CC BY
17РУССКО-ВИЗАНТИЙСКИЙ ВЕСТНИК
Научный журнал Санкт-Петербургской Духовной Академии Русской Православной Церкви
№ 4 (7) 2021
А. М. Любомудров
Голгофская страна: художественная историософия России в поэзии и прозе русского зарубежья
УДК 930.1+821.161.1 DOI 10.47132/2588-0276_2021_4_25 EDN UPGVUD
Аннотация: Задача статьи — выяснить, каким представал образ России и ее судьба в творчестве тех литераторов зарубежья, в чьих художественных практиках реализовано православное мироотношение. Для анализа выбраны произведения Б. Зайцева, И. Шмелева, Л. Зурова, В. Волгина, А. Гессена, С. Бехтеева, И. Савина. Рассмотрены следующие аспекты художественно-религиозной мысли писателей: метафизические корни зла, истоки русской катастрофы, смысл понесенных Россией страданий, будущее страны, возможность и условия ее возрождения. Анализ текстов позволил выявить общее и различающееся в историософских воззрениях художников. В их книгах актуализирована древняя мифологема русского исторического сознания — «град Китеж» и присутствует вера в неуничтожимость духовного ядра «Руси Святой», которая в будущем вновь явит себя миру и возродится как страна православная.
Ключевые слова: историософия, русское зарубежье, православное мировоззрение, Святая Русь.
Об авторе: Алексей Маркович Любомудров
Доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института русской литературы
(Пушкинский Дом) Российской академии наук.
E-mail: anketaspb@yandex.ru
ORCID: https://orcid.org/0000-0002-4351-6774
Для цитирования: Любомудров А. М. Голгофская страна: художественная историософия России в поэзии и прозе русского зарубежья // Русско-Византийский вестник. 2021. №4 (7). С. 25-40.
RUSSIAN-BYZANTINE HERALD
Scientific Journal Saint Petersburg Theological Academy Russian Orthodox Church
No. 4 (7) 2021
Alexei M. Lyubomudrov
The Country of Golgotha: Art Historiosophy of Russia in the Poetry and Prose of Russian Emigrant Authors
UDC 930.1+821.161.1
DOI 10.47132/2588-0276_2021_4_25 EDN UPGVUD
Abstract: The basic objective of the article is to reveal how the image and fate of Russia are represented in the work of those emigrant writers who realized the Orthodox worldview in their art practice. The works of B. Zaytsev, I. Shmelev, L. Zurov, V. Volgin, A. Gessen, S. Bekhteev, I. Savin were selected for analysis. The following aspects of the writers' artistic and religious thought are considered: the metaphysical roots of evil, the origins of the Russian disaster, the meaning of the sorrows and sufferings of Russia, the future of the country, the possibility and conditions of its revival. The analysis of texts allowed to identify the common and different in the artists' historical and philosophical views. The ancient mythology of Russian historical consciousness, "City of Kitezh", is updated in their books. All the authors mentioned above had a strong belief in the indestructibility of the spiritual core of "Sacred Russia" — the country which will again reveal itself to the world in future and will be revived as an Orthodox Power.
Keywords: Russian emigrant literature, philosophy of history, Orthodox worldview, Sacred Russia.
About the author: Alexei Markovich Lyubomudrov
Doctor of Philological Sciences, Leading Researcher, Institute of Russian Literature (Pushkin House)
of the Russian Academy of Sciences.
E-mail: anketaspb@yandex.ru
ORCID: https://orcid.org/0000-0002-4351-6774
For citation: Lyubomudrov A. M. The Country of Golgotha: Art Historiosophy of Russia in the Poetry and Prose of Russian Emigrant Authors. Russian-Byzantine Herald, 2021, no. 4 (7), pp. 25-40.
В художественном сознании русских писателей-эмигрантов образ России—родины, утраченной навсегда — присутствовал постоянно. Неизбывной была любовь к отчизне, скорбь о родной земле, захваченной «новой ордой» — большевиками, о народе, измученном насилием и репрессиями, кровопролитием революции и гражданской войны, о погибших близких. Писатели полной мерой испили чашу страданий. И в эмиграции они попытались художественно осмыслить произошедшее с великой страной, понять причины, осознать настоящее, увидеть перспективы. Этой теме посвящены труды философов и историков зарубежья, мимо нее не могла пройти культура русской эмиграции.
Задача настоящей статьи — выяснить, каким предстал образ России и ее судьба в творчестве тех литераторов, которые были ориентированы на православные традиции. Мы называем этих писателей православными, опираясь не на присутствие у них церковных или духовных тем, не на личное исповедание веры, но прежде всего на православное мироотношение, воссозданное в их художественных практиках.
Тема страдания, столь значимая для русской классики XIX в., закономерно стала одной из главных и в творчестве этих художников. Бедствия личные и общенародные намного превзошли по своему размаху и тяжести все нестроения предшествующих десятилетий исторической России. Снова и снова возникали вопросы: для чего попущено зло? В чем смысл небывалых скорбей, и ради чего принесены колоссальные жертвы? Почему погибают лучшие, а злые торжествуют? Что происходит с Россией, сгинет ли она окончательно в безбожно-кровавой стихии или воскреснет? Как соотносятся Божественное милосердие и безудержный разгул стихии зла? Ответы на эти вопросы искали, наряду с богословами и историками, прозаики, поэты, публицисты, в том числе те, чье творчество стало предметом настоящего исследования. Общая христианская мировоззренческая основа чаще всего приводила их к схожему пониманию происходящего, в то же время в историософских воззрениях мы обнаруживаем не только единство, но и различия.
Наиболее глубокое и подлинно христианское осмысление драматической истории России мы находим в творчестве Бориса Константиновича Зайцева (1881-1972). «Голгофская страна», «на Кресте наша Родина» — такие образы постоянно присутствуют в его очерках и публицистике, в литературно-критических заметках и художественной ткани романов и рассказов. «Русский человек слишком много пережил, слишком много видел. Сердце его уже годы кровоточит. Не забыть ему на чужбине без- Борис Константинович Зайцев
мерной Голгофы Родины. <...> В невиданных миром размерах воздвигнуто там гонение на человека, на его свободу, душу, религию»1. Тема мученичества пронизывает все творчество Зайцева, начиная с эссе первых революционных лет и заканчивая последним заветом молодому поколению: «Не забывайте Россию. Идолам ее не поклоняйтесь. Величие ее духовное храните. Само оно будет просвечивать в делах ваших. Страданиям, пережитым Родиной
1 Зайцев Б.К. Беда // Зайцев Б.К. Отблески Вечного. Неизвестные рассказы, эссе, воспоминания, интервью / Сост. А. М. Любомудрова. СПб., 2018. С. 466.
вашей, поклоняйтесь. Мучеников ее не забывайте. Наши же сердца и помышления всегда будут с вами»2.
Зайцев был чуток к страданиям за Христа. И в Советской России, и в современной Франции он находит примеры реальных страданий за веру. Тема Креста, сораспятия с Господом, тема новой Голгофы остро волнует художника. Он часто пишет о том, что в нынешнее время, в ХХ в., как бы возвращаются времена первохристианства, когда Церковь снова становится беспощадно гонимой, а подлинные христиане бедствуют и нищенствуют, идут на смерть. И стремится увековечить их память. В зарисовке «Спас на Крови» Зайцев вспоминает близких, убитых в годы революции: своего племянника — Юрия Буйневича, пасынка — Алешу Смирнова, племянника жены — Петра, и надеется, что рано или поздно, в память всех замученных и невинно убиенных, всех Новомучеников Российских будет воздвигнут в Москве, в сердце новой России, храм «на Крови». Очерк «Знак Креста» рассказывает о христианских святых, чьи имена носили близкие писателя. В древние времена они были удостоены венцов святости именно за мученичество: Татьяна, Вера, Надежда, Наталия. Родные Зайцева, дорогие ему люди, стараются следовать примеру своих небесных покровителей — им посвящает он теплые строки. Реквием российской интеллигенции — эссе «Памяти погибших», раздумья над одноименной книгой, посвященной расстрелянным большевиками людям. В отклике на похищение в Париже генерала А. Кутепова «Крест» фигура генерала становится «знаменем России распинаемой», и горькой патетики исполнено слово писателя, обличающего и тех, кто терзает родину, и тех, кто соглашается с неправыми делами.
Вместе с тем во всем послереволюционном творчестве Зайцева развивается тема живой, неуничтоженной Святой Руси. Православие — бесценное сокровище, сберегаемое Россией, ее душа и сердце. Подлинная Россия может существовать только озаряемая светом Христовой веры, только воцерковленная. Носители этой подспудной Святой Руси — незаметные смиренные подвижники. В «Ответе Мюллеру» Зайцев рассказывает о знакомом ему человеке, живущем в СССР, который и в годы атеистического диктата сохраняет веру, церковное благочестие. О таких людях мало кто знает, но в бытии страны они важнее прочих, ибо у них — Истина. Именно они выносят на себе главную тяжесть в борьбе с силами разрушения. Тихо и терпеливо несут они свой Крест, следуя Евангельскому призыву. И пока в России остаются такие, пусть и немногие, праведники, ее, по мысли писателя, не поглотят силы адовы.
Зайцев уповает на грядущее возрождение родины именно как христианской страны. И говорит об особом значении России для всего мира: «Истина все-таки придет из России. <...> „Святою Русью" — в новых ее формах, в бедности и простоте, тишине, чистоте, незаметно, без „парадов" и завоеваний. Придет <...>, чтобы просветить усталый мир»3. Миссию части русского народа, промыслительно оказавшейся за рубежом, писатель видит в том, чтобы прививать Западу «чудодейственный глазок с древа России», открывать всему миру ее духовные сокровища.
У России — «Голгофской страны» — особый путь, который невозможно понять мирским разумом. Так же, как судьба Иова, ее история может быть постигнута только в свете Нового Завета, искупительной жертвы Спасителя. И залог ее воскресения в том, что она идет путем Христовым, на Крест. В книге «Афон» Зайцев описал беседу со старцем-отшельником, в которой он получил подтверждение своим раздумьям о смысле происходящего со страной. Старец говорит, что Россия страдает за грехи, а в ответ на недоумение собеседников, почему не наказана также Европа, давно отвернувшаяся от Бога, поясняет: «Потому что возлюбил (Господь Россию. — А. Л.) больше. И больше послал несчастий. Чтобы дать нам скорее опомниться. И покаяться. Кого возлюблю, с того и взыщу, и тому особенный дам путь, ни на чей не похожий»4.
2 Зайцев Б.К. Приходящие уходящим // Зайцев Б.К. Собр. соч.: В 5т. Т. 11 (доп.). М., 2001. С. 338.
3 Зайцев Б.К. Странник // Зайцев Б.К. Собр. соч.: В 5 т. Т.9 (доп.). М., 2000. С. 55.
4 Зайцев Б. К. Афон // Зайцев Б. К. Собр. соч.: В 5 т. Т.7 (доп.). М., 2000. С. 109.
Не каждый принял бы такое объяснение русской катастрофы. Зайцеву, однако, оно оказалось близко. Он смиренно останавливается перед непостижимостью Промысла, и тональность его размышлений о родине — надежда, упование (на писательских встречах и вечерах он заканчивал свое выступление призывом ко всем помолиться за Россию, послать ей душевный лучик добра). Заметка «Восемьдесят ступеней» — квинтэссенция зайцевского православного мировоззрения. С вершины лет он обозревает пройденный путь, историю ХХ в. и приходит к подлинно христианскому взгляду: «Видим пеструю, с тенями и светом, таинственную картину мироздания, понять которую нам не дано, но на каждого из нас возложено — вносить в нее хоть каплю добра»5.
В литературоведческих штудиях обычно ставят рядом двух православных классиков литературы русского зарубежья — Бориса Зайцева и Ивана Шмелева. При единстве веры эти писатели очень разные. Различно в их книгах и осмысление судьбы России. Иван Сергеевич Шмелев (1873-1950) с исключительной силой описал одну из самых мрачных страниц русской Голгофы — массовый геноцид, устроенный большевиками в Крыму, свидетелем которого стал писатель. Эпопея «Солнце мертвых» навсегда вошла в историю литературы как художественное свидетельство этого ужаса, ее можно назвать новым «Словом о погибели Русской земли». Шмелев, потерявший тогда единственного сына, не смог оправиться от душевного потрясения до конца дней. И в страстных возгласах автора, в нестерпимой муке от творящегося вокруг уже не было места рассуждениям о «закономерности» и «промыслительности» происходящего.
Автор эпопеи оказывается бессилен найти ответ на вопрос, как мог осуществиться в мире разгул безнаказанного зла, «куда свалился великий человеческий путь» и почему вновь настал «каменный век». Но гибнет не только цивилизация, исчезает Бог. Рефреном проходит через «Солнце мертвых» образ пустых небес: «Бога у меня нет: синее небо пусто». Не смиренное принятие воли Всевышнего, но отчаянный вопль к небесам: «Где же Ты!» Солнце, с которым в христианской символике сравнивается Сам Господь («Солнце Правды»), в эпопее становится злобно-насмешливым, играет на штыках убийц, превращаясь в знак смерти. В этом и других произведениях Шмелева 1920-х гг. отразились отчаяние, недоумение, рожденные картинами погибающей России.
Лучшие книги этого замечательного писателя обращены в прошлое, они привязаны не к историческим событиям, но воссоздают картины русской жизни, связанные со стихией православия. Церковно-религиозный пласт народного бытия в «Лете Господнем», «Богомолье», «Старом Валааме» и других очерках воссоздан Шмелевым полно и глубоко. В этих книгах, несомненно, открывается душевно-духовная жизнь православного христианина. Что касается попыток осмыслить исторический путь России, ее настоящее и будущее, то мы находим их в публицистике Шмелева.
В статьях, написанных преимущественно в 1920-е гг., Россия предстает как таинственный и вечно живой организм, обладающий драгоценной Душой — это ключевое
5 Зайцев Б. К. «Восемьдесят ступеней» // Зайцев Б. К. Собр. соч.: В 5 т. Т.9 (доп.). М., 2000. С. 374. Памятные даты России. К 100-летию Русского Исхода (1920-2020) 29
понятие Шмелев пишет с прописной буквы. Эту Душу необходимо познать, ощутить, почувствовать: «Поэты называют ее Женой, Невестой; народ — матерью, и все — Родиной»6. В размышлениях Шмелева о России очень много эмоциональности, поэтической образности, страстности, но рациональное зерно вычленить в них бывает непросто. Душа России названа «христианской», но тут же оказывается, что она только еще ищет Бога: «Это искание Правды, желание строить жизнь с Богом и „по-Божьи", взыскание Града Небесного, Китеж-Града, тоска, что все еще нет его, что не кажет его и видимая Церковь.»7 Православие становится подчас атрибутом национального: «Народ вынашивал своего, Живого Бога Правды, ему доступного, веления Коего непреложны», грех же интеллигенции, что «этого Бога в народе не раскрыли: ему показали иного бога — его самого, человечество»8.
Действительно, всю вину в случившейся катастрофе Шмелев определенно возлагает на интеллигенцию — с ее антинациональным характером, безбожием, революционно-разрушительным началом. Она не ценила и не хотела замечать душу родины, ее высокую духовную культуру: «Молодежи выкалывали глаз правый, а на левый надевали очки, большей частью розовые. <...> Вырабатывали протестантов, а не мыслителей. Вырабатывали сектантов, вырабатывали, скажу, антихристиан, антирусских даже, интернационалистов-космополитов», уводили «к огням Европы, минуя чудесные российские светильники и лампады. И свет Христов, широкий и чистый свет, не вливался в души»9. Либеральная интеллигенция отвергла, предала и в конце концов погубила Россию. Совершилось «величайшее из убийств, еще неведомое истории, — убийство целой страны, убийство многомиллионного народа — растление его духа»10 (этот вердикт Шмелев выносит по отношению к событиям уже февральской революции).
Развенчивая политические платформы и социальные доктрины, от большевизма до демократии, единственной основой восстановления порушенной России Шмелев называет «Слово Животворящее, Слово Бога». В радостных упованиях на грядущее возрождение страны часто звучит имя Христово: «Наши пути прямые, пути Божьи, пути широкой души народной, объемлющей Любовью! Пути, творящие великую, братскую Россию! Душу свою выковать для этих путей надо! „Приидите вси вернии! приидите, труждающие и обремененные! чистии сердцем, приидите — и поклонимся Христову Воскресению!!" Может подвигнуть себя, Россия?! Подвигни, дерзай, есть сила! Верю, — есть сила. Время идет, придет. Россия будет! Мы ее будем делать! Братски, во славу Христову делать!»11 Но «великую Христову Правду» еще только предстоит «свести на землю», и когда это произойдет, осуществится и всемирная миссия России: «Бога найти Живого, всю жизнь Богом наполнить, Бога показать Родине и миру! <...> Нового человека явить миру, воплотившийся Образ Божий, Спаса!»12
В статьях Шмелева обнажен процесс обновления писателем собственного мировоззрения, в них различимы отголоски богоискательских теорий начала века, заметны мотивы Владимира Соловьева — в интенции сведения Христовой правды на землю, выявления «нового человека», т.е. богочеловека. И если в написанных сердцем повестях и рассказах Шмелева всегда ощутима живая связь, соединяющая человека с Творцом, проявлен ответный ток небесной любви, явственен покров и защита Всевышнего, то попытки рациональных религиозно-философских построений писателя подчас превращаются в экзальтированную риторику. Заметим, что, в отличие
6 Шмелев И. С. Душа Родины // Шмелев И. С. Собр. соч.: В 8 т. Т. 2. М., 1998. С. 434.
7 Там же. С. 436.
8 Там же. С. 437. Здесь и далее в цитатах курсивом набраны слова, выделенные авторами текстов.
9 Шмелев И. С. Слово о «Татьяне» // Шмелев И. С. Собр. соч.: В 8 т. Т. 7. М., 1999. С. 315-316.
10 Шмелев И. С. Убийство // Шмелев И. С. Собр. соч.: В 8 т. Т. 2. М., 1998. С. 461.
11 Шмелев И. С. Душа Родины. С. 441.
12 Там же. С. 442.
от собратьев по перу, у Шмелева нет идеи о неуничтожимой, надмирной Святой Руси. Россию христианскую надо заново «творить», «выковывать», «делать».
При всем огромном сострадании Шмелева-художника к человеку, народу и стране, вопрос о смысле страданий оставался для него неразрешимым. Писатель не мог удовлетвориться богословскими объяснениями наличия зла в мире. В переписке с И. А. Ильиным Шмелев признается, что не в силах проникнуть в тайну Божественного замысла: «Я не могу понять, зачем весь этот „огород" — человечество! <...> Я не постигаю — грехопадения, обреченности всего и — Искупления! Очевидно, не надо постигать. В этом смысле этот-то „ум" — враг. Творцу все было ведомо изначала: зачем же — все?! Что за игра?!.. что за опыт?! И чего же он стоил, этот опыт!? Лучше бы уж — не он!»13 Ивану Сергеевичу было трудно довериться Богу, не случайно он с таким тщанием воссоздавал свою именно детскую, не рефлексирующую веру в бессмертном «Лете Господнем». Если Зайцев внутреннее, выстраданное убеждение выражал в максиме: «Последние тайны справедливости Божией, зла, судеб мира для нас закрыты. Скажем лишь так: любим Бога и верим, плохо он не устроит»14, то для Шмелева эта мысль была скорее мучительным самозаклинанием.
Обратимся к другим представителям русского православного зарубежья15. Леонид Федорович Зуров (1902-1971), младший современник Шмелева и Зайцева, — талантливый прозаик, превосходный стилист. Для него характерно широкое, обобщенное изображение исторического времени. И в центре всех его книг — «Россия. Ее поле. Ее небо, ды-хание»16. Повесть «Отчина» посвящена истории Псково-Печерского монастыря в годы Ливонской войны, походу Ивана Грозного на Псков, убийству игумена Корнилия. Тональность книге задает эпиграф: «Из крестов скована Русская земля, и чрез кресты восходит солнце». Удивительно, насколько емкий
Иван Александрович Ильин
Леонид Федорович Зуров
13 Ильин И.А. Собр. соч.: Переписка двух Иванов (1935-1946) / Сост. и коммент. Ю. Т. Лисицы. М., 2000. С. 394-395.
14 Зайцев Б.К. Дом в Пасси // Зайцев Б.К. Собр. соч.: В 5 т. Т. 3. М., 1999. С. 313.
15 В статье частично использованы материалы исследований автора из коллективной монографии «Судьбы русской духовной традиции в отечественной литературе и искусстве XX века — начала XXI века. 1917-2017: В 3 т. / Сост. А. Л. Казин. СПб., 2016. Т.1. 1917-1934. С. 368-387.
16 Варшавский В. С. [Рец.:] Л. Зуров. Поле // Совр. записки. Париж, 1938. Т. 66. С. 453.
художественный символ нашел автор, в нем прочитываются многообразные христианские смыслы: крест как страдание и как крепкое оружие духовное; путь света, Солнца Правды, — жертвенный.
Книга о военной беде и обороне Русской земли написана в стилистике древнего сказания. Открывается она картиной разорения родного края, сопрягаемой с гимном псковской земле («Славна земля Твоя, Святая Троица. Каменные пригороды сторожат на холмах Твои воды и земли, крестьянскою молитвою тянутся к Тебе монастырьки озерные и луговые церкви»17). Писатель запечатлел крестный путь Руси, которая предстает в «Отчине» как земля святая, осеняемая иконами, оглашаемая колокольным звоном и молитвенным пением.
В историю русской литературы Зуров вошел также как автор повести «Кадет» и романов «Древний путь», «Поле». Эти произведения посвящены эпохе русского лихолетья, годам Первой мировой и Гражданской войн. Художник запечатлел образ родины на разломе русской истории. Трагический раскол народа, вакханалия братоубийства, когда смерть человека становится заурядным явлением, крушение вековых нравственных устоев — таково содержание его произведений. Сопрягаются, противопоставляются, борются два мира: света, чистоты и радости — и насилия, ужаса, террора. Революция предстает как разгул жестоких древних стихий. Звучит тема быстрого расшатывания нравственных опор, на которых держалась жизнь, в том числе и в самой консервативной, крестьянской среде. «Его влечет та таинственная соборность, которая составляет силу и прелесть необъятного русского поля, исторического древнего пути России, та первозданная суровость, почти инстинктивная слитность с природой, которая присуща русскому человеку»18, — отмечал Н. Андреев.
Эпический взгляд автора постоянно сопрягает происходящее не только с историей России, но и с промыслительным действием высших сил, и в этом проявляется православное мироотношение автора. Поэтому в его книгах нет сокрушений о бессмысленности бытия или проклятий миру, которые можно обнаружить у некоторых эмигрантов-литераторов. Надо мужественно сопережить вместе с народом посланное Богом — таков императив автора. Отличает Зурова твердая вера в присутствие Всевышнего и Его Промысел, вера в надземный, светлый Божий мир, в котором рано или поздно окажутся страдальцы и праведники. Частное событие, судьба человека вписываются в высший план. Ничто не случайно, все имеет свою предысторию и, самое главное, имеет свое будущее. Человеческая душа предстоит перед лицом вечности. Персонажи — как правило, люди верующие, в них живет сопричастность высокой радости, Божественной тайне бытия.
В прозе Зурова современность постоянно соотносится со страданиями и крестной жертвой Спасителя. Символ России, пошедшей «древним путем» Христа — на Голгофу, России распинаемой и погребаемой, видится в Плащанице, к которой приникает герой в романе «Древний путь». Очевидно, что художественная историософия Зурова близка к той, что воплощена Борисом Зайцевым.
Близко знавшие Зурова люди вспоминали: «Он остро переживал трагизм положения христиан в Советской России, разрушение церквей, гонения на пастырей и паству и подавление исконного русского духа. <...> Он мог писать только о России, о ее исторических путях и судьбах, о русском народе с его возможностями высшего духовного подъема и крайнего падения»19. Писатель полагал, что освобождение России «придет вследствие религиозно-духовного возрождения нашего народа, придет изнутри, и этот процесс возрождения потребует значительного количества времени»20.
Христианская традиция в творчестве Василия Акимовича Никифорова (1900-1941), писавшего под псевдонимом «Василий Волгин», проявилась в камерных жанрах.
17 Зуров Л. Ф. Обитель: Повести, рассказы, очерки, воспоминания / Сост. А. Н. Стрижева. М., 1999. С. 13-14.
18 Цит. по: Зуров Л. Поле // Север. 1992. № 7. С. 77.
19 Величковская Т.А. О Л. Ф. Зурове // Зуров Л. Ф. Обитель. С. 586, 588.
20 Кудрявцев В. Дома и в лодке с Леонидом Зуровым // Зуров Л. Ф. Обитель. С. 608.
Если Зуров преимущественно эпик, овладевший крупной романной формой, то Волгин — мастер миниатюры, этюда, лирической задушевной прозы. Ее отличают тонкий отточенный стиль, колоритная образность, напевная тональность.
Эпиграфом к книгам Волгина могут послужить тютчевские строки: «Утомленный ношей крестной, / Всю тебя, земля родная, / В рабском виде Царь Небесный / Исходил, благословляя». Многочисленные рассказы, зарисовки, миниатюры складываются в тихую задушевную песню о России. Во времена беззаконий, гонений, обрушившихся на родную землю, среди моря страданий Волгин отыскивает зерна христианской любви, рисует персонажей, которые хранят Святую Русь в своем сердце. Это странники, богомольцы, церковнослужители, юродивые, которые утешают страдающий народ, лечат души, очищают сердца. «Никифоров-Волгин — очень русский писатель, отдавший свое сердце, преклонивший свой слух земле»21, — отмечал С. Нарышкин.
Вместе со своими героями автор размышляет «о таинственных жутких путях русской души, о величайших падениях ее и величайших восстаниях, — России разбойной и России веригоносной»22. Повесть «Дорожный посох» написана в форме дневника сельского священника, которому довелось пережить войну, революцию, арест, издевательства безбожников, приговор к расстрелу (автор пророчески описал свою собственную судьбу и кончину). Эта книга — тихий плач о родной земле, до боли любимой героем. «Вся русская земля истосковалась по Благом Утешителе. Все устали. Все горем захлебнулись. Все чают Христова утешения. Я иду к ним.»23, — заключает герой свой рассказ. Чудом избегнувший смерти, батюшка несет страдающим людям евангельский свет.
Волгин — одни из первооткрывателей темы преследования верующих, гонений на Церковь в Советской России. «Здесь у писателя нередки апокалипсические настроения и видения. Но, тем не менее, как истинный христианин, он не теряет веры в возможное духовное возрождение человека, в духовное обновление Руси»24.
Две России постоянно присутствуют в художественном мире Волгина: разбойная, вбивающая гвозди в Богородичную икону, — и монашеская, молитвенная. Народ раскрестившийся, со «звериным ликом» — и молельщики, ищущие правды, свершающие «светоподательные подвиги». Разгул насилия и произвола не порождает отчаяния, что подметил А. Амфитеатров: «Сквозь великую грусть, внедряемую в душу трогательною книгою, таинственно светит некий теплый, кромешной тьмы
Василий Акимович Никифоров (Никифоров-Волгин) со своим учеником Алешей Ридигером, будущим Патриархом Алексием II
21 Нарышкин С. Певец Бога и земли // Никифоров-Волгин В. Заутреня святителей: Избранное / Сост. А. Н. Стрижева. М., 1998. С. 471.
22 Никифоров-Волгин В.А. Заутреня святителей. С. 221.
23 Там же. С. 468.
24 Исаков С.Г. Забытый писатель // Никифоров-ВолгинВ.А. Дорожный посох: Избранное. М., 1992. С. 337.
не рассеивающий, но издалека ее путеводно пронизывающий, упованием бодрящий луч»25. Выразительный образ-символ создает писатель в зарисовке «Пасха на рубеже России». Однажды он оказался на берегу Чудского озера, на тогдашней границе. Хотя родина захвачена безбожниками, но в псковской глуши еще идут службы, и с другой стороны рубежа автор слышит благовест — «так звонила Россия к Пасхальной заутрене». Подлинная Россия — в этих праздниках, службах, колоколах. Стоя на берегу и слушая звон, автор «крестится на Россию», в лице своих святых и праздников выросшую до образа-иконы тысячелетнего православного царства.
Как в прозе Зайцева и Зурова, у Волгина постоянно ощутим высший план бытия. В его книгах историософия России предстает как метафизическая битва света и тьмы. «Заутреня святителей» — сказ о том, как Николай Угодник, Сергий Радонежский и Серафим Саровский идут по заснеженной русской земле, служат заутреню в церковке в глухом Китежском лесу. Никола объясняет, почему так близка ему Русь, она — «кроткая дума Господня... Дитя Его любимое... Неразумное, но любое». В революцию русский народ обагрил себя кровью, и святые молятся о его покаянии и спасении, благословляют «на все четыре конца снежную землю, вьюгу и ночь»26. В этом финале явственна отсылка к стихиям блоковских «Двенадцати», а в заступничестве святых — надежда на преодоление ледяного мрака.
Среди поэтов русского рассеяния можно назвать немало имен, в чьем творчестве присутствовали евангельские образы и мотивы. Ностальгия по утраченной родине рождала мысли о разлуке, кончине, вечности, и они выводили к религиозным темам. Цельное, всеобъемлющее христианское мирочувствие проявилось, например, в поэзии А. Гессена, И. Савина, С. Бехтеева.
Недолог был творческий путь Алексея Владимировича Гессена (1900-1925). Самое значимое его произведение — поэма «Горькие травы» (1925), это попытка, по словам Г. Струве, «дать в историческом преломлении, в смене ярких картин, проникнутых цельным историко-идеологическим подходом, генезис русской смуты»27, показать проникновение западных идей на русскую почву и то, как они изменяли здесь образ жизни целых поколений. В поэме проходят образы императоров (предпочтения автора отданы Александру III), декабристов, народовольцев, марксистов, большевиков — вплоть до современности, которой посвящена последняя, самая драматическая глава поэмы, «Дети». Поколения революционных борцов предстают как отравители России, которые в конце концов превратили ее «в братскую могилу воспоминаний и надежд». Поэма, Алексей Владимирович Гессен по мнению М. Дунаева, «поражает мудро-
стью исторических прозрений, которыми была обделена либеральная интеллигенция России. Гессен развивает образ: русское поле, засеянное дурными заморскими семенами»28.
В заключительной главе автор покидает родину, прощается с Петроградом, и ряд образов города на Неве, порожденный русской литературой, дополняется еще одним:
25 Амфитеатров А.В. Тоска по Богу // Никифоров-Волгин В.А. Заутреня святителей. С. 485.
26 Никифоров-Волгин В. Заутреня святителей. С. 12-13.
27 Струве Г.П. Венок на могилу А. Гессена / К. Зайцев, Г. Струве, П. Струве // Возрождение. 1925. 12 июля. № 40. С. 2.
28 Дунаев М. М. Православие и русская литература: В 6 ч. Ч. 6. М., 2000. С. 439.
«Город-пожарище, город-чудовище, — Город-Голгофа, прости!» На Голгофе был пропят Спаситель, фигура Которого мерещилась на улицах революционного Петрограда Александру Блоку. И текст первой части этой главы наполнен аллюзиями из «Двенадцати»: матросы и комиссары, ветер и одинокий фонарь. Вторая же часть откровенно контрастна по отношению к первой. Поэт молитвенно взывает ко Всевышнему о спасении отчизны. Мерно звучит торжественный четырехстопный анапест:
Дай мне злобу к враждебным и верность к любимым, Дай мне когти кошачьи и преданность пса, Дай мне знать, что за далью, за кровью, за дымом Неизменен Твой лик и нетленна краса!.. <...> Дай мне сердце, как воск, и оправь его сталью, Сделай кротким, как голубь, и сильным, как вол, Дай увидеть за дымом, за кровью, за далью, — Нерушимым и славным Твой светлый престол29.
Трагическими раздумьями наполнено и заключение поэмы. Гессен с душевной болью пишет о том, как на родине народ «глумится и пляшет, после жатвы лихой осмелев», «нивы осквернены», а земля — в «кровавом дурмане». У беженцев и изгнанников руки «повисли, как плети, и тела омертвели от ран». Но они не впадают в безверие или отчаяние. У поэта, как и у его страдальцев-соратников, —
Только сила душевная крепла, За ударом встречая удар, Только сердце под грудою пепла Всё таит нехладеющий жар. <.> Верь — над проклятой грешной землею Воссияет Христова Любовь, Выйдет пахарь — послушной сохою Подымать непокорную новь30.
Надеждой на возрождение отчизны и упованием на помощь Божию завершаются раздумья православного поэта над судьбами родины.
Поэт Сергей Сергеевич Бехтеев (1879-1954) в своих эстетических и идейных предпочтениях во многом противоположен А. Гессену. Но объединяет их глубокая православная вера, проявлявшаяся в личном исповедании и в творчестве. Жизненный путь Бехтеева продолжался 75 лет. Историческое бытие России прошлой и будущей он, в отличие от своих собратьев-поэтов, неразрывно связывал с идеей монархии, и стержневыми его темами стали воспевание родины и чаяние царя. В среде эмиграции, в том числе православной, где имели место и антимонархические настроения, Бехтеев оставался убежденным почитателем убитого государя. К 1917 г. относится стихотворение-молитва «Боже, Царя сохрани», где поэт взывает ко Господу:
Гнусность измены прости Темной, преступной стране; Буйную Русь возврати К милой, родной старине.
Завершается оно дерзновенной мольбой: «Боже, отдай нам Царя, Боже, отдай!»31
29 ГессенА. Горькие травы // Заглоба (Белукова) В.Б. «Нехладеющий жанр» поэзии. Лирика Алексея Гессена. М., 2001. С. 42-43.
30 Там же. С. 43-44.
31 Бехтеев С. С. Грядущее. Стихотворения / Сост. Г. С. Счастная. СПб., 2002. С. 92-93.
Стихотворения «Молитва», «Святая ночь», «Боже, Царя сохрани», «Россия» в конце 1917 г. Бехтееву удалось переслать в Тобольск находящимся в заключении государю и его семье. Строки «Молитвы» стали широко известны в среде эмиграции и обрели второе звучание в России 1990-х гг.:
...Владыка мира, Бог вселенной! Благослови молитвой нас И дай покой душе смиренной В невыносимый смертный час. И, у преддверия могилы Вдохни в уста твоих рабов Нечеловеческие силы Молиться кротко за врагов!32
Тема молитвы за врагов уникальна для русской послереволюционной лирики, у Бехтеева она звучит едва ли не в первые дни большевистской власти. Однако вскоре претерпевает понятную эволюцию. К 1921 г. относится стихотворение «Миром Господу помолимся» с призывом молиться не только за обобщенные «грехи страны родной», но и за перечисленных в жутком ряду убийц, палачей, кощунственных безбожников, —
За безжалостных грабителей, За мучителей Царей, За насильников-растлителей Наших жен и дочерей33.
Это, конечно, уже не «молитва кроткая за врагов», но развернутый антифра-зис: лирический герой исполнен гнева по отношению к беззаконникам, и понятно, что молится он об избавлении от врагов России, их уничтожении, разделяя известный призыв свт. Филарета Московского: «Гнушайтесь убо врагами Божиими, поражайте врагов отечества, любите враги ваша»34. Об этом свидетельствуют его многочисленные стихи о палачах России, например, «Русская Голгофа»:
И воинство с «красной звездою», Приняв роковую печать, К кресту пригвождает с хулою Несчастную Родину-Мать!35
— и особенно стихотворение «Поверженный храм», где снос храма Христа Спасителя уподобляется Его распятию:
.И грелись молча русские Петры, Безмолвно обступив горящие костры. Москва постыдное молчание хранила, Казалось, совесть умерла и сгнила.
32 Там же. С. 103.
33 Там же. С. 67-68.
34 Филарет (Дроздов), свт. Слова и речи. Т. 1. М. 1873. С. 289.
35 Бехтеев С. С. Грядущее. Стихотворения. СПб., 2002. С. 204.
Сергей Сергеевич Бехтеев
И ни один из роковых Иуд Петлей не кончил жалкий самосуд!36
Народ предстает в его стихах и как жертва, и как виновник:
Многогрешная, мятежная страна, Я ль тебе укор позорный брошу, Осужу ль страданий крестных ношу?
Возникает нетипичный для русской лирики образ Руси как падшей праведницы:
Для меня ты в язвах и нагая Та же Русь — родимая, святая, Во Христе юродивая мать, Не сумевшая в соблазнах устоять37.
Как Л. Зурова и И. Шмелева, Бехтеева можно назвать поэтом русской Голгофы. Стихи его, наполненные тревожно-скорбными интонациями, пронизаны болью за поругание православной веры, но и уверенностью в будущем ее торжестве. Говорят сами за себя названия его сборников — «Песни русской скорби и слез», «Песни сердца», «Святая Русь».
Поэту Ивану Ивановичу Савину (1899-1927), как и его современнику Алексею Гессену, была уготована короткая творческая жизнь: он прожил всего 27 лет. Единственный прижизненный сборник стихов «Ладонка» вышел в 1926 г. Но красоту и силу его строф успели оценить взыскательные критики и писатели зарубежья. В эмигрантской среде он стал одним из самых любимых поэтов.
«Иван Савин свидетельствует о своем страшном и героическом времени, и его поэзия — поэзия высоких обид и высокого гнева. Этот высокий гнев сочетался у Ивана Савина с высокой жертвенностью. Умереть за Россию, за ее честь — вот к чему призывала его поэзия»38, — писал И. Елагин. Гибель России поэт переживает как муку близкого, родного существа. В том, что торжествует стихия зла, есть вина и самого народа: «Над Русью бунт, костры из муки, / Народ, как раб, на плаху лег». В стихах Савина много перекличек с Блоком, в частности, тема возмездия развивается в одноименном стихотворении, наполненном парафразами из блоковской лирики. Савин называет исторические причины русской катастрофы: жизнь «без подвига», безверье, забвение «дома Божия». Вина поколения в том, что оно оказалось не способно, не захотело —
Иван Иванович Савин (Саволайнен)
Войти тихонько в Божий терем, И, на минуту став нездешним, Позвать светло и просто: Боже!39
36 Там же. С. 211.
37 Там же. С. 306.
38 Елагин И.В. [Рец.:] Ладонка // Новое русское слово. 1959. 15 февр., № 16768.
39 Савин И. Избранное: Стихотворения, проза, драма, литературная критика, публицистика / Ред.-сост., автор вступ. статьи М. Е. Крошнева. Ульяновск, 2006. С. 22.
Подобно С. Бехтееву, непримиримому к врагам Бога и отечества, Савин призывает к битве со злом, делая это в еще более экспрессивной форме:
Любите врагов своих. Боже, Но если любовь не жива? Но если на вражеском ложе Невесты моей голова? Но если, тишайшие были Расплавив в хмельное питье, Они Твою землю растлили, Грехом опоили ее? Господь, упокой меня смертью, Убей. Или благослови Над этой запекшейся твердью Ударить в набаты крови40.
В основе поэтического императива лежит евангельский завет «положить душу свою за други»:
.Зевнули орудия, руша Мосты трехдюймовым дождем. Я крикнул товарищу: «Слушай, Давай за Россию умрем!» В седле подымаясь, как знамя, Он просто ответил: «Умру». Лилось пулеметное пламя, Посвистывая на ветру41.
Силой чувства, болью сердца выделяется цикл стихотворений, посвященный погибшим родным. Возникает тема мученической смерти и голгофской жертвы, Креста, который для Савина осмысляется как русский крест:
Но знаю, но верю, что острый Терновый венец в темноте Ведет к осиянной черте Распятых на русском кресте, Что ангелы встретят вас, сестры, Во родине и во Христе42.
Самое известное в эмиграции стихотворение Савина — «Оттого высоки наши плечи.» — насыщено символикой белого цвета и блистающего света, а Россия предстает как святая страна, запечатленная на иконе:
Оттого высоки наши плечи, А в котомках акриды и мед, Что мы, грозной дружины предтечи, Славословим крестовый поход. <.> Да приидет!.. Высокие плечи Преклоняя на белом лугу, Я походные песни, как свечи, Перед ликом России зажгу43.
40 Там же. С. 21.
41 Там же. С. 20.
42 Там же. С. 27.
43 Там же. С. 19-20.
Савину принадлежат опыты в прозе и публицистике, очерки, литературно-критические заметки. Проникновенное эссе «Мечты» посвящено ровесникам-добровольцам, которые шли умирать ради спасения «золотой царевны» — России. Оно обретает историко-философский масштаб, взгляд устремляется в перспективу: «Все было и не кончилось, еще будет, еще не пройден долгий, тернистый путь, и мы не свернем с него никуда, пока бьется сердце, пока мы увидим Родину — Русь и ее волшебную мечту — красавицу из терема. Мы придем.»44 И самому себе, и читателю Савин задает вопрос: «А какой слух из России идет?.. Когда там опять по-Божьему станет?..»45 Упование на Божий суд, надежда на «Божий порядок» в родном отечестве — пожалуй, квинтэссенция его творчества.
Итак, прозаики и поэты первой волны эмиграции, остро переживая русскую катастрофу, видели ее истоки не только во внешних враждебных силах, но и в разрушительной идеологии образованной части общества, и в нравственном оскудении простого народа. Россия ХХ в. предстает в их творчестве как страна «терзаемая и терзающая». Однако в судорогах и кровавых вихрях истории они различают «Святую Русь», продолжающую жить и порождать современных подвижников, праведников, новых мучеников.
Художников сближало такое метафизическое представление о России. В их книгах актуализирована старинная мифологема русского исторического сознания — «Китеж-град». Истоки ее восходят к временам ордынского завоевания. С приходом новой орды, нового разорения земли этот образ оказался востребован вновь. Россия православная, молитвенная, с храмами и колокольным звоном не погибла, но скрылась до времени — то ли в глубине озера, то ли в небесной выси. «Дух России оказался вечно жив. Насколько есть в нем дуновение Духа Святого, настолько и жизнь»46, — восклицал Б. Зайцев; голоса родины различал С. Бехтеев: «И в наши дни мятущегося ада, / В дни торжества неслыханного зла, / Из потонувшего в пучинах Китеж-града / Подземные гудят колокола»47.
Россия подлинная — та, что идет путем Христа на Голгофу и в величии своего жертвенного подвига и мученичества отождествляется (в поэтической символике, конечно) с Самим Господом, — так возникает образ «иконы России», перед ликом которой молятся и каются, или России, распятой и погребенной, но которая непреложно воскреснет и восторжествует: «Всех убиенных помяни, Россия, Егда приидеши во царствие Твое!»48 В книгах русских эмигрантов жила вера в то, что эта сокровенная Россия вновь явит себя миру, возродится как страна православная. Поэты говорили «через века с грядущим новым поколеньем», которое «полюбит древний быт Святой страдальческой России и снова храмы воскресит для православной Литургии»49.
Однако надежды на близкое освобождение и скорое духовное возрождение родины сталкивались с иной реальностью. Вести из России Советской, с ее «безбожными пятилетками», разорением крестьян, массовыми репрессиями, безостановочным сносом церквей наполняли сердца изгнанников болью и горечью. Образ России православной все более удалялся в мир небесный, мир «Вечной России», которая, Бог весть, вернется ли когда-либо во плоти на свою обезображенную и оскверненную землю. Мировая война и последующая за ней война холодная внесли новые ноты в эмигрантскую художественную историософию России, ставшую предметом осмысления писателей второй волны (Борис Ширяев и др.). В самой Советской России
44 Там же. С. 139.
45 Там же. С. 145.
46 Зайцев Б. К. Странник // Зайцев Б. К. Собр. соч.: В 5 т. Т.9 (доп.). М., 2000. С. 87.
47 Бехтеев С. С. Грядущее. С. 376-377.
48 Савин И. Избранное. С. 27.
49 Бехтеев С. С. Грядущее. С. 406.
выражать даже иносказательно христианский взгляд на историю было проблематично, да и православно мыслящих художников вплоть до 1990-х гг. практически не появлялось, за считанными исключениями (Ю. Лощиц, В. Крупин). Не так много их было и в самиздате (вспомним прекрасную поэзию Александра Солодовникова).
Христианское художественное мировоззрение с трудом находило свой путь, этот процесс продолжается в наши дни. Истоки его — в творчестве православных писателей первой волны русской эмиграции. Конечно, они не могли себе представить, как сложатся судьбы России в конце ХХ и начале XXI в., с какими новыми вызовами столкнется ее народ, какие возникнут угрозы, внутренние и внешние, самому ее историческому существованию. Лишь отдельные философы, и здесь нельзя не вспомнить И. А. Ильина, прозревали возможное развитие событий.
Но и сегодня нам близка метафизическая убежденность литераторов в пребывающей на небесах и в вечности России Святой, с ее сонмом подвижников и новому-чеников. Русским читателям дорога их горячая вера, непреклонная любовь к родине, верность православию. В нынешнюю эпоху нравственного релятивизма, когда забывается исторический опыт России и стремительно исчезают в общественном сознании ее культурно-религиозные ценности, их слово звучит по-прежнему вдохновляюще.
Источники и литература
1. Амфитеатров А.В. Тоска по Богу // Никифоров-Волгин В.А. Заутреня святителей: Избранное. М., 1998. С. 482-498.
2. Бехтеев С. С. Грядущее. Стихотворения / Сост. Г. С. Счастная. СПб., 2002.
3. Варшавский В. С. [Рец.:] Л. Зуров. Поле // Совр. записки. 1938. Т. 66. С. 453-454.
4. Величковская Т.А. О Л. Ф. Зурове // Зуров Л. Ф. Обитель. М., 1999. С. 567-590.
5. ГессенА.В. Горькие травы // Заглоба (Белукова) В.Б. «Нехладеющий жанр» поэзии. Лирика Алексея Гессена. М., 2001. С. 31-48.
6. Дунаев М.. М. Православие и русская литература: В 6 ч. Ч. 6. М., 2000. С. 439.
7. Елагин И.В. [Рец.:] Ладонка // Новое русское слово. 1959. 15 февр.
8. Заглоба (Белукова) В.Б. «Нехладеющий жанр» поэзии. Лирика Алексея Гессена. М., 2001.
9. Зайцев Б. К. Отблески Вечного. Неизвестные рассказы, эссе, воспоминания, интервью / Сост., вступ. ст., и коммент. А. М. Любомудрова. СПб., 2018.
10. Зайцев Б.К. Собр. соч.: В 11т. / Сост., вступ. ст. и примеч. Т.Ф. Прокопова. М., 1999-2001.
11. Ильин И.А. Собр. соч.: Переписка двух Иванов (1935-1946) / Сост. и коммент. Ю. Т. Лисицы. М., 2000.
12. Исаков С.Г. Забытый писатель // Никифоров-Волгин В. Дорожный посох: Избранное. М., 1992. С. 330-339.
13. Кудрявцев В. Дома и в лодке с Леонидом Зуровым // Зуров Л.Ф. Обитель. М., 1999. С. 591-615.
14. Нарышкин С. Певец Бога и земли // Никифоров-Волгин В. Заутреня святителей: Избранное. М., 1998. С. 469-474.
15. Никифоров-Волгин В.А. Заутреня святителей: Избранное / Сост., предисл. А. Н. Стри-жев. М., 1998.
16. Савин И. Избранное: Стихотворения, проза, драма, литературная критика, публицистика / Ред.-сост., автор вступ. статьи М. Е. Крошнева. Ульяновск, 2006.
17. Струве Г.П. Венок на могилу А. Гессена / К. Зайцев, Г. Струве, П. Струве // Возрождение. 1925. 12 июля. № 40.
18. Филарет (Дроздов), свт. Слова и речи. Т. 1. М. 1873.
19. Шмелев И. С. Собр. соч.: В 8 т. / Сост. Е. А. Осьмининой. М., 1998-2000.
