовная поэзия не сосредоточена там, где комментаторы чаще всего ищут ее — в специальных аллюзиях на физиологию пола» (Fox. Op. cit. P. 298; ср. P. 299). Результаты подобного «поиска» сужают не только спектр переживаний героев, но и упускают из вида широту и разнообразие литературных жанров и стилистических регистров, доступных древним литературам. Откровеннофизиологичные пассажи в шумерских ритуальных текстах или непристойные двусмысленности Аристофана уместны в своих жанрах, а не где угодно.
12 Ibid. Р. 298.
13 Кажется, это относится и к другим, не менее почтенным филологическим дисциплинам: «Желание найти в древней литературе намеки на половую жизнь, о существовании которых прежде не подозревали, часто, по-видимому, заставляет американских ученых совершенно упускать из виду соображения уместности, стиля и здравого смысла», — это уже не Фокс, а известный филолог-классик М. Уэст, в заметке об одном стихотворении Анакреонта (West М. L. Melica // Classical Quarterly. Cambridge, 1970. Vol. 20. P. 209).
Grabbe L. L. A History of the Jews and Judaism in the Second Temple Period. L.; N. Y.: T&T Clark International, 2004. Vol. 1. Yehud: A History of the Persian Province of Judah. (Library of Second Temple Studies; 47). xx + 471 p.
Новая книга Лестера JI. Граббе, профессора кафедры Ветхого Завета и раннего иудаизма Университета г. Халл, открывает его четырехтомную «Историю евреев и иудаизма в эпоху Второго Храма», которая должна прийти на смену более ранней однотомной работе автора «Иудаизм от Кира до Адриана» (1992). Первый том посвящен истории Иудеи (арам. YeMd) в период персидского владычества. По сути, это классический исторический труд, в котором детально рассматриваются политические и административные структуры, экономика, общественная и религиозная жизнь, развитие литературы, а также освещаются основные события внешней и внутренней истории одной страны и ее народа в конкретный отрезок времени.
Историю Ахеменидской державы вряд ли можно назвать малоисследованной темой в науке. По сути, с его изучения древнегреческими историками (Геродотом, Фукидидом и проч.) началось становление истории как науки. Хотя в XX веке выходило немало добротных работ («История персидской империи» Олмстеда (1948), Кембриджские Древняя история (САН) и История иудаизма (CHJ), «История персидской империи от Кира до Александра» П. Бриана (1996)), книга Граббе интересна не только как очередное обобщение данных, полученных за четверть века исследований. Автор предлагает по-ново-му оценить значение исследуемого периода в развитии межзаветного иудаизма. Он показывает, что проблемы, с которыми столкнулись евреи на рубеже эр, уходят своими корнями не в эпоху завоеваний Александра Македонского, как об этом принято говорить, а в гораздо более ранний период.
Том начинается с рассуждений о целях и методах исторического исследования. Особое внимание автор уделяет новейшим тенденциям в науке — с одной стороны, противостоянию, с другой — попыткам адаптации и усвоения постмодернистских подходов к анализу текстов (т. н. «новый историцизм» и «культурный материализм»), приводя примеры, связанные с изучением Ветхого Завета (дебаты об историчности повествований о патриархах, завоевании Ханаана и проч.). Свою позицию в этих спорах он отказывается жестко определять как «минималистскую» (отвержение историчности библейских рассказов) или «максималистскую» (полное принятие Библии как исторического источника), хотя противники (Копенгагенская школа) склонны относить его к числу последних. Граббе, по его словам,
выступает за «квалифицированный реализм», подчеркивая, что каждый человек (современные ученые и библейские авторы в том числе) смотрит на историю сквозь призму своего времени и что наше знание о прошлом всегда опосредовано источниками.
Раздел об археологических данных включает перечисление и идентификацию основных поселений исследуемого периода. Отдельно разбирается проблема границ Едома/Идумеи и инфильтрации или захвата идумеями южно-палестинских земель. Также подробно излагаются сведения о найденных папирусах, остраках, надписях, печатях и монетах.
В следующей главе рассматриваются библейские тексты, которые, как считается, написаны в период персидского владычества или некоторое время спустя (книги Ездры-Неемии, Аггея, Захарии, Малахии, отдельные части книги пророка Исаии, книги пророков Иоиля, Ионы, Иезекииля, Паралипоменон, Притчей, Иова, Эсфири, Руфи, Песнь песней). В отношении историчности книг Ездры-Неемии Граббе достаточно критичен, указывая, например, на сосуществование 3 или 4 разных изложений истории восстановления Иерусалима после плена (включая 2 Макк 1. 18—2. 15 и 2 Пар 35. 1 — 36. 21) и другие проблемы. Он присоединяется к тем авторам, которые датируют появление этих книг временем после падения державы Ахеменидов, и отвергает достоверность включенных в их состав арамейских и персидских документов. Граббе говорит также о трудностях датировки 9—14 глав книги пророка Захарии и связанной с ней книги пророка Малахии, которая, вероятно, завершала собрание 12 малых пророков. Из книги пророка Исаии персидским периодом он датирует т. н. «апокалипсис Исаии» (Ис 24—27) (ряд исследователей предлагают отказаться от такого названия) и Три-то-Исаию (Ис 56—66). К этому же времени он относит составление «Священнического кодекса» (обозначаемого «Р» в традициях классической «документальной гипотезы» происхождения Пятикнижия), который, по его мнению, больше соответствует условиям жизни компактной общины, чем Израиля монархического периода (в частности, в нем нет места царю и пророкам). Книги Паралипоменон, вероятно, были составлены в начале III в. до Р. X., но содержат более ранние материалы персидского времени. Помимо библейских книг, в работе Граббе приводятся основные сведения о персидских, египетских, греческих и латинских источниках.
В главе об административном управлении Граббе анализирует теорию Вейнберга о существовании в Иудеи т. н. «гражданско-храмовой общины» (в отечественной историографии эта теория также широко распространена), в большей мере склоняясь на сторону ее критиков. Далее он разбирает вопрос об автономии Иудеи как провинции и о ее
налогообложении. В связи с налогами Граббе говорит о роли персидских властей в восстановлении Храма и его значении в административном управлении провинцией.
Отдельную главу автор посвящает анализу терминов «иудеи», «израильтяне» и т. п. В частности, название «иудеи» (уеЬйсПт) в персидский период, по мнению Грабе, указывало на этническое происхождение, а не на религиозную принадлежность. Название же «Израиль», обычное для библейских текстов, но редко встречающееся в других источниках, имело богословские коннотации и использовалось в целях самоидентификации и сплочения народа.
Интересна глава о юриспруденции. По словам Граббе, на Древнем Ближнем Востоке, несмотря на существование писаных законов, в основном действовало обычное право. Даже «Законы Хаммурапи» не использовались при принятии решений по конкретным делам. На основании элефантинских и других документов, то же самое можно сказать и о библейских правовых нормах. В целом, сводам законов была свойственна утопичность, хотя в их основе лежали правовые традиции того или иного народа. Например, юбилейный год был, скорее всего, идеальной конструкцией, не существовавшей в реальности. Главным отличием библейской правовой традиции было смешение культового и «гражданского» законодательства.
В разделе об экономике Иудеи читателей, вероятно, удивит то, что вопрос об «азиатском способе производства» в западной историографии все еще остается открытым и альтернатив марксистской теории не так-то уж и много.
Следующие две главы посвящены различным вопросам религии. Излагаются основные богословские концепты (монотеизм, завет, плен, остаток [народа Божия], День Господень и др.), анализируются пророческая и апокалиптическая литература, народные верования, эзотерические практики и магия, происхождение сект и течений в иудаизме. В отношении процесса составления и канонизации книг Ветхого Завета Граббе отстаивает ту точку зрения, что основная часть канона сформировалась в персидский период. Именно тогда иудаизм становится не только религией Храма, но и религией Книги, хотя цитировать книги Ветхого Завета как Священное Писание начинают лишь в IV—III вв. до Р. X. (Ездра-Неемия (в основном, Пятикнижие), Гекатей Абдерский, Сирах).
В приложении к 1-му тому рассматривается вопрос об иранском влиянии на иудаизм. Отмечая источниковедческие проблемы, связанные с реконструкцией ранних слоев зороастрийского вероучения, Граббе предпочитает осторожно говорить о некотором возможном
влиянии (в частности, на учение о телесном воскресении, ангелоло-гию и демонологию).
В целом, книга Граббе рассчитана на подготовленного читателя, уже знакомого с историей и литературой, включая библейскую, данного периода. То, что многие главы состоят из кратких пересказов некоторого количества работ разных авторов и позиция самого Граббе не всегда четко выражена, нельзя считать ее слабым местом, поскольку это всего лишь обратная сторона ситуации информационного взрыва, в условиях которой развивается современная наука. Труд Граббе призван, скорее, помочь сориентироваться в море вторичной литературы, чем дать исчерпывающую информацию по каждой проблеме. Тем не менее, на сегодняшний день это, по-видимому, одно из наиболее взвешенных и полных изложений начальной истории периода Второго Храма, которое можно рекомендовать всем интересующимся современной библеистикой и историей Древнего Востока.
А. А. Ткаченко
Richter G. Oikonomia: Der Gebrauch des Wortes Oikonomia im Neuen Testament, bei den Kirchenvatern und in der theologischen Literatur bis ins 20. Jahrhundert. B.; N. Y.: Walter de Gruyter, 2005. (Arbeiten zur Kirchengeschichte; 90). 753 S.
Слово otxovojjXa, лежащее в центре настоящего исследования, принадлежит к числу ключевых понятий христианской догматики. Примечательно оно еще и широким спектром своих значений, что заставляет каждый раз определять смысл, вкладываемый в это слово, лишь из контекста. Труд Г. Рихтера посвящен именно контексту употребления слова otxovojjia, начиная с дохристианской литературы и вплоть до произведений современных богословов. При этом исследование не становится расширенной словарной статьей, чего следовало бы ожидать, но представляет собой очерк развития различных значений слова, умело вплетенный автором в обширную патрологическую проблематику.
Рихтер указывает на то, что существующие в западном богословии представления об икономии существенно отклоняются от изначального смысла этого слова и являются позднейшей интерпретацией. С нач. XIX в. богословы, открыв для себя «заново» понятие otxovojjia, пытались найти для него соответствующее место. Но, как пишет автор, они при этом «соединили с ним такие представления, которые были чужды патристическому пониманию и соответствовали
их собственному богословию» (8. 670). По мнению Рихтера, наполнение этого святоотеческого понятия новым смыслом было связано с распространением в богословской литературе XIX в. представлений об историческом процессе как «истории спасения». В данном контексте понятие оЕхоуоща получило новое прочтение: «Икономия настолько связывается с тремя понятиями “спасение”, “откровение” и “история”, что приобретает от них свой собственный смысл» (8. 681). Это понятие стало богословским термином с конкретным сотериологическим контекстом. С помощью него стали выражать не только божественный замысел о спасении мира, но и саму историю спасения, его осуществление. То есть в западном богословии о^хоуоща по своему смыслу сблизилась с понятием столп] р(а. Результатом стала проекция богословами современных им представлений об «икономии» на святоотеческие тексты, что привело к большому числу ошибочных интерпретаций и переводов древних текстов, а главное, к приписыванию древним авторам чуждых им мнений.
Обилие приведенных в книге примеров неправильной интерпретации святоотеческих текстов позволяет согласиться с автором и признать вынужденность предпринятой им попытки очертить точный круг значений понятия оЕхоуоща. «Мы видим нашу задачу, — пишет он, — в том, чтобы осознать употребление этого слова со времени его происхождения в его развитии ко множеству значений и выяснить, чтб каждый раз определенный автор имеет в виду, когда пишет 01Х0У0|д1а» (8. 2). В итоге Рихтер приходит к простому утверждению: понятие оЕхоуоща настолько многозначно, что его невозможно ограничить одним контекстом и считать его термином с определенным значением. С помощью него выражаются такие вещи, как, например, «ведение хозяйства», «божественное мироправление», «воплощение» и «земное существование Христа», «церковное, пастырское действо-вание», а также просто «действие», «учреждение», «порядок» и др. (8. 2). Понятно, что множество греческих слов имеют сразу несколько значений и определяются только контекстом, а потому такой вывод сам по себе не представляет особой оригинальности. Но он важен для автора в его полемике с устоявшимися представлениями об оЕхоуоща как о техническом термине, ведь Рихтер ставил перед собой задачу именно «показать многообразие его употребления в богословской литературе» (8. 141). Автор указывает на то, что это слово было воспринято Отцами из разговорного языка, и оно не являлось для них ни богословским, ни даже христианским понятием. Осознание этого имеет, по мнению автора, большое практическое значение для перевода и интерпретации древних текстов.
